22/12/2022

У Пруста в «Обретенном времени»: «Иные полагают, что в эпоху больших скоростей искусство, вероятно, станет кратким, — подобно тому, как перед войной предсказывали, что она не будет долгой».

17/12/2022

Вчера было ровно пять лет, как я пришел в «Мемориал». Осознал это, когда сидел с ребятами в компах.

14/12/2022

По средам очень лениво работается. Вчера еще до часа ночи смотрел первый полуфинал ЧМ, в итоге еле проснулся сегодня. Толком не писал, только перечитывал что-то старое. Затем изучал последовательность получения американской визы. Затем приготовил обед. Затем добрались до студии, в которой с А. записали новый выпуск подкаста. Затем поздравил бабушку с др. Затем сходил за продуктами. Затем вернулся домой, поужинали с М. курочкой из КФС. Затем упал в кресло, переношу записанные файлы на мак, жду футбол.

Читаю «Собор парижской богоматери» Гюго и получаю огромное удовольствие.

13/12/2022

У Николь Краусс в рассказе «Швейцария»: the grace that comes of having pushed oneself to the brink, of having confronted some darkness or fear and won.

10/12/2022

Жалко Ван Гала. Великий тренер: как он тонко и в то же время легко перевернул игру. Все гадали, зачем он позвал столько столбов в команду, и выяснилось, что как раз на этот случай, на этот матч. Оба гола забил столб, а голевые дали игроки, вышедшие на замену. А второй мяч — вообще искусство; так обмануть, так разыграть. Ван Гал болен раком, это его последний турнир, и он сделал все, что мог. Он показал, что может собрать стройную и классно играющую команду, наполовину состоящую из средненьких игроков. Ей как раз не хватило качественного запаса в дополнительное время. Столбы вернули голландцев в игру, но в дополнительное время уже не могли помочь: не хватало скорости. Депай и ко играют в старте, т.к. с ними можно разбежаться, разыграть на скорости, играть быстрыми стенками и диагональными переводами на фланги; с Люком де Йонгом же ничего кроме навесом не работает. Здесь Ван Галу не помешали бы обратные замены. А Аргентина, наоборот, имела на скамейке Ди Марию, который добавил остроты, скорости, дерзости (удар с уголового). Если бы пенальти били сразу по окончании основного времени, уверен, голландцы победили бы; но к концу дополнительного уже Аргентина была ближе к победе, чудом не забили на последних минутах. И серия пенальти — отдельная драма. Эмилиано Мартинес слишком хорош. А голландцам не хватило качественных игроков в серии. Тем не менее, очень доволен увиденным. Стиль игры Ван Гала пока что сильнее всего впечатлил меня на чемпионате. И Френки де Йонг — какой игрок, как он связывает, как он управляет игрой, каждый розыгрыш протекает через него — и в обороне, и в нападении. Классный матч, почти легендарный. Не понимаю, как люди обходятся без футбола. Футбол — это вера в иллюзию, будто ты можешь управлять случайностью. Как это не любить?

22/11/2022

Начиная с сентября никак не пойму, чувствую ли я себя дома или нет. Еще в октябре, гуляя по вечерам, я ощущал, как близки, как знакомы мне эти теплые желтые цвета: базальт и туф, смуглые лица и черные волосы, редкие старые фонари и звонкий людской смех. А теперь, глядя на те же улицы и лица, я не чувствую теплоты; но холода или отторжения тоже нет; есть только слабо ощущаемая пустота, навеянная мыслью, что у человека нет дома или родины, а есть только места, которые он привык называть домом или родиной. Хотя осень — будь откровенен, Арен, — осень очень красивая в Ереване. Листья попадали, но снега по-прежнему нет. По утрам, пока М. спит, ты видишь багряный рассвет — он длится всего полминуты, не дольше, и за это время небосвод окрашивается смертельно красным цветом, словно по небу растеклась кровь, а затем все резко исчезает, и небо возвращается к привычным серо-голубым цветам. Днем тепло: то ли московский сентябрь, то ли апрель. В некоторые дни даже пахло весной, и я радовался этому. Но по вечерам резко, в один миг холодает — зима наступает. И сразу хочется включить отопление. Или скрестить руки. Скоро уже декабрь, и хочется посмотреть на заснеженный Ереван. Как-то утром я услышал знакомый скрежет и мне показалось, что это дворник подметает снег, — но мне лишь показалось; на улице было сухо, не было ни снега, ни дворника. В Москве ты часто садился за рабочий стол, еще когда за окном стояла ночь, а на твоем столе горела свеча, и спустя час или два доносился шум, как дворник подметает заваленные снегом улицы. Не знаю, услышу ли этот шум здесь. Но скучаю ли я по этому шуму? Нет, конечно. Память лишь напоминает; но напоминание не равнозначно тоске. Сознание живет своей жалкой жизнью, зависимой от тела, от плоти, от обстоятельств, в то время как подлинное «я» — это нечто, искусственно создаваемое (или воссоздаваемое) каждый день, каждый час, — нечто, из чего я пытаюсь слепить разумное существо, имеющее смутную надежду чего-то достичь — достичь не материального, конечно, а чего-то иного, чего-то нового и цельного, да, новизны и цельности — вот чего я надеюсь достичь, когда просыпаюсь одним из первых и сажусь за рабочий стол, а за окном в это время занимается — ненадолго, на полминуты — столь красивый багряный рассвет, напоминающий о том, что привычное серо-голубое небо может быть вспорото восходящим солнцем. С марта написал уже три рассказа, сейчас работаю над четвертым. Удивительно, что каждое утро меня охватывает легкая тревога из–за незнания, смогу ли я снова написать что-то стоящее. Последнее время все чаще отвлекаюсь на чтение вместо написания чего-либо. Но Боланьо говорил, что чтение важнее написания. А порой чтение — это предсмертный акт, если верить Шамшаду Абдуллаеву. Остаток дня работаю над подкастом о протестах ленинградских феминисток, изучаю биографию Пауля Целана, читаю его переписку с Ингеборг Бахман, а также читаю The savage detectives Роберто Боланьо (обещал НОЖу статью о нем; надеюсь, это будет не похоже на все другие (малочисленные, к слову) статьи, которые публиковались о нем на русском языке). В выходные посмотрели с М. «Солнцестояние» Ари Астера, прежде приготовив очень вкусную лазанью. Для болоньезе использовал деревенское вино. В эти выходные планируем съездить за город вместе с друзьями. Некоторые сцены из «Солнцестояния» невозможно забыть. И не только сцены: шум, крики, нечленораздельные звуки — вот что забыть тяжелее всего. Я вспоминаю подобные сцены ужаса в моей жизни — и отдаю себе отчет, что самое страшное — не слезы, не исказившиеся от боли лица, не сгорбленные от несчастья тела, — а плач, смешавшийся с необъяснимой болью и ужасом, — не слова, не что-то связное и знакомое, а тупые нечленораздельные звуки, иррациональные гласные, цепляющиеся друг за друга, — вот что страшнее всего. И самое странное: почему нам хочется снова это услышать? Странный зов. Ведь хочется пересмотреть этот фильм, чтобы снова это увидеть, снова это услышать. Хоррор — по крайней мере тот хоррор, который я полюбил в японском «Звонке» или «Солнцестоянии», — это очень серьезный жанр, и мне хочется его лучше узнать.

