1.

В мастерской было холодно и пыльно. По тротуару ходили голуби и заглядывали в узкие окна. Мелькали ноги прохожих и велосипедные колёса. Иногда проезжал автомобиль и вызывал дрожь в стёклах. Через приоткрытую деревянную раму на улицу выходил синий дымок и растворялся в утреннем воздухе. Стажинский сидел в полной темноте и курил уже третью сигарету, наблюдая за ногами прохожих и пылью, клубящейся в лучах мартовского солнца. В голове у него немного шумело, во рту кислило и по ногам бегала противная дрожь. Он вспоминал вчерашнее и грустнел. За окнами прошли грязные полуботинки, а затем раздалось тиреньканье звонка. Стажинский понял, что придётся встать и открыть своё убежище гостю из внешнего мира.

— Добрый день, Маркуша, — прохрипел Бодяк и без церемоний плюхнулся на облезлый кожаный диван.

— Пить будешь?

— Портвейн?

— Чай.

— Чай не буду.

— Тогда и я не буду.

— Ты аванс получил?

— Его получили мои кредиторы.

— Та же история.

— Так может будешь кофе?

— Лучше портвейн.

— Портвейна нет.

— А что есть?

— Магазин в двухстах метрах отсюда.

— Знаю.

— Идёшь?

— Давай деньги.

— Давай скинемся.

— Нечем.

— Тогда чай.

— Только не чай. Я схожу…

— Удачи.

Когда Бодяк вышел, Стажинский снова сел в своё деревянное кресло с чёрными от грязи и пепла подлокотниками, закрыл глаза и глубоко зевнул. Он хотел, чтобы в его мастерскую зашла Рита с домашним пирогом и собранием городских сплетен. После её приходов Стажинскому снова хотелось размешивать краски и по многу часов стоять у своего громоздкого мольберта. Но Рита уже вторую неделю не приходила. Зато приходили знакомые и не очень люди со скучными заказами, с бутылкой вина, с назойливым эгоизмом. Стажинского спасало от всех этих гостей лишь то, что он жил параллельно им, в своей соблазнительной реальности, где он чувствовал себя намного уверенней, где обитали игривые образы его будущих картин.

2.

… За стеной из пирамидальных тополей слышится гул южного моря. Тополя понемногу раскачиваются и заполняют собой всю панораму. Тело ощущает полную расслабленность и тёплый ветер неясного направления. Мысли улетают далеко за тополя, к островам середины моря, где живут призраки прошлых и будущих цивилизаций. Хочется лететь вслед за мыслями, хочется всё увидеть, до всего дотронуться, хочется поцеловать и попробовать на вкус… Хочется запечатлеть всю радость и печаль ушедшей, становящейся и ещё никому неизвестной жизни, и даже эти тополя, которые раскачиваются, словно высокие полусонные женщины, заколдованные вином, музыкой и взглядами мужчин…

— Спи, спи… Мне больше достанется.

— Купил?

— Да, пива крепкого.

— Чего?

— Не было у них портвейна.

— В кои-то веки.

— Видел двух молоденьких самок… Наша и мулатка. Студентки, скорее всего. Так и подмывало в мастерскую их пригласить. Ты бы нашу рисовал, а я бы… Но удержался. Ещё засмеют.

— Надо было пригласить.

— Думаешь?

— Мечтаю.

— Нет, ну почему так глупо устроена жизнь. Мы с тобой, чем старше стаём, тем больше входим во вкус. А подруги наши с годами превращаются в накрашенные куски желтого мяса.

— Желтого мяса… Хорошо сказал.

— А те, что им на смену идут, такие красивые, такие игривые…

— Такие молодые…

— Вот именно! Почему они, эти сосуды наслаждения и греха, так недоступны для двух известных художников, выставлявших свои картины в лучших галереях Лондона и Нью-Йорка!

— Они же этого не знают.

— По нам разве не видно?

— По нам видно, что мы уже пятый день в запое и, кажется, будем в нём ещё добрых три дня.

— И всё же…

— Тебе мало Яны?

— Яне уже тридцать пять лет. Она успокоилась и всё чаще заводит разговор о детях. Но у меня, как ты знаешь, с этим всё в порядке, даже очень в порядке.

— Сколько твоему старшему?

— Я не знаю. Надо спросить у его матери. Так вот, Яна уже не такая страстная, как ещё год или два назад. Она даже поумнела. А ты знаешь, что я люблю слегка глупых и очень страстных. Только с этими женщинами можно по-настоящему забыть о проблемах.

