БОГОМОЛОВ 12+ | ТРИ СЕСТРЫ | МХТ им. А.П. Чехова
«Живешь в таком климате, того гляди, снег пойдет, а тут еще эти разговоры…»
Первое, что встречает зрителей на премьере "Трех сестер" в постановке Константина Богомолова — это знаменитый строгий оливковый занавес МХТ им. А.П. Чехова. Он уже намекает на серьезность и строгость прочтения режиссером пьесы Чехова, ставшей, похоже, в последние годы самой часто трактующейся на русской сцене.
Даже для Богомолова обращение к этому произведению не первое. Три сестры возникали и в его нашумевшем своим «эпатажем» блокбастере "Идеальный муж", который до сих продолжает с успехом идти на той же самой сцене МХТ.
Но если там режиссер за несколько минут предъявляет зрителям саму суть сестер, "родившихся от людей, презиравших труд", представляя их в виде легкомысленных «девушек с Рублевки», которые слишком упоенно, долго и много говорят о том, как важно «работать».
То теперь Богомолов предлагает более обстоятельный взгляд на само произведение, хотя по-прежнему остается верен наблюдению, что в этой пьесе преимущественно «так вот целый день говорят, говорят… Живешь в таком климате, того гляди, снег пойдет, а тут еще эти разговоры…»
Получилось прочтение «новым — хорошо знакомым старым».
Богомолов виртуозно напоминает зрителю, что конвенциональный театр не является антонимом современному, а театр логоцентричный — далеко не всегда синоним «драматического».
Все 2 два действия (по часу каждое) теперь буквально представляют из себя те самые чеховские «разговоры». В спектакле действительно только и делают, что «говорят, говорят». Но зато как!
Речь здесь используется не только для передачи смысла, но и для выражения состояния.
Дело в том, что персонажи Чехова подменяют действие разговорами о действии. Они «мечтают», «планируют» и неприлично много «философствуют». И режиссер обращает внимание на это обстоятельство:
главным в пьесе является именно разговор о жизни как подмена самой жизни.
Поэтому все пассажи и рассуждения героев, константно пребывающих в поисках «глубинного смысла», транслируются неартикулированно, жевано, временами вообще напоминая едва различимый бубнеж. При этом носителям русского языка смыслы этих «филоствований» остаются ясны и понятны из ритмики и мелодики речи. Да, Чехов тут «озвучен» в предельно современной и бытовой интонации. Точнее даже сказать в современном отказе от яркого использования интонаций.
При этом у абсолютно каждого героя в пьесе прописаны несколько реплик, где тот пытается вырваться из «царства разговоров о жизни» и собственно навстречу самой этой жизни шаг сделать.
Так вот эти реплики произносятся четко, членораздельно и уже с интонационной огранкой.
И получается почти академическая театральная игра, но только без свойственной русскому драматическому театру последних лет неловкой «истерики» на сцене.
В спектакле проведена очень тонкая работа с акцентами текста. И, в итоге, признания в любви теперь звучат действительно признаниями, а решимость выяснить отношения и перестать прятаться в зоне комфорта из громоздкой фальши разговоров — звучит действительно как решимость.
Похожим образом организовано и сценическое действие. Минимум перемещений, никаких артистичных «размахиваний руками», крайне статичное действие. И если кто-то вдруг даже просто встает со своего места — это становится драматургическим событием.
При такой сдержанности и драматической «безжизненности» действия вновь внимание само фокусируется на мельчайших акцентах. И здесь ими становятся в первую очередь глаза исполнителей.
На протяжении всего спектакля несколько камер снимают героев и транслируют их крупные планы на все свободные поверхности — слева, справа, сзади, сверху.
Да, это редкий пример спектакля, который будет виден с совершенно любого места в зрительном зале.
Взгляды персонажей также достаточно статичны и не меняются. При этом в них также едва ли прослеживается искра стремления закончить наконец говорить и начать жить. Но природа этих взглядов отлична от содержания текста. В глазах героев видна мучительная боль и глубоко запрятанные страдания, которые в моменты упоительных диалогов о радости жизни становятся лишь объемнее и контрастнее.
