Жан Франсуа Лиотар широко известен как значимый теоретик культуры и глашатай постмодерна. Именно благодаря ему мы до сих рассуждаем о крахе метанарративов и проблемах легитимации знания. Тем не менее, интересен французский философ не только своими наиболее популярными концепциями.

Алексей Соловьев рассказывает об открытой полемической модели мышления, которую попытался выстроить поздний Лиотар, по ходу обращаясь к вопросам нигилизма, справедливости, языковых игр и невозможности истины.

В работе «Состояние постмодерна» Жан-Франсуа Лиотар утверждает, что отличительной чертой постмодернистской культуры является критика так называемых метанарративов и, одновременно, попытки утвердить новые формы «легитимации знания». Вся история новоевропейской культуры, зародившейся на закате эпохи Средневековья — это создание базовых теоретико-идеологических концептов, которые заменили христианский дискурс и образовали своего рода концептуальное основание для политических, экономических и любых иных измерений современности. Мысль, озвученная Лиотаром в «Состоянии постмодерна» развивается в его «Le Differend: Phrases in Dispute», в котором присутствует определение контекста его размышлений на фоне «краха универсальных дискурсов». Говоря о лингвистическом повороте в философии ХХ века, о влиянии Витгенштейна и Хайдеггера, а также о ряде других открытий в гуманитарных науках, Лиотар пишет:

«Лингвистический поворот в Западной философии (поздние работы Хайдеггера, проникновение англо-американской философии в европейскую континентальную мысль, развитие речевых практик и технологий), а также упадок универсальных дискурсов (метафизических доктрин Нового времени: нарратив прогресса, социализма, всеобщего благосостояния, победы рационального знания) привели к всеобщей усталости в отношении создания некой «большой теории», а также замедлению в производстве «нового» или чего-то с приставкой «пост» или «пост-пост»».

Недоверие большим идеологическим программам, под лозунгом которых формировалась новоевропейская культура, нарастает в течение ХХ века. Критическая ревизия её концептуальных оснований приводит к отказу от построения метатеорий в стиле крупных политических идеологий или философских систем. Идея «языковых игр» Витгенштейна, а также сочинения таких авторов как Хайдеггер, Деррида, Барт формирует устойчивое разочарование в рационально-нормативных теоретических построениях среди представителей постструктурализма, деконструктивизма и постмодернизма. Всё это ведёт и максимальной эпистемологической неуверенности в отношении универсальных оснований чего бы то ни было. Однако, Лиотар, завершая серию рассуждений о критике метанарративов, констатирует нужду в философствовании и говорит, что пришло самое время для критического упражнения в философской мысли.

Это философствование определяется Лиотаром как форма интеллектуальной практики, которую наметил Кант в критический период своего творчества и которую развивал Витгенштейн в своих поздних работах. Такая манера философствования подрывает основания любых крупных универсалистских доктрин типа Лейбница или Рассела, стремящихся к созданию целостных и замкнутых теоретических систем. Это связано с тем, что критике подвергаются сами метафизические основания картезианской рациональности, которые стремился реанимировать Гуссерль и в несколько ином контексте защищает англо-американская философская традиция.

С точки зрения Лиотара, традиционная рационально-ориентированная философия с её попытками мыслить ясно и фиксировать интеллектуальные стратегии в определенном строгом языке, настаивает на возможности оперирования такими фундаментальными понятиями как «реальность», «субъект», «общность», «финал истории». На их основе было возможно строительство крупных метафизических систем.

Само стремление строить такие системы, с их стройными логическими лесами, порождало универсальную оптику для рассмотрения любого аспекта реальности. А таким образом заданное теоретическое восприятие мира становилось методологическим руководством для исследования любых явлений природы или общественной жизни, выступая движущим локомотивом философии на протяжении многих веков. Однако, исчерпанность такого подхода в ХХ веке стала очевидной для многих интеллектуалов, к числу которых относится и сам Лиотар. Он предлагает вслед за Витгенштейном заменить философию как производство универсалистских метанарративов на философию как живое движение мысли, философствование, направленное на критическую деидеологизацию любых дискурсивных практик. Именно таким видится ситуация тотальной критической деконструкции любых идеологических проявлений в постмодернистской культуре с целью освобождения живой динамики мышления от слепой приверженности какой бы то ни было идеи с претензией на универсальность.

Выбранная в рассматриваемом тексте Лиотара манера философских заметок (эссе), выявляющих разные аспекты дискурсивных практик, восходит к французского мыслителю эпохи позднего Возрождения Мишелю Монтеню. Именно эта нарративная стратегия позволяет не увязнуть в продуцировании идеологем и предлагает максимальную интеллектуальную гибкость для рефлексивного обращения с многообразием языковых игр.