15/11/2022

Особенность поэтики Целана: разговор с читателем; возложение на него ответственности за понимание произведения. Сотворчество читателя.

11/11/2022

Александр Дюма: «Историю можно подвергнуть насилию при условии, что вы сделаете ей красивых детей».

Я не могу читать Беньямина; его стиль напоминает мне иностранный язык, чьи слова я понимаю, но различить смысл предложения, не говоря уже об абзацах, я не могу.

2/11/2022

Впервые задумался, что допустимо ожидать предательства от ближнего, возможно, от очень любимого человека, даже родного (или в первую очередь родного) — и не сопротивляться этому, не предотвращать. Куда важнее не самовыживание, а готовность простить того, кого ты так любишь, того, кто обязательно предаст тебя. Задумался об этом и осознал, что сама мысль пришла мне на ум, поскольку уже переживал нечто подобное; и, что важнее, я смог простить этого человека, сохранить общение с ним (теплое и доверительное) и по-своему любить. Опыт прощения и любви куда важнее инстинкта самосохранения.

30/10/2022

Вчера впервые посмотрел «Римские каникулы», очень понравилось.

Иногда читаешь какую-нибудь книгу и думаешь: я мог ее не читать, и ничего не изменилось бы.

28/10/2022

Love is a mix of sentimentality and sex (Берроуз).

23/10/2022

По прочтении очередного романа Мариаса («Дела твои, любовь») я представил себе главную героиню — одинокую женщину, которая никогда не знала и не узнает счастья взаимной любви, — представил себе почти весь сюжет в мультипликационной зарисовке, как перед главной героиней проносятся все события, в которых она поучаствовала, — как проносится сама ее жизнь, описанная Мариасом, как она встречает людей, влюбляется, узнает страшную правду, расстается с человеком, в которого влюбилась, живет с этой страшной правдой, в которую никак не поверит до конца, снова встречает того, кого любила, и видит, что он счастлив с другой, и понимает, что не может лишить его счастья. Я долго перебирал идеи, которые могли бы связать этот роман в одно целое в моем уме, но именно этот мультфильм, внезапно пронесшийся в сознании, сделал эту задачу — показал, как пронеслось время, как пронеслась жизнь (за этим, кажется, и следует писать романы), — жизнь одинокой женщины, которая никогда не знала и не узнает счастья взаимной любви, жизнь женщины, «сдавшейся без боя, ни к чему не стремившейся, не собиравшейся ни за что бороться, ни с кем соперничать». Еще одна идея Мариаса — после этого озарения мысли уже обрели свободу — еще одна идея заключается в том, что «мертвые должны оставаться среди мертвых». Их не надо возвращать к жизни (как полковник Шабер). Они умерли, мир кое–как упорядочился, и не надо этот порядок нарушать. «Она освободилась от своего трупа, от своего мертвеца, от своего призрака, который не вернулся, и очень хорошо сделал, что не вернулся». Время само сделает свою работу. «Пусть прошлое молчит, пусть исчезнет или скроется с глаз все, что может рассказать о совершенном кем-то преступлении, если этот рассказ повлечет за собой новое несчастье». В двадцатом веке люди пытались переделать мир, и это привело ко всем известным катастрофам. Это надо остановить. Время само все сделает. Я чувствовал, что в двадцать первом веке слишком много разговоров о прошлом. Надо наконец жить в настоящем, то есть без навязчивых мыслей о прошлом или будущем. Поздний, уже написавший все самое важное, Мариас говорит том, что надо не отвергать или переписывать прошлое, а надо просто довериться миру, довериться времени, и не нарушать установившийся порядок, не переделывать мир. А иначе — новое клеймо лилии, новая месть, новое убийство, а следом — возвращение мертвых, не дающее покоя живым.

В выходные посмотрел два футбольных матча: «Химнасию» против «Боки Хуниорс» и «Реал» против «Севильи». Еще посмотрели с М. «Гарольда и Кумара» — очень смешной и мудрый фильм.

21/10/2022

С понедельника работаю над статьей о писателях и алкоголе. Вчера понял, что уже самому хочется выпить, особенно после истории Патриции Хайсмит (возможно, было бы интересно прочитать ее дневники — даже с учетом того, что она вела их на трех языках). В итоге выпили с М. за ужином (хинкали, аджика, лаваш, сыр лори и греческий салат) полбутылки белого «Ван Арди». Сегодня допьем, как раз вечером приготовлю пасту с креветками (готовил ее в понедельник, получилась отлично).

Надо прочитать «У подножия вулкана» Малькольма Лаури.

В магазинах наконец появилось русское издание «2666» Боланьо. Правда, смущает переводчица (она раньше переводила в основном фэнтези) и сам перевод (зачем переводить he didn’t know как «он знать не знал», а не просто «он не знал»? такого много). Но все равно согласовал статью о нем для «Ножа». Посмотрим, хватит ли меня.

Завтра устраиваем «Возвращение имен» в Ереване. Интересно, придет ли кто-нибудь. В выходные хочется расслабиться и ничего не делать.

20/10/2022

Возможно, возьмусь за мемуары Эдварда Саида.

19/10/2022

Заметил, что чем популярнее журнал или медиа, для которого я пишу, тем поверхностнее мой стиль и беднее содержание текста. Интереснее и свободнее всего мне пишется, когда знаю, что меня никто не прочитает или почти никто.

Попросили отрецензировать нового Переса-Реверте. Давно не читал жанровую прозу.

18/10/2022

Уэльбек в одном из интервью сравнил наше век с мясным рынком.

17/10/2022

Ночью замучили кошмары. Сначала приснилась женщина, заколовшая собственного сына. Поверхностная причина — он оказался геем, и она якобы не пережила этого; а действительная — она не хотела расставаться с ним. Убив сына, она оставила его себе навсегда (вспомнил «Розу для Эмили» Фолкнера). Затем, правда, эта женщина стала метать ножи во всех, кто хотел взглянуть на мертвое тело ее сына, в том числе в меня. Когда я укрылся от нее, она нашла меня и вонзила нож мне в руку. Я проснулся. Очень неприятный сон. Зато я сразу же понял важную истину — истину, что ни одна мать не готова расстаться со своим ребенком, и даже если они расстаются (а расставание неизбежно, как бы некоторые сыновья не трусили), то это символ конца. У Пруста был такой фрагмент, когда рассказчик переживает озарение, что сыновья всегда убивают матерей (не буквально, конечно же) — убивают по меньшей мере тем, что они взрослеют и отдаляются. В моем сновидении, правда, была показана изнанка этой мысли: матери тоже убивают сыновей. Чем ближе люди друг к другу, чем родственнее, тем глубже раны, которые они наносят друг другу. Неизбежный процесс, который не подлежит оценке, — просто данность нашей жизни, данность, что любовь, особенно естественная любовь, всегда сопряжена со смертью. Но этот сон меня не особо испугал, скорее заинтересовал. А вот потом я увидел кошмар, который вряд ли забуду. Мне приснилось, что я нахожусь в сознании маленького ребенка, ему четыре или пять лет, и он вместе с другом гуляет по старому британскому городу, напоминающему Лондон. Они видят старые готические замки, людей в маскарадных костюмах (в том числе толстяка в костюме Человека паука), им почему-то кажется, что они во вселенной Гарри Поттера. Затем они попали в волшебную комнату. Правда, эта комната была лишена света и напоминала старую монашескую келью. Все ее стены — словно стены пещеры, а на одной из них — маленькая статуя. Один из детей не мог оторвать взгляда от этой статуи, напоминающей то ли божество, то ли чудовище и завладевшее его (моим) лицом, его (моим) сознанием. А когда ребенок отвернулся, то увидел в зеркале свое отражение, увидел, что его (мое) лицо резко постарело. Это было тело ребенка, но лицо семидесятилетнего старика. Оказывается, это была статуя, которая отнимала у детей детство, которая превращала лица детей в старческие лица. И одним из этих детей был я. Здесь все понятно — что-то кончилось, ты с чем-то расстался. Наконец, третий кошмарный сон (их было больше, среди них были жестокие, порнографические, туманные, но я более-менее запомнил только три, потому что просыпался после них, иногда размахивая руками, иногда что-то вскрикивая). Я оказался в ванадзорской квартире моей бабушки, спал в одной из комнат, но услышал шум, поднялся, вошел на кухню и увидел, что балконная дверь почему-то разбита. Одна из моих тетушек тоже была там и сказала, что ничего страшного. Я, однако, запомнил разбитое стекло балконной двери, ночь, шум ветра. Я ушел в гостиную и лег там на диван, решив, что посплю теперь здесь. Я надеялся, что все–таки усну без кошмаров, как нормальный человек. Но теперь меня отвлекали разные люди, которые входили и выходили из гостиной комнаты, в том числе мой отец, — и все они разговаривали сами с собой, произнося слова, которые я чаще всего от них слышал, слова, которые были их проклятием, — пока я не осознал, что не могу больше слушать их, что хочу просто спать, не видя этих людей-призраков, не видя кошмаров. Я застонал от бессилия, хотел закричать, но не смог — мой рот, казалось мне, был зашит, мои губы, казалось мне, были склеены, и все что я мог сделать — это выть, стонать, выпускать невменяемые звуки. В конце концов я выбрался из этого сна. Я снова был в ереванской квартире, а рядом была М. Я уткнулся в нее телом, надеясь попросить ее о помощи или просто убедиться, что я проснулся, что сон кончился. М. ответила на мои толчки, и я наконец расслабился. Но затем я увидел, что в нашей комнате горит свет. Мне это не понравилось, и я спросил М., почему в комнате горит свет. Может, она забыла выключить? Но ведь это не похоже на нее. А вдруг кто-то проник в нашу квартиру? Не успел я до конца продумать это, как нечто впилось зубами мне в шею. Вот тогда я очнулся, потому что наконец закричал, закричал во весь голос.

Возможно, кошмары снятся нам потому, что мы с чем-то расстались внутри нас — что-то умерло (образ, надежда, иллюзия, мечта, старое «я»), — а мы не осознали или не успели осознать; но бессознательное уже пережило эту смерть и сообщает нам посредством сновидения. Или просит нас осознать, что что-то умерло, что нам надо эту смерть или утрату скорее осознать и принять. А иначе кошмары не прекратятся никогда.

16/10/2022

Вчера встретились с друзьями и приятелями в «ПЭУ» — единственном приятном эмигрантском баре. Поздравляли нас с М. Пили в основном коктейли. Я начал с коньячно-гранатового, но вскоре перешел на джин-тоник. Он никогда не подведет. Один из барменов напомнил мне, что пару месяцев назад я продал ему матрас. Его жена сидела за стойкой, положив ногу на ногу, и флиртовала с другими мужчинами, угощавшими ее коктейлями. Другой бармен обещал В. достать стаф в понедельник. Еще оказалось, что мы из одной деревни. Он был немного отъехавший. Когда мой брат подошел заказать коктейль, он кивнул на напившуюся русскую девушку за стойкой, которая вообще не умолкала, и произнес на армянском: «Затрахала». А я любовался светловолосым русским барменом в леопардовой рубашке. Он почти не улыбался, не разговаривал и сосредоточенно готовил коктейли. Я намеренно заказывал только у него. И вообще мы хорошо провели время. Один из наших новых друзей пил коктейль, сидя на виноградной лозе. Другой рассказывал, как однажды произнес n-word в Вашингтоне и никто его не избил. Коллега М. рассказывала, что ее жестко допрашивали армянские пограничники, т.к. пять лет назад она была в Азербайджане. Г. жаловался, что бар исключительно сосисочный, и мне пришлось объяснить брату, что значит слово «сосисочный». Домой мы возвращались во втором часу ночи. Кажется, все были довольны. Нам подарили гранатовое деревце, и М. успела перед сном поухаживать за ним.

Утром посмотрели с М. выпуск «Слабого звена», в котором она победила. Она сыграла мудро, умно, не стесняясь роли темной лошадки, не привлекая внимание, подавив жалость и своевременно убирая соперников со своего пути. В финале уже спокойно добила соперницу. Макиавелли был бы доволен ее игрой. Я тоже люблю такие победы.

Может быть, дочитаю сегодня «Нового времени не было». Давно не испытывал такого интереса к философской книге. Кажется, со времен «Монстра» Пресьядо. Может, дело в том, что обе книги — манифесты. И надо бы вернуться к Чалмерсу. Почему-то кажется, что могу найти у него новые понятия.

Вечером будет Эль-Класико.

15/10/2022

Вчера сходили в посольство. Расписались.

Осознал, что больше всего меня раздражают обыватели, мещане. Не ура-патриоты — бог с ними, они всегда были и будут. Нет. Именно мещане, обыватели — равнодушные люди, не желающие видеть ничего за пределами своего дома. Они виноваты в текущей войне не меньше, чем ура-патриоты. Своим равнодушием, эгоизмом. Оказывается, равнодушие опаснее агрессии, злости. Равнодушного легче подкупить, обмануть. Я вспоминаю некоторых родственников, друзей, их равнодушие, наплевательство, унизительный фатализм и чувствую, что именно они виноваты в том, что произошло. Они имитируют поддержку войне, но в действительности не хотят лишаться своего покоя. Как же мне это противно.

Сегодня были в Сахмосаванке, монастыре 13 века. Глядя на алтарь, вновь задумался, что столько лет внимательно читаю Новый Завет, но только сейчас осознал, что почти любая христианская проповедь так или иначе опирается на отношения Христа и Бога — трагические отношения, в которых сын пожертвовал собой ради сохранения величия отца. Или отец послал сына на смерть ради остальных, куда более далеких ему сыновей и дочерей. Зачем, почему? На эти вопросы надо заново искать ответы.

Христианин не может быть обывателем. Ты не можешь верить в Христа и при этом быть «нормальным».

Читаю «Нового времени не было» Латура.

13/10/2022

Хочется немного отдохнуть. Сложный был месяц. Ереван наводнен русскими. Мы стали замечать, как говорит М., «людей с Патриков». Цены на жилье здесь не подскочили, а взлетели — в Западной Европе можно дешевле снять, нежели в Ереване. Коллега М. живет в деревне в Арагацотнской области. Кто-то снял за ненормальные деньги жилье в десятках километров от Еревана. Многие из–за цен уезжают в Турцию. Их никто их не удерживает. Узнал, что один знакомый снимал в хорошем ереванском районе квартиру за 500 долларов (для местных — огромная цена, для москвичей — фигня). Теперь его выселяют на улицу, потому что хозяин решил сдать ее за еще большие деньги. Нас эта участь, слава богу, пока обошла. А вот местным, думаю, приходится совсем тяжело — не понимаю, как обычная армянская семья может теперь снять квартиру в Ереване. Кто-то уже пошутил, что русские с собой привозят одни проблемы (я, увы, не исключение). Все чаще слышу от друзей и приятелей, что они подумывают об Аргентине — мол, доступное гражданство, международная виза. Пришлось напомнить, что в Аргентину последний раз в истории массово бежали немецкие нацисты. Но меня больше поражают люди, которые предпочитают Армении Грузию, а Еревану — Тбилиси. Точнее, их аргумент, что Тбилиси современнее и урбанистичнее, что там лучше архитектура. А то, что в Тбилиси на каждой стене написано, что русским здесь не рады, чтобы они отправлялись домой, — это не аргумент для них. Я снова съездил в Тбилиси в первых числах октября. Город изменился — и не в лучшую сторону. Даже есть ощущение надвигающихся погромов. Слишком много русских беженцев — растерянных студентов, молодых людей, 30-40-летних мужчин. Некоторые уже пьют или влезают с местными в драки, или одиноко блуждают с походными рюкзаками. Немытые уставшие лица. Грузины настроены к ним враждебно. Я почувствовал это даже на себе. Сначала на выставке, когда один из кураторов с кислым лицом заговорил со мной на русском (или, не знаю, у него всегда такое лицо? так или иначе, но я предложил ему говорить на английском), а затем, бог знает зачем, я разговорился с местным таксистом. Довольно колоритным таксистом — 150 кг веса, золотой перстень и intermediate английский. А также фирменное грузинское высокомерие, раздражающее всех, кроме самих грузин (В. удачно заметил: грузины — горделивы, а армяне — самодостаточны.) Он начал капать мне на мозги, что азербайджанцы хорошие, а армяне сами во всем виноваты, т.к. дружат с Россией. Friend of my enemy is my friend; enemy of my enemy is my friend. И прочая чепуха. Ни один из моих доводов на него не подействовал — ни то, что Грузия находится на поводке у Турции, такой же империи, как Россия; ни то, что грузины так часто ворчат на Россию, на русских эмигрантов и беженцев, но последние десять лет кормились за счет русских туристов; ни то, что они так высокомерно относятся к армянам, а сами терпят пророссийскую власть (в отличие от армян, подобную власть сместившую). Я так устал слушать его нытье — он без конца повторял мне fuck Russia, Russian motherfuckers, fuckin Russia, — что я сменил тему, заговорив о футболе: мол, Хвича красавчик. Он обрадовался. А я прибавил: но Мхитарян лучше. А он — улыбка во весь рот и вопрос: Руставели — армянин или грузин? Я ответил, что у нас достаточно своих отличных поэтов, пусть Руставели останется грузинам. Затем: чурчхелу придумали грузины или армяне? Думаю, что грузины, но вкуснее готовят армяне. И так далее. Но только бы этот случай. Я узнал, что один молодой грузин, работающий в немецком либеральном НКО, заявил прямо за столом молодому русскому парню, также работающему в немецком НКО, что не будет сидеть за одним столом с оккупантом. А начальница похвалила его за то, что он выражает вслух мысли. В этом проблема грузин — они путают политическую грамотность с банальным невежеством. Опять же, синдром жертвы. Живут в вяло разлагающейся авторитарной стране. Сколько иллюзорной свободы. Сколько несбывшихся амбиций. Все эти дни в Тбилиси меня не покидало ощущение медленно надвигающейся смерти — может, дело в заброшенных старых домах, может, в теплых серых цветах, может, в осеннем ветре, а может, в палой листве под ногами. Но порой, оторвавшись от легкомыслия и суеты самих грузин, от агрессии и тоски холмистых улиц, я растворялся в предсмертном настроении города, наполняясь светлым покоем. Я понял, что грузины столкнулись, если вдуматься, с христианским вызовом. Они вынуждены приютить своих врагов. Обратили вторую щеку. Подтверждение этому — их униженный вид. Да, они выглядят очень унизительно — развесили флаги Евросоюза и в то же время не могут ничего поделать с наплывшими беженцами из вражеской страны, — но ведь это испытание, и если они справятся с ним, оно сделает их только крепче. Понимают ли они это? Не уверен. Но я был так рад вернуться в Армению после Грузии. Никогда еще не был этому так рад. Даже простому армянскому мужику с его большими грубыми руками был рад. В Ереване сразу почувствовал городское тепло. Здесь куда меньше подавленной злости. Здесь свои проблемы, но я хоть немного чувствую себя здесь дома.

