Некоторые философские термины хорошо приживаются в публичном пространстве, но при этом нередко их смысл искажается. И всё чаще они употребляются неправильно или не в том контексте. Ярким примером этого является социальный конструкт. Его часто упоминают в современных политических дискуссиях, но, как правило, в интуитивном значении, отдалённом от широкой философской базы, стоящей за ним. Специально для Insolarance Самсон Либерман подробно объяснил, что такое социальный конструкт, и написал о трёх контекстах формирования этого понятия — социальной феноменологии Бергера и Лукмана, постмодернистской критике социологии и акторно-сетевой теории Латура.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/what-is-social-construct/

С расцветом политических дискуссий и появления какого-никакого русскоязычного публичного пространства спрос на гуманитарное знание ощутимо вырос. С одной стороны, не устаешь радоваться востребованности философии (пусть иногда и в качестве софистики), с другой — приходится постоянно уточнять и пояснять значение того или иного термина, используемого неправильно или не в том контексте.

Это произошло и с концептом социального конструкта, который стал популярным способом назвать что-то вымышленным, существующим только из–за того, что люди это придумали. Заявления вроде «гендер (семья, государство и т.д.) — это социальный конструкт» верны, но в совершенно непривычном смысле для тех, кто обычно так говорит. Ведь это означает не иллюзорность гендера и то, что он зависит только от желания субъекта (патриархата, государства и папы с мамой).

Понятие социального конструкта возникло не за один день, поэтому мы рассмотрим три основных контекста его формирования. Изначально термины «социальный конструкт» или «социальная конструкция» отсылают к программной книжке по социальной феноменологии «Социальное конструирование реальности» Бергера и Лукмана. Вторым контекстом является постмодернистская критика социологии, получившая у Бодрийяра название «смерть социального». Наконец, третий контекст — восприятие акторно-сетевой теории (АСТ), которое немыслимо вне контекста полемики Бруно Латура с «сильной программой» социологии знания в лице Дэвида Блура.

Социальное конструирование реальности

Первый контекст связан с главным новшеством социальной феноменологии — особым пониманием реальности как конвенции субъектов, закрепленной в языке. Это положение созвучно с принципом Витгенштейна «значение слова — это его употребление», который распространяется здесь на всю социальную реальность. Реальность — это то, как люди описывают реальность.

Для Бергера и Лукмана, написавших «Социальное конструирование реальности», главным противоречием в предшествующей социологии является субъект-объектная дихотомия, которая всегда оборачивается разрывом между обществом как надындивидуальной реальностью и социальными субъектами с их целями и установками. Весь вопрос в том, кто кого конструирует: социальная ситуация определяет социальных субъектов или наоборот.

Это противоречие оговаривается во введении к первой главе, оно же положено в основание структуры книги: первая глава называется «Основы знания повседневной жизни», вторая — «Общество как объективная реальность», третья — «Общество как субъективная реальность». По замыслу авторов, понятие повседневности должно снять противоречие между субъектом и средой. Реальность, понимаемая как повседневность — это то, что человек, живущий в данном конкретном обществе, считает таковым, тем, что для него привычно. Знание — это представления конкретного субъекта о мироустройстве.

С одной стороны, индивидуальные представления субъектов конструируют повседневность, с другой — индивидуальные представления задаются объективной для всех реальностью. Повседневность конструируется не только индивидуально и феноменологически, как набор субъективных объективаций и типизаций, но задается еще интерсубъективностью и языком.

Интерсубъективность понимается как ситуация «лицом-к-лицу». Эта ситуация отличается своей двунаправленностью, Бергер и Лукман говорят о двух источниках конструирования реальности — «моё и его “здесь и сейчас» постоянно сталкиваются друг с другом, пока длится ситуация «лицом-к-лицу”… Я вижу его улыбку, потом, реагируя на мой хмурый взгляд, он перестает улыбаться, потом улыбается снова, когда видит мою улыбку и т.д.».

Ситуация «лицом-к-лицу» — эталон социального взаимодействия. Остальные случаи — лишь отклонения от нее. Но «даже в ситуации лицом-к-лицу, я постигаю другого посредством средств типизации». Чем дальше ситуация взаимодействия от «лицом-к-лицу», тем большую роль играет типизация. Чем дальше от меня второй субъект, тем более типически я его воспринимаю, так как у него меньше средств вмешаться и «сломать» мои типизации и шаблоны.

Для человека, видевшего китайцев только по телевизору, они все одинаковы — представители типа «китайцы». Для человека, заказывающего товары с «алика», тип «китайцы» будет немного сложнее: он будет делится хотя бы на тех, кто говорит по-английски и тех, кто почти нет. В ситуации непосредственного контакта типизация практически исчезнет, поскольку станет бесполезной и ненужной. Именно этим механизмом объясняется феномен диванных экспертов. Чем дальше я от рассматриваемой ситуации, тем проще и яснее она мне представляется. Как у Булгакова: «Взять все и поделить».

Язык в контексте социальной феноменологии понимается как система объективаций субъективных значений: «реальность повседневной жизни не просто полна объективаций, она и возможна лишь благодаря им». Язык воплощает в себе объективность повседневности, он существует до меня и оказывает на меня влияние. Язык подчиняет меня своим структурам. При этом он порожден объективацией субъективных значений. В языке и формируется единое пространство повседневности способное вместить частные интеракции акторов.

Язык выполняет роль синтеза, если мы будем рассуждать в терминах гегелевской диалектики. Однако это синтез не тезиса и антитезиса (трансцендентного и имманентного), а двух антитезисов — двух имманентных субъективностей.

Такое понимание социальной реальности, как объективизации субъективных значений в языке, ляжет в основу и понимания социальных конструктов у Латура. Мотив низвержения социального до повседневности будет ключевым в постмодерне. Например, у Жана Бодрийяра. Понимание реальности как конвенции акторов станет местом полемики Дэвида Блура и Бруно Латура.

Дереализация общества и социального

Важным контекстом распространения и популярности идеи социальных конструкций является критика метафизической и натуралистической трактовки общества. Ключевыми фигурами здесь являются мыслители Жан-Люк Нанси и Жан Бодрийяр.

Нанси пытается отказаться от понятия «общество» вообще и вместо него вводит понятие «сообщества». Во французском языке слова «сообщество» (la communauté), «коммуникация» (communication), «коммунизм» (le communisme) являются однокоренными, что важно. В предисловии и введении к книге «Непроизводимое сообщество» Нанси акцентирует на этом внимание. Французский оригинал названия работы Нанси можно перевести и как непроизводимое, и как непроизводящее (désœuvrée). Сообщество ничего не производит и ничем не произведено. Основной проблемой для Нанси является возможность коммуникации и «коммунности» (в смысле сообщности) после провала коммунистических режимов.

Главной характеристикой общества оказывается непроизводимость. В отличие от Батая, для Нанси сообщество и экстаз (растворение любовников друг в друге, их слияние) скорее соотносятся как две крайности: наступивший экстаз разрушает сообщество, а длящееся сообщество делает невозможным экстаз.

Общность как экстаз (снятие, синтез, реализация) частного в абсолют всегда будет оборачиваться идеологией и смертью единичного. Нужно искать не единое-общее, не базовую структуру, стоящую «за» частными интеракциями (вроде производительных сил, абсолютного духа или крови-почвы), а моменты и события коммуникации. Сообщение частностей — сообщество, которое не реализуется через что-то и не реализует что-то, а случается и угасает. Речь идет об отказе от редукционизма, возможности свести наличные акты коммуникации к единому субстрату или основанию.

Также и единичности не предшествуют факту коммуникации. Единичность обращена наружу, вовне и является обнаружением Другого, другой единичности. Сообщество — это единственно возможная форма существования единичностей, она существует только как момент сообщения с другими единичностями, но не общности с ними.

Общность и общество как реализация абсолюта всегда отсылает к смерти. У Батая, на которого ссылается Нанси, жертвоприношение является точкой завязывания сообщества: жрец в пределе приносит в жертву себя. Человек приносит себя в жертву общности, сливаясь тем самым с абсолютом или порождая его. Поэтому полная реализация абсолюта (коммунизм Маркса, царство Духа у Гегеля) — это всегда смерть единичностей (о чем говорил, например, Кожев, сильно повлиявший на французов того времени).

Похоже, но немного иначе разворачивает концепт смерти Жан Бодрийяр. Речь идет уже не о смерти единичностей в абсолюте, а смерти социального как такового. Смерть социального — довольно известный концепт Бодрийяра, вынесенный в название его работы.

