В качестве hommage ушедшему в конце 2015 Рене Жирару я предпринял проверку эффективности его анализа мифологических текстов на материале сказки братьев Гримм «Brüderchen und Schwesterchen”:

Сам Жирар, как помнится, остановил свой разоблачительный виктимный анализ на Евангелиях, якобы поглотивших в фигуре распятого бога все запасы мирового насилия. Но даже не обсуждая странное запирательство «фундаментального антрополога» в этом пункте, гонительская структура продолжает свое повсеместное распространение в фольклоре, сказках, массовой и высокой культуре и много позже крестной жертвы Иисуса — плоть до наших любимых сериалов и видеоигр, отражая, а порой и усиливая диалектику исключения и включения в реальных исторических обществах и коллективах. Соответственно методы, которые предложил Жирар для ее выявления могут быть использованы, в слегка модернизированном виде, к целому ряду культурных и социальных феноменов, эксплуатирующих мифологические сюжеты в современности.

Разумеется, братья Гримм работали с уже многократно обработанными версиями народных сказок. Немецкие романтики хотели эстетизировать совсем недавно отполыхавшие в Западной Европе костры инквизиции, но, возможно, фольклорная традиция транслировала этот сюжет еще и из более незапамятных времен.

В русских версиях А.Н. Афанасьева встречаем несколько вариантов и различий, например, вместо короля сестрицу берет в жены то царь, то барин, а то и богатый купец; у ведьмы нет дочери, а ее саму в итоге то сжигают, то расстреливают, то привязывают к лошади, а то и просто прогоняют. Славянофилы, как известно, гордились, что у нас к ведьмам относились более гуманно, чем в Европе, по крайней мере столь массовых репрессий в отношении женщин ни Россия, ни Восточная Европа в XV-XVIII вв. не знали. Русская сказка, однако, однозначного вывода сделать не дает. Кстати, афанасьевские апокрифы даже больше подходят для нашего анализа, чем сказка Гримм, поэтому мы будем по ходу смешивать варианты и фрагменты этой известной истории, доводя текст до своеобразного mash-up condition.

Когда в детстве пытаешься понять почему не стоит пить из копыт и следов животных, единственное что приходит на ум — это опасность заразы, ну помимо того, что это вообще не гигиенично. Но призрак обратившегося в козлика братца Иванушки продолжает преследовать тебя вплоть до знакомства с культом рогатого бога, мифа о Дионисе или комплекса козла отпушения.

Не трудно догадаться, почему братец Иванушка из русской сказки превратился именно в козленка, а не в ягненка, например. Напасть на след жертвоприношений и отнюдь не христианского толка не составит вам особенного труда. Но не стоит увлекаться. Следов этих в сказке Гримм, как и в ее русских вариантах можно при желании найти множество, хотя в немецком оригинале речь идет не о звериных следах, а о «ключике», не о козленке, а об олененке (т.е. о диком козле, а не о домашнем).

Но то, что зараза эта указывает на след предшествовавшего насилия и возможно коллективного, остается неизменным, потому, что сестренка боится, что ее мучимый жаждой братец обратиться в тигра или волка и ее растерзает. Что это за страх, понятно: агрессивность тигра обратилась жертвенностью козленка.

Братец этот изначально выглядит подозрительным — живет с сестрой, в каком-то дупле. И пить ему захотелось от жары раскалившегося дупла. Инцестуальный обертон сказочного повествования исторически подвергся массированной цензуре. Но факт остается упрямым — das Geschwister живут вместе и не расстаются даже когда сестрица рожает ребенка от местного короля.

Но обратимся к самому началу сказки: Почему мачеха вообще бьет детей? Как и в других сказках Гримм, причина этой неприятности объясняется голодом и борьбой за выживание в условиях бедности или какого-то другого природно-социального казуса. Но никого при этом не удивляет, что мать сестрицы и братика в принципе умерла от какой-нибудь войны, голода или эпидемии, а мачеха всегда злая. Следов коллективного насилия здесь более чем достаточно, и кто-то за все это должен будет расплатиться.

