Размышления о романе «Сочувствующий» Вьет Тхань Нгуена, лауреата Пулитцеровской премии за художественную книгу. Роман был издан на русском языке издательством Corpus в 2018 году.

Важная особенность романа Нгуена в том, что он соединяет в себе нацеленную на увлекательный сюжет многожанровую беллетристику (историко-военный роман и шпионский детектив) с интеллектуальной прозой, в основе которой — философские, политические и религиозно-культурные размышления.

Поначалу с увлекательным сюжетом Нгуен как будто справляется: как и положено, уже в первых главах романа он сталкивает читателя со смертью положительных героев, отчего растет читательское сочувствие, затем добавляет интереса, когда раскрывает, на чьей в действительности стороне главный герой, к тому же намекает, что не за горами любовная история и так далее. Все как положено для военно-детективного романа, литературного блокбастера, у которого основная цель — баловать читателя сюжетными горками и жанровой узнаваемостью.

Но вот с интеллектуальной составляющей, которая очень дорога Нгуену и которую он передает в романе через размышления главного героя, возникают проблемы. Проблемы в первую очередь стилистические, поскольку они кроются в языке романа.

Если бы роман не претендовал на интеллектуальность, а был бы исключительно шпионской беллетристикой, то, вероятно, часто мелькающие штампованные фразы не мешали бы чтению, а, напротив, подкрепляли читательский интерес, одаряли бы читателя упомянутой жанровой узнаваемостью. Так, к примеру, при чтении крутых детективов или комиксов о супергероях часто встречаются штампованные фразы для описания чувств героев, но они не смущают, поскольку детективный жанр или жанр графического романа разрешают эти фразы. В их мире это законно. В случае же «Сочувствующего», явно претендующего с первых страниц не на беллетристику, а на статус Серьезного Романа о Серьезных Проблемах, что-то пошло не так. В течение четырехсот страниц главный герой думает и разговаривает — всерьез, без иронии — такими фразами:

«Ее взгляд был полон жалости, а это блюдо всегда подают лишь чуточку теплым. Подвал моего сердца затопила черная тоска, и я ограничился немым кивком». — с. 237.

«Я освободил свое сердце, окатив его коньяком, но тем легче оно воспламенилось от первой же искры ее песни». — с. 260.

«В ложбинке ее чудесной груди покоился золотой крестик на золотой цепочке, и единственный раз в жизни мне захотелось стать истинным христианином, чтобы меня могли распять на этом кресте». — с. 264.

«А вдруг мне удастся одним глазком заглянуть в вечность, если я сумею воспламенить Лану случайной искрой, высеченной ударами моей души о ее?» — с. 271.

Можно допустить, что Нгуен намеренно использует такие штампы в описании чувств главного героя, чтобы подчеркнуть, с одной стороны, его принадлежность к американской поп-культуре, поскольку он прожил в США существенную часть жизни, а с другой — на принадлежность родной вьетнамской культуре, поскольку подобная лирическая простота и сентиментальность лежат в основе так называемых желтых песен, распространенных среди республиканцев на юге Вьетнама. Этим Нгуен как бы подчеркивает раздвоенность главного героя, его неопределенность, кому он действительно принадлежит и служит — США или Вьетнаму, Западу или Востоку. Но даже если это допущение верно, то Нгуен все равно промахивается: из уст главного героя — человека, по содержанию романа, военного, образованного, рефлексирующего, работающего в университете — эти фразы воспринимаются как пошлость. Ни военные, ни образованные люди так не думают и не говорят, если, конечно, они не пришельцы из миров Ивана Сергеевича Тургенева или Сомерсета Моэма.

Из–за подобных фраз с каждой новой главой все труднее проникнуться сочувствием к главному герою, сопереживать ему, поскольку он кажется фальшивым как персонаж и полым как личность.

К тому же стилистические проблемы отразилась еще на содержании его размышлений насчет философии, политики и культуры. Даже если не вдаваться в их подробности (а они, по правде, больше смахивают на дневник гуманитария-первокурсника или постоянного читателя «Афиша Daily», чем на самостоятельное мышление взрослого человека), нельзя не посмеяться над тем, что автор решил затронуть все Важные Проблемы: колониализм, расизм, женский вопрос… А когда в романе возникает священник-педофил, через призму которого десятки страниц осуждается христианство как религия, а с ней и западное миропонимание… После этого дочитываешь книгу со снисходительной улыбкой.

Если учесть, что весь роман держится на судьбе главного героя и его размышлениях, то, очевидно, роман постепенно разваливается в читательском восприятии, поскольку искажена его беллетристическая природа, нарушено сообщение между читателем и романом. Сюжет и жанровое многообразие, которые по началу радовали, теперь теряют очарование и кажутся такими же, как герой и его мысли: штампованными, искусственными и предсказуемыми.

В конце романа главного героя, отправившегося на встречу со смертью, ожидает метафизическое просветление: он узнает, что такое Ничего, Ничто. (Это знание навеяно буддисткой философией о пустоте, Шуньяте, и таков как бы духовный ответ героя — или Нгуена? — Западу, христианству в частности.) Просветление рождает за собой знание, что в главном герое — шире, во всем мире — присутствует врожденная раздвоенность. Из раздвоенности следует неопределенность существования главного героя, из–за нее он не может решить, на чьей он стороне: Севера или Юга, Коммунистов или Республиканцев, Добра или Зла, США или Вьетнама. А из неопределенности, как и положено, следуют все его жизненные страдания. Пока не будет преодолена враждебная раздвоенность мира, враждебность Запада и Востока, страдания главного героя — а с ним и все человеческие страдания — никогда не прекратятся. В этой мысли — вся суть романа.

Видимо, именно эта мысль показалась новой и покорила американскую интеллектуальную публику, подарившую Вьет Тхань Нгуену мировую известность, литературные премии, тиражи, переводы, хорошую критику и так далее, и так далее.