Бодрийяр имеет в виду размывание социальных структур, угасание классовых противоречий и рождение массы. Масса является ключевым концептом: он сравнивает массу с черной дырой, куда проваливается социальное. Главными её отличительными признаками является полное отсутствие каких-либо признаков. Масса ничем не отличается, не имеет интересов и целей. Главной её силой является молчание и нейтрализация. Поэтому ей невозможно манипулировать. Единственным ответ, который она может предложить манипулятору — молчание и симуляция.

Ответом на выборы будет их игнорирование или симуляция голосования. Политическое как таковое не существует, а симулируется, ведь значимых изменений в работе общества не требуется. Примером такой ситуации для Бодрийяра является война в Персидском заливе, которой «не было». Про симулякры подробней можно узнать в недавней статье.

Все социальные институты (семья, государство, образование искусство и прочее) являются не формой договоренности или результатом борьбы и угнетения, а симуляцией. Муж с женой симулируют семью, избиратели с кандидатами симулируют выборы, студенты с профессорами симулируют учебу. Это также в некоторым смысле восходит к Витгенштейну, к его концепту языковых игр.

Примером действия массы можно считать реалити-шоу, где границы между зрителем и зрелищем стерты. Масса смотрит сама на себя, означающее и есть означаемое. Или означаемого, как референта, того на что мы смотрим и на что указываем, просто нет. Здесь нет нарратива (ни большого, ни маленького). Нет смысла, стоящего за происходящим, отличного от происходящего на экране. Собственно, сама граница между тем, что на экране, и тем, что не на экране, исчезла. Если шоу — это реальное, то и реальное — это шоу. Чистого реального, Реального с большой буквы просто не осталось.

Масса Бодрийяра и сообщество Нанси — примеры не-редукционистских социальных концепций. В продолжение этой линии ирредукционизма, в качестве рефлексии и ответа на дереализацию начинают появляться новые онтологии, к которым можно причислить акторно-сетевую теорию Латура. Кроме этого с Нанси Латура сближает идея гетерологии, в смысле разнородности и множественности начал социального (сам Латур ссылается на монадологию). С Бодрийяром — семиотический инструментарий, хотя сам Латур будет здесь ссылаться скорее на Витгенштейна.

Акторно-сетевая теория

Последним контекстом, который мы обсудим, будет полемика Бруно Латура с Дэвидом Блуром, который представляет позицию «сильной программы» социологии знания. Поэтапно, в полном объеме и с многочисленными комментариями эта полемика воспроизведена в журнале «Логос».

Главной точкой совпадения и различия позиций Латура и Блура являются принципы релятивизма и реализма заключенные в концепте симметрии. Блур настаивает на необходимости симметрии при социальном анализе как условно истинных, так и условно ложных научных теорий. До этого в «слабой программе» социологии знания влияние общества трактовалось как искажения рациональной истины, а поэтому обнаружить его можно только в ложных теориях.

Например, заблуждения лысенковцев — это результат воздействия социальных условий (сталинизма, бюрократии и прочего), тогда как открытия менделевизма — это чистое рациональное знание, очищенное от социальных примесей. Против этой асимметрии и восстает Блур. Сильная программа настаивает на единой природе всех научных теорий: и заблуждений, и открытий. Социальное теперь не просто искажение реального или жизни, оно и есть жизнь.

Такого рода релятивизм Блур дополняет требованием реализма или эмпиризма (он часто использует эти термины как синонимы): социальные факторы являются не искажением реальности или природы — они такая же часть природы, как и всё остальное. Тезис о единстве природы и общества позволил вывести все научные теории на одну доску социального исследования. Стремление соединить релятивизм с реализмом или даже эмпиризмом вполне радикально для конца XX, и какое-то время оно свойственно обоим исследователям.

Точкой разрыва между их позициями является субъект-объектная дихотомия, ярым и последовательным приверженцем которой является Блур. Для него очевиден разрыв между природой и нашим знанием о природе. Так как любое знание равноудалено от своего объекта, все теории оказываются в равных правах. Социолог должен изучать не природу, а наше знание о природе. Главный упрек Блура Латуру в том, что последний не видит разницы между природой и представлениями о ней. Латур же усматривает в подобной натуралистической позиции кантовский трансцендентальный идеализм и делает следующий шаг в радикализации социологии знания — «даёт слово самим вещам».

