Жан Бодрийяр известен своими пророческими текстами о современности. Среди них нашёлся и тот, который будто бы посвящен анализу сегодняшней ситуации. В нём Бодрийяр рассуждает о вирулентности, связывающей биржевые войны, интернет и мир искусства. И особое внимание уделяет практике циркуляции благ, которая сама по себе способна создавать экономическую ценность.

Андрей Чистов перевел работу Жана Бодрийяра, в которой он развивает идеи символического обмена и выдвигает концепцию онтологии экономики с акцентом на её вирусной природе.

СПИД, биржевой крах (сопровождавшийся серией корпоративных рейдов и агрессивных поглощений), электронные вирусы. Говоря с точки зрения «сверхпроводимости», мы поражены данными событиями, своего рода, несвоевременными потоками, которые уже затрагивают не только государства, индивидов или институты, но, в целом, пересекающиеся или связанные между собой структуры, такие как секс, деньги, информационные потоки и коммуникацию.

Эти события не идентичны, но между ними есть некоторое сходство. СПИД — это своего род крах сексуальных ценностей. Кроме того, сложно отбросить тот факт, что компьютеры, будучи поражёнными своего рода СПИДом, сыграли свою «вирулентную» роль в крахе биржи Уолл-стрит. Это необузданное заражение вирусами можно воспринимать, как крах цифровых ценностей. Зараза активна не только внутри каждой из этих систем, она ещё и распространяется между ними.

Все перечисленные события связаны с общей моделью — катастрофой. Несомненно, признаки подобной вирулентности, внутренней нестабильности и беспорядков были долгое время представлены в каждой из систем; эпидемия СПИДа; крах Уолл-стрит с его знаменитым предшественником в 29-м, а также постоянная угроза в отношении цен на акции; двадцатилетняя история компьютерного пиратства (с последующими инцидентами). Столкновение всех подобных эндемических форм и их практически одновременный переход в вирулентное состояние, в состояние неукротимых аномалий, создало своеобразную и захватывающую ситуацию. В массовом сознании эффекты от подобных событий сильно различаются: СПИД может переживаться как реальная катастрофа (нуждаясь, при этом, в дополнительных вирулентных слухах и домыслах); крах Уолл-стрит кажется игрой с катастрофическими последствиями; что же касается компьютерных вирусов, они, без сомнения, возымели драматический эффект для виртуального пространства, но одновременно с тем представляют из себя, своего рода, иронию. Они похожи на пародию на катастрофу, и так же заразны, как и смех (смех может быть заразительным, и представлять из себя, пусть и минутную, но всё же катастрофу реальности; гомеопатическую катастрофу), а неожиданное эпидемическое поражение компьютеров, затрагивающее их внутренние защитные механизмы, может стать, по крайней мере в воображении, оправданным наслаждением (кроме как для профессионалов, задействованных в компьютерной среде).

К этой многоаспектной эксцентричной туманности я хотел бы добавить две совершенно разные вещи. Две вещи, которые непреодолимо ссылаются на одни и те же механизмы. Искусство, которое в настоящее время повсеместно обращается к проблемам подделок, аутентичности, копий, клонов, а также симуляций, которые, как настоящий паразит, дестабилизируют эстетические ценности, причиняя вред их защитным механизмам, одновременно, пребывая в бреду спекулятивный войн торгов на рынке искусства. По факту, это больше уже не рынок. Это центробежное распространение ценностей, которые напрямую отвечают за метастазы в теле облученном деньгами.