Всё выше сказанное ставит вопрос об истине в контексте постмодернистской реальности. Лиотар вопрошает о природе исторического познания, о том, что обычно называют «историческими фактами»: как поверить человеку, описывающему те или иные события (например, существование газовых камер как орудия пыток, которое может быть подтверждено жертвами, но сами они не могут свидетельствовать об этом, ибо мертвы)? Какова та реальность, которую описывает наш язык и чем она является по существу? В контексте рассуждений о самой сути реальности, Лиотар настаивает на том, что конвенциональная согласованность в отношении «объективного мира» определяет то, как она воспринимается. Реальность — это не просто нечто данное тому или иному субъекту, это результат дискурсивных согласований между людьми, которые описывают и говорят о чём-то, что они называют реальным. Это процедуры и протоколы согласования, которые конституируют реальность посредством определённых дискурсивных режимов.

В качестве двух траекторий-протоколов, конструирующих определенные «языковые игры» со своими правилами и словарями, Лиотар выбирает издательскую индустрию и исторические исследования. И в том, и в ином случае происходит выявление специфических критериев в отношении реальности. Историк и издатель по-разному определяют то, что будет существовать в виде значимого факта или события реальности, а что канет в Лету, не будучи признанным в качестве существующего. Установление реальности происходит в коллективном сознании группы людей, и эта процедура похожа на акт веры и общего принятия какого-либо события. Будет ли это событие воплощения Бога на Земле или признания того, что земля круглая и вращается вокруг Солнца.

Так или иначе, именно сознание будет конструировать определенную «реальность». В итоге, любое свидетельство и декларация некоего «факта» оборачивается заключением: «В данном случае, показания этого человека могут рассматриваться также, как и показания человека, имевшего контакт с марсианами». Выход в оценке, видится Лиотару в том, чтобы «разграничить дискурсивные режимы». Это означает, что нет универсального способа и методологии для определения реальности того или иного феномена, потому что в естественных и гуманитарных науках по-разному происходит процедура валидации (отчасти, эта мысль восходит еще к разделению между науками о духе и науками о природе Вильгельма Дильтея).

Конкуренция дискурсивных режимов

В контексте рассуждений Лиотара, мне пришла мысль о «домашнем насилии» и юридической практике его рассмотрении в России. Существует социальная напряженность в отношении данного явления, которая в своих радикальных интерпретациях варьируется от категорического духовно-скрепоносного игнорирования до регулярного обнаружения фактов насилия даже там, где их возможно не было. В связи с подобной развилкой в отношении того, что называть «фактом» и «реальностью» возникает ощущение своего рода юридической флюидности, при которой крайне проблематично добраться до трезвого обсуждения проблемы, которая, бесспорно, существует, но размывается сторонниками той или иной трактовки. Однако, её выведение в поле публичного обсуждения в контексте законодательной инициативы для обсуждения и принятия закона о домашнем насилии оказывается проблематичным на самом старте этого самого обсуждения. В связи с вышеописанной ситуацией, законотворческий процесс в данном направлении увязает в зыбучих песках демагогии и популизма. Победа одного дискурсивного режима над другим формирует то, что называется реальностью и с чем приходится мирится тем, кто эту реальность не принимает (это можно сказать и о политических протестах, а также о множестве других социально-политических явлений).

Подобная ситуация возвращает нас к древней софистике, которая вслед за Протагором настаивала на том, что каждый человек — мера всех вещей, существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют. Нетрудно заметить, что аналитическая философия, центрированная на рациональности и логико-ориентированной нормативности чёткой мысли, стремится изгнать из сферы своих интересов не только метафизику, но и тезисы подобные сентенции Деррида: «всякая интерпретация верна, и всякая интерпретация ошибочна» (что опять же во многом отсылало к дискурсу древних софистов вроде Протагора). Однако, Лиотар движется в другом направлении. Он принимает идею разных дискурсивных режимов и многообразия «языковых игр».

В связи с этим интересен ряд вопросов. Как Лиотар предлагает разрешить этот тотальный и безнадежный релятивизм, в котором нет ни метафизических, ни логически устойчивых оснований для обсуждения таких тем, как «реальность» или «истина»? И что значит в этом контексте его идея о «разграничении дискурсивных режимов»? Можно перефразировать это в более глобальный вопрос постметафизической эпохи: как возможна истина в мире, в котором всякая истина может быть обёрнута в софистическую риторику, когда всякое стремление утвердить что-либо в качестве опоры тонет в тотальном релятивизме, как в зыбучих песках?

Продолжая рассмотрение юридической проблематики и вращаясь в контексте рассуждений о возможности доказать тот или иной факт в судебном порядке, Лиотар настаивает на том, что дискурсивный режим, определяющий существование одних вещей и отсутствие существования других, зависит не столько от убедительности доказательств, сколько от изворотливости судей:

«Если доказательства отсутствуют и/или истец приводит факты, которые, по мнению судей, считаются абсурдными, то вся аргументация рушится, а все приводимые им или ей факты отрицаются».

Лиотар в контексте этих рассуждений вспоминает Кафку и его «абсурдный мир», в котором язык и реальность соединяются в причудливые сюрреалистично-параноидальные хитросплетения, в которых сложно утверждать что-либо с определенной уверенностью. Именно так организованные романы «Процесс» и «Замок». Тем не менее, в контексте своих критических рассуждений Лиотар стремится выйти за рамки литературы и философии языка. Он говорит о культурном пространстве постмодерна, в котором истина как метафизическая инстанция в форме того или иного метанарратива подвергнута тотальной иронии и заменена многообразием интерпретаций. При том, каждая из интерпретаций, пытаясь отрицать другую, лишь расширяет пространство культурного гипертекста и повышает уровень семантической энтропии.