11/10/2022

«Правда только в качании веток на фоне неба» (о. Александр Шмеман.)

Бруно Латур был практикующим католиком.

3/10/2022

Уильям Фолкнер: “Literature has the same impact as a match lit in the middle of a field in the middle of the night. The match illuminates relatively little, but it enables us to see how much darkness surrounds it.”

За выходные посмотрел два фильма о любви: «Ночь у Мод» Эрика Ромера и «Чунгкингский экспресс» Вонга Карвая.

2/10/2022

Приснилось, что я снова вернулся в школу и сижу в переполненном разными людьми кабинете. Среди них — седовласый мужчина в черном сюртуке, белой рубашке с жилетом и с жидкой бородкой. Мы начали обсуждать разные темы, в том числе современную культуру, что-то про левых, про гендер и так далее, и этот поседевший мужчина с бородкой, сидевший у окна, вдруг заговорил, мягко обвинив этих левых в безнравственности, в том, что они мыслят и поступают не по-христиански. Договорив, он поднялся, стыдливо посмотрел на собравшихся, извинительно кивнул и вышел. Я спросил молодую девушку с соседней парты, кто это был, и она ответила: старый русский алкоголик по фамилии Розанов. Женщина с другой парты добавила: Василий Розанов. И я: о, он же «Опавшие листья» написал? Они подтвердили, а женщина почему-то была приятно удивлена моим знанием. Я сразу вспомнил, как впечатлял схожим образом мою преподавательницу по социологии в первом университете. С уходом Розанова урок не прекратился, напротив, класс набился новыми людьми, и мы все сразу обратили внимание, что к нам присоединились Фрейд и его жена. Затем урок продолжился, но я не помню деталей; но по его окончании мне довелось поговорить с Фрейдом в школьном коридоре, а рядом со мной уже была М. Я сидел на стуле перед Фрейдом, в очень старых, но изящных и отлакированных старых ботинках (низких, с цепью и заостренным углом), и мы с Фрейдом почему-то заговорили именно о моих ботинках. Я стал рассказывать ему, что эти ботинки принадлежали одной еврейской женщине рубежа 19-20 веков, как мы потом поняли, эльзасской еврейке, проживавшей в дальнейшем в Москве (видимо, она была коммунисткой) и убитой в сталинских лагерях. Я каким-то образом нашел эти ее ботинки (получается, женские), привел их в порядок и стал носить, а главное — и М. во сне мне это напомнила — теперь мы жили в здании, в котором эта эльзасская еврейка проживала в Москве. Фрейд был, конечно, очень удивлен моим словам, возможно, не доверился мне, однако я, почувствовав его сомнение, прибавил, что так хорошо знаю эту историю, потому что изучал следственное дело этой девушки. Фрейд, собираясь уже уходить, спросил меня: а кто же напишет историю этой девушки? Кто не даст ей окончательно погибнуть? И я ответил: один молодой человек собирается написать. (Я имел в виду самого себя.) Фрейд улыбнулся мне на прощание и ушел.

29/09/2022

Не могу поверить, что до сих пор находятся люди, которые всерьез обсуждают, надо читать нового Пелевина или не надо. Тоже признак незрелости — из года в год надеяться, что кто-то скажет тебе что-то важное и новое, ибо своего ума недостаточно, ибо своя душа за эти — сколько лет? тридцать? — так и не выросла, так и не превратилась в личность. И больше всего меня поражает не Пелевин — хрен с ним, он исписавшийся пост-советский клерк, — а литкритики, ежегодно публикующие свою чушь о его новых книгах. Может ли Пелевин избавить нас от тревоги или чем-то помочь в эти дни и проч, и проч. Если он до сих пор не помог вам поумнеть, то с чего вдруг поможет теперь? Дерьмовая литература не сделает вас лучше. Литература, за очень редким исключением, вообще не имеет никакого отношения к морали.

Вчера все–таки выбрался из дома, хотя было очень лень. Встретил двух друзей из Москвы, оба небритые и с рюкзаками, спят на диване у родственников, глаза испуганные, никакой уверенности, одни сомнения — настоящие беженцы, короче. Выпили немного пива, поболтали. Один из них купил авиабилет до Еревана за 200 к рублей. Их знакомые с помощью взяток, тайных путей и безлюдных полей проехали на территорию Казахстана. Кто-то завис в Батуми, тк там еще есть жилье. Еще один знакомый приехал в Казахстан в командировку, но там и остался, несмотря на жену и годовалую дочь в Москве. Вчера двоюродный брат должен был долететь в Ереван; у него тоже две дочери в Москве. Другой родственник в Москве получил повестку, хотя он даже не служил в РФ. Ереван уже заполнился русскими мужиками от 20 до 40 лет; город в одно мгновение поменял свой лик. Очевидно, что сюда переехали либо те, кому родители оплатили билеты из сбережений, либо те, кто занят в айтишной сфере и теперь будут работать на удаленке. Армяне сами не понимают, что теперь делать с этими беженцами — то ли принимать их, то ли игнорировать. Я тоже не знаю, потому что сам отчасти принадлежу к ним. Но одно понял наверняка: кончился очередной важный период, с марта по август, когда первая волна эмигрантов — нас теперь называют политической волной, интеллектуальной волной, потому что мы резко отличаемся от второй волны, среди которых немало Z-ников, — так вот, наше время прошло. Сейчас начинается что-то новое.