Следующая вещь связана с политикой. В данном случае речь идёт о терроризме. Нет ничего более напоминающего о промежуточной террористической цепной реакции, чем СПИД, корпоративные рейдеры и хакеры. Чем же так облучено наше общество: чрезмерным потоком счастья, социальной защищенности, информации и коммуникации? Дезинтеграцией символических центров, фундаментальных законов, социальных договоров? Кто знает… Террористическая зараза такая же современная, эфемерная, таинственная и непреодолимая, как и все уже перечисленные феномены. Взятие заложников также вирулентно. Когда программист закладывает «soft bomb» [1] в программу, используя потенциал её отключения как рычаг давления, то чем он занят, как не взятием программы и всех будущих операций внутри неё в заложники? И чем, в таком случае, занимаются корпоративные рейдеры, как не взятием компаний в заложники ради спекуляции её смертью или возрождением на фондовом рынке? Всё это по образу действия аналогично терроризму, при котором заложник имеет такую же котируемую цену на рынке, как у акций или произведений искусства. Во всех этих ситуациях прослеживаются те же превосходство, и непредсказуемость, и дестабилизирующая цепная реакция. Но точно так же мы можем без труда ухватить (интегрировать) терроризм через модель СПИДа, электронных вирусов или захвата заложников. Одно не является приоритетным по отношению к другому; в данном случае не существует причинно-следственной связи. Всё это принадлежит одной группе современных и сопричастных феноменов.

Крах подогревается безумием скупки акций. Теперь покупаются не просто акции, а уже целые компании. Это создаёт виртуальное волнение, которое, не смотря на все упоминания о его экономическом влиянии, исключительно спекулятивно. Ожидаемый результат состоит в том, что данная вынужденная циркуляция ведёт к такой же прибыли брокеров, как и на биржевом рынке. Даже объективная прибыль отсутствует: прибыль от спекуляции это не совсем излишек и он наверняка представлен чем-то другим, нежели капиталистическими импликациями. Спекуляция, как покер или рулетка, имеет собственную логику игры, цепную реакцию, эскалацию, в которой многие люди находят собственный энтузиазм и восторг. По этой причине невозможно противопоставить спекуляции принципам и закономерностям, логично существующим, в экономике. Тем этот феномен и привлекателен, что это экономический перерасход в форме случайных и крайне скоростных оборотов.

В какой-то момент игра приобретает суицидальный характер. Главные компании оказываются в ситуации выкупа своих же акций обратно. С точки зрения экономики это нечто абберантное. Говоря простым языком, данные компании оказываются в ситуации откупа самих же себя обратно! Но это всё часть аналогичного безумия. Компании не меняются местами и не циркулируют, как это происходит с реальным капиталом или единицей продукции в случае слияния. Обмен происходит на уровне группы акций, как единственного возможного и достаточного производства продукции для создания виртуального движения в экономике. Велика вероятность того, что это может предшествовать дальнейшим обвалам, так же, как и в случае с акциями, когда они циркулируют слишком интенсивно. Можно представить себе, что работа как таковая, и сам «дух труда» входят в этот спекулятивный цикл. Рабочие не смогут больше продавать результаты своего труда за определенную плату, как это происходит в классическом капиталистическом процессе, вместо этого они будут продавать место работы само по себе для того, чтобы купить другое и перепродать, в зависимости от изменений на рынке труда, который в последствии в полной мере изменит значение данного термина. В дальнейшем это уже станет не столько вопросом выполнения работы, сколько её циркуляции, создавая эффект цикличности найма, а не реального труда.

Что это — научная фантастика? Едва ли. Сам по себе принцип информации и коммуникации представляет собой принцип ценности, который становится не столько референтным, сколько основанным на чистой циркуляции. Ценность в чистом виде, разбавленная тем фактом, что само послание и значение за ним передаются от картинки к картинке, от экрана к экрану.

Такая модель «транс-экономической» ценности уже существует, однако, в рамках примитивных культур. Например, круг Кула — это цикл дарения, основанный на возрастающей ценности, которая зависит от того, насколько часто нечто или дарили, или получали. Эти подарки могут даже вернуться к точке отправления без каких-либо изменений, но с ценностью возросшей в тысячи раз. Вероятно, тот же эффект представлен и на рынке искусства. Налицо простой факт того, что переход из рук в руки создаёт что-то вроде символической энергетической циркуляции, которая трансформируется в ценность. Но эта ценность не может быть реализована, «произведена» или перемещена в круг полезных ценностей (ginwali). Она может лишь бесконечно циркулировать и умножать себя способом этого циркулирования (или, возможно, обрушиваться, если обмен прекращается). Кула происходит на сакральном, наиболее престижном уровне (символического) обмена. Другой уровень бартера и эквиваленции не обладает символической ценностью. Он может быть лишь функциональным и не более. Потлач — также пример спекулятивной структуры перебивания цен; производства ценности через чистое или простое увеличение ставок.

