В Электротеатре Станиславский​ завершились показы перформанса «Ангел Смерти» Яна Фабра — события фестиваля Territoriя​, вызвавшего нешуточный ажиотаж. После прошлогодних «Бельгийских правил», казалось, что в небольшой зал Электротеатра стремится уместиться почти весь город.

Однако уже после первого же исполнения пошли отзывы — крайне полярные — от резкого отторжения до упоенной экзальтации.

И что особенно интересно — на этот раз и те, и другие совершенно правы. Все поняли (а если не поняли, то почувствовали) и восприняли перформанс одинаково верно. Крайности в оценках же вызваны не столько самим действием, сколько болезненностью у каждого зрителя той точки, в которую он бьет.

Из чего состоит?

Впервые поставленный в 2003-м году «Ангел смерти» сегодня — возможно уже не самое громкое и масштабное высказывание Фабра (как минимум, были и «Оргия толерантности», и «Гора Олимп»), но именно здесь в одном часовом перформансе соединяются почти все его идеи, принципы и музы и открыто формулируется один из ключевых для него импульсов искусства.

Во-первых, серьезно увлекающийся миром насекомых Фабр превращает перформативный синтез театра, танца и инсталляции в энтомологическое телесное испытание.

Во-вторых, написанный Фабром монолог «Ангела Смерти» вдохновлен художником Энди Уорхолом, на что отчетливо указывает подзаголовок — «Монолог для мужчины, женщины или гермафродита» (а мужское и женское, как будет видно дальше, здесь представляют единое целое), в который выплеснулось давнее увлечение Фабра образом художника-андрогина.

В-третьих, возникший текст Фабр посвятил хореографу Уильяму Форсайту, сходство с Уорхолом в котором обнаружил и талантом которого до сих пор остается очарован.

Таким образом главные «увлечения», «пристрастия» и «вдохновения» Фабра — энтомология, Уорхол и Форсайт — сплелись в единый перформанс, который в свою очередь стал одним из самых красноречивых и прямых выражений Фабром его идеологии и философии.

Что происходит?

Попадая в темный зал, зрители обнаруживают в центре возвышение в виде черного куба, на котором расположено безжизненно обезвдвиженное тело единственной исполнительницы. По четырем сторонам от куба (формируя пространственный крест) развешены вертикальные экраны, на которых изображен коридор реального Музея анатомии Монпелье (в каком-то, пусть и очень отдаленном, смысле — французский аналог нашей Кунсткамеры).

Зрители должны занять свои места между экранами и кубом, тесно рассаживаясь вокруг возвышения прямо на разложенные на полу подушки.

Свет над зрителями гаснет и вспыхивает над исполнительницей. Она начинает воскресать от окоченения, с хрустом и криками заставляя двигаться очерствевшие конечности.

Тем временем на экранах, перемещаясь с одного на другой, как будто из глубин веков и сходя с картин Ван Эйка, по коридорам из незапамятных времен начинает приближаться хореограф Уильям Форсайт. Танцуя в коридорах, его изображения с обращенных друг к другу экранов начинают наперебой бросать пророчества, которым вторит исполнительница.

Легендарного американского хореографа, танцующего свой изящный танец, мы застаем среди черепов и банок формадельгида. Сильный образ грациозного тела, ограниченного распадом и подверженного разложению, недвусмысленно сообщает, что перед нами сам дьявол — Ангел Смерти.

Облаченная в белоснежный унисекс-костюм исполнительница — выдающаяся Ivana Jozic​ из труппы Troubleyn Jan Fabre​ предстает в роли «интервьюера дьявола».

Под сопровождение псалмодинамических мелодий саксофониста Eric Sleichim она танцует телесное воскрешение — чрезвычайно важный витальный, но при этом мрачный танец перерождения демиурга — обратной метаморфозы смерти.

Ее бешеные, яростные, неистовые и пронзающие движения находят созвучие между человеческим и животным мирами. Ее конечности движутся вопреки физическим возможностям человеческого тела, больше походя на жвалы насекомых.

Этот «воин красоты» борется с собой. Оказавшись в пространстве между анатомией и поэтикой, эта змея, хамелеон, скорпион и женщина-насекомое в исступлении начинает свой танец жизни.