Рене Жирар научил нас в таких случаях сразу вставать на сторону исключенных и искать виктимные признаки. То, что мачеха еще и ведьма, злая колдунья — это и есть самый большой и главный признак замаскированного в сказке гонительского стереотипа. Не забудем, что дочка самой мачехи «крива на один глаз» — кто бы мог его выколоть при таких-то ведьмических талантах мамаши? Вообще сказки подобного рода надо читать с конца в начало, а не наоборот. Ведьму все же сначала сожгли, а дочку ее бросили на растерзание диким зверям, причем отнюдь не только в сказке. Уже только много позже фольклорная традиция начинает подыскивать мифические алиби вытесненным историческим фактам.

Пересказывать всю сказку целиком не имеет смысла — обратим внимание только на несколько ключевых эпизодов. Почему, например, короля заинтересовала уединенно живущая в лесу бомжиха с братом-козлом? Сексуальные фантазии короля, который три дня охотился за проворным козленком, пошел на подлог, подражая его речи, чтобы в конце концов пробраться в дупло прекрасной незнакомки и родить от нее престолонаследника не стоит сводить к ее банальной красоте. Очевидно только суверенам были доступны подобные извращения — королевская охота простых путей не ищет.

Не забудем и о том, что братец-козел прямо-таки сам нарывался быть убитым, призываемый звуками охотьничьих рогов и лаем собак.

Отметим для себя также, что в бане, которую затопила для девушки ведьма, горел какой-то “адский огонь”, в котором та должна была задохнуться, но не задохнулась, а скорее очистилась этим огнем от неведомой скверны. Не зря же она в каком-то зомби состоянии ходила три ночи подрят кормить своего ребенка и гладить козлика, пока король ее наконец не заметил. Подозрительны все эти неузнавание королем своей “милой жены”, какие-то мутные отношения с подложенной ему на ложе ведьминой дочкой или самой ведьмой, и чудесное воссоединение супругов в финале.

За всеми этими эпизодами не трудно увидеть признаки вражды, зависти и мести двух противоборствующих сторон, настоящего обмена насилием, которое и не могло закончится ничем иным как жертвоприношением. Только в роли козлов оказались не братик с сестричкой, а ни в чем неповинная мачеха и ее дочка. Я почти уверен, что учитывая набожность и благочестие сесрицы, на котором акцентирует внимание второе издание Гриммовой сказки, именно она могла донести на свою мачеху в суд Священной инквизиции. А дальше все было обставлено легитимно, как немцы любят:

“Король приказал обеих вести в суд, и там был над ними произнесен приговор. Дочку присудили отвести в лес, где ее растерзали дикие звери; а ведьму взвели на костер, где она и сгорела. И когда от ведьмы остался только один пепел, дикий козлик перестал быть оборотнем и вновь стал юношей.” Вот и сказки конец, а кто слушал — жираровец. (1)

__________________________________________________

(1) Милейшие немецкие католики и психоаналиики склонны интерпретировать эту сказку как всего лишь «страшную историю становления девочки в женщину и мать», или отражения схавток я, сверх-я и оно на фоне личного жизненного кризиса и создания собственной семьи, а то и выражения морфологии движения нашей культуры жизни к саморегуляции между кризисом и приведением в норму (Eugen Drewermann, Bruno Bettelheim, Wilhelm Salber).

Американские германисты не отстают от своих немецких коллег, сводя историю про ведьму к каким-то историческим темам спасения женщинами своих братьев от королевской службы и обязанности заботы об их замужестве (Jack Zipes), метафорике столкновения разума и животной природы у людей, отягощенной межгендерными конфликтами (Allan Hunter), или историям взросления и верности семейным традициям (Maria Tatar).

_______________________________________________________

Разумеется, это наш анализ не более чем ироничный повод к серьезному изучению трудов Рене Жирара, который остается недопонятой и недопризнанной фигурой в современной науке. У нас есть свои вопросы к Жирару и помимо его христианства. Это и парадокс первомимесиса, и субстанциальность в понимании насилия, которая то и дело норовит обратиться в субъект и произвольность в поиске следов коллективного насилия. Привычка видеть козлов отпущения повсюду сродни мании преследования и может перерасти во что-то противоположное критике насилия — в охоту на новых ведьм, в которых к примеру превратились сегодня “фашисты”. Но надо все–таки помнить, что ведьмы, в отличие вампиров и зомби, когда-то действительно существовали, хотя и были добрыми и белыми, а фашисты, напротив, жертвами никогда не были и пушистостью не отличались.

Игорь Чубаров, 08 марта 2016 г.