— Что-то Риты давно нет…

— Наверно, муж вернулся с заработков, и теперь они с ним из кровати не вылезают.

— Он староват для таких подвигов.

— Зато Рита ещё в самом соку.

Стажинский не ответил на последнюю реплику Бодяка и потянулся за очередной сигаретой. Ботинки, туфли, лапы и колёса мелькали перед окнами всё чаще. Солнце подошло ближе и теперь через мутную плёнку весенних облаков освещало каменное чрево мастерской, заполненное рамками, холстами, пустыми бутылками, банками из–под растворителя, старыми кисточками, обрывками бумаги, наполовину готовыми картинами, тряпками, сломанными этюдниками, гипсовыми фигурами, стружкой, потемневшими от времени мольбертами, мышиными экскрементами и табачным пеплом. Стажинский устало посмотрел на Бодяка и залпом выпил полулитровую бутылку крепкого пива.

3.

С Ритой Стажинский познакомился на базаре. Каждую субботу он приходил сюда за домашней колбасой и картошкой. Он заметил женщину с тяжёлой сумкой и рюкзаком на изящных плечах. Женщина не стала сопротивляться его помощи, и вскоре они уже шли по многолюдной улице, с интересом разговаривая и непринуждённо улыбаясь друг другу. Рите едва исполнилось сорок. Она показалась Стажинскому скромной в словах и плавной в движениях, чем напоминала его собственную бабушку, какой он успел её запомнить и впоследствии запечатлеть. У Риты был двадцатилетний сын и престарелый муж, который пропадал на заработках, соблазнял уборщиц и продавщиц, а по возвращении устраивал жене беспочвенные скандалы. Рита работала (делала переводы для одной французской компании и ещё брала заказы у своих знакомых), много читала, пекла изумительные торты и пироги. Стажинский быстро влюбился в Риту.

Им всегда было о чём поговорить. Деятельная Рита могла готовить бланманже и обсуждать со Стажинским последние новости из мира политики и культуры. Прежние его женщины слишком любовались собой, слишком много требовали от него. Но Рита сразу поняла и приняла его жизненную философию. Он стал для неё кем-то вроде старшего сына, который возвратился домой после долгих скитаний, многое обдумавшим и слегка постаревшим.

Когда муж приезжал с очередных заработков, Рита могла не появляться у Стажинского по целым неделям. Сначала его сердило такое поведение любовницы, но со временем, когда он убедился в терпеливой преданности Риты, напряжение в их союзе сошло на нет. Характер Риты — смесь милосердия и здравого смысла — помогал им обоим плыть по реке любви, легко обходя её неизбежные пороги и водовороты.

— Ну, что там у тебя с шестым?

— Работаю.

— Мы затягиваем, Маркуша. Если провалим этот заказ…

— Скажи, чтобы подождал ещё пару месяцев.

— Ты же знаешь, что ему не понравится такой ответ.

— Андрей, ты тоже всё знаешь.

— А если он не появится?! Смотри, уже середина марта, а ты всё ждёшь и …

— …пьёшь.

— Не в этом дело.

— Вот и успокойся.

— Как хочешь. Со следующей недели начинаю седьмой.

— Да, не жди меня, работай.

— Идеалист.

— Так жить интересней.

— И бедней.

— Давай-ка закроем эту тему.

— Как всегда.

Бодяк ушёл от Стажинского далеко за полдень, когда солнце щедро залило темноту мастерской пастельно-лимонным светом раннего марта. В своё время Стажинский приложил немало усилий для того, чтобы сделать солнце частым гостем в этом отсыревшем полуподвале, сменившим немало хозяев. Пришлось не только поменять рамы в окнах, но и убрать два старых каштана, из–за которых даже в самые ясные дни мастерская покоилась в сумраке. После таких преобразований, как будто с неба, упал заказ от одного претенциозного бизнесмена. Этот молодой нувориш, не равнодушный к живописи и при этом религиозный, построил на территории своей усадьбы храм по проекту итальянского архитектора, с которым случайно познакомился во время одной из деловых поездок в Турин. Теперь же он хотел оформить этот храм с подобающим его молодым замыслам размахом и при этом показать своим друзьям, что знает толк в современном искусстве.

Ему хотелось чего-то необычного, «не как у других», а потому он легко согласился на авантюрное предложение своего нового приятеля, художника Андрея Бодяка. Когда Бодяк позвонил Стажинскому и сказал, что у него есть работа, от которой нельзя отказываться, из кухни незаметно вышла Рита и, прослушав разговор до конца, поцеловала своего любовника в правую щёку. Соглашение было заключено. Через неделю Бодяк и Стажинский начали писать для богатого эстета цикл из семи картин, отражающий библейскую версию сотворения мира.

4.

Если Рита долго не навещала Стажинского, тот допоздна ходил по многолюдному L. от кафе до кафе. К нему часто присоединялись старые друзья, которые также любили шататься улицами города своей молодости, ставшего за каких-то пять лет настоящей Меккой для туристов с каким угодно достатком. В историческом центре днём и ночью бурлила разнообразная жизнь. На каждом углу выступали бойкие музыканты всех возрастов, нищие и цыгане выпрашивали деньги у слегка растерянных туристов, местные женщины приковывали взгляды мужчин ласковыми улыбками и оголёнными до предельных границ ногами, в воздухе постоянно висел аромат какой-нибудь еды и кофе. Люди ехали в L. за уличными впечатлениями и получали их в избытке. Где-то шумела война, делились земли, совершались теракты, ломались судьбы, а здесь, в L., празднику не было конца и ни одна, даже самая печальная новость, не могла надолго изменить этого счастливого положения дел.

Стажинский занял столик в своём любимом кафе «Бочка вина». Из окна, возле которого он сел с бокалом белого полусладкого, открывался вид на всегда оживлённую Староеврейскую улицу. Он мог сидеть тут часами, наблюдая за прохожими и посетителями «Хипстера», открывшегося на другой стороне улицы. В «Хипстер» ходили студенты и разные неформалы, которым хотелось показать свой наряд, напиться подешевле и вдоволь поболтать с весёлым барменом. Иногда Стажинский доставал блокнот и наспех зарисовывал какие-нибудь уличные сцены.

Сегодня он также следил за уличной жизнью, делая редкие глотки и думая о Рите. Когда сумерки изрядно сгустились и Староеврейскую подсветили фонари, «Бочку» стала заполнять шумная и уже слегка пьяная от наступившей весны молодёжь. В основном это были пары и компании девушек, занимавшие любые свободные места, стрелявшие во все стороны глазами и без конца поправлявшие свои длинные, как будто совсем недавно помытые, волосы. В других местах, где выпивка была дороже, а интерьеры претенциознее, эти же самые девушки могли сидеть, уткнувшись в гаджеты, лениво жевать салат или что-то горячее, насильно перекидываясь друг с другом пустыми фразами. Но в «Бочке», где всегда пахло дешёвым вином, столики были жутко неудобными и тесно сдвинутыми, а официанты норовили забрать у вас пустой бокал прямо из рук, девушки быстро заводились и болтали без умолку.

Барышня с мелированными волосами и фотоаппаратом на шее, которую Стажинский несколько раз встречал на богемных мероприятиях, продефилировала к барной стойки. Окинув быстрым взглядом пространство, Стажинский убедился, что свободных мест нет, что только за его столиком соблазнительно пустуют два видавших виды стула. Девушка взяла вино и на мгновение застыла возле стойки, внимательно изучая плотно забитое людьми помещение. Стажинский намеренно встретился с нею взглядом и сделал едва заметный кивок. Девушка, узнав его, улыбнулась и без долгих колебаний разделила его одиночество у окна. Эту мелированную красотку с карими глазами звали Мария.

5.

Когда Стажинский открыл глаза, то первым, что он увидел, были изящно спутанные волосы Марии на соседней подушке. Он осторожно дотронулся до одной из прядей и покатал её между пальцами. Ночь была какой-то сумасшедшей. Давно у него не случалось таких ночей. И всё потому, что Мария с самого начала была готова к близости с ним. А он… Да, ему тоже давно хотелось молодой раскованной женщины, которая не задаёт лишних вопросов и не боится своих желаний.

Мария спала крепко и тихо. Осторожно подняв одеяло, Стажинский встал и налил себе в стакан воды. В окне забрезжило утро. На золочёные купола дальней церкви легли розовые пятна рассвета. Такие же пятна, подумалось Стажинскому, могли быть вчера на теле Марии от его хищных поцелуев. А эти островерхие купола… Как похожи они на её правильной формы груди. Чем больше он думал о Марии, тем радостней и тревожней билось его уже немолодое сердце.

Новая любовница Марка работала фотографом сразу в нескольких местах и получала за свою активность неплохие деньги. Видел он её нечасто и почти никогда не спрашивал, где и с кем она проводит время. Ему не хотелось надоесть ей, стать помехой для её молодых амбициозных желаний. Он также решил не ревновать её к другим мужчинам и не подвергать унизительным допросам. Любила его Мария или только дела вид, что не может дождаться их новой встречи? — этот вопрос Стажинский обходил стороной. Восхитительная близость, которую дарила ему эта раскованная женщина, сглаживала все углы и снимала любые противоречия.

В отличие от спокойной и по-матерински нежной Риты, страстная Мария жила каждой клеточкой своего тела. Без всякого стеснения она позволяла Стажинскому то, чего он никогда бы не попросил у Риты. Всегда игривая, всегда готовая взять губами его трепещущую плоть, всегда с кучей фантазий в голове, всегда чуть хмельная, почти всегда без трусиков и лифчика, это кареглазая менада, подглядывающая за жизнью через фотообъектив, быстро завладела податливой душой и отзывчивым телом художника Марка Стажинского.

6.

— Когда же ты возьмёшься за шестой день?

— А ты согласна быть Евой?

— Да, конечно! Ты же знаешь, я буду самой лучшей Евой.

— Тогда подождём необходимого освещения и сразу начнём.

— А если не дождёмся?

— Оно всегда появляется. Хотя бы на один день.

— И ты успеешь за один день написать целую картину?

— Нет, но я пойму, как мне её писать.

— Моё присутствие будет необходимо?

— Желательно.

— Ты такой странный, Марк. Пока ты ждёшь своего особого света, Бодяк без проблем…

— Бодяк работает с образами, а я с идеями.

— В солнечном свете есть какая-то идея?

— Именно так, Мария.

— Я в этом ничего не понимаю.

— Зато ты всё понимаешь в постели с мужчиной.

— Это намёк?

— Если хочешь, то да.

— Ок. Но я сначала покурю.

— Люблю, когда ты пахнешь это смесью…

— Какой?

— Сигаретами и духами.

— Ах, да… Знаешь, эта смесь нравится многим мужчинам.

— Тогда я один из многих.

— Не прибедняйся.

— Кури быстрее.

— А я уже без трусиков.

— О, тогда кури ещё быстрее…

7.

Рита не появлялась у Стажинского почти месяц, а потом позвонила ему как-то вечером на домашний и сказала, что ждёт от него ребёнка. В это время у Стажинского была Мария, а потому он сделал над собой усилие и ничем не показал, что взволнован. Мария знала о существовании Риты, но воспринимала её скорее как домработницу и не видела в ней препятствия их с Марком отношениям. Именно поэтому она решила, что звонок Риты носил дежурный характер и не заметила каких-либо перемен в поведении своего внимательного любовника.

На другой день, после завтрака, посадив Марию в такси, Марк спешно отправился в мастерскую. Он хотел немного прибраться к приходу Риты, с которой договорился встретиться после полудня. Первым делом он собрал все бутылки и окурки. Особенно тщательно он избавлял мастерскую от окурков со следами помады. Конечно, Рита знала, что у Марка бывают другие женщины, но теперь ему не хотелось напоминать ей об этом. Разделавшись с мусором, Марк плюхнулся в своё любимое кресло и бездумно уставился в окно. Вскоре к запылённому стеклу прилетела пара голубей. Самец принялся шумно ухаживать за своей подругой, раздувая сизый зоб и непрестанно крутясь из стороны в сторону. Совсем скоро он уселся ей на спину и судорожно замахал крыльями. Марк улыбнулся.

Рита пришла в половине второго и теперь молча сидела в самом неосвещённом углу мастерской. Ей не хотелось начинать разговор первой. Марк понимал, что она ждёт от него расспросов, радостных возгласов или, напротив, осуждения и скандала. Однако Марк испытывал в этот момент лишь одно чувство — полную растерянность. Он привык считать Риту надёжной подругой и чуткой любовницей, но никогда не думал всерьёз, что она может сделать его отцом своего ребёнка. Ей сорок два, а он приближается к середине шестого десятка. Что ждёт их мальчика или девочку в будущем? Радостное волнение перемежалось в его душе страхом перед неизвестными последствиями ритиной беременности. Неожиданно для самого себя он обратился к Рите с довольно нелепым вопросом.

— Мне показалось, что сегодня холодно. А тебе?

— Нет, не очень… Как твои дела, Марк?

— У меня всё по-старому…

— А я вижу, что ты изменился, даже подтянулся как-то.

— Ну, не преувеличивай. Просто уже несколько дней не пью.

— Ты с кем-то встречаешься, Марк?

— Я всегда с кем-то встречаюсь…

— Сколько ей лет?

— Давай лучше поговорим о тебе.

— А может о нашем будущем ребёнке?

— Рита, я рад, что…

— А я волнуюсь, Марк. Мне уже далеко не тридцать. На моей шее сын и старый больной муж.

— Да, я понимаю. Мы что-нибудь придумаем, Рита.

— Скажи лучше, нам нужен этот ребёнок или…

— Мне нужен… Да, нужен.

— Хорошо, тогда я скажу своим.

— Будь осторожна.

— Ты тоже. Я не хотела отнимать у тебя много времени. Просто хотела сказать …

— Стой!

— Что?

— Свет на стене…

— Тот самый?

— Да, именно тот. А ну, встань-ка поближе к окну.

Марк сразу понял, что теперь в мастерской именно то освещение, которого он так терпеливо ждал все последние дни. Этот необычный свет появлялся в L. только весной и осенью. То ли воздух становился прозрачнее, то ли солнце, светившее не во всю силу, посылало на землю особо нежные лучи… Так или иначе, под воздействием столь мягкого света предметы плавали в золотистой дымке и казались чуть ли не первозданными. Именно этим природным явлением и хотел воспользоваться Стажинский при написании Шестого дня творения.

8.

Стажинский поделился своим открытием только с наиболее близкими людьми, которые уже привыкли к его полумистическим фантазиям. Остальным художникам L. — крепким ремесленникам и мелочным прагматикам — для создания образа вполне хватало и света обычной лампочки. Над своими картинами они работали быстро и сразу искали для них покупателя. Встречаясь друг с другом, они очень редко говорили о живописи, но всё больше о деньгах, выпивке, еде и женщинах. Их культурный горизонт был весьма ограничен, но здесь, в провинциальном L., они задирали нос и претендовали на статус интеллектуальной элиты. Немного иначе вёл себя старый приятель Марка, Андрей Бодяк. Ему хватало ума для того, чтобы относится к своему положению с юмором. Да, он тоже любил деньги и женщин, но был при этом открытым и всегда готовым прийти на помощь близким людям.

Встав у окна, Рита погрузилась в собственные мысли. Сейчас её внутренние переживания отошли для Марка на второй план. Схватить момент, зафиксировать жизнь в её преображённом виде, воссоздать на полотне атмосферу длящегося чуда — вот чем он теперь полностью был занят. Рита не мешала ему. Ей хотелось, чтобы Марку было хорошо с ней здесь и сейчас. Он попросил её раздеться и позировать ему голой. «Моя беременная Ева» — приговаривал Марк, продолжая суетиться возле громоздкого мольберта, перешедшего к нему от давно умершего отца. Его очень веселила мысль о том, что Ева на его картине, ещё не познав Адама, находилась в положении. «Ибо все дети от Бога» — пришла неожиданная и такая удобная мысль в его художническую голову.

Потом они пили кофе… Потом Рита дважды отдалась Марку — в кресле и возле окна. Лаская Риту, играя её сочной и нежной, как спелая слива, плотью, Марк ощутил, что она полностью в его власти, что вся отдана его фантазиям и желаниям. Она так послушна, так предана ему… И она родит ему ребёнка… Из этой сочной, от природы чуть смуглой, плоти выйдет другая, напрямую связанная с ним, плоть, которая… Нет, Марк ещё не мог до конца осознать, что на шестом десятке своей богемной жизни он наконец-то станет отцом. Сколько он ещё проживёт в этом мире? Да так ли это важно после всего, что он увидел и сделал! Главное, что он испытает отцовство, станет вполне мужчиной, чем-то большим, чем был до сих пор со всеми своими картинами, выставками, наградами, дальними поездками, лекциями и любовными приключениями.

— Мне пора идти, Марк.

— Да, я понимаю…

— Марк…

— Что?

— Та девушка, с которой ты сейчас общаешься… Как её, кстати, зовут?

— Мария.

— Ясно… Эта Мария знает, что мы с тобой любовники?

— Догадывается.

— Ты скажешь ей о моей беременности?

— Конечно, Рита.

— Тогда я спокойна и могу идти.

— Приходи ко мне чаще, звони…

— Не переживай, теперь я надоем тебе своими звонками.

— Ну, не говори так. Береги себя.

— И ты.

Они ещё раз обнялись, и Рита закрыла за собой дверь. Марк вышел на середину мастерской и увидел за окнами движение крепких, но стройных ног будущей матери его ребёнка, одетых в тёмные чулки и тёмно-синие туфли. Ему всё ещё не верилось, что эта женщина ходит по городу с тем, что вскоре станет его наследием, его живым посланием этому миру. Стажинский разволновался… Только теперь он стал сознавать всю важность грядущих перемен.

9.

Ночью Марк наслаждался Марией… Узнав, что Рита позировала ему в образе Евы, она, конечно, расстроилась, но решила не устраивать своему любовнику скандала. Женское чутьё подсказало ей, что терпением и ласками она добьётся от Стажинского больше, чем шумной истерикой. Теперь она поняла, что Рита занимает в жизни Марка значимое место, что её нельзя просто взять и отодвинуть в сторону. Ей захотелось узнать эту женщину поближе и, если удастся, расположить её к себе. Мария не хотела присваивать Марка, но не собиралась и отказываться от него, по крайней мере в ближайшее время. В Стажинском ей нравилась мечтательность и некоторая наивность, которой она не находила у сверстников из артистической тусовки.

— Мария, ты должна знать, что…

— Что?

— Ты ведь не сильно расстроишься?

— Это касается Риты?

— Да, Риты и меня.

— Я слушаю, Марк.

— Ты знаешь, я и сам не ожидал…

— Она беременна?

— Как ты угадала!

— Не знаю…

— Только не уходи от меня.

— Ты рад?

— Я в растерянности… Да, я рад.

— Понимаю…

— Мария…

— Возьми меня прямо сейчас

— Ты расстроилась?

— Возьми меня!

Стажинский не заметил ухода Марии. Видимо, она встала очень рано и решила его не тревожить. Полежав в постели ещё час с книжкой, он всё же встал и решил сразу, не завтракая, отправиться в мастерскую, которая находилась в двадцати минутах бодрой ходьбы от его, нуждавшейся в срочном ремонте, польской виллы.

Стажинскому очень нравились эти утренние прогулки. Он любит начинать день вместе с городом. Любил наблюдать за тем, как подметаются улицы, открываются магазины, как выезжают из парка первые маршрутные такси, как молодые женщины с ошеломляющим макияжем энергично движутся к своим рабочим местам. Жизнь будто бы воскресала на его глазах, делала первые полусонные движения и строила планы на целый день.

В мастерской Стажинский пробыл около пяти часов, потом вернулся домой и много ел, потом позвонил Марии, которая не ответила, потом набрал Риту, которая обещала перезвонить, потом налил себе вина и стал смотреть фильм Жулавского «Космос».

10.

Рита родила Марку дочь в середине января. К тому времени они с Бодяком уже закончили работу над библейским циклом, получили последнюю часть обещанных им нуворишем денег и ярко отметили свой успех. И тут появилась Алина… Она увидела свет в полдень пятницы и сразу же стала всем улыбаться. Через неделю её показали отцу. Муж Риты негодовал, но постепенно смирился с тем, что его жена будет жить на две семьи. Неожиданно подступившая старость и многочисленные болячки не позволяли ему остаться без ритиной поддержки. А Марк, словно во сне, ходил с Алиной на руках по мастерской и непрестанно её целовал. Он узнавал в ней и себя, и Риту, и то современное, сложно формулируемое, что отличало детей нового поколения. Алина была и родной ему, и, вместе с тем, жутко далёкой, пришедшей из другой реальности ради того, чтобы эта жизнь не топталась на месте, но менялась и ломала прежние свои стереотипы.

Марк продолжал встречаться с Марией. Ему трудно было отказаться от её гибкого тела, от её полной раскрепощённости, от всего того, что сводит с ума мужчину его возраста, заманившего в свою постель молоденькую самку. Он подарил своей Еве глаза Марии, он задумал написать несколько портретов самой Марии разными стилями, он засыпал и видел Марию улыбающейся, голой, печальной, убегающей, торжествующей, плачущей, борющейся с ним, отдающейся ему…

Рита была подобна спелой дыне, которая благоухает на всю квартиру и легко поддаётся ножу. Всегда податливая и сладкая, Рита источала соки любви и наводила Марка на мысли о Средиземноморье, лете, сельской местности, уютной вилле… С Ритой забывалось обо всём, в ней хотелось раствориться, хотелось жить в какой-нибудь части её налитого мёдом тела.

А Мария ассоциировалась у Марка с Ирландией, наркотиками, огнём, экспериментом, риском, дикостью и бунтом. Неуправляемая и целеустремлённая, Мария напоминала Стажинскому его первую жену, актрису, с которой он прожил целых два года в маленькой съёмной комнате на краю города. Когда она возвращалась с репетиций, пахнущая сигаретами и дешевым вином, и падала на раздвижной диван, занимавший половину их жилища, Марк сворачивал свою работу и доставал фотоаппарат. Он делал два, три, четыре кадра, а потом его уставшая жена стягивала с себя одежду и начинала кататься по дивану, словно одерживая похотью кошка… Просыпались они поздно, не успев толком отдохнуть, с затаённой злобой на новый день. Оба понимали, что не продержаться так долго, а потому отчаянно продолжали обманывать друг друга. Но пришёл день, когда молодая жена Марка не вернулась с репетиции. Она позвонила ему из поезда, сообщив, что едет со своим другом в город на юге страны, где есть замечательный театр и где она надеется стать известной. Тогда Марк не мог её понять, но теперь, после стольких влюблённостей, после всех провалов и удач, он вновь подумал о ней с теплотой.

11.

Когда Алине исполнилось три года, а Мария окончательно перебралась жить к Марку, сердце Риты вспыхнуло ревностью. До сих пор она полагала, что молодая и амбициозная Мария не задержится в постели Марка дольше нескольких месяцев. Она знала и других любовниц своего ветреного художника, но все они, отведав пряных радостей адюльтера, рано или поздно оставляли Стажинского в покое. Однако Мария принадлежала к иной породе любовниц. Ей очень нравились мужчины в возрасте. С ними она чувствовала себя увереннее. Само обладание таким мужчиной, не зависимо от его социального статуса и материального положения, наполняло Марию радостью и особого рода гордостью, понятной только девушкам, что росли без отца.

Напряжение между Ритой и Марией увеличивалось день ото дня, и Марк понимал, что в один прекрасный момент его заставят сделать выбор. В голову ему приходили разнообразные сюжеты из прошлых времён, когда представители богемы образовывали тройственные союзы и были в них если не счастливы, то по крайней мере свободны. Но теперь, когда буржуазные ценности одержали победу на всех фронтах, думать о мирном сожительстве под одной кровлей с двумя яркими и такими разными женщинами было бы наивно. И всё же Марк не спешил выбирать, не хотел слишком быстро лишать себя удовольствия жить так, как задумал ещё в студенческие годы. Уже тогда он мечтал быть мужчиной двух, а то и трёх женщин одновременно. Только так он мог по-настоящему ощутить полноту жизни и до конца реализовать то, что заложила в него дальновидная природа. Тогда же и начали ему снится острова, волнение моря, блеск южного солнца и улыбчивые женщины в лёгких платьях…

Теперь бытие Марка распалось на две половины — домашнюю, захваченную Марией, и студийную, в которой хозяйничала Рита. Обе эти женщины были очень дороги Марку, но требовали от него почти невозможного. Бодяк всё время подшучивал над Стажинским, призывая его создать полноценный гарем. И предлагал ему в качестве третьей жены свою любовницу Яну, от которой, по его же словам, изрядно подустал и теперь искал способа избавиться. Но Бодяк и представить себе не мог, насколько Стажинскому хотелось, чтобы две его любови слились в одну, каким-то чудом сдружились и перестали терзать его впечатлительную душу. Шли дни. Алина росла. Марк начал пить…

12.

— И как ты хочешь, чтобы я тебе сделала?

— Пока не знаю. Давай сначала выпьем.

— Хорошо. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем дома… Здесь я ни за что не отвечаю. Ты давно так работаешь?

— Четыре года уже. Как мама умерла, так сразу. Раньше на её пенсию жили. Она инвалид и… Слушай, только не жалей меня. Очень прошу! А то есть такие любители за жизнь поговорить, посочувствовать. Сначала трахнут, а потом соболезновать начинают. Убить их хочется. Нравится мне шлюхой быть. Слышишь?

— Да.

— Всегда любила это дело. У меня и мужа никогда не было. Всё любовники одни. Мать ругалась, что вожу их домой. А куда мне было их водить? Да и квартира у нас сталинская, на целых четыре комнаты. И балкон шикарный, после ремонта, сам видишь. Что я только на этом балконе ни вытворяла… Он многим нравится. Один мой друг… ладно… клиент только на балконе и хотел трахаться. Говорил, что он тут себя увереннее чувствует … Его возбуждало, когда я его мэром называла… Чудак на всю голову, по-другому и не скажешь. Теперь сидит. Словили на взятке идиота. Он каким-то мелким чиновником работал, что-то с охраной окружающей среды связано… Налить тебе?

— И себе тоже налей.

— У тебя что, проблемы или просто не в настроении?

— Проблемы.

— Хочешь рассказать?

— Может и расскажу. Разденешься?

— Да, мой сладкий. Я тебе хорошо сделаю…

Домой Стажинский возвращался в сумерках раннего утра. Шлюха Катя, на которую он потратил остатки денег, полученных от нувориша, сделала ему кофе и прощальный минет. Он обещал заходить к ней время от времени. Жизнь его постепенно превращалась в одно большое пограничье, по которому он шёл без надежды куда-нибудь дойти.

Так могло продолжаться довольно долго. Марк понимал, что его бездействие начинает надоедать и Рите, и Марии. Пока ещё эти женщины выжидали, но их терпению, их доверию к нему наступал конец. В самом скором времени, думал Марк, одна из них выйдет на тропу войны, и тогда мне придётся выбрать чью-нибудь сторону. Больше всего прав на меня у Риты. Мы дольше знакомы, у нас общий ребёнок. А Мария… Да, она тоже захочет отстоять своё право на меня, напомнив о ночах страстной любви, которые она мне дала, о клятвах, которые я дал ей, одурев от горячих прикосновений молодого тела. И почему женщины так сильно хотят присвоить себе понравившегося мужчину? Почему большинство из них живёт меркантильными интересами? В самом начале отношений они такие открытые, такие милосердные, такие лёгкие… А через три-четыре месяца связи… Да, старая песня. Но я не капитал, который можно выманить у конкурента! Надо сохранить свободу любым возможным способом… Только так… Только так можно остаться художником.

13.

Новость о беременности Марии, которая обещала предохраняться и не создавать Марку дополнительных проблем, настигла его в Берлине, где он замечательно отдыхал в компании своего давнего друга, бывшего депутата Бундестага и бизнесмена, выходца из Швабии и коллекционера живописи художников Восточной Европы. Мария позвонила Марку поздно вечером и очень тихим, очень виноватым голосом сообщила, что уже два месяца носит под сердцем его потомка:

— Марк, скажи, что ты, хотя бы немного, рад моей новости.

— Мария, я рад ребёнку, но не твоему поведению.

— Ты любишь меня?

— И тебя, и Риту, и Алину, и свою мастерскую, и первый снег… Я много чего люблю в этой жизни.

— Возвращайся к нам поскорее.

— Мне нужен отдых и новые впечатления.

— Да, я понимаю. Мы будем ждать тебя.

— Почему ты сказала мне только теперь?

— Не знаю …

— Когда ты успела так измениться? Помнишь, сначала ты и слышать не хотела о полноценной семье. Тебя вполне устраивала роль любовницы известного художника. Ты всё время говорила мне, что родилась свободной и такой же собираешься умереть. Что же случилось, Мария? Куда делся весь твой яростный феминизм? Где теперь твоя богемность, твои разговоры о бессмысленности материнства в этом погибающем мире?

— Я менялась на твоих глазах, Марк.

— Да, ты слишком быстро менялась.

— Я не чувствую себя виноватой. Знаешь, я счастлива.

— А я хочу спать.

— Поговори со мной ещё немного.

— Давай завтра. Сегодня я ничего уже не соображаю. Такая новость… Мне надо привыкнуть. Понимаешь?

— Я люблю тебя.

— Да, и я тебя. Спокойной ночи.

— Целую.

Марк хотел сказать «до завтра», но быстро передумал и прервал звонок. Он лежал на широкой кровати, пахнущей немецкой чистотой, и разглядывал свои худые волосатые ноги. Хотелось закурить, но сигареты у него кончились. Он сел в кровати, прислонясь к её деревянной спинке, и включил лампу. На тумбочке лежал «Шантарам» Грегори Дэвида Робертса, купленный для чтения в самолёте. Только теперь, сложив воедино мысли и чувства, бродившие в нём после звонка Марии, Стажинский твёрдо решил не возвращаться в L. В этой берлинской квартире, вдалеке от стереотипов и привычек провинциальной жизни, он сделался, вдруг, моложе и смелее. Он почувствовал, что способен на рывок, на что-то совершенно для него новое.

Сквозь жалюзи пробивался свет Reinhardt Strasse. Марк подносил пустые пальцы к губам и небрежно имитировал затяжки. Мозг работал как ядерный реактор. На первое время деньги ему одолжит немецкий друг. Потом можно будет сдать в аренду виллу. Потом выйти на мировой арт-рынок… Сердце Марка забилось быстрее. Алине и тому другому ребёнку я стану присылать столько, сколько смогу. Они поймут когда-нибудь… По-другому сейчас нельзя. Завтра надо встать пораньше. Только бы всё сложилось. Стажинский, ты старый засранец!

Марк погасил лампу и довольно быстро заснул. Ему виделись острова посреди неизвестного моря, и солнце, и весёлые женщины, и труп мужчины в лодке, украшенной цветами и ветками тополей.