Загадочный и метафоричный монолог Фабра, вдохновленный Уорхолом и посвященный Форсайту, разворачивается между ней и Ангелом Смерти, как-будто ненадолго зависая над головами сидящих на полу зрителей. «Я одновременно и преступник, и жертва? Я парю и танцую, единственное, что я умею, дайте мне танцевать…» — то и дело проносится между ними.

Зрители сидят непосредственно на пути этого «интервью с самим собой» — между Ангелом Смерти и исполнительницей. В какой-то момент «интервьюер дьявола» даже попробует взять интервью у некоторых зрителей из зала, демонстрируя, что люди могут только молчать и смотреть. «Я навещаю живых людей, и соблазняю их, чтобы молчали и видели то, что я хочу увидеть.» — заявляет вдруг с экранов Ангел Смерти. И тут же резюмирует: «Если бы их глаза, круглые, как пули, могли убивать, меня бы уже изрешетили.».

На протяжении часа, пока длится перформанс, зрители сидят на полу, поджав ноги, сгорбившись, обхватив колени — без возможности сменить позу из–за тесного пространства, без возможности пошевелиться, чтобы не пнуть случайно впереди сидящего, без возможности куда-либо облокотиться. Они оказываются полностью обездвиженными между этикой «интервьюера» и эстетикой «дьявола», между интригующей «неопределенностью» и изнашивающей «невыносимостью». Уже через полчаса, все в зале неизбежно начинают «молчаливо каменеть».

Впервые настолько сильно у Фабра происходит контакт и единение перформера со зрителями. Если обычно публика, наблюдая за истощающей тело пластикой актеров, отзеркаливает ее на себя и испытывает «психологический» телесный опыт, то здесь это телесное переживание происходящего — монолога с самим собой — уже реальное.

В результате в самом начале, когда зрители бодро заходят в зал и «устраиватся поудобнее», перед ними лежит закостеневшее тело исполнительницы. Но в последующий час их телесные роли меняются. Исполнительница воскресает и вступает в буйное хореографическое общение с Ангелом смерти, а зритель начинает застывать, коченеть, затекать и таким образом ощущать уязвимость и ограниченность своей телесной оболочки.

С помощью такого приема телесного проживания Фабр здесь наиболее мощно формулирует и транслирует один из краеугольных принципов своего творчества — оду принятия жизни через признание смерти. Смерть изящна, эстетична, пластична, подвижна. Она приближается с каждой минутой. Но стоит на секунду замешкаться, испугаться и «застыть» на пути к ней, как жизнь станет невыносимой. В мимолетности и недолговечности жизни ее главная красота.

Вне зависимости от того, насколько этот импульс отчетливо понимается и воспринимается тем или иным зрителем на рациональном уровне, он все равно проживается подсознательно, эмоционально и, конечно, телесно. И именно индивидуальной неготовностью или неспособностью каждого признать смерть, чтобы принять жизнь, обусловлены столь яро впадающие в крайности оценки и отзывы.

Опять же, в кульминационный момент Ангел Смерти заявляет:

«Я мечтаю,
Чтобы люди видели меня
Таким, какой я есть.
Каждый, кто ко мне обращается,
Обращается к самому себе.
Каждый, кто любит меня,
Любит самого себя.
Каждый, кто меня ненавидит,
Ненавидит себя.»

В зале, вместе со зрителями, в абсолютно тех же условиях, на протяжении всего спектакля сидел лично Ян Фабр, аплодисменты которого в финале почти заглушали даже всех «ошарашенных» пережитым зрителей вместе взятых. И причина такой бурной реакции режиссера — Ивана Йозич. Не знаю как было на вчерашнем показе, но сегодня она творила нечто совершенно невозможное.

Абсолютно грандиозный перформанс, который сложносочинен, метафоричен и после продолжительного перерыва вновь исполняется. А за то, что происходит это именно в Москве, отдельное спасибо арт-дирекции, менеджменту, сотрудникам и партнерам фестиваля «Территория» и Электротеатра Станиславский.

___________

Видео, фото, обсуждение и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/532047527244155

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant

Telegram: https://t.me/inner_emigrant