Эту же эмоцию подчеркивает и декорация от Ларисы Ломакиной. Персонажи заперты в своем доме, о мечтах наконец покинуть который и уехать «в Москву, в Москву!» они так много и разговаривают. Вот только теперь от этого дома остался лишь яркий футуристичный и переливающийся всеми цветами радуги контур. Никаких стен, перекрытий и перегородок нет. Дом никого не запирает и никого не держит. Дом сам заперт внутри видеоизображений персонажей. Простой и при этом очень эффектный образ напоминает, что сами герои — единственное препятствие на пути к своей «мечте». Других сдерживающих факторов нет.
Сама пьеса воспроизводится почти дословно. Несмотря на небольшую продолжительность, купюры умеренные, на смысл содержания сильного влияния не оказывающие. События развиваются последовательно, согласно замыслу драматурга. Лишь с небольшим усилением — теперь действие всего спектакля открывается сразу экспозицией системы отношений героев, а уже во второй половине первого акта мы узнаем какие мотивации этим отношениям предшествовали.
Пожалуй, самое «радикальное» режиссерское решение — это образ главного героя барона Тузенбаха.
Его в спектакле исполняет Дарья Мороз. И здесь режиссер продолжает выяснять отношения со смертью.
У Чехова обрусевший немец — самый счастливый человек в пьесе. Он лишен скепсиса, не смотрит на положение дел как на «безнадежное». Он живет так, словно каждую секунду впервые видит красоту окружающей природы: «Какие красивые деревья и в сущности какая должна быть около них красивая жизнь!».
И, разумеется, именно его Чехов в конце из своего «выстреливающего драматургического ружья» убивает.
У Богомолова же Тузенбах «упивается красотой жизни» предельно сдержанно. Он по большому счету не проявляет к ней интереса. Но, что наиболее важно, он и не видит интереса в бесконечных разговорах о ней. И его отличие от окружающих лишь в том, что он не просто не боится, а скорее на протяжении всего спектакля ожидает своей смерти, воспринимая ее как логическое завершение жизни. И, как следствие, не взирая на такую «метаморфозу», он по-прежнему остается единственным персонажем, кто не боится жить.
В итоге весь спектакль получился вязким, размеренным и пропитанным меланхолией. Здесь больше нет каких-то «провокаций», которыми режиссер славится. Здесь скорее классическая строгость «Юбилея Ювелира» соседствует с псевдоинтеллектуальными высмеиваниями отношений в стилистике Вуди Аллена.
Результат?
Перед спектаклем проходит объявление, что его возрастное ограничение: 12+.
Собственно, это никакой не обман, на него действительно можно и будут водить школьников. Это очень свежее прочтение «Трех сестер», которые при этом остаются «классическими» и «буквальными».
Сюда же можно спокойно приходить и взрослым, и
Из «хулиганств» (как Богомолов сам почему-то начал называть спектакли своего «золотого века») можно с огромной натяжкой назвать лишь то, что предложение Тузенбаха «Давайте выпьем, Андрюша!» трансформировалось в исполнение бароном за роялем хита Андрея Державина из 90-х годов «Давайте выпьем, Наташа, сухого вина».
Вот только тут это решение больше не провоцирует. Зал больше не хохочет и не возмущается. Строчки «за то, чтоб жизнь стала краше, ведь жизнь одна» из уст именно Тузенбаха звучат скорее как зловещая иллюстрация.
Как там говорил Черчиль?
«Кто в молодости не был радикалом — у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором — у того нет ума»?
Похоже, этим спектаклем Богомолов обозначает конец своим исканиям (наиболее сильно проявившимся в «Князе» и «Волшебной горе»), и начинает обживать свою новую зону комфорта, завершая свой личный переезд из Москвы «сердца» в губернский город «ума».
«А жизнь уходит и никогда не вернется, никогда, никогда мы не уедем в Москву»
___________
Видео, фото, обсуждение и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/435658010216441
Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant
