8 сентября 1941-го года была прервана сухопутная связь Ленинграда со всей страной.

Однако возможность покидать Ленинград жители города потеряли уже двумя неделями раньше: железнодорожное сообщение было прервано 27 августа, а на вокзалах и в пригородах скопились десятки тысяч людей, ожидавших возможности прорыва на восток.

Положение осложнялось ещё и тем, что с началом войны в Ленинград прибыли не менее 300 000 беженцев из прибалтийских республик и соседних с ним областей РСФСР.

Еще до блокады, 17 июля 1941-го года, были введены продовольственные карточки. А 1 сентября была запрещена свободная продажа продовольствия и возник «черный рынок».

Меры эти оправдывались тем, что необходимо навести порядок в снабжении.

Но уже на следующий день, 2 сентября, впервые снизились нормы выдачи продуктов.

А спустя несколько месяцев продуктовые карточки станут одним из самых жутких символов 20-го века. И следующие 871 (!) день навсегда войдут в историю синонимом ада.

Критически положение ухудшилось уже в ноябре 1941-го года. Смертность от голода стала массовой. Никаких запасов продовольствия у населения не было. К тому же с наступлением зимы в городе практически кончились запасы топлива, прекратилось централизованное отопление домов, замёрзли или были отключены водопровод и канализация. Остановилась работа практически на всех фабриках и заводах. И, как назло, зима в Ленинграде оказалась одной из самых продолжительных и холодных за весь период систематических наблюдений за погодой в городе.

Знаменитый филолог, культуролог и искусствовед, Дмитрий Сергеевич Лихачев писал:

«Холод был каким-то внутренним. Он пронизывал всего насквозь. Тело вырабатывало слишком мало тепла. Человеческий ум умирал в последнюю очередь. Если руки и ноги уже отказались тебе служить, если пальцы уже больше не могли застегнуть пуговицы пальто, если человек больше не имел никаких сил закрыть шарфом рот, если кожа вокруг рта стала тёмной, если лицо стало похоже на череп мертвеца с оскаленными передними зубами — мозг продолжал работу. Люди писали дневники и верили, что им удастся прожить и ещё один день.»

Эти дневники и свидетельства — одни из самых страшных, что выносила на себе бумага.

Те, кто прошли блокаду и выбрались из этого ада, потом физически не могли о тех событиях вспоминать. Многие запрещали в семье даже затрагивать эту тему. Сознание вытесняло ужас.

Почти миллион (!) человек умерли в Ленинграде за эти 871 день. Многие, кто выжил, остались инвалидами. «Ленинградская болезнь» надолго стала синонимом дистрофии.

Но травму получила целая нация. И с тех пор события блокады вытесняются из коллективной памяти, поскольку просто поверить, что все ужасы тех дней реальны, трудно. Мозг продолжает работать, как замечал Лихачев, он признает, но сердце не выдерживает.

В результате жертвы мифологизируются, воспоминания сакрализуются. И давно пришло время эту тему проговорить, дать ей выплеск. Хотя бы сейчас, без четверти столетие спустя. Зафиксировать правду, прожить травму.

Все же воспоминания о тех днях слишком разные.

Те, кому посчастливилось на черном рынке разжиться мясом, боялись даже предполагать откуда в оккупированном городе оно возникло. Мысли о каннибализме роились в голове, слухи гуляли по окрестностям. Распространялись кражи и пропажи детей. Некоторые дети вспоминали, как в некоторых областях на них в прямом смысле охотились взрослые.

Кто-то летом 1942-го собирал траву. Но к лету 43-го зелени почти не осталось. Ее вырывали с корнями, она была выедена под чистую еще прошлым летом.

Кто-то варил бульон на основе клея.

Конечно, были и другие воспоминания.

В частности руководство Ленинграда никаких трудностей в питании и отоплении жилых помещений не испытывало. Дневники партийных работников того времени сохранили следующие факты: в столовой Смольного были доступны любые продукты: фрукты, овощи, икра, булочки, пирожные. Молоко и яйца доставляли из подсобного хозяйства во Всеволожском районе. В специальном доме отдыха к услугам отдыхающих представителей номенклатуры было высококлассное питание и развлечения.

