Наконец добрался до главной премьеры конца прошлого сезона — «Человека из рыбы» Юрия Бутусова в МХТ им. А.П. Чехова​, и это определенно спектакль-феномен.

В основе 40-страничная пьеса.

Пьеса, которую можно прочесть за чашкой утреннего кофе и благополучно забыть к обеду. Нисколько не склонен к обличениям и возмущениям, но именно эта пьеса Аси Волошиной для меня в этом году стала чуть ли не образцом плохой драматургии.

В ней есть абсолютно все, чтобы раздражать. Мусор из слов и отсутствие каких-либо базовых представлений об изяществе их сочетаемости — «Мы вместе поднялись. Ну, как: вместе, но сепаратно до двери», «Мой космос сгниёт без тебя» и, конечно, самое показательное — «Это гангрена всего». Подобных примеров по 10 на страницу. Определенно в литературе есть жанр, который стремится взрывать устоявшиеся семантические и эстетические связи между словами, но здесь — совсем не тот случай. Под этим водоворотом из слов мной видится неприкрытая амбиция на чувственность и интеллектуальность, на утонченность и уникальное мироощущение. В результате я не могу избавиться от ощущения, что автор сначала решила стать великим драматургом, а уже потом села писать пьесу.

Подливает масла в огонь и тот факт, что весьма нелепые с точки зрения логики события происходят в неком узком круге питерской интеллигенции, своего рода богеме, с которой вероятно автор никогда не имела ничего общего, но очень хотела, и вот так до комичного ходульно себе ее придумала.

При этом у Волошиной в этом тексте (других не читал и выводов о человеке по одному произведению призываю не делать ни себя, ни всех остальных) проскальзывает личная травма, добровольная консервация в инфантилизме и эксплуатация ролевой модели ребенка как средство побега от этой травмы, что само по себе могло бы держать и интересовать, особенно в разговоре о жестокой прозе повседневности. Но именно этот потенциал, помноженный на надуманность и пафос поэтики реализации, лишь с удвоенной силой делают для меня текст пьесы невыносимо мертвым и раздражающим своей неприкрытой претензией на возвышенность.

Главным же и абсолютным достоинством получившего спектакля мне видится именно то, что эта 40-страничная пьеса у Бутусова превращается в трехактный спектакль продолжительностью в 4 часа.

Не обнаружив какой-либо солидной фактуры в исходном материале, Бутусов начал сочинять сам, дополнив повествование прямыми отсылками и к «Ностальгии» Тарковского и к Набокову. Последний, к слову, просвечивает и в самой пьесе, но скорее как средство обильного нэймдроппинга (вместе с Вольтером, Шпенглером, Гофманом, Сорокиным, Достоевским и многими-многими другими «умами»), служащим, к сожалению, во-первых, как возможность для Волошиной оправдать пафос текста, а во-вторых, как единственное обнаруженное ей средство нарисовать образ интеллигенции, хотя питерскую интеллигенцию (если таковая где-то осталась) подобные авторы скорее скривят от банальности.

В итоге Бутусов лишь использует пьесу для продолжения своего разговора о театре как реальной жизни. Многие, включая меня, удивлялись, что именно режиссер нашел в этом тексте. Ничего не нашел. Он его использовал как один из элементов, и, встраивая в свое фирменное визионерское пространство болезненно обостренного сознания, продолжает изживать глубокие психологические травмы и гнетущие страхи, как личностные, так и коллективные.

Но по иронии судьбы «Человек из рыбы» получился одним из самых мощных спектаклей режиссера за последние годы. Пустота в основе побудила его еще масштабнее выражаться телесными метафорами и еще насыщеннее рисовать пространство «театральной реальности», где сознательное сосуществует с подсознательным. Его знаменитый трагический фарс разворачивается в полную силу и, за неимением ничего другого, сам становится эпицентром.

По причине все той же пустоты исходного материала еще нагляднее и внушительнее начинает восприниматься метод работы режиссера с актером. Здесь по-прежнему отсутствуют «постдраматические» практики, но за счет телесного и психологического самоистязательства и публичного жертвоприношения себя на сцене, исполнителями достигается искренность и убедительность, которая заставляет даже самый прожженный академизм выглядеть ультрасовременным. При этом не соглашусь со многими. Далеко не у всех в этом спектакле получилась хорошая игра. Многие исполнители, к моей личной досаде, стали заложниками бессвязного вороха слов и обзавелись возможно худшими ролями в своей карьере. Но именно в этом спектакле произошло явление Андрея Бурковского. Сложилось. Внутренний апокалипсис облекается им во внешнюю невозмутимость. И во многом именно он в одиночку выпускает и контролирует мощную стихию «Человека из рыбы». Да, это тот случай, когда на спектакль можно идти ради одного актера. Много видел его ролей, никогда не знал, что в нем сокрыто такое и столько.

Бутусов же здесь остается верен своему найденному стилю и уникальному языку.

Охотно предостерегаю, что тех, кто, учитывая «плодовитость» режиссера в последние годы, им «наелся» и утратил «вау-эффект», тут поджидает все знакомое. Но только здесь, на контрасте с текстом, высказывание Бутусова становится объемнее и дистилированнее.

Однако, не стоит думать, что «Человек из рыбы» — это в данном случае произведение исключительно самого режиссера. Признаюсь, увидев разрыв между объемом текста и масштабом спектакля, сам на это надеялся. Нет, пьесы в спектакле много. Режиссер выжал из нее все возможное. Он ее разобрал на элементы, преподнес их репетитивно, интенсивно искал в отдельных строчках смысл и образ, нашел, прибавил к найденному свою драматургию, но время от времени неизбежно оставляет зрителя наедине с Волошиной, которую (в случае, если пьеса у вас вызывает близкие к моим ощущения) приходится «усиленно терпеть».

Терпение здесь вознаграждается. Единственный навык, который будет полезен при просмотре этого спектакля, как можно дольше не задавать себе вопрос «вокруг чего все это?». Потому что именно этот вопрос начинает разрушать весь внушительный «конструкт» (да простит меня Ася Волошина) и все больше намекает, что перед нами «гангрена всего». Ощущение, что из пушки прямо сейчас на наших глазах стреляют по воробьям, тем не менее быстро сменяется другим. Будто Поль Сезанн или Ван Гог, очаровавшись травмой и амбицией ребенка, вдруг решили заботливо его поддержать и «доделать» его рисунок к детсадовскому конкурсу. Получился шедевр из пустоты, где все приемы режиссера становятся очевидны и прямы, обретают новое величие, но по сути кроме них больше в произведении ничего и не остается. «Как» становится «что». Никогда прежде настолько отчетливо с подобным в искусстве не сталкивался. Завораживает само по себе.

И особенно внушительно в таких условиях начинает выступать фирменная музыкальная драматургия Бутусова, который обожает нанизывать ее на литературу и сценическое воплощение.

Незнакомый с используемой музыкой зритель оказывается во власти сублиминального ощущения — он испытывает сильную эмоцию, но совершенно не может понять отчего. Музыка давно стала чуть ли не важнейшим первоэлементом режиссерского метода Бутусова. И в «Человеке из рыбы» этот метод работает безупречно.

Весь сюжет пьесы крутится вокруг небольшой группы петербургской «богемы», которая всю пьесу рассуждает о высоком, демонстрирует познания банальных философов и знакомство со школьной программой по литературе, а в конце у одной из них при самых нелепых обстоятельствах органы опеки забирают ребенка. В процессе «высоких разговоров» происходят ровно две линии. Первая — персонажи (особенно женские) предъявляют свои психологические травмы. Вторая — иногда в этих разговорах проскакивает «обличение системы» как среды для взращивания этих травм.

Первую линию Бутусов (преимущественно во втором акте) подает прямо, неприкрыто и академически. Он расставляет за драматурга акценты, облекает эти «травмы» в контекст загадочности и преподносит их зрителю как бы в награду, в качестве долгожданного ответа на царящий в первом акте вопрос «что собственно вообще здесь происходит?».

Интереснее репрезентация именно второй. Во время виртуозно сочиненного самим Бутусовым пролога с кросс-ссылкой на Тарковского, на сцене с самого начала неподвижно, застыв, сидят персонажи. Те самые «картонно» рисующие образ молодой петербургской интеллигенции. Но едва пролог завершается, как их неподвижные позы начинает сопровождать тягучая композиция «The last of them» Макса Рихтера. Композиция, чье название переводится, как «Последние из них», что находит прямое отражение в музыке. Зритель, не знакомый с этим произведением, испытывает сильные эмоции, которые к тому же подкрепляются эффектными визуальными решениями. И банальная «богема» вдруг подсознательно перестает восприниматься обыденно и приземленно (как в пьесе) и начинает выглядеть по-русски обреченной. А мало что травмирует так, как вид неглупой, но обреченной молодости.

Когда же после этой мощной сцены приходит время оставить зрителя один на один с пьесой Волошиной, Бутусов сопровождает этот переход песней «Little story» («Небольшая история»), которая опять же, открыто не считываясь у большинства в зале, неосознанно настраивает на так необходимую этой пьесе спасительную волну ненавязчивости, наивности и инфантильности.

