Всего Кустурицу я посмотрел только сейчас. И начал, как это часто бывает, с последнего его фильма «По млечном у пути», где играет сам Эмир и две красавицы — Беллуччи и Мичалович. Моё знакомство с балканским культурным слоем началось, кажется, с пушкинских «Песен западных славян», хоть и основанных на выдумке Мериме, но написанных так убедительно, что язык не поворачивается назвать их стилизацией. Кроме Пушкина были частые упоминания бабушкой фигуры Иосипа Броз Тито, военные теленовости 1991-1995 гг., замысловатая проза Павича… Но всё это проходило стороной, доносилось до моего сознания эхом, покуда демон любознательности не вывел меня на творчество одного чудесного уроженца города Сараево, до сих пор считающего себя югославом.

Кустурица с первого же кадра оглушил меня своей экспрессивной манерой подачи жизненного материала. Я видел людей, которые по им одним известной причине вели себя как сумасшедшие, сбежавшие из психдиспансера на съёмочную площадку. Такое мог себе позволить разве что покойный Феллини, но даже у него были рамки, как у всякого европейского режиссёра, снимающего для большого экрана.У Кустурицы никаких рамок не было, и это первое, что глубоко засело в моё зрительское сознание.

И так, я начал с фильма «По млечному пути», рассказывающего о трагико-абсурдной любви между сербским молочником и загадочной итальянкой с трудной судьбой. Любовь разворачивается на фоне войны (проходная тема Кустурицы) и балканской природы, которая, как может, опекает своих рассорившихся детей от рук неприятеля. Люди гибнут, дома разваливаются и сгорают, земля уходит из–под ног, но жизнь, как ни странно, становится ещё насыщеннее и ярче. Конечно, и на краю бездны можно испытать упоение, но в какую-то другую эпоху, более возвышенную и романтическую. Правда? Нет, говорит Кустурица, мы, славяне, и в эру высоких технологий всё такие же отчаянные и бесшабашные, готовые любить и умирать просто так, ради Бога, бессмысленно и беспощадно. Поэтому, не удивительно, что любовь во время войны становится для героев фильма «По млечному пути» единственно возможным способом обрести счастье.

Кстати, в 2004 году Кустурица уже поднимал тему запретной любви, могущей появиться и выжить только в заведомо экстремальных условиях. Фильм «Жизнь как чудо» — это предтеча всего того, что режиссёр выносил к 2016-му году. Там тоже чудак влюбился в роковую иноземку и чуть не бросил ради неё свою непутёвую семью. Там тоже бушевала война, ломались судьбы, поднималась дыбом земля… Но всё это было наивнее, веселее и, как будто, правильней. Впрочем, и Кустурица был тогда моложе, и Европа не стонала от беженцев из Африки, и война на Украине могла случиться разве что на страницах романа-антиутопии.

Случайно встретив волшебника, хочется подробно рассказать обо всех, связанных с его именем, чудесах. Однако я не апостол Матфей, ходивший по пятам за героем своей легендарной хроники. Мой удел — субъективный апокриф, который, быть может, внесёт скромную лепту в общий котёл впечатлений об одном незаурядном современнике. А сказать о Кустурице есть что. Взять, хотя бы, его отношение к миру материального. Будучи хозяином целой деревни и кучи домашнего скота, в своих фильмах сербский режиссёр весьма далёк от пресловутой гемютности. Если в начале картины Кустурица показывает нам, к примеру, дом, то можно с уверенностью сказать, что к её финалу этот дом непременно будет разрушен. И дело не только в войне, которая кровавой лентой опоясывает всё зрелое творчество режиссёра. Тут действует некий фатальный принцип, а точнее — неодолимое желания уничтожить любые, хоть сколь-нибудь устойчивые, формы.

Эта страсть к разрушению вошла в его картины задолго до ужасных балканских событий 90-х годов прошлого века. Уже в фильме «Время цыган» Кустурица дал полную волю своему естественному анархизму. Мало того, что героями фильма назначены люди кочевые, к быту мало чем привязанные, так ещё и чудики, фантазёры, готовые из одной лишь мгновенной прихоти перевернуть весь привычный уклад жизни с ног на голову.

К цыганам у Эмира Кустурицы отношение особенно тёплое, ибо нет у этих людей закона, в голове их ветер гуляет, а жизнь и смерть для них суть одно — длинная скорбная песня, переходящая в буйную пляску. Во второй киноистории из жизни цыган с интригующим названием «Чёрная кошка, белый кот» режиссёр-новатор лишь до предела сгустил уже найденные им ранее фовистские краски.

Да, поют и пляшут у Кустурицы действительно много. Его ртутные герои просто не знают состояния покоя. Начав слегка подскакивать во время ходьбы, они уже не могут остановиться, пока не завалят окружающее пространство обломками зданий и трупами людей. Но им даже этого мало! В одной из картин (если не ошибаюсь, в «Андеграунде») от пляски уже мёртвых героев, нашедших друг друга по ту сторону бытия, трещит по швам сама земная твердь. В этой связи вспоминаются невротические персонажи фильмов Жулавского, одинаково мощно проявляющие либидо и мортидо, входящие в память своей внешней красотой и внутренним уродством. И речь тут идёт не только о чрезмерности, присущей всем культурам магического реализма, включая балканскую, но и об особом отношении славянской души к тому, что облечено в плоть и наделено формой.

«Карфаген должен быть разрушен» — вот что пытается сказать нам Кустурица своими заведомо артхаусными фильмами, нашедшими, тем не менее, признание у широкой публики. Из этой брутальной мысли вырастают и главные темы его творчества — не столько война и любовь, сколько бунтующий дух и бренная плоть.

С уважением режиссёр относится лишь к безумцам, к Дон Кихотам наших дней, к фантазёрам из рода Буэндиа, в чьих всегда молодых сердцах зреют великие авантюры. Таков мальчик Дино из «Помнишь ли ты Долли Белл?», таков инженер Лука из «Жизни как чудо», таковы пропащий игрок Мерджан из «Времени цыган» и коммунист Чёрный из «Андеграунда». Всё это балканские воплощения бога Шивы, танцующего на костях старого мира и расчищающего путь миру новому.