Вчера азербайджанцы снова бомбили гражданские объекты Джермука, три солдата погибло. Утром стало известно, что Россия с 2021 года вообще не поставляла оружия Армении, несмотря на предоплату. Не осталось сомнений, что Россия сейчас заинтересована в незаконном азербайджанском коридоре на территории Армении, чтобы обходить с помощью Баку западные санкции. Но местные кремлевские псы, я уверен, снова начнут лаять, что это ложь, распространяемая американцами. Плевать. Обратного пути для Армении уже нет. Мне кажется, текущий политический разрыв с Россией, если он состоится, станет долгожданным продолжением революции 2018 года, прервавшейся из–за второй карабахской войны 2020 года и последовавшего внутриполитического кризиса. Смысл любой революции — именно в радикальном разрыве с прошлым, решением жить иначе, по-взрослому, без опеки «старшего», будь то церковь, монархия или соседняя империя. Революция, продукт Просвещения, требует взросления нации, нового света. Армения, несмотря на ее античную историю, все еще на пороге этого взросления. (Другие соседние страны — Россия, Турция, Азербайджан, Иран — и вовсе на задворках взросления, оно им только снится, ибо живут в воображаемом прошлом, в дурной ностальгии, с ленивой надеждой и унизительным смирением с судьбой.)

В Испании наркоторговцев называют верблюдами.

28/09/2022

Чьи-то проницательные слова о «Дон Кихоте»: «Children are bored by it; young people are amused and laugh with it; old people understand it».

Сбился со счету, сколько друзей и знакомых уехали из России за последнюю неделю. Шучу (грустно улыбаясь), что больше нет смысла навещать друзей в России — все они переехали ко мне. И прибавляю (уже про себя или в разговоре с М.): как же хорошо было просто скучать по ним. Ведь правда заключается в том, что нам куда приятнее скучать по друзьям, нежели видеться с ними.

Утром приступил к чтению романа Мариаса «Дела твои, любовь». Договорились с «Горьким» о некрологе.

27/09/2022

Прошедшей ночью не спал. То перебирал в уме события из далекого прошлого, то вновь старался уснуть. А затем взял телефон и набрел в очередном спортивном телеграм-канале на колонку Хорхе Вальдано, в которой, помимо всего, сообщалось о смерти Хавьера Мариаса. Еще 11 сентября. Я не мог поверить. Один из моих любимых писателей. Я забыл про сон и стал гуглить. Много некрологов. А в России почти ни слова. Я вспоминал его романы, эссе, интервью. Я подумал, что надо предложить кому-нибудь статью о нем. Так прошли ночные часы, а затем уже было три часа, и мне пора было вставать. Я ночевал в гостях у сестры и зятя. Я поднялся, заварил кофе, съел персик, ягоды и клубнику. Все остальные тоже проснулись, оделись и сонно перемещались по квартире. Затем разбудили годовалого племянника. Он почти не плакал, даже когда вышли на улицу. В подъезде увидел знакомого таксиста, мужчину моих лет; несколько дней назад он подвозил меня с отцом из ОВИРа, и отец поинтересовался его знакомым акцентом, и выяснилось, что он из нашего района, Тавуша, даже из соседней деревни. Мы снова поздоровались с ним, погрузили вещи в багажник, сели по местам, родители попрощались с сестрой, зятем и малышом (мать провела ладонью по его лицу), и автомобиль тронулся. В аэропорту было людно, мы встали в очередь на регистрацию. Рейс Ереван-Париж. За нами пристроилась компания сильно пьяных мужчин в брендированных спортивных костюмах. Они вызывали отвращение. Один из них говорил с каким-то другом или знакомым, ставя ему в вину, что он так долго выбирался из России, а затем, нахмурившись, заявил, чтобы тот не повышал голоса. У стойки выяснилось, что малыша нет в базе данных «Эйр Франс», и нам пришлось прождать минут пятнадцать, прежде чем они заново зарегистрировали его. Я взял его на руки, мы погуляли. Я наблюдал, как он играет с оградительной лентой, болтает с другими детьми. Я прошептал ему на ухо, что люблю его. Он замолчал, сосредоточился. Он прислушивался, когда я говорил с ним шепотом. Я крепко обнял его и повторил, что люблю, что буду оберегать его, что буду рядом с ним. Сестра с зятем прошли регистрацию, сдали багаж и подошли к гейту. Мы обнялись, поцеловались и попрощались. Они ушли. Я остался один и купил холодной воды, поискал туалет. Он был закрыт. Я спустился вниз и заказал такси. В машине я ни о чем не думал, не вспоминал. Смотрел на проносящиеся улицы за окном. Иногда пил воду. Мы чуть не столкнулись с другой машиной, когда подъезжали к дому. Мой водитель выругался. Я попросил его остановиться раньше, чем следовало. Я прошелся до дома. Я взглянул на сирийскую забегаловку, вспоминая, какую вкусную там готовят шаурму. Родители не спали: мать собирала вещи, отец смотрел телевизор. Я шатался из комнаты в комнату, надеясь одолеть сон. В конце концов уснул на полчаса. В половину восьмого утра снова проснулся и проводил родителей в аэропорт. Затем вызвал себе такси. Дома разбирал вещи. В половину девятого наконец лег спать. Приснилось, что рассказываю компании неизвестных французов нелепые бытовые истории. Проснулся в два часа. Остаток дня буквально ничем не занимался, кроме лежания на кровати. Вечером заказал пиццы, выпили с М. пива, посмотрели сначала документалку нетфликса о домашних секс-комнатах (впечатление: у меня под носом война и беженцы, а у них — сытые и рафинированные люди выбирают анальную пробку; чистейшая пропаганда умерщвления души с помощью наслаждения и комфорта; документалки нетфликса — это интеллектуальный фентанил), затем я долго смотрел выступления Ареты Франклин и Чарльза Брэдли, а затем — «Афоню» (М. не смотрела полностью). Посмеялись над тупостью социальной жизни в брежневском СССР. Хороший фильм.

