В российской истории XVII век принято называть «бунташным веком». После смерти царя-тирана, выплыли наружу старые обиды, нерешенные проблемы, скрытые амбиции, проблемы роста и реакция угнетенных на «второе издание крепостничества». Эпоху правления Никиты Хрущева можно по аналогии назвать «бунташным десятилетием».

Причины происходящего уходят, как в эпоху правления Сталина, так и связаны с политикой новой власти. Новые власти на словах разоблачили Сталина и Берию, но продолжали аресты людей за «крамольные» речи, новые власти провозгласили возврат к «ленинскому» коммунизму, но не стали отказываться от своих привилегий. Освободили людей от приписки к заводам и колхозам, но подняли цены на продукты. Все эти меры напоминали во многом политику «царя-освободителя» Александра, призванную реформировать отсталое феодальное хозяйство, не затрагивая интересы правящего класса. Впрочем, это справедливо для любой эпохи реформ.

Началось всё с двух больших проблем, которые создал сталинский режим: с ГУЛАГа и депортированных народов. Восстания в ГУЛАГе происходили ещё в 40-е годы. Они имели форму, как вооруженных побегов, так и «волынок» (нечто вроде лагерных забастовок), массовых отказов работать. Но со смертью Сталина, они участились, перешли на новый уровень. На первый взгляд, относить подобные явления нужно к «криминалу», а не проявлениям социальной и политической борьбы. Однако, в государстве, где централизованная система тюрем и лагерей играла важную экономическую и политическую роль, борьба заключенных начинает приобретать иной смысл.

Заключенные, писавшие обращение к высшей власти, понимали, что Гулаг при Сталине стал настолько большим и настолько перегруженным «созидательными» функциями, что им давно уже невозможно управлять как обычной тюрьмой: «мы поняли, что мы являемся значительной частью производительных сил нашей социально-экономической формации, а отсюда имеем право предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необходимостью». [1]

Организаторами подобных выступлений становились наиболее сплоченные группы заключенных, как правило «землячества» или политические объединения.

Решающую роль в организации выступлений в особых лагерях сыграли сообщества, землячества, группировки и группы заключенных, сложившиеся в предыдущий период истории Гулага. В оперативных документах, описывавших ход и исход волнений, постоянно встречаются упоминания о наиболее активной части заключенных, тянувших за собой «болото». Бывшие члены ОУН и УПА, «заключенные-западники», «прибалтийские националисты», «уголовный рецидив», польское и немецкое землячества, «чечены», «кавказские» и восточные группировки, даже «бывшие работники МГБ» — так определяли официальные документы наиболее опасные группы заключенных.[1]

Подобные группы находились в сложных отношениях с администрацией лагерей: с одной стороны они претендовали или занимали роль паразитической тюремной «элиты», которая проявляла показную враждебность власти, но в то же время являлась чем-то вроде правящего сословия среди заключенных. Долгое время роль «блатных» играли неполитические заключенные, воры, с иронией называемые «друзья народа». Но в 40-е годы им конкуренцию начали составлять заключенные, организованные по политическому и национальному признаку, которых сталинское «правосудие» отправляло в ГУЛАГ во время войны в промышленных масштабах. Представителей паразитической прослойки оказалось слишком много, а ресурсов слишком мало. Это привело к масштабной войне между «блатными», которая получила название «сучья война». Формальной причиной конфликта были разногласия между «ворами» и «суками» (заключенными, которые пошли на сотрудничество с властью во время войны, сражались в рядах РККА). Данный конфликт окончательно добил сложившуюся в ГУЛАГе систему контроля над заключенными. Сталинские лагеря перестали быть контролируемыми. Со смертью Сталина агрессия заключенных переключилась на «начальников» и «вертухаев». Многие чувствовали витавшие в воздухе перемены, надеялись на амнистию, пересмотр своих дел. ГУЛАГ, как и вся тогдашняя страна жаждали свободы.

Важно, что в протестах заключенных после смерти Сталина смогли объединиться, хотя бы на короткое время, в общем-то, враждебные друг другу силы — от «упертых» украинских националистов до блатных. Описывая публичные похороны убитых охраной заключенных Речлага, М.Д. Байтайский писал: «Смерть невинных спаяла в одном порыве всех — русских и немцев, евреев и полицаев, бывших бандеровцев и бывших советских солдат». Подобные эмоциональные вспышки не означали, разумеется, действительного единомыслия и единодушия в действиях заключенных. Различные группировки и социальные типы демонстрировали разные модели поведения — от жесткой конфронтации до готовности к компромиссам и верноподданнических заявлений о советской конституции. Но тот факт, что протестные действия разнонаправленных сил, сформировавшихся в лагерях и колониях к началу 1950-х гг. и тащивших за собой в общем-то аморфную гулаговскую массу, били все же в одну точку, косвенно свидетельствует о том, что конфликты были результатом эволюции всего гулаговского социума после войны. Группировки совпали в своем отношении к самому институту принудительного труда, а в средеполитических заключенных — и в отношении к политическим репрессиям как таковым.

Решающую роль в судьбе «политического» Гулага сыграл волнения заключенных особых лагерей — Горного (24 мая — 7 июля 1953 г.), Речного (июль — август 1953 г.) и Степного (май — июнь 1954 г.). По форме это были, главным образом, забастовки, организаторы которых стремились добиться уступок мирными средствами, оставаясь в рамках советской легальности. Но иногда дело доходило до «стойких волынок», жесткой конфронтации, вооруженных столкновений с властями, кровавых расправ над участниками волнений. Жизнями и судьбами «зачинщиков» и случайных жертв лагерное население расплачивалось за уступки властей — как тактические, так и стратегические, — за пересмотр самих основ репрессивной политики системы.[1]

Правящий класс со своей стороны тоже пошел на уступки. Произошла массовая амнистия заключенных. Огромное количество бывших заключенных пополнило города СССР. И… борьба против власти продолжилась на улицах городов.

Массовый «выброс» в общество людей с лагерным опытом максимально усилил процесс люмпенизации определенных групп населения СССР. Маргинальные элементы (в узком смысле этого слова) — безработные, тунеядцы, мелкие базарные торговцы, хулиганы станут непременными участниками практически всех известных нам крупных беспорядков хрущевского времени. Их криминально организованная часть — блатные, неразличимые в толпе, растворявшие в общей сутолоке погрома, всегда играли в беспорядках свою отдельную тему и стремились к реализации целей, часто далеких от целей остальной толпы. В абсолютном большинстве случаев блатные не были главной движущей силой крупных волнений, хотя иногда и придавали им очевидный уголовный оттенок, делали жестокими и агрессивными, провоцировали участников на прямоестолкновение с властями (нападения на отделения милиции и т.п.). Зато во множестве мелких групповых конфликтов и столкновений с властями именно эти«самоорганизованные полууголовники» были зачинщиками и лидерами.[1]

Что показательно, что милиция рапортуя о бунте в Клайпеде не нашла лучшего определения для произошедшего, как лагерное слово «волынка». Власть в эпоху Сталина отвыкла от акций массового неповиновения и не могла адекватно выразить словами эту новую эпоху.

Но причиной «хулиганизации» городов были не только вчерашние уголовники, но и молодежь. Причиной этого была безработица и отсутствие внятных программ для вовлечения молодых людей в социальную жизнь. Молодежь, особенно из рабочей среды, была предоставлена сама себе. В синтезе с мощным потенциалом самоорганизации, эти факторы превращали многие города СССР в бочку пороха. «Хулиганские бунты» прошли по всей стране от Ленинграда до Новороссийска, от побережья Прибалтики до степей Казахстана.

Ещё одним дестабилизирующим фактором были люди, которые были депортированы по приказу Сталина в Среднюю Азию. Самыми активными среди них оказались вайнахи: чеченцы и ингуши.

В конечном счете, тайная полиция преуспела в деле административного попечения о «беспокойных» вайнахах не больше органов МВД. В 1952 г., когда сваливать ответственность было уже не на кого, 9-е Управление МГБ СССР подготовило обширный документ — «Справка на спецпереселенцев по контингентам». Фактически он объявил чеченцев и ингушей неисправимыми. Оказывается, на заботу партии и правительства (ссуды, приусадебные участки, семенной фонд, окончательный расчет за принятые от них при переселении скот и зерно, освобождение в 1945-1946 гг. от обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов и уплаты налогов) вайнахи ответили черной неблагодарностью. Они «выражали недовольство переселением, а наиболее враждебная часть из них в местах поселений начала восстанавливать антисоветские связи для перехода к борьбе с советской властью. Вместо трудовой деятельности они устраивали массовые беспорядки, драки с местным населением, занимались бандитизмом и хищением колхозного имущества». После длинного списка прегрешений чеченцев и ингушей следовало фактическое признание 9-го Управления МГБ в собственном бессилии: «В борьбе с уголовными проявлениями среди чеченцев и ингушей встречаются серьезные трудности, обуславливаемые пережитками родового и «тейпового» характера и религиозным панисламистским фанатизмом, что создало между ними сильную круговую поруку, подкуп и провокацию. Все это крайне затрудняет проведение документации как по совершенным, а также и готовящимся преступлениям»[1] .

Казахстан стал постоянной головной болью «компетентных органов», стычки на национальной основе превратились в обыденность. Но местные жители не всегда оказывались враждебны спецпереселенцам. В погроме богачей Сагадаевых (1960), которые были ингушами, участвовали как ингуши, так и местные жители. Общая классовая ненависть объединила жителей посёлка.

Власть, хоть и действовала в отношении восставших репрессивно, не могла не делать выводы, принимать меры (зачастую полумеры) для профилактики будущих беспорядков, для решения тех или иных проблем населения, которые вели к взрыву возмущения. Но меры эти приводили к новому недовольству. Так, возвращение депортированных вайнахов на родину, вызвало новую цепочку бунтов и столкновений. Люди, которые вернулись после ссылки, застали в своих домах других людей, которые заселились туда после депортации. Это приводило к росту напряженности. Но взрыв произошел в городе, где традиционно местных жителей было не так много, в городе Грозный (1958). Всё началось, как типичный черносотенный погром, только с портретами Ленина и Сталина вместо икон, а в роли евреев выступили недавно вернувшиеся ингуши и чеченцы. Но по мере разрастания конфликта, гнев восставших был направлен против правителей. После нескольких попыток был взят штурмом и разгромлен местный обком. В город были введены войска.

В списке пострадавших очень мало людей с чеченскими фамилиями — лишнее доказательство того, что волнения, начавшиеся под античеченскими лозунгами, явно переросли рамки этнического погрома и превратились в бунт против власти. Отсюда и вывод МВД о том, что беспорядки в Грозном «по своему характеру являлись антисоветским выступлением»[1]

Попытка властей решить проблему занятости молодежи, отправляя молодых людей на масштабные стройки и освоение целины, но не заботясь о снабжении всем необходимым, приводило к «целинным восстаниям», самым крупным из которых было восстание в Темиртау (1958).

Но что было общего у всех этих разнородных бунтов? А то, что вышеуказанные группы (хулиганы, депортированные, молодежь, бывшие заключенные) являлись всего лишь катализаторами конфликта, «авангардом восстания», но массу недовольных составляли обычные советские граждане. Истинными причинами конфликтов были милицейский беспредел, общая нищета масс на фоне благополучных начальников и бюрократов, как их называли «толстопузых», несправедливая, а зачастую и плохо работающая система распределения продуктов. "У нас хорошо живется лишь Юрке Гагарину да Маньке буфетчице" — так говорили восставшие в Новочеркасске.

Жесткая система наказаний также дала о себе знать с неожиданной стороны. Люди, чья жизнь оказалась изуродована системой «правосудия», копили в себе злость, обиду. Часто восстания начинались с какого-то малозначительного эпизода. Но он становился той самой «последней каплей». В Краснодаре волнения начались с задержания солдата-срочника, который продавал на базаре казенную одежду, в Бийске — с задержания нескольких пьяных. Если посмотреть на все описанные инциденты, а их несколько десятков, то все они начинались как конфликт с милицией и дружинниками. Подавленный гнев выплескивался наружу, разъяренные люди разжигали пламя бунта, которое не различало правых и виноватых. Лидерами восставших становились случайные люди, которых толпа будто бы выдвигала, когда нужна была решительность, не проходило нескольких часов и эти лидеры растворялись в толпе, но появлялись новые. А эти люди после расследования объявлялись зачинщиками, виновниками произошедших событий.

.…Но решающую роль в критический момент погрома сыграла истерическая активность Зинаиды Клочковой. Эта женщина, как и многие другие, попала на площадь случайно (шла с подругой из кино), но вела себя так, как будто давно готовилась к этому «звездному часу». В каком-то смысле это не так уж и далеко от истины. В 1961 г. Клочковой было 30 лет, и работала она поваром в поликлинике Красноярского аэропорта. Но, наверное, всю свою жизнь помнила об обиде юности. В 16 лет (в 1947 г.) ее приговорили к одному году лишения свободы за покушение на грабеж, совершенное без насилия. Фактически же, речь скорее всего шла о какой-нибудь попытке стащить кусок хлеба у торговца на базаре или о чем-нибудь подобном. Но жестокий сталинский режим в то время проводил свою очередную кампанию — боролся с преступностью, действительно захлестнувшей страну после войны. Применялся тот же, что и в политике метод репрессивного массового устрашения, а наказание сроком в один год давали тогда «просто так», «ни за что» — чтобы другим неповадно было. Жизнь девушки-подростка переехало колесо бездушной государственной машины.

В 1961 году Зинаида Клочкова попыталась вернуть старый долг, и действовала она при этом по образу и подобию обидевшей ее власти — не разбирая правых и виноватых, слепо и жестоко, добавив к этому еще и полученный в «зоне» криминальный опыт. Не случайно, когда присутствовавшие на площади женщины возмутились поведением Клочковой («женщина, а что может делать»), из глубин ее подсознания выплыла лагерная фраза: «Замолчите падлы, а то горло перегрызу»

Все эти зачинщики, вытолкнутые толпой вперед, как бы отыгрывали свои роли и исчезали за кулисами событий, растворяясь в толпе, чтобы затем или отправится домой спать, как Горшков, или вынырнуть из бурного потока волнений — в другой роли, в другом месте или в другое время[1].

Козлов описывая те или иные события, довольно скрупулезно описывает того или иного «стихийного лидера» восстания, анализируя прошлое человека. В большинстве случаев выясняется, что поведение того или иного человека не является случайностью. Он мысленно давно уже был готов восстать против несправедливости, против правящего класса.

Однако, бунт тем и отличается от полноценной революции, что активные участники последней лучше сознают свои классовые интересы, лучше понимают механизмы классового общества. Гнев бунтовщиков в СССР зачастую не был направлен против правящих бюрократов. Они объявляли своими врагами тех, с кем сталкивались непосредственно, с исполнителями воли правящего класса в лице милиционеров и дружинников.

Власти обычно действовали по одной схеме: попытка договориться, силовое подавление (оружие применялось в крайнем случае), аресты зачинщиков (в которые часто записывали первых попавших под руку), показательные суды с суровыми приговорами (высшая мера или максимальный срок тюремного заключения), замалчивание под страхом уголовного преследования произошедших волнений, в некоторых случаях снятие части местного руководства и даже принятие некоторых полумер для разрешения ситуации, которая спровоцировала восстание.

Когда система ослабла, те инструменты, которые помогали ей контролировать угнетенных обернулись против неё.

Официальная идеология, представляла СССР, как принципиально иное общество, которое смогло преодолеть капитализм. Идеология сбивала с толку многих протестующих, заставляла апеллировать к центральным властям, списывая проблемы на «перегибы на местах». Но идеология лишь инструмент, который может быть обращен против того, кто претендует на монопольное им владение.

Несостыковка капиталистических реалий социальной жизни с государственной идеологией была причиной и слабости, и силы СССРовского эксплуататорского режима. В реальности господствовали неравенство и эксплуатация, государственная идеология обещала всеохватывающее освобождение, уничтожение неравенства и эксплуатации. Коммунистические стремления, превратившись в государственную идеологию, были обкорнуты, образовывали чудовищный симбиоз с державничеством, шовинизмом и т.п., но до того момента, когда правящий класс в 1991 г. осуществил идеологическую перелицовку, в таком уродливом виде коммунистические элементы формально признавались и проповедовались эксплуататорским режимом. Отчасти это объяснялось тем, что этот режим возник как контрреволюция внутри революции, и не мог до поры до времени отказаться от словесных пережитков революции вследствие своей конкуренции с прочими разновидностями контрреволюции, отчасти тем, что после соответствующего препарирования смысл коммунизма стал означать «работайте больше, потребляйте меньше и полагайтесь на начальство — а уж оно приведет вас к коммунизму». Подобное препарирование в реальной жизни получалось плохо, и, столкнувшись с несоответствием социальной реальности СССР коммунистическим стремлениям, весьма многие обращали коммунистическую теорию против капиталистической действительности.[2]

На XXI съезде было заявлено, что социализм в нашей стране уже построен. Явное несоответствие между тем, что утверждала власть и окружающими реалиями заставляло людей делать выводы. И выводы эти были зачастую более правильными, чем выводы иных современных «левых интеллектуалов».

Вот образец листовки движения «Союза коммунистов-ленинцев» (её лидеры получили по 7-10 лет лагерей), 1956 год:

«Но где же эта свобода? Где свобода, которая была завоёвана Лениным? Диктатура Сталина похоронила свободу. Исчезла политическая активность народа, на место свободного слова пришли молчание и шёпот. Друзья! Под знаменем ленинизма уничтожим оковы политического бюрократизма!»

Из воззвания "Рабочее-крестьянской подпольной группы, Ростовская область, 1957-58 годы (лидеры партии были осуждены: Косторнов — на 10 лет, Тарануха и Болдырев — на 8 лет, Полиров — 4 года, остальные члены — по 3-4 года):

"Изверг Хрущёв разделил народ нашей России на 4 класса.

1 класс — коммунисты-капиталисты-миллиардеры, у которых находится вся власть, а народ порабощают.

2 класс — это такие же коммунисты, но только приславуты и карьеристы, выполняют приказы коммунистов-капиталистов.

3 класс — это тоже коммунисты, но только бедняки, доходов никаких не имеют.

4 класс — это батраки, те рабочие, которые порабощены и не имеют никакого права и не могут ни на каких тайных коммунистических собраниях бывать.

Товарищи! Берите оружие в руки, хрущёвскую невзгоду гоните. Берите власть в свои руки.

Товарищи воины Советской Армии! Снабжайте оружием рабочих! Не бейте своих братьев, сынов, сестёр и матерей. Арестовывайте на месте своих штабов своих врагов.

Бейте хрущёвское диктаторство, освободите народ от эгоистического образа жизни! Долой крепостное право крестьянства!

Да здравствует свободная народная демократия! Воля и свобода всему народу!"[3]

Такого рода листовки выпускали подпольные группы, что возникали среди рабочих. Но эффекта они зачастую не достигали. Подпольщики и остальные протестующие вели борьбу отдельно друг от друга. Это кардинально отличало ситуацию в СССР от Венгрии. Но в Венгрии сталинский капитализм был построен в 40-е годы, относительно недавно, люди помнили капитализм классический, фашистскую диктатуру и воочию могли сравнить их с «социализмом в отдельно взятой стране». Эти же факторы повлияли на национальное движение в Западной Украине и Прибалтике, которые были присоединены к СССР перед самой войной.

Общее количество так называемых «враждебных проявлений» в первом полугодии 1962 г. в 2-3 раза превысило уровень 1961 г3. Среди авторов антисоветских документов (писем и листовок) около трети составляли рабочие, почти половина была моложе 30 лет, 40% имели среднее и высшее образование. В 1960-1962 годах на территории Советского Союза было распространено более 34.600 антисоветских анонимных документов, в том числе 23.213 листовок. В начале 1960-х гг. заметно активизировалось создание подпольных антисоветских групп. В первом полугодии 1962 годы органы госбезопасности «вскрыли» 60 таких групп, а за весь 1961 г. — только 47. [1]

Но не нужно думать, что критика Хрущёва была только со стороны «большевиков-ленинцев», немалую долю протестующих составляли сторонники Сталина и Берии. Однако, факты заставляют усомниться в том, что большинство этих «сталинистов» были последовательны в своих убеждениях. Здесь речь скорее о поддержке уже умершего «царя» против ныне здравствующего, как распространенная с давних времён форма оппозиции.

Один из заключенных писал матери (с жуткими грамматическими ошибками): «Спрашивается, за что сняли из ЦК партии Молотова, Маленкова, Кагановича, а то, что Маленков стал создавать рабочим и крестьянам условия, чтоб народ расцветал. А Хрущеву не понравилось, нашел нужным обвинить старых наших революционеров, которые строили социализм, и они оказались враги народа…». [1]

Самым масштабным восстанием эпохи Хрущёва является вовсе не Новочеркасская стачка, а события в Тбилиси (1956). И официальным поводом тут послужило «развенчание культа Сталина» на том самом XX съезде.

Большую роль в возникающих волнениях сыграл алкоголь. Как и официальная идеология, он оказался инструментом, который был использован против власти. Алкоголь с древнейших времен использовался властью, как инструмент подавления воли, контроля над личностью. К тому же монополия на его продажу давала большую прибыль казне. Все эти факторы привели к тому, что Российское государство, начиная с XVI века активно строило «казённые» кабаки во всех населенных пунктах, куда могло дотянуться. Советское государство на словах, провозгласившее борьбу с пьянством, на деле активно использовало алкоголь для контроля над трудящимися.

Лето 1961 г. было урожайным на пьяные бунты и волнения. Среди них (наряду с Муромом и Александровым) оказались события в Бийске (Алтайский край). В этом городе типичный для советской системы конфликт между «экономикой» (выполнение плана) и «политикой» (кампания по борьбе с пьянством) завершился победой «экономики». Торговые организации, стремясь выполнить план любой ценой, игнорировали ограничения на продажу крепких спиртных напитков, а в выходные дни торговали водкой на рынке прямо с машин. [1]

Но этот инструмент контроля, как любое оружие оборачивалось против угнетателей: алкоголь позволял людям раскрепоститься, не чувствовать страха, не думать о последствиях. Алкоголь толкал говорить их во всеуслышание то, что они думали на самом деле, действовать так, как считали правильным. Согласно протоколам многие из участников беспорядков были пьяны. Так было во всех описанных случаях, в том числе и в Новочеркасске.

Вся страна жаждала перемен, ситуация в стране напоминало пороховой склад, достаточно было небольшой искры, для масштабного взрыва. И этой искрой стали денежная реформа, повышение цен на основные продукты питания, пересмотр норм выработки (по сути снижение зарплаты). Произошло это во второй пятилетке правления Хрущёва, в начале 60-х.

В известном смысле на рубеже 50-60-х гг. власть попала в заколдованный круг. Экономические проблемы невозможно было разрешить, не вызывая возмущения граждан, не создавая предпосылок для роста оппозиционных настроений, не провоцируя невыгодных для власти сравнений между декларируемыми целями (строительство коммунизма и т.п.) и унылой действительностью. Дисбаланс зарплаты и цен на потребительские товары и особенно продукты питания, отчасти вызванный уступками рабочим во второй половине 50-х гг., обострял традиционную (советскую) проблему дефицита. При низких ценах на сельскохозяйственные продукты и при относительном росте заработной платы дефицит становился катастрофическим и вызывал ропот недовольства.[1]

Восстание в Новочеркасске является продолжением этой цепи событий, однако имеет несколько важных отличий. Об этом хорошо написал Козлов:

Два обстоятельства делают волнения в этом южном городе исключительными. Во-первых, они (эти волнения) разворачивались на фоне массового недовольства политикой власти в целом по стране, а не были, как обычно, привязаны к исключительной ситуации в одном отдельно взятом городе или поселке. Это действительно высшая точка народного недовольства, спровоцированная решениями высшей власти и локализованная не столько географически (ведь призывы к забастовкам и бунтам раздались одновременно по всей стране), сколько во времени (начало июня, сразу после публикации Обращения ЦК КПСС о повышении цен). Во-вторых, впервые (такого не было ни до ни после!) в организации подавления беспорядков принимали непосредственное участие высшие партийные иерархи (члены Президиума ЦК КПСС А.И. Микоян и Ф.Р. Козлов), тем самым и ответственность за расстрел легла непосредственно на высшее руководство страны, а не на местные власти, военных, КГБ или милицию. Режим «подставился».

Чтобы вполне понять истерическую реакцию властей на события в Новочеркасске, нужно ясно представлять себе то негативное информационное поле, в котором оказались высшие руководители после объявления о повышении цен. Сообщения об антиправительственных листовках и высказываниях, оскорблениях в адрес лично Хрущева, призывах к бунтам и забастовкам в начале июня 1962 г. Приходили отовсюду. Власти испугались политических последствий собственного решения, а в фокусе их внимания в этот критический момент оказался именно Новочеркасск — место наивысшего накала страстей. [1]

Согласно официальному марксизму-ленинизму, самыми сознательными, самыми «продвинутыми» являются рабочие наиболее развитых промышленных предприятий. Ленин называл рабочих-металлистов «передовым отрядом всего пролетариата», Троцкий в «Истории русской революции» противопоставлял «сознательных матросов» с более современных крейсеров «отсталым» матросам с канонерок. Но практика показала, что наиболее мощные революционные движения порождал синтез разнородных элементов. Русские пролетарии начала XX века не были однородны: тут были и вчерашние крестьяне, и разночинцы. Они одной ногой стояли в прошлом, другой в будущем, потому для них сложившийся порядок вещей еще не был «вечным». «Революционным классом» становится конгломерат людей, которые откололись от старых классов, создали свою нишу в обществе, и пытаются официально занять определенное место в системе. И если старая система оказывается недостаточно гибкой, чтобы отвечать на этот запрос, то такая система ломается под напором тех, кто хочет жить иначе.

Потому русские пролетарии совершили революцию, их более «продвинутые» собратья в Германии, Англии, США и Франции, которые уже прошли свою эпоху синтеза, полноценно влились в систему, пошли на классовый компромисс.

Исходя из вышесказанного, можно заключить, что восстание началось именно с НЭВЗ, не является случайностью.

НЭВЗ, будучи формально передовым и преуспевающим заводом, реально был одним из самых технически отсталых в городе. На нем, особенно в «горячих» цехах, преобладал тяжелый физический труд, бытовые условия были неудовлетворительны (недостаток бытовок, перебои в подаче воды и т.п.). Зарплата у большинства — низкая. В результате — текучесть кадров и готовность администрации принимать на работу всех без разбора, в том числе и тех, кого никуда больше не брали — освободившихся из заключения уголовников. По сообщению И.Мардарь, со ссылкой на ветеранов завода, среди рабочих попадались и люди непосредственно обиженные властью — бывшие раскулаченные и расказаченные [1].

Мы здесь видим эффект такого же синтеза. Новая власть амнистировала огромное количество людей из ГУЛАГа, начала более либеральную политику в отношении крестьян. И вот вчерашние узники, ссыльные, колхозники пополнили ряды пролетариев. Эти люди представляли собой опасную для власти, гремучую смесь.

С 1-го января 1961 г. на крупнейшем Новочеркасском электровозостроительном заводе в очередной раз начала проводиться кампания снижения расценок оплаты труда во всех цехах завода. Расценки снижались до 30-35 процентов. Последним цехом завода, где были снижены расценки в мае месяце, был сталелитейный. К этому времени рабочие других цехов уже как-то попривыкли в очередной раз к очередному ущемлению их интересов. Для рабочих же стальцеха снижение расценок еще оставалось болезненным.

Утром 1-го июня 1962 года по центральному радиовещанию было объявлено о резком, до 35 процентов, «временном» повышении цен на мясо, молоко, яйца и другие продукты. Это был неожиданный и сильнейший удар по социальному положению всех трудящихся в СССР. Повышение цен не могло не вызвать всеобщего недовольства. Но возникновению забастовки именно на Новочеркасском электровозостроительном заводе способствовал ряд других обстоятельств.

В городе и на заводе практически никак не решалась жилищная проблема. Строительство жилья велось в слишком малых объемах. Плата за квартиру в частном секторе в ту пору составляла от 35 до 50 руб. в месяц, т.е. от 20 до 30 процентов месячной зарплаты рабочего.

Новочеркасск считался в ту пору городом студентов. Соответственно было и его обеспечение продуктами питания. В магазинах практически не было мясных продуктов, масла, а на рынке цены на них были чрезмерно высокими. Очередное повышение государственных цен неизбежно влекло за собой подорожание продуктов питания на рынке [4].

Началось восстание тоже классически, практически как ремейк Великой Французской Революции. Рабочие недовольные повышением цен бросили работу, вышли в заводской сквер, где начали стихийный митинг. К ним подошла делегация, возглавляемая директором завода Курочкиным. В ходе возникшей словесной перепалки в ответ на жалобы рабочих, что им нечего есть, он издевательски предложил питаться пирожками с ливером.

Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Рабочие остановили работу, перекрыли прилегающую к заводу железную дорогу, вывесили плакаты, где требовали продукты и жильё. Большая толпа собралась на площади перед заводоуправлением. Прибывшая милиция была вынуждена бежать, сменившие их солдаты не торопились активно вмешиваться в события. По словам очевидца и участника восстания Петра Суиды, солдаты братались с восставшими. На площади весь день продолжался митинг.

Ночью в город вошли войска. По городу ехали танки, были столкновения с местными жителями, которые пытались эти танки остановить.

Ночью в городе появились листовки, которые означали, что некоторые участники и очевидцы волнений начали идеологическую аранжировку событий. Автором одной из таких листовок был 24-летний электромонтажник НЭВЗ А.Ф. Жаров, в прошлом амнистированный, с семиклассным образованием. Листовка представляла собой достаточно любопытную идеологическую конструкцию и достойна того, чтобы привести ее текст полностью:

"О липовых ленинцах.

Сталина вы критиковали, сторонников частично в гроб загнали, остальных от руководства отстранили, но цены на все продукты и товары в апреле каждый раз снижать они не забывали. Хрущев из года в год в магазинах цены поднимает, заработок рабочим при этом он снижает, невольно возникает вопрос у нас, кто — враг народа был или есть. Какие же вы лгуны и лицемеры и власти жаждущие псы, народа угнетатели. К чему стремитесь вы? Сталин и сторонники его последовательно к коммунизму шли и всех вели, при этом не смотрели на проделки капитала и не указывали пальцем так, как вы лгуны" [1]

К утру солдаты захватили часть завода. Начальники и офицеры пытались вернуть забастовщиков на рабочие места. Но те предлагали поработать оккупировавшим завод солдатам. Рабочие отправили делегации к другим заводам Новочеркасска. Большая толпа прорвалась из завода и отправилась к центру города, где и произошла кровавая развязка.

Путь к центру был преграждён танками, но рабочие перелезли через них. Как отмечает несколько источников, заместитель Плиева — генерал Шапошников отказался исполнять приказ сверху о разгоне демонстрантов. Это стоило ему карьеры.

Как известно, Новочеркасскому восстанию предшествовали бунты в Муроме и Александрове. Именно в тот момент власть выработала иной подход к подавлению беспорядков. Переговоры с «бунтовщиками» объявлялись «политической ошибкой», «проявлением трусости».

«Разве это были массы? Это не выступление народа, а выступление банды, которая сумела вовлечь какую-то часть отсталых людей для того, чтобы усилить этот эксцесс» [1]

Это вовсе не отрывок из резолюции современных левых по Майдану, хотя очень похоже, это итог разбора полётов после событий в Муроме и Александрове. Власть меняла свою тактику в отношении восставших. Бунтующие больше не считались «народом». Они объявлялись преступниками, ставились вне закона.

Руководство СССР фактически сформулировало наиболее предпочтительный для себя алгоритм действий на будущее: бунтовщиков народом не считать, даже если в толпе полно «несознательных» и случайных людей, а насилие, коль скоро события приняли массовую форму, применять без колебаний: «В таких случаях нельзя уговаривать хулиганов и идти в оборону, нужно идти в наступление». Любые другие действия (не только бездействие) достойны всяческого порицания. [1]

Впрочем, на второй день волнений, местная власть была в панике. Первый секретарь Ростовского обкома КПСС Басов пытался увещевать собравшуюся перед горкомом толпу, но сделал это довольно топорно. Восставшие требовали Микояна, который спешно прибыл в город, но тот к рабочим не вышел, спрятался на территории военного городка.

После колебаний, верховные правители приняли решение о силовом подавлении восстания. Официального приказа при этом не было. Распоряжение отдал тогдашний министр обороны Родион Малиновский по телефону. Исполнителем на месте был командующий СКВО Исса Плиев. Он же «отличился» при подавлении Краснодарского бунта. В этом случае он получил тоже устный приказ от самого Хрущёва. Солдаты открыли по протестующим огонь.

Не один свидетель рассказывал, что офицер, получивший команду открыть огонь, отказался передавать эту команду своим солдатам и перед строем застрелился. Но кинжальный огонь все–таки был открыт. Вначале вверх, по деревьям, по детворе. Посыпались убитые, раненные, перепуганные. Партия, государство, армия так искореняли крамолу. Партия так утверждала единство партии и народа. Затем огонь был перенесен на массу. Это не огонь одиночными выстрелами из трехлинеек, это огонь из скорострельных автоматов. Рассказывали. Бежит пожилой мужчина мимо бетонной цветочной вазы на тумбе. Пуля попала в голову, его мозги моментально разляпались по вазе. Мать в магазине носит грудного убитого ребенка. Убита парикмахерша на рабочем месте. Лежит девчушка в луже крови. Ошалелый майор встал в эту лужу. Ему говорят: «Смотри, сволочь, где ты стоишь!» Майор здесь же пускает пулю себе в голову. Многое рассказывали. [4]

Козлов, который писал свою книгу по протоколам и архивным записям, историю о самоубийстве офицера не приводит. Более того, отдавшим приказ он объявляет Хрущёва, исполнителем — начальника Новочеркасского гарнизона — генерала Олешко. Однако, в любом случае кровавое подавление рабочего восстания произошло намеренно, и приказ войскам был отдан непосредственно членами президиума.

Официальная версия пыталась представить расстрел толпы как случайность, как своего рода недоразумение, а саму стрельбу подать как акт самозащиты, ответ солдат на угрозу для их жизни. Чтобы придать логичность и выстроенность этой версии, нападение на милицию и на горком связали единой причинно-следственной цепочкой: разозленные неудачей в милиции хулиганы вернулись на площадь, снова попытались отобрать у каких-то солдат оружие, а солдаты (без специального приказа) «вынуждены были» открыть огонь. Эта версия уже давно вызывает обоснованные сомнения. Почему-то не было установлено (в отличие от эпизода в милиции) ни имя солдата, который якобы подвергся нападению, а сделать это было совсем нетрудно, ни того, кто пытался отобрать у него оружие и угрожал жизни. Версии о самозащите противоречит и тот подтвержденный многими очевидцами факт, что стрелять в толпу начали все–таки одновременно, а не единичными автоматными очередями. Так стреляют по приказу, а не при спонтанных попытках защитить свою жизнь.[1]

В результате атаки армии на безоружных рабочих погибло 23 человека. Но поначалу восставших это не остановило, слишком велика была их ярость. Более умеренные отступили, разбежались, радикально настроенные продолжили сражаться. На следующий день рабочие НЭВЗа продолжили забастовку. Но восстание пошло на спад. «Толстопузые» почувствовав, что власть возвращается в им в руки, начали жестоко мстить за пережитый страх. Начинаются аресты, некоторых рабочих хватают ранеными прямо в больнице.

Вскоре прошел суд над 14 обвиняемыми. Среди них были, как реальные «лидеры восстания», так и притянутые следствие за уши. Семеро из них было расстреляно. В этот список попал и Сергей Сотников, который согласно следствию «вел себя вызывающе, в беседах заявляя о том, что своими действиями он якобы выражал "интересы рабочего класса», во время событий участвовал в агитационном походе на другие заводы и отключил газ, прекратив его подачу предприятия города. Попал в список и Андрей Коркач, электрик электродного завода, бывший офицер, который организовал рабочих своего завода присоединиться к стачке. В их компанию попали и другие люди: Зайцев, Кузнецов, которые «призывали к насильственным действиям», и Владимир Черепанов, который якобы пытался вырвать у солдата автомат. Бориса Мокроусова расстреляли за то, что он требовал от Микояна и Козлова «чтобы они не прижимали рабочий класс». Более сотни человек было осуждено на разные сроки заключения. Среди них был и Пётр Суида, который посвятил свою дальнейшую жизнь восстановлению картины тех страшных дней, срыву покрова тайны с этого преступления власти против трудящихся.

Восстания продолжались и после Новочеркасска: Беслан (1961), Кривой Рог и Сумгаит (1963), Бронницы (1964)…

Власть имущие, в конце концов, пожертвовали Хрущёвым, чтобы удержать власть. Вождь был свергнут в ходе дворцового переворота, на него свалили все допущенные ошибки. Многие из бунтовщиков той эпохи были амнистированы. Но восстания продолжались вплоть до конца 60-х.

Левые зачастую справедливо указывают на то, что западный «велфэр» был результатом с одной стороны существования конкурентного общества в лице Советского Союза и отчаянной классовой борьбой, что вели рабочие в США и Западной Европе. Но в упор не замечают те же процессы в советском обществе, в 50-60-е годы. Более того, многие преподносят советский «велфэр», как начало загнивания советской системы, начало её упадка. Видят именно во введении этой элементарной социальной политики причины гибели Советского Союза.

Прочность той или иной системы зачастую определяется её гибкостью. Советская система в 60-е имела подобный запас гибкости, она смогла пойти навстречу бунтующим людям. Но при капитализме такие послабления всегда происходят за счет других. Европейский капитализм был построен за счёт колоний, сталинский индустриальный подъём стал возможным за счёт повторного закрепощения крестьян в колхозах, советский вэлфер стал возможен благодаря с одной стороны большей интеграции СССР в мировую рынок, торговле углеводородами. С другой стороны — Союз втянулся в множество колониальных войн, стремясь расширить свою сферу влияния на периферии. Следствием этого были войны в Конго, Мозамбике, Анголе, Афганистане. Эти факторы привели к окончательному надрыву и краху советской экономики. У современной России такого запаса гибкости нет. Её периферия — республики бывшего Союза отдаляются от неё. Даже лояльные Беларусь и Казахстан отвернулись от нынешнего российского руководства. Современная Россия — государство-банкрот. У нынешнего государства нет запаса гибкости, чтобы пойти навстречу людям, которых оно сделало «лишними». Сейчас эта проблема «решается» отправкой наиболее активных из «лишних людей» на русско-украинскую войну. Но, как мы рассмотрели выше, подобные приемы могут легко обернуться против власти. Мы все прекрасно помним что произошло, когда правящий класс вооружил большое количество крестьян, призвал их умирать в Первую Мировую. А значит нас ждёт гражданская война, окончательный распад России. Те, «скрепы», о которых любят говорить власти, надуманны и искусственны. Реальных скреп, объединяющих граждан России в единую общность уже не существует. Государство в рамках «оптимизации» сделало всё, чтобы различные регионы страны перестали быть связаны друг с другом, как экономически, так и культурно. Наш «большой Бонапарт» Сталин оставил после себя немало проблем, но система оказалась достаточно жизнеспособной, чтобы пережить социально-политический кризис. Но многие проблемы оставленные сталинской эпохой, не разрешены до сих пор. К ним добавились проблемы, которые появились позже. Наш «малый Бонапарт» Путин добавил к неразрешенным проблемам ещё большое количество новых. А значит после его падения нас ждёт эпоха гораздо более страшная, чем «бунташное десятилетие».

1. В.А. Козлов «Массовые беспорядки в СССР при Хрущёве и Брежневе (1953 — начало 1980-х)»

2. М. Инсаров «К истории классовой борьбы в СССР»

3. Как при Хрущёве подавили требования народа о рабочей демократии

4. Петр Суида: «Новочеркасск 1-3 июня 1962 года, забастовка и расстрел»