Согласно акторно-сетевой теории, именно сами объекты являются конструкциями, а не наши субъективные (пусть и конвенциональные) представления о них. Но объекты конструируются не только ученым-субъектом, но многими актантами, в том числе и актантами не-людьми (газета, микроб, теория, французский парламент и т.д.). Любой объект теперь понимается как временно устойчивая сеть или поток актантов. Актанта можно тоже представить в виде объекта, и он также будет толковаться как сеть других актантов, и так далее.

Латур выводит блуровскую связку эмпиризма и релятивизма на новый уровень, еще более радикальный. Если Латур называет что-то конструктом — имеется в виду именно его реальность и наличность, но не наоборот. Но конструкт ограничен временем и местом своей конфигурации или сборки.

Действительно, демократия, пол, гендер, данная статья — это все конструкты. Но российская демократия не была сконструирована Ельциным или госдепом, пол и гендер — патриархатом, статья — мной как автором. Вещи конструируются множеством актантов. В случае со статьей актантами можно считать не только меня, но и ноутбук, и самого Латура, и чай, стоящий на моем столе. Но от того, что она является конструкцией, она не становится менее реальной — наоборот, она только теперь становится реальной.

Конструкт релятивен, в смысле не абсолютен, но при этом он также и не сводим к абсолюту или другому (им) конструкту (ам). В этом смысле они не сводимы — не редуцируются к абсолюту и не не-сводимы — не являются абсолютами.

Конструкт реален. А реальность конструктна. Можно сказать, что Латур создает новую онтологию, в которой основными принципами являются ир-редукционизм (или а-редукционизм) и гетерономия (онтологический плюрализм). То есть, реальность множественна и единичности сводимы-несводимы друг к другу. В этом смысле его идеи можно отнести к корпусу современных, так называемых горизонтальных или плоских онтологий, вроде теорий Хармана или Мейясу. Хотя последние уже сами склонны обвинять Латура в недостаточном реализме и радикализме.

Вывод

Все три названных в статье контекста важны. Бергер и Лукман — одни из первых сформулировали проблемы субъект-объектной дихотомии и конвенциональности реального. От дереализации общества у постмодернистов и Нанси растет потребность в новых горизонтальных не-редукционистских онтологиях. Симметрия Блура, объединившая в себе принципы реализма и релятивизма, стала основным направлением для исследований Латура на старте его исследований.

Социальный конструкт — это особая трактовка реальности в качестве сетей актантов (людей и не-людей). Эта сеть, несмотря на то, что она сконструирована, не может быть редуцирована к другим сетями, актантам или к чему-либо еще. Так как с момента, когда она сконструирована, сеть обретает собственный онтологический смысл, самостоятельность и влияние на другие сети и актантов. Ближайшим концептом, которому можно уподобить АСТ — делезовская ризома. Но, в отличие от постмодернистских концептов, конструкт всегда обладает качественными самостоятельными характеристиками и собственным онтологическим статусом.

Учитывая эти контексты, довольно трудно трактовать латуровский конструкционизм в русле социальной критики и аргументов для обвинений в искусственности и «не-реальности».

Выражение «гендер — это социальный конструкт» означает не его иллюзорность или идеологичность, с последующей необходимостью изменения, но реальность гендера и необходимость с ним считаться. Конструкция, как результат сложно сплетённых и множественных связей, в меньшей мере подвержена произвольным изменениям ввиду чьих-то желаний. Проще говоря, пересобрать дом труднее, чем сделать перестановку в отдельной квартире.

На этом примере заметно, насколько изначальный посыл Латура «дать голос самим вещам» далек от посыла Маркса — «дело заключается в том, чтобы изменить мир». Однако это и не означает, что «вещи» не могут меняться сами (условно говоря, крыша дома может «сама по себе» порасти плесенью). Латур сознательно дистанцируется от позиции социального критика. Хотя иногда и включается в критическую полемику.

В заключение стоит сказать, что Латур на протяжении академической карьеры довольно часто менял свои позиции и пересматривал базовые принципы. Поэтому никому не избежать споров о настоящем раннем, позднем и «настоящем» Латуре.

Сегодня акторно-сетевая теория — это скорее онтологический проект нежели методологический. Сейчас развиваются два основных проекта Латура — собственно, АСТ и, более поздний проект, философия модусов существования. Последний почти полностью отходит от проблематики социальной и конструкционистской, являясь онтологией или даже метафизикой.

Автор текста: ​Самсон Либерман.

В оформлении использованы работы Evelyn Bencicova.