Вот как описывает свой отдых в партийном ленинградском санаторий инструктор отдела кадров горкома ВКП (б) Николай Рибковский:

«С мороза, несколько усталый, вваливаешься в дом, с тёплыми уютными комнатами, блаженно вытягиваешь ноги… Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 граммов белого и столько же чёрного хлеба на день… и ко всему этому по 50 граммов виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину. Питание заказываешь накануне по своему вкусу.»

И это в то время, когда абсолютное большинство людей умирали от истощения.

Вместе с ростом смертей росло и число безнадзорных детей. Воспоминания хранят истории, как матери и бабушки отдавали свою пайку хлеба малышам и сами погибали.

А кому-то приходилось делать нелегкий выбор.

Например, получая пайку на двоих детей — грудного и старшего, отдавать обе — старшему. В отчаянии понимая, что шанс есть спасти только одного ребенка. И у старшего он выше.

Кто-то же вообще всерьез размышлял о том, чтобы принести в жертву одного из детей, но продлить выживание семье.

Все эти годы подобные истории было категорически неудобно поднимать.

Их целенаправленно пытаются забыть. Кажется, что они слишком бесчеловечны, чтобы вписываться в мифологизированную и сакрализованную картину жертв блокады.

Но эти истории — совсем не истории бесчеловечности.

Это истории о том, как голод и отчаяние способны расчеловечивать людей. Людей, у которых не было иного выбора, кроме как принимать сложнейшие и возможно душегубительные для себя решения.

Только кажется, что поставить на таких воспоминаниях блок — это легко. На самом деле они продолжают разъедать изнутри и глубоко оседают в генетическом коде.

Не принято об этих подробностях говорить не только у нас, но и в Германии.

Большинство немецких жителей мало знают об одном из величайших преступлений, совершенных немецким вермахтом во Второй мировой войне. Немецкая школьная программа больше обращается к бомбардировкам немецких городов, чем к жертвам голода в Ленинграде. И русских солдат там помнят не только как освободителей от фашизма, но скорее как армию вандалов и насильников.

Вот он — наглядный пример того, что происходит, когда реальную историю пытаются вытеснить из памяти — две пропаганды продуцируют разрушительное безумие. Захватчики становятся жертвами. Жертвы мифологизируются как герои. С обеих сторон начинает сквозить вера в превосходство, которая заканчивается трагическими последствиями.

В результате, единая истина обрастает двумя версиями правды.

Каждая по-своему правдива, и обе от истины удаляются с каждым следующим годом и поколением.

Но наконец долгожданная и так необходимая попытка обнаружить эту самую истину, зафиксировать и проговорить ее произошла.

И произошла в последнем месте, где этого можно было ожидать, — в театре.

Говорить о реальных трагедиях и катастрофах игровым языком театра? Хорошее ли это решение? Да, театр — безусловно отличный инструмент для десакрализации и демифологизации, но в случае с блокадой не слишком ли свежа и все еще болезненна тема?

Но стало понятно, что когда речь идет о документальном театре — не слишком.

Драматург Елена Гремина написала пьесу, полностью основанную на реальных воспоминаниях реальных людей. Здесь истории и героически погибших; и тех, кто стремились выжить любой ценой; и тех, кому приходилось делать жуткий выбор. Здесь же и воспоминания немцев — тех, кто с гордостью за свою страну «сбрасывал бомбы на Россию».

Всего этих историй получилось 67.

67 совершенно разных воспоминаний людей о 871 дне блокады.

И пьеса получила соответствующее название — «67/871».

Это одна из последних пьес, написанных Греминой. Ее абсолютное достоинство в том, что сплетая истории, о которых мы почти не знаем, о которых мы стараемся не знать, которыми мы гордимся и которые пытаемся забыть, на передний план выносится мощный посыл о том, как оставаться хорошим человеком в условиях расчеловечевания.

В годы блокады оккупантам из Германии под страхом смерти запрещалось делиться даже куском хлеба с русскими. И тут же следует воспоминание блокадника о том, как его бабушка делилась последним куском хлеба с немецким солдатом. Просто потому, что не могла представить, что где-то точно так же, голодным, ходит по Германии ее сын, пропавший без вести на войне.

Получилась не очередная сентиментальная история о «хороших» нас и «плохих» их. Получился на редкость трезвый, честный и жесткий разговор о тех днях. Разговор, не оказывающий никакого давления, не занимающий ни чью сторону, лишенный какого-либо романтизма, вскрывающий обе пропаганды и выскребающий душу, в очередной раз напоминая примитивную истину — в войне нет победителей и проигравших. Есть только жертвы.

Очень плотный и невыносимо трудный для сценического воплощения материал, заполненный страданиями и террором.

По этой пьесе Петербургский Театр Поколений​ представил постановку с участием русско-немецкого ансамбля.

Как бы сказали сегодня на федеральных каналах, потомки преступников встречаются с потомками их жертв, чтобы открыто столкнуть две пропаганды своих государств, сравнить две правды, скинув налет желанного утешения.

Режиссер Eberhard Köhler​ собирает спектакль почти из этюдов, хрестоматийностью обособляя документальные материалы в основе от игровых театральных средств. При этом, время от времени, одно будет проверять на прочность другое, испытывая зрительское восприятие.

На входе каждый зритель получает шокирующее письмо и ровно одну рисинку. В последствии эта рисинка станет значить очень много.

К тому же каждый зритель перед началом может написать съедобными чернилами на съедобной бумаге то, о чем по его мнению ни за что нельзя забывать во время войны. А затем все это съесть.

Только после этого ритуала зрителей постепенно начнет оттеснять со сцены в зал развернувшееся кольцо блокады. И одна история станет разворачиваться за другой.

Общая продолжительность полной версии спектакля — 2 часа 45 минут с одним антрактом. Как вы понимаете, за это время зрителей ждут 67 историй. То есть не больше трех минут на одну историю!

Сцены постоянно сменяются, но о какой-то легкости повествования приходится забыть.

В московском Театре.doc​ в минувшие выходные прошли два показа сокращенной версии спектакля — всего 1 час 40 минут без антракта. Но это скромное по театральным меркам время протекало невыносимо долго. За каждой историей судьбы сразу нескольких людей. Сознание отказывается верить в ужасы, не может переварить реальность этого кошмара, вязнет, скрипит и леденеет.

Руководитель «Театра Поколений» Данила Корогодский заполнил пространство спектакля мощными символами — холщовые нити, обручальные кольца, гранитные булыжники, документальные снимки и рисинки-рисинки-рисинки — по числу жителей Ленинграда, на каждого по одной. Они то заботливо складываются, то топчутся и перемалываются. Постепенно из блокадного кольца пространство зала трансформируется в круг памяти

Труппа «Театра Поколений» дополнена фактурной немецкой актрисой — Сюзанной Хосс. Ей приходится сложнее всех — напрямую открыто вглядываться в глаза русской публики, произнося текст немецких оккупантов. Минуты спустя она же должна вживаться в роли жертв блокады. Если наша труппа подходит к репрезентации материала еще с нарочито игровой позиции (что по-человечески понятно — события слишком личные для петербургской команды), то Хосс тут существует уже не по драматическим, а по психотерапевтическим законам. На ее примере отчетливо заметно одно из главных преимуществ театрального искусства — когда действие становится не только для зрителей, но и для самих исполнителей, уже больше личной терапией, чем игрой.

Спектакль проходит на двух языках — русском и немецком, дополняясь субтитрами. Звучание этих двух языков неразрывно связано с событиями тех дней.

8 сентября 2017-го года, в годовщину начала блокады, премьера спектакля прошла в берлинском театре Theater unterm Dach Berlin​, где совершенно шокировала немецкую публику.

Сейчас же спектакль «67/871» можно увидеть в Санкт-Петербурге. На родной сцене «Театра Поколений», где он показывается полностью, без купюр.

Подробности, расписание и билеты есть тут: http://www.pokoleniy.ru/repertoire/1398/

Смотреть (особенно в Петербурге) его будет тяжело.

Но очень важно решиться это сделать.

Попытка пересечь одну из главных траншей между Россией и Германией абсолютно удалась. Две памяти встречаются, чтобы просеять тонны мифов и выявить истину.

Собственно в этом путешествии в поисках сути самой истории — непереоценимая ценность этого спектакля.

«…Но я живу в квартире, где зимою
чужая чья-то вымерла семья.
Все, что кругом,— накоплено не мною.
Все — не мое, как будто б я — не я.

И точно на других широтах мира,

© Ольга Берггольц, Ленинградский дневник

___________

Видео, фото, обсуждение и комментарии:
https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/471197453329163

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant