Create post
Hyle Press

Донна Харауэй. Засеивать миры

Viktoria Gopka
Marat Nevlyutov
Sima-Zaala T'ktau
+5

В издательстве Hyle Press вышла книга Донны Харауэй «Оставаясь со смутой. Заводить сородичей в Хтулуцене» — экспериментальное переплетение философии и фантастики ради обнаружения смысла в условиях ухода от метафизики антропоцентризма и властных иерархий к восстановлению неустойчивых, кочевых, прекарных форм страннородства. Мы публикуем одну из глав, в которой Харауэй обращается к работам Урсулы К. Ле Гуин и Октавии Батлер в поисках «укорененной в ситуациях, смертной, зародышевой мудрости», необходимой для поддержания разнообразия и смуты.

Перевод книги: Диана Хамис, Полина Ханова и Александр Писарев.

Анна Андржиевская. Здесь нет драматургии. 2020 год

Анна Андржиевская. Здесь нет драматургии. 2020 год

«Представьте себе,— скажет некий фитолингвист литературному критику-эстету, — ведь они тогда даже языка баклажанов не знали!» И они снисходительно улыбнутся, наденут рюкзаки и отправятся к пику Пайка, чтобы прочесть в оригинале недавно дешифрованные стихи лишайника, записанные на северной стороне его вершины.

Урсула К. Ле Гуин. Автор «Записок на семенах акации» [1]

Политический лозунг, написанный мною в эру «Звездных войн» Рейгана в 1980-е, звучал так: «Киборги за выживание на Земле!» Ужасающие времена Джорджа Г.У. Буша и последующих Бушей побудили меня переключиться на лозунги, заимствованные у строгих тренеров сторожевых собак шутцхунд: «Бегай быстро, кусайся сильно!» и «Заткнись и тренируйся!». Сегодня мой лозунг таков: «Будь со смутой!» Но во всех этих узловых моментах и особенно сейчас, где и когда бы ни было это мощное и вместительное местовремя (placetime), нам нужна стойкая, не боящаяся замарать руки мудрость. По научению видов-компаньонов из множества терранских царств, взятых во всех их местовременах, нам нужно заново засеять наши души и дома-миры, чтобы процветать — вновь, а может и впервые — на уязвимой, но еще не уничтоженной планете [2]. Нам необходимо не только заново посеять семена, но и помочь им прижиться, используя все те удобрения, прививки и припарки питательных веществ, что необходимы семенам для успешного произрастания. Восстановление все еще возможно, но только в много-видовом союзе, вопреки убийственным разделениям природы, культуры и технологии, а также организма, языка и машины [3]. Этому учили меня и феминистка-киборг, и животно-человеческие миры собак, цыплят, черепах, волков, и — прозвучав симбиогенетическим контрапунктом, фуго-, фунго- и микробообразным, — деревья акации (в Африке, обеих Америках, Австралии и на островах Тихого океана) вместе со множеством их сообщников из разных таксонов. Засеивать миры — значит открывать историю видов-компаньонов для все более возрастающего неумолимого разнообразия и безотлагательной смуты.

Чтобы изучить тот вид укорененной в ситуациях, смертной, зародышевой мудрости, который нам необходим, я обращаюсь к Урсуле К. Ле Гуин и Октавии Батлер [4]. Материально значимо, какие истории мы рассказываем, чтобы рассказать с ними другие истории. Материально значимо, какие понятия мы мыслим, чтобы помыслить с ними другие понятия. Значимо то, где и как уроборос заглатывает свой хвост — снова и снова. Так, поглощая само себя, мирение уживается с собой в драконьем времени. Это такие простые и трудные коаны — посмотрим, какой улов они произведут. Старательная ученица драконов Ле Гуин научила меня «сумочной» теории литературы и природокультурной истории [5]. Ее теории, ее истории — это вместительные сумки для собирания и ношения материи жизни, а также рассказа о ней. «Лист тыква раковина сетка котомка лоскут мешок бутыль горшок короб сосуд. Вместилище. Емкость» [6].

Сколь многое из земной истории было поведано теми, кто пребывал в плену фантазии о первых прекрасных словах и оружии, о первом прекрасном оружии как слове и наоборот. Инструмент, оружие, слово — слово, воплотившееся в образе небесного бога. Трагическая история с одним-единственным реальным действующим лицом, одним-единственным героем; это создающая Человека повесть — повесть об охотнике, стремящемся убить и затем принести ужасную добычу. Это пронзительная, воинственная, резкая история о действии, которая закрепляет за ношением мучительную, липкую, загнивающую пассивность. Все остальные в этой фаллической «истории с дубинами» лишь реквизит, фон, сюжетное пространство или добыча. Они не имеют значения, их функция — вертеться под ногами, быть преодоленными, быть дорогой или проводником, но не путешественником, не центральным персонажем. Последнее, что хочет знать герой, — что его прекрасные слова и оружие бесполезны без сумки, вместилища, сетки.

Тем не менее ни одному искателю приключений не следует покидать дом, не взяв с собой сумку. Как котомка, горшок, бутыль вдруг попали в историю (story)? Как благодаря таким незначительным вещам история продолжается? Или — что, быть может, даже хуже для героя — как эти полые, опустошенные вещи, эти дыры в Бытии с самого начала порождают более богатые, хитроумные, полные, неуместные, продолжающиеся истории? Истории, в которых есть место для охотника, но которые не рассказывают и никогда не рассказывали о нем — о создающем себя Человеке, человекопроизводящей машине Истории. Легкий изгиб раковины, вмещающей в себя немного воды, немного семян, которые можно подарить или принять, наводит на мысль об историях становления-с, взаимного обогащения видов-компаньонов, чья задача в процессах жизни и умирания состоит вовсе не в том, чтобы прийти к концу или цели рассказывания, мирения. Вместе с раковиной и сеткой становление человеком, становление гумусом, становление землянином обретает другую форму — витиеватую, змеящуюся форму становления-с.

Ле Гуин быстро заверяет тех из нас, кто настороженно относится к уклончивым сентиментальным холизмам и органицизмам: «[Я] отнюдь не лишенное агрессивности или воинственности человеческое существо, пусть это будет сказано сразу. Я — стареющая рассерженная женщина, мощно наносящая удары своей сумочкой и отбивающаяся от хулиганов. Однако при этом я не считаю себя героической женщиной — как не считает и никто другой. Просто приходится заниматься этой чертовщиной, чтобы была возможность продолжать собирать дикий овес и рассказывать истории» [7]. В истории Ле Гуин есть место для конфликта, но ее сумки-повествования полны многого другого в чудесных запутанных историях, которые можно использовать ради пересказа или ради перезасеивания возможностей, для того чтобы справляться с трудностями — как сегодня, так и в глубокой истории (history) Земли. «Иногда кажется, что конец этой истории (story) [о герое] близок. Некоторые из нас здесь, среди дикого овса, в чужих полях, считают, что дабы рассказывание историй не прекратилось вовсе, стоит начать рассказывать другую историю, которая осталась бы у людей, когда закончится старая. Возможно. Беда в том, что мы все позволили себе стать частью этой истории убийц, так что можем закончиться вместе с ней. Отсюда то ощущение неотложности, с которым я ищу природу, сюжет и слова другой истории, нерассказанной истории жизни» [8].

Октавия Батлер знает все о нерассказанных историях, таких, которым нужен перешитый мешочек для семян и путешествующий сеятель, чтобы выкроить место для процветания после катастроф Истории-c-дубинами. В «Притче о сеятеле» девочка-подросток по имени Лорен Ойя Оламина, наделенная сверхэмпатией, вырастает в закрытом жилом комплексе в Лос-Анджелесе. В Новом мире Сантерии и в католических культах девы Марии важную роль играет Ойя, ориша («дух» на языке народа йоруба) реки Нигер. Ойя — мать девяти притоков реки Нигер с девятью щупальцами, держащими мертвых и живых; она стоит в ряду тысячеликих хтонических существ — существ, которые порождают времена, упорствующие под именем хтулуцена. Ветер, творение и смерть — вот атрибуты и силы, используемые Ойей для мирения. У Оламины был дар, он же — проклятие: ее неотвратимая способность ощущать боль всех живых существ, последствие действия наркотика, принимаемого ее зависимой матерью во время беременности. После того, как ее семья была убита, молодая женщина путешествует вместе с пестрой кучкой выживших из опустошенного, гибнущего общества, чтобы засеять и основать новую общину, восходящую корнями к религии под названием «Земное семя» (Earthseed). В сюжетной линии «Притчи о сеятеле», которая задумывалась как часть трилогии (Батлер умерла, так и не дописав «Притчу об обманщике»), СФ-мирение Батлер обрисовало картину, в которой «Земное семя» в итоге будет процветать в своем новом доме-мире среди звезд. Но Оламина положила начало первой общине «Земного семени» не среди звезд, но здесь, на Терре, в Северной Калифорнии, и именно здесь, а также в других земных местах, следует оставаться моим исследованиям по перезасеиванию нашего дома-мира. В этом доме уроки Батлер применяются с особым неистовством.

Романы серии «Притча» гласят, что «бог есть перемена», а «Земное семя» учит, что все семена жизни на Земле способны к пересадке, а также к адаптации и процветанию в различных неожиданных и непременно опасных местах и временах. Заметьте, «способны», а не «могут», и не «должны». Все произведения Батлер как писательницы, работающей в жанре научной фантастики, сосредоточены вокруг проблемы разрушения и травмированного процветания — не только выживания — в ссылке, диаспоре, похищении и перевозке. Это — земной дар-ноша потомков рабов, беженцев, иммигрантов, путешественников и аборигенов. Эта ноша не прекращает давить и после основания поселений. В СФ-модусе [9] мое собственное письмо работает и играет только на земле, в грязи киборгов, собак, деревьев акации, муравьев, микробов, грибов и всех их сородичей и потомства. С волнением, которое вызывает у меня этимология этого слова, я также вспоминаю что «kin», «родство», с учетом сдвига g-k в родственных индоевропейских языках становится «gen» и подходит к «get» («получать», «потомство»). Все — порождения Терры; мы — побочные и древесные сородичи, потомство, принесенное ветром в инфицированных и семенных зарождениях нечетких видов, один за другим.

Для того чтобы быть посаженными, семенам нужна среда, почва, материя, мать. Эти слова очень интересуют меня в СФ-терраформирующем модусе внимания и ради этого модуса. В феминистском модусе СФ материя никогда не является «всего лишь» средой «информирующегося» семени, но, смешиваясь в сумке Терры, сородичи и потомство составляют куда более богатое сборище для мирения. «Материя» — сильное, небезразличное к «телесности» слово, матрица и генера́трица вещей, сородич речной генера́трицы Ойи. Не требуется много раскопок или заплывов, чтобы достигнуть материи как источника, почвы, течения, основания и того, что имеет важные последствия, — существенного, материи вещей, одновременно текучей и твердой генера́трицы, математической и плотской. Тем же этимологическим путем мы приходим к одному смыслу материи как дереву, как твердой спелой древесины (в португальском языке — madeira). Материя как древесина приводит меня к книге Ле Гуин «Слово для “леса” и “мира” одно», опубликованной в 1976 году как часть ее «Хайнского цикла» — фабуляций для рассеявшихся коренных и колониальных сущностей, схватившихся с империалистической эксплуатацией в борьбе за будущее и за шансы на многовидовое процветание. Эта история разворачивалась на другой планете, и она крайне схожа с историей, имевшей место на планете Пандора в блокбастере Джеймса Кэмерона «Аватар» (2009), — историей колониального угнетения, ведущегося во имя умиротворения и добычи ресурсов. Но в одной конкретной детали эти истории очень разнятся: в «Слове» Ле Гуин нет раскаивающегося и искупившего свою вину «белого» колониального героя. Ее история имеет форму сумки, презираемой героями. Но это еще не все. Даже после того, как «аборигены» Ле Гуин приговаривают своего главного угнетателя к жизни вместо того, чтобы убить его после своей победы, последствия борьбы за свободу приносят им долговечное знание того, как убивать друг друга, а не только захватчиков, а также как воссоздать процветание и, возможно, научиться ему заново перед лицом этой истории. В отличие от Пандоры, здесь нет status quo ante [возврата к исходному состоянию — лат.] — нет истории спасения. Наученная борьбой на планете Атши, описанной в «Слове», я останусь на Терре и представлю, что хайнские виды Ле Гуин не все происходили от или состояли в сети гоминидов, как бы распространены они ни были. Материя, мать, сделай так, чтобы я — сделай так, чтобы мы, — остались с природокультурной многовидовой смутой на Земле, подкрепленные борьбой за свободу и постколониальный мир на планете Атши, придуманной Ле Гуин. Время вернуться к поиску семян для терраформирования ради выздоравливающего земного мира различия, в котором во все времена знание того, как убивать, вовсе не редко.

Рис. 6.1. Муравей вида Rhytidoponera metallica из западной Австралии, который несет семя Acacia neurophylla, ухватившись за ее элайосому. Фото: Бенуа Генар, 2007 год

Рис. 6.1. Муравей вида Rhytidoponera metallica из западной Австралии, который несет семя Acacia neurophylla, ухватившись за ее элайосому. Фото: Бенуа Генар, 2007 год

Моя сумка для терраформирования полна семян акации, но, как мы увидим, вместе с ними в ней лежит и смута. Я начну с обезглавленного трупа муравья из рассказа Ле Гуин «Автор “Записок на семенах акации” и другие статьи из “Журнала ассоциации теролингвистов”». Труп был найден в конце туннеля муравейника учеными-исследователями возле 31-го по счету семени из числа выложенных в ряды и лишенных семязачатков семян акации. Теролингвисты были озадачены, пытаясь прочитать письмена, кажется, написанные муравьем с помощью выделений осязательной железы (ее биохимических чернил) на положенных в ряд семенах. Ученые были не уверены ни в том, как интерпретировать письмена, ни в том, кто был этот муравей: незваный гость, убитый солдатами колонии? Живший в колонии повстанец, распространяющий подстрекательские сообщения о королеве и ее яйцах? Мирмицинский трагический поэт? [10] Теролингвисты не могли воспользоваться правилами человеческих языков в решении своей задачи, а их понимание животного общения было (да и есть) обрывочно и фрагментарно, оно полно догадок, сделанных несмотря на глубокие природокультурные различия. Исходя из научного и герменевтического изучения других языков животных, записанных в результате сложных исследовательских экспедиций, теролингвисты заключили, что «язык является коммуницированием» и что множество животных используют активную коллективную кинестетическую семиотику, а также химиочувствительный, визуальный и тактильный языки. Их могло поставить в тупик прочтение неожиданного послания из выделений муравья, но они были уверены, что по крайней мере занимаются тероречевыми актами и когда-нибудь научатся их считывать.

Растения же, думали они, «не общаются между собой» и, следовательно, не имеют языка. В растительном мире происходит нечто иное, возможно, нечто, что следовало бы назвать искусством [11]. Фитолингвистика, изучаемая в этом ключе учеными и исследователями, только начиналась, и, безусловно, она требовала бы полностью новых модусов внимания, методологии полевой работы и концептуального изобретения. Председатель Ассоциации теролингвистов восторженно рассказывал: «Если некоммуникативное искусство растений существует, то мы обязаны заново переложить буквально каждый кирпичик в фундаменте нашей науки и принять на вооружение совершенно новый набор технических приемов исследования. Потому что просто-напросто невозможно одним и тем же способом исследовать и описывать леденящие душу детективные истории, столь распространенные в литературе ласок, любовные песни лягушек или туннельные саги земляного червя — и литературные произведения, созданные красным деревом или кабачками» [12].

Я считаю, что председатель совершенно прав касательно необходимости поставить под вопрос сплетение собственных знаний. Но более пристальный взгляд на обезглавленного муравья и лишенные семязачатков семена акации должен был поведать некоторым ученым, все еще остающимся зооцентричными, что их возвышенная эстетизация растений ввела их в заблуждение касательно землетворящих видов-компаньонов. Растения — совершенные коммуникаторы в огромном земном ряду модальностей: они создают смыслы и обмениваются ими внутри удивительной галактики сообщников из различных таксонов живых существ. Растения вместе с бактериями и грибами также жизненно важны для коммуникации животных с абиотическим миром и всем, что в нем, — от Солнца до газа и камня. Чтобы углубиться в этот вопрос, я пока что отложу в сторону рассказ Ле Гуин, и вместо этого буду черпать идеи из историй симбиоза, симбиогенеза и экологической эволюционной биологии развития, рассказанных студентами [13].

Акации и муравьи могут сделать почти всю работу за меня. Род Acacia насчитывает полторы тысячи видов (около тысячи из которых происходят из Австралии) и является одним из самых многочисленных родов деревьев и кустарников на Земле. Различные акации произрастают в умеренных, тропических и пустынных климатических поясах на различных континентах, разделенных океанами. Их виды играют ключевую роль в поддержании здорового биоразнообразия сложных экологий, давая дом многим жильцам и питая пестрый список едоков. Пересаженные из родных мест, акации были особо любимы лесниками-колонизаторами и все еще являются основными растениями в арсенале озеленителей и селекционеров. В этих историях некоторые акации стали разрастающимися разрушителями эндемических экологий, попадающих под ответственность реставрационных биологов и просто жителей выздоравливающих мест [14]. В целом и в частности, акации обнаруживаются в неожиданных местах. Они, в избытке вырубающиеся с глобально-капиталистической жадностью, одаривают нас красивейшей твердой древесиной, такой как гавайская коа. Также из акаций извлекают камеди, такие как гуммиарабик, получаемый из вида Acacia senegal и используемый в таких человеческих промышленных продуктах, как мороженое, пиво, чернила, мармеладное драже и старомодные почтовые марки. Те же самые камедевые выделения являются частью иммунной системы акаций, помогая им затягивать раны и подавляя рост условно-патогенных бактерий и грибков. Пчелы делают из цветков акации высокоценный мед, один из немногих не склонных к кристаллизации видов меда. Множество животных, включая ночных бабочек, людей и единственный известный вид травоядного паука, используют акации в качестве еды. Так, люди делают из их семян пасту, готовят оладьи из стручков, добавляют в карри, едят побеги и поджаренные семечки, варят из коры пиво.

Акации — члены огромного семейства бобовых. Это значит, что в придачу ко множеству своих талантов — вместе с грибными микоризными симбионтами (которые, в свою очередь, содержат бактерий-эндосимбионтов) — многие акации вырабатывают азот, необходимый для плодородности почвы, роста растений и существования животных [15]. Защищая себя от паразитов и пасущихся животных, акации являются настоящими химическими фабриками алкалоидов, производя множество психоактивных соединений, воздействующих на животных вроде меня. Я могу только попытаться представить с помощью своего мозга гоминида, что эти соединения вызывают в тварях вроде насекомых. С точки зрения жирафов, на кронах акации растет прекрасный густолистый салат, а акации отвечают на прилежную «обрезку» их крон жирафами тем, что создают живописный, плосковерхий древесный ландшафт африканской саванны, столь любимый человеческими фотографами и туристическими агентствами, а также спасительную тень и место для отдыха множества тварей.

Поддерживаемая внутри этой большой нарративной котомки, я готова добавить несколько собственных деталей к продолжающейся сумке-истории Ле Гуин об обезглавленном муравье и письменах на семенах акации. Теролингвистов волновало содержание послания, которое они пытались расшифровать, но меня захватывает другой вопрос: что изначально свело вместе муравья и семена акации? Как они узнали друг друга? Как они коммуницировали? Почему муравей написал свое послание именно на этой блестящей поверхности? Лишенные семязачатков семена скрывают ответ. Acacia verticulata — австралийский кустарник, родственник прибрежной Acacia cyclops, причиняющей множество неудобств южнокалифорнийским экологам, — производит семена, распространяемые муравьями. Хитрые акации привлекают внимание муравьев с помощью заметного стебелька, обвитого вокруг каждого семечка. Муравьи переносят украшенные семена в свои гнезда, где в свое удовольствие поедают богатые жирами стебельки, называемые элайосомами. Со временем семена прорастают из уютной утробы, роль которой играют туннели муравейника, а муравьи получают питательную, богатую калориями пищу, необходимую им для поддержания множества их трудолюбивых привычек. Говоря эволюционно-экологическим языком, эти муравьи и акации необходимы друг другу для размножения.

Некоторые взаимоотношения муравьев и акаций куда более сложны: они затрагивают внутренние ткани каждого участника, формируя геномы и паттерны развития структур и функций обоих видов-компаньонов. Несколько видов центральнjоамериканских акаций образуют большие пустые шиповидные структуры, называемые прилистниками, предоставляющие убежище нескольким видам муравьев рода Pseudomyrmex. «Муравьи кормятся выделениями сока на стебле листа и маленькими, богатыми жирами [и белками] тельцами на кончиках листьев, называемыми белтовыми тельцами. В ответ, муравьи защищают растение от травоядных» [16]. Ничто не делает сбор пропитания таким неудобным и не заставляет пасущегося листоеда любого вида уйти на поиски менее зараженных кладовых, чем настойчивая компания сердитых и кусачих муравьев. В специальном пятисерийном выпуске Би-Би-Си «Наука и природа» от 2005 года с Дэвидом Атенборо, в серии под названием «Тесные взаимоотношения», мы видим эти вещи показанными утонченно и прочувствованно. Мы также видим, что «некоторые муравьи “обрабатывают” дающие им убежища деревья, тем самым создавая зоны, известные как “сады дьявола”. Чтобы гарантировать рост деревьев без соперничества, они убивают другие сеянцы в окружении» [17]. Муравьи выполняют эту задачу, методично прокусывая ветки и ростки и впрыскивая муравьиную кислоту в проводящую ткань мешающих растений. Похожие мутуализмы муравьев и акаций встречаются и в Африке. Например, акации серполопастные в Кении предоставляют убежище в своих шипах и нектар во внецветковых нектарниках для своих муравьев-симбионтов, таких как Crematogaster mimosae. В свою очередь муравьи защищают растение, нападая на крупных травоядных млекопитающих и жуков-короедов, повреждающих растение. Чем больше мы присматриваемся, тем лучше понимаем, что проживание и умирание на Земле — запутанная, многовидовая штука, называемая симбиозом, соединение вместе за столом видов-компаньонов.

Как муравьи, так и акации — крайне разнообразные, насчитывающие множество индивидов группы. Иногда они — объехавшие весь мир путешественники, а иногда — домоседы, неспособные прожить вдали от родных стран и соседей. Будь они домоседами или путешественниками, их способы жизни и умирания имеют последствия для терраформирования, прошлого и настоящего. Муравьи и акации жадны до ассоциации с тварями всевозможных размеров и величин, они — оппортунисты в своих подходах к жизни и умиранию как в эволюционных и организменных местовременах, так и местовременах группы в целом. Эти виды во всей их сложности и продолжаемости как причиняют огромный вред, так и поддерживают целые миры, иногда в сообществе с человеческими личностями, а иногда — нет. Но дьявол действительно кроется в деталях способных-к-ответу природокультур, населенных ответственными видами-компаньонами. Они — мы — здесь, чтобы жить и умереть вместе, а не просто вместе мыслить и писать. И мы здесь, чтобы засеять миры вместе, чтобы писать муравьиными выделениями на семенах акации и поддерживать истории. Моя история об этих искушенных в мирении симбионтах — как и история Ле Гуин, в которой сварливая пожилая женщина готова использовать свою котомку, чтобы побивать ею хулиганов, и в которой писательница жаждет беспорядка, но также и порядка своих наглых тварей, как человеческих, так и иных, — не история высокой нравственности и окончательного примирения. Как и Ле Гуин, я — приверженка капризных, разрушительных деталей хороших историй, не умеющих заканчиваться. Хорошие истории уходят корнями в богатые прошлые времена, чтобы поддержать густые, объемные времена настоящие и сделать так, чтобы история продолжалась для тех, кто придет после [18]. Позаимствованное у Эммы Голдман понимание анархистской любви и ярости имеет смысл в мире муравьев и акаций. Эти виды-компаньоны побуждают к лохматым историям: рычания, покусы, детеныши, игры, обнюхивания и прочее. Симбиогенез не синоним чего-то хорошего, но синоним становления-с другими в способности-к-ответу.

Наконец, и крайне своевременно, симпоэзис расширяется и замещает аутопоэзис, вместе со всеми другими самоформирующими (ся) и самоподдерживающими (ся) воображаемыми системами. Симпоэзис — сумка для продолжаемости как таковой, упряжь для становления-с, необходимая, чтобы оставаться со смутой наследования урона и достижений колониальных и постколониальных природокультурных историй, которые все еще могут быть вплетены в повествование о возможном восстановлении. Теролингвисты Ле Гуин, даже ограниченные своими звериными шкурами, видели эти страшные и вдохновляющие возможности: «И вместе с ними или чуть погодя туда поднимется еще более хитроумный исследователь, настоящий искатель приключений, — первый геолингвист, который, не обращая особого внимания на изящную, но недолговечную поэзию лишайника, прочтет еще менее коммуникативные, еще более пассивные, совершенно вневременные, холодные, вулканические стихи гор, в которых каждая скала — одно-единственное слово, сказанное бог весть когда самой Землей, плывущей в бесконечном одиночестве и в бесконечном сообществе — во Вселенной» [19]. Коммуникативная и немая стареющая женщина с ее сумкой будет появляться в общинах «Земного семени» на Терре и по всему времепространству. Материя, мать.

Примечания

[1] Ле Гуин У. Автор «Записок на семенах акации» и другие статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов». С. 18.

[2] Всему тому, что я пишу о видах-компаньонах, я обязана статье Анны Цзин «Непокорные пределы: грибы как вид-компаньон» (Tsing A. Unruly Edges // Environmental Humanities). Цзин избегает успокоительного самообмана человеческой исключительности, и ей удается как рассказать мировую историю с точки зрения грибных сообщников, так и переписать «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. История Цзин — спекулятивная фабуляция, она принадлежит к СФ-жанру, центральному для феминистской теории. Между мной и ею — отношения взаимной индукции, того базового эволюционно-экологического процесса мирения и развития, который выступает основной для всякого становления-с. См.: Gilbert S., Epel D. Ecological Developmental Biology.

[3] Rose D. B. Reports from a Wild Country. Эта книга научила меня тому, что восстановление (recuperation), а не примирение (reconciliation) или реставрация (restoration), необходимо и, быть может, все еще возможно. Многие из слов, начинающихся с префикса re- кажутся мне полезными, включая «возрождение» (resurgence) и «стойкость» (resilience).

[4] У. Ле Гуин, см. особенно: «Слово для “леса” и “мира” одно» и «Автор “Записок на семенах акации” и другие статьи из “Журнала ассоциации теролингвистов”». Рассказ «Автор “Записок на семенах акации”» был впервые опубликован в 1974 году в сборнике «Братство звезд». У Батлер см.: «Притча о сеятеле» (Butler O. Parable of the Sower) и «Притча о талантах» (Butler O. Parable of the Talents). Батлер вдохновила людей на создание нового поколения «историй, исходящих от движений социальной справедливости». См.: Brown A. M., Imarisha W. (eds.) Octavia’s Brood. Работы Ле Гуин также пронизывают многое из написанного за экологическую справедливость и экологическое возрождение.

[5] Эссе Ле Гуин «Теория художественной литературы как сумки» сформировало мое мышление о нарративах в эволюционных теориях и фигуре женщины-собирательницы для моей книги «Взгляд на приматов» (Primate Visions). Ле Гуин узнала о сумочной теории эволюции из книги: Fisher E. Women’s Creation, в период больших, смелых, спекулятивных мирских историй, который стал яркой вспышкой в феминистской теории 1970-х и 1980-х годов. Как и спекулятивные фабуляции, спекулятивный феминизм был и остается СФ-практикой.

[6] Ле Гуин У. Теория художественной литературы как сумки.

[7] Там же.

[8] Там же. Перевод изменен.

[9] Мой проводник с СФ и через СФ, моя «мистра» здесь — ЛаБер: LaBare J. Farfetchings («Мистра», термин введенный ЛаБер, начинает играть различными смыслами на стр. 17). ЛаБер утверждает, что СФ не является в первую очередь жанром, даже в расширенном смысле, включающем в себя кино, комиксы и многое другое помимо книг или журналов. Модус СФ — модус внимания, теория истории и практика мирения. Он пишет: «То, что я называю “модусом СФ”, предоставляет один способ концентрации внимания, воображения и конструирования альтернатив тому миру, который, увы, есть» (С. 1). ЛаБер утверждает, что модус СФ уделяет внимание «постижимому, возможному, неумолимому, правдоподобному и логическому» (курсив автора, С. 27). Одна из его основных мистр — Ле Гуин, и в этом контексте особенно заманчиво ее понимание «речи наоборот» в постапокалиптическом СФ-романе о Северной Калифорнии «Всегда возвращаясь домой». Читать «Притчу о Сеятеле» вместе с «Всегда возвращаясь домой» — хороший способ для прибрежных путешественников наполнить сумку для восстанавливающего терраформирования перед апокалипсисом, а не только после. Возможно, наученные этим СФ-модусом люди и земные другие смогут предотвратить неумолимую катастрофу и посеять — пока не поздно — постижимое семя возможности для многовидового и многоместовременного восстановления.