Все моменты сильного чувства (которых нет в пьесе, и которые Бутусов привнес в нее телесными рисунками) получают музыкально сопровождение «You only live twice», что переводится «Живешь только дважды» и опять же сублиминально начинает оправдывать все сопутствующие потоки из громоздких слов.

На протяжении всего второго акта, где женские персонажи рассказывают свои истории, постоянно звучит «My society» («Мое общество»), где центральная строчка вторит «Pleasure was the law in my society» («Удовольствие было законом в моем обществе»). Так режиссер негласно сшивает мелодраматизм истории с политическими реалиями, заставляет психологические травмы героинь выглядеть обратной стороной несовершенства системы. Очень тонкая работа. Музыка то звучит, заглушая исполнителей, то продолжается без звука, о чем нам сообщает эквалайзер плеера на рабочем столе фрилансера (одного из героев спектакля), проецируемого на сцену. А завершается этот перекрестный обстрел из музыки и трех историй знаменитой «Venus» с ее легендарной «She’s got it!», что за несколько секунд оправдывает весь сумбур постоянно сваливающегося в этом акте на зрителя текста.

Сквозным лейтмотивом всего спектакля становится «Running to the rain» («Бег в дождь») Питера Гэбриэла. Здесь и необходимая обреченность с невозможностью противопоставить разрушающей себя и обрекающей все вокруг системе хоть что-то, кроме побега, и мощная отсылка к спектаклю Бутусова «Бег» по Булгакову, прямым развитием которого и становится «Человек из рыбы», о чем регулярно сообщается зрителю.

В самой пьесе режиссер, как золотой песок, намыл себе два с половиной мощных образа, одним из которых становится фигура бегущей за мыльным пузырем девочки, пробегающей мимо гражданских войн, экологической катастрофы, передела мира и «восторжествования ислама» (тут вопросы к Асе Волошиной, я цитирую). Именно этот отчаянный бег за уязвимостью, за эфемерностью становится гипертекстом спектакля. И единственная досада остается лишь в том, что этот гипертекст постоянно забивается шумом из пустых слов самой пьесы.

Спектакль этот непростой.

Если вы — не адепт Бутусова, он будет выедать ваши ресурсы. Он вернет их с лихвой, но это потребует от вас внушительной жертвы. Если вы ищете в театре возможность после рабочего дня «выгулять наряд» или «заглянуть в буфет в антракте с друзьями и обменяться новостями», лучше выберите другой спектакль. Поступите так же, если вам вдруг когда-то показалось, что Бутусов везде одинаковый, и вы в поиске личных изменений вширь, перестали замечать его качественные изменения вглубь.

Всех остальных билеты (от 250₽) ждут тут: http://mxat.ru/performance/main-stage/man_of_fish/

Тем не менее, для меня этот спектакль стал настоящим событием. Такие эксперименты режиссера, помогающие ему выяснять отношения с профессией и собой, а проверенному зрителю по-новому переживать и оценивать этот поиск, очень ценю. Гораздо больше двух предыдущих «беспроигрышных» премьер режиссера.

Сильный недостаток у всей этой истории лишь один. Поскольку Бутусов крайне редко берется за «современную драматургию», это его обращение подчеркивается в МХТ (где современная драматургия тоже далеко не всегда представлена самым достойным образом) при каждом удобном случае. А потом зритель получает Волошину. И как бы не удивительно, что после такого зритель долго не хочет никуда кроме «классики» приходить. Потому, что было любопытно, конечно, но «гангрены всего» больше не хочется, спасибо.

p.s.

В конце постов я обычно всегда привожу цитаты из пьесы-первоисточника, если таковая в основе спектакля есть. В данном случае у меня не поднимается рука, и вместо этого я хочу сделать нечто на мой взгляд более полезное — попросить извинений у Аси Волошиной, которую не знаю лично и которую (что может быть неочевидным из поста) совсем не желаю обидеть. Допускаю, что она может быть роскошным человеком в жизни, в тысячу раз лучше меня. Допускаю, что она может быть хорошим драматургом, а конкретно эта пьеса получилась «такой». Допускаю даже, что просто я — ограниченное создание, не разглядевшее бриллиант. Так что, если вдруг до Аси мои рассуждения дойдут (а сейчас такой век, когда все доходит до всех, но не все доходят до всего), меньше всего я хотел бы выступать в роли ее хэйтера и обличителя. Ася, простите дурака, а еще лучше — не обращайте внимания. Пишите, творите. И пусть у вас все будет хорошо.

___________

Видео, фото, обсуждение и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/523671374748437

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant

Telegram: https://t.me/inner_emigrant