Двигаясь под лозунгом позднего Витгенштейна о том, что значение слова — это способ его употребления и, утверждая его идею «языковых игр» в качестве единственной возможности «конвертировать» реальность в языковые формы и утверждать «миры», Лиотар настаивает на этом как единственном способе утверждать реальное. Фактически, вслед за феноменологическим движением в философии и социологии Лиотар пытается утверждать мир как продукт индивидуальной и коллективной интенциональности, то есть реальность мира — это продукт интерпретирующих её дискурсивных субъектов. Этот радикальный номинализм приводит к тому, что имена и значения фигурируют как произвольные «объекты», которые могут быть заменены другими или перенаполнены новыми смыслами. Классический пример с Утренней и Вечерней Звездой, описывающей один и тот же объект, лишь начальная точка.

Лиотар вносит новый контекст в проблематику лингвистического релятивизма. Само время и поток изменений в происходящем диктует правила языковых игр, отсылая к древнему изречению Гераклита о постоянной текучести мира. Только теперь это мир языка и постоянной смены одних фраз другими, которые подстегивают и теснят друг друга, заново описывая опыт и мир. Язык порождает сам себя, а поэтому сложно подобраться к некоему первичному основанию (позднее Рорти назовёт это утопичным поиском «мета-словаря»).

Рана нигилизма

Немало внимания поздний Лиотар уделяет и размышлению над скептицизмом, который для него не просто одна из философских установок, а нечто большее. Лиотар подчеркивает наличие своего рода «раны нигилизма», являющейся абсолютной философской проблемой. Теоретический дискурс в его рациональных спекуляциях, чем больше он пытается прийти к однозначности, всё более увязает в двусмысленности, вытекающей из самой природы языка и его динамических структур всегда отсылающих к чему-то ещё, что бенадёжно утеряно в прошлом. В причудливых диалектических метаморфозах дискурсивных практик любое высказывание может быть бытием или ничто, а сам акт высказывания всегда пронизан неуверенностью в его онтологических основаниях.

Любое суждение — это лишь эпизод из прошлого языка, некий отрывок, часть большого лоскутного одеяла гипертекста культуры в его исторической динамике. Понятие и термин могут что-то означать, но они могут трансформироваться в будущем, их значение может стать иным в процессе культурно-исторических трансформаций. Двусмысленность и неоднозначность сопровождают любой акт высказывания и любую попытку утвердить что-либо.

Однако, всё описанное выше касается и теоретического дискурса, который вводит требования формальной логики в качестве критерия истинности высказывания. Но сам этот критерий является лишь выбранной ценностью в контексте рациональной философии и не может быть принят в качестве единственно возможного и универсального подхода. Лиотар настаивает на том, что теоретический дискурс лишь один из жанров дискурса, среди которых есть совершенно другие (в связи с этим философию Ницше или Деррида аналитические философы классифицируют как литературу, а представитель постаналитической философии Рорти вслед за Лиотаром называет саму аналитическую философию — разновидностью литературы как широкого поля с разнообразием жанров).

Идея культуры как многообразия нарративов, каждый из которых функционирует по своим внутренним законам, представляет ситуацию с культурно-историческим развитием общества как предпочтение различных дискурсивных практик. В них политическая идеология, религиозная доктрина, литературный роман или научная теория образуют разные режимы высказываний и предлагают свои критерии функционирования языка. При таком подходе, Лиотар, продолжающий радикальную критику идеологических программ эпохи Просвещения приходит к выводу, что теоретическая научно-философская рациональность лишь один из режимов формирования фраз, описывающих различные сегменты реальности неоднородным образом: «Между дискурсом литературного воображения с одной стороны, дискурсом технической эффективности с другой и наконец таки правилами экономического дискурса есть определенная разница». Дискурсивные режимы фиксируют не столько наличие «разных дискурсов», сколько определенные стратегии формирования «разных реальностей», которые не подлежат взаимной конвертации по причины радикального различия тех способов, которыми они порождают свои миры.

В заключении, можно сказать, что позиция Лиотара созвучна ряду идей, которые так или иначе были вскормлены его постмодернистской критикой метанарративов, начатой в книге «Состояние постмодерна» и продолженной в рассмотренном произведении. Тотальная эпистемологическая неуверенность в универсальности научно-технической рациональности, сформированной на базе идеологии эпохи Возрождения и Просвещения, приводит к утверждению плюралистической картины мира, в которой существует многообразие нарративных практик, каждая из которых может быть понята только изнутри тех правил, которым подчинена, а претензии научно-технократического мира или нормативной философии на единственно верную интерпретацию реальности/истины/справедливости вызывают у Лиотара и других постмодернистов только ироническую улыбку.

Автор текста: Алексей Соловьев.

Историк философии, кандидат философских наук. Занимается частным преподаванием философии, ориентируется на феноменологическую и постмодернистскую мысль, не забывает про экзистенциальные задачи философии.