Возможно ли, что мы наблюдаем отголоски Кулы и Потлача в беспорядочных эффектах, которые фундаментально противоречат экономическим принципам ценности и эквиваленции, принципам труда и производства? В рамках любой логики (даже логики радикальной критики) мы не можем осуждать такой эксцесс. По факту каждый пользуется этим как спектаклем (биржевой рынок, арт-рынок и рейдеры). Мы все наслаждаемся этим как захватывающим улучшением капитализма, его эстетическим делириумом. В то же время мы получаем и более сложное и болезненное удовольствие более двойственным путём от сомнительных патологий этой системы, от вирусов вроде СПИДа, обвалов биржи и компьютерных вирусов, которые случаются, чтобы трансплантировать самих себя в этот прекрасный механизм и тем самым сломать его. Но, по факту, всё это следует той же логике: вирусы и вирулентность принимают участие в логичной и даже гиперлогичной когеренции всех наших систем, следуя теми же путями и даже прокладывая для нас новые (электронные вирусы открывают нам такие рамки сетей, которые сами сети не могут предвидеть). Электронные вирусы — это выражение смертельной транспарентности информации в мире. СПИД исходит из смертельной транспарентности сексуальной свободы на уровне целых групп. Крушения рынков — это выражение смертельной транспарентности экономики для каждого, циркуляции ценности со скоростью света, выраженной эмансипацией производства и обмена. Будучи однажды «освобожденными» данные процессы переходят в состояние с названием «surfusion» [2], как и их прототип — радиоактивное переохлаждение. Это переохлаждение (или затвердевание) фактических процессов, которые отделяются от своей реальной субстанции, что представляется не единственным чарующим аспектом нашего времени.

Триумфальное возвращение экономики в повестку дня не является последним парадоксом, который мы можем наблюдать (нам не стоит забывать, что вселенная медиа — это также и виртуальная вселенная, а циркуляция изображений и сообщений в нём функционирует, как вечная сплетня). Но можем ли мы по факту продолжать говорить об «экономике» или политэкономии (логике капитала)? Наверняка нет. В конечном счёте, ослепительная непосредственность сегодняшней экономики не имеет ничего общего с аналогичными домыслами в марксистском и классическом анализе. Её импульс сегодня это не материальное производство или суперструктура. Её импульс — деструктурирование ценности, дестабилизация рынков и реальной экономики. Триумф экономики, очищенной от идеологии, социальных наук, истории и политэкономии и переданной чистой спекуляции, виртуальной экономике очищенной от реальной (не на самом деле, конечно; виртуальность — в смысле, что реальное сегодня точно не имеет достаточной силы; а виртуальное — имеет). Мы приходим к виральной экономике, которая сопряжена сегодня со всем подряд, как и любые другие виральные процессы. И сегодня она выступает как место специальных эффектов, непредвиденных (почти метеорологических) событий, как разрушение и обострение своей собственной логики, и всё это вновь становится образцовым театром современных событий.

Авторы перевода: Андрей Чистов и Алексей Кардаш.

[1] Имеется в виду тип бомб, которые используют для отключения электричества.

[2] Специфика состояния переохлажденной жидкости (surfusion) в том, что она начинает кристаллизоваться при столкновении с «затравочным» предметом. То есть, она становится замороженной как-бы минуя твёрдое состояние. В физике это называют метасостоянием. Насколько мы понимаем, метафора Бодрийяра состоит в том, что феномены современности одновременно и предельно ликвидны (текучи, аморфны), и имеют возможность резко приобретать некую «твёрдую» форму (в виде крушения рынков и так далее).