Времена поговорить о необходимости покончить с жалким копанием в своей мелкой и истощённой экзистенции. Тогда, когда метафизический вопрос о бессмертии души канул в лету, именно в этот момент пришла на помощь Она. Но прошло время, и мы привыкли, привыкли к проливаемой крови, привыкли к себе, не способным различить элементарные этические вопросы страдания и со-страдания. В основном мы говорим из собственной боли в боль ближнего, стараясь нащупать болевую точку, чтобы закричать и убедиться.

— Вот он, еще живой!

Но зачастую мы звучим просто из пустоты и нет смысла даже упоминать об этом качестве пустотности, и кого там не хватает. Уже слишком скучно, скучно говорить о поиске Единого.

Не так давно я распознал в себе некую преграду на проявление творчества и на сам акт полноценного созерцания. Объясню. Любая экзистенция (все то, что можно назвать проникновением в суть индивидуальности), происходит в качестве творческого акта из полноты бытия, из внутренней метафизики (иные категории просто не интересны), в этом акте и возможно попытаться прикоснуться к тишине внутреннего космоса. Но на деле она непременно сталкивается с невозможностью определиться в верные символы и приобретая нелепые формы затаскивает воспринимающего в её же ад. Вывод простой, если моя акция не возможна в узнаваемом переносе, а происходит в качестве симулякра, то я оставляю это состояние в себе, дабы уйти духовными дорогами в другие миры. Но все так быстро меняется и проистекает и при должном внимании к миру, тебе обязательно укажут направление на То. Видимо поэтому так сладостно стало оказываться в молчаливом сговоре равных и мыслить молчание. Безусловно такого рода бессмысленность рассеивания боли, даже при наличии идеи и ее необходимости, приходит в ум тем, кто уже произвел достаточный эффект в феноменальном мире. Поэтому эта история конечно не про меня. Моя идея сводится к жажде зарождения нового уровня сознания (восприятия) и в своей предзаданности к этому я уже начал готовить почву новой культурной среды (разговор конечно о внутреннем пространстве).

Перебирая формы сопротивления миру я прихожу к единственно возможному действию, действию в форме деконструкции всех форм искусства, даже больше, это нащупывание универсального инструмента, способного в начале переосмыслить, затем произвести совершенно иное. Философ деконструкции — это наш современник, поднявший руку в жесте выдать пощечину продажной, спящей девке по именам все возможных муз, точнее того, что от них осталось в рыночных умах.

Каковы будут его шаги? Будут ли они последовательны и поступательны?

Что движет им?

Быть может вслед за Владимиром Соловьевым им движет стыд? Наверное, это лучшее из возможного. Именно стыд может остановить и все–таки заставить подбирать и произносить точные слова из сострадания, все к тому же, испытывающему стыд ближнему.

И главное, будет ли тенденция к возвращению к новой метафизике, к постановке новейшего метавопроса? Рискнет ли он говорить от лица радикального субъекта или так и останемся прибывать в грезах о воле человека вечного?