[10] «Мирмекс» (μύρμηξ) — греческое слово, означающее «муравей». Согласно одной истории, дева из Аттики по имени Мирмекс разозлила Афину, утверждая, что плуг изобрела она, а не богиня. Я же, судя по туннелям, прорытым муравьями по всему миру, и сравнивая их с более стремительными, обращенными к небу вещами, которым покровительствовала Афина, считаю, что Мирмекс, скорее всего, имела большее право утверждать, что плуг изобрела именно она. Вырваться из головы отца — совсем не то же самое, что прорыть туннели в земле, будь ты богиней, женщиной или муравьем. Чтобы больше узнать о настоящих муравьях, едва ли можно найти лучший источник, чем книги Деборы Гордон (Gordon D.) «Муравьи за работой» (Ants at Work), «Муравьиные встречи» (Ant Encounters) и статья «Экология коллективного поведения» (The Ecology of Collective Behavior). Различные подходы к объяснению можно найти в: Hölldobler B., Wilson E. O. The Superorganism и Hölldobler B., Wilson E. O. The Ants. Основываясь на своих исследованиях развивающегося поведения в колониях муравьев-жнецов в пустынях Аризоны и данных о том, что особи муравьев изменяют свои задачи в процессе жизнедеятельности, Гордон выступает с критикой позиции Э.О. Уилсона, утверждающего, что поведение муравьев строго определено. По моему мнению, Уилсон подобен героической Афине, противостоящей деве Гордон-Мирмекс с ее мешочком семян и сохой. Чтобы узнать больше об акациях, см.: Acacia // Wikipedia, а затем специальный выпуск журнала Australian Systematic Botany за 2003 год: Biology of Acacia. А чтобы не думать, что все миропостроение — дело муравьев, см. также: Mann A. Termites Help Build Savannah Societies // Science Now.

[11] Ле Гуин У. Автор «Записок на семенах акации» и другие статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов». С. 17.

[12] Там же.

[13] См., например: Gilbert S., Epel D. Ecological Developmental Biology; Gilbert S. et al. Symbiosis as a Source of Selectable Epigenetic Variation // Philosophical Transactions of the Royal Society; McFall-Ngai M. The Development of Cooperative Associations between Animals and Bacteria // American Zoologist; McFall-Ngai M. Unseen Forces // Developmental Biology и Hird M. The Origins of Sociable Life. O симбиогенезе как двигателе эволюционного развития см.: Margulis L., Sagan D. Acquiring Genomes.

[14] См. сайт: Global Invasive Species Database, содержащий информацию о вызывающих проблемы австралийских акациях в Южной Америке и Южной Африке. Для получения информации о виде Acacia mearnisii см. также: Pacific Islands Ecosystems at Risk. Некоторые виды акации, особенно Acacia cyclops, являются источником беспокойства для защитников природы в Калифорнии. Все эти нежеланные путешественники учат нас оставаться cо многовидовой смутой, на которой основывается большинство моих работ и игр сейчас.

[15] См.: Bonfante P., Anca I.-A. Plants, Mycorrhizal Fungi, and Bacteria: A Network of Interactions // Annual Review of Microbiology. Эта статья привлекает наше внимание к многогранным практикам коммуникации между членами многовидовых союзов. Как сказано в аннотации к этой статье: «Выброс активных молекул, включая летучие соединения, и физический контакт между партнерами кажутся важными для установления сети бактерий / микоризных грибов / растений. Потенциальное использование бактериального чувства кворума и систем секреции типа III также обсуждается, хотя точная природа сложных межвидовых/межтиповых взаимодействий остается неясной».

[16] Acacia // Wikipedia; Heil M. et al. Evolutionary Change from Induced to Constitutive Expression of an Indirect Plant Resistance // Nature.

[17] Attenborough D. Intimate Relations; Ross A. Devilish Ants Control the Garden // BBC News.

[18] Мой долг перед Деборой Берд Роуз очевиден как здесь, так и на протяжении всей этой главы. См. особенно о ее идее двойной смерти в: Rose D.B. What If the Angel of History Were a Dog? // Cultural Studies Review. Двойная смерть означает убийство продолжаемости и разрушение поколений. Роуз учит меня аборигенным методам формирования ответственности, обживанию времени и необходимости восстановления в своей книге «Вести с дикой земли» (Rose D.B. Reports from a Wild Country). См. также авторитетный журнал открытого доступа Environmental Humanities, теперь издаваемый под патронажем Университета Дьюка.

[19] Ле Гуин У. Автор «Записок на семенах акации» и другие статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов». С. 18.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Viktoria Gopka
Marat Nevlyutov
Sima-Zaala T'ktau
+5

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About