22/09/2022

Для большинства россиян 24 февраля наступило вчера.

19/09/2022

Несколько дней назад были в музее Геноцида. Сам музей, работа сотрудников, экспозиция — все очень плохо. Туполобый нарратив, тоскливый гид. Очень много текста и ни одной современной инсталляции. У всех — у меня, М., сестры, родственников — сложилось впечатление, что это была скучнейшая экскурсия. Основная проблема музея — что он целиком и полностью про армянские страдания; гостю не захочется там задержаться. Понятно, что геноцид — это не про радость; но ведь Армения жива, она не исчезла после геноцида, она продолжает борьбу, — и вот этим должен увенчаться нарратив. А у них что? Резня в Смирне, цитата Гитлера. Интеллектуальный провинциализм. Очень жаль. Но я чаще всего думаю не об этом. Я всегда знал, что Германия так или иначе поспособствовала тому, чтобы Турция, ее союзник в Первой мировой, не понесла наказания за геноцид. И в то же время был Иоганнес Лепсиус, немецкий богослов и миссионер, спасавший армян от смерти и обративший внимание Рейхстага на геноцид, организованный младотурками.

Вчера ходили на джаз в «Малхаз». Не понравилось из–за пафосности и обилия фотографий владельца со знаменитостями. В «Улиханяне» куда приятнее и неформальнее. После джаза сидели в баре посреди сквера, разбитого в центре города, и смотрели мадридское дерби. Родриго и Вальверде становятся настоящими топами. Правда, к концу матча я был слегка пьян — выпил пива после коньяка. Обратную дорогу до дома чувствовал себя немного счастливым — просто от того, как хорошо и тепло ночью. Я правда полюбил ночной Ереван. Здесь очень спокойно и безопасно.

Утром проводил американского родственника в Тбилиси. По пути увидел кортеж, направлявшийся из центра в сторону аэропорта, — по всей видимости, Нэнси Пелоси. Остаток дня провел с родными и особенно с годовалым племянником, у которого со вчерашнего дня поднялась температура. Невыносимо смотреть, как ребенок плачет от бессилия или боли. На обед мать потушила баранину в пиве. Выпили бутылку белого вина, привезенную из Парижа. М. читает книгу о писательском «таланте» Сталина. Ереван увешан американскими флагами.

18/09/2022

Эмоционально сложная неделя. В ночь с понедельника на вторник встретил сестру и родственников из США. В те же ночные часы узнал о вторжении Азербайджана на территорию Армении. Следующие 2-3 дня как в бреду. Слишком часто читал новости, даже думал об эвакуации родственников. Кажется, что обошлось. Но в городе нет никакой музыки — впервые на моей памяти. И как никогда укрепились антироссийские настроения — тоже впервые на моей памяти. К чему все это приведет, не знаю. 99% армянского зерна привозится из России. Но как же тошно от их лицемерия и трусости, не только Кремля, но и российский т.н. оппозиционных медиа; какие же они провинциалы. Только Франция и США повели себя достойно. И вот что еще обнадеживает — армянское общество самоорганизовалось. Здесь люди не нуждаются в приказах сверху. Все понимают, что их ждет. Реваншизм не за горами. Слишком много убитых, беженцев.

Никак не выкину из памяти женщину, армянскую военнослужащую: азербайджанцы взяли ее в плен, изнасиловали и затем расчленили, сняв все это на видео и распространив в социальных сетях. Что я могу сделать? Молиться о возмездии.

Вчера приступил к чтению послания Павла к Коринфянам. Как и всегда, с первых слов мощнейший интеллектуальный напор на читателя, слушателя. Забудь все, что было прежде, и живи в согласии со Словом. Павел — самый талантливый апостол. Он возвращает веру во спасение.

Сестра привезла мне «Эмигрантов» Зебальда на английском. Захотелось прочитать после статьи Асимана. Уже предвкушаю. Открыл на случайно странице — и сразу вспомнил, почему так люблю литературу. Это знание имеет платонический характер: я все время забываю и заново вспоминаю. А люблю литературу я за волшебство.

М. записалась на курсы немецкого.

9.09.2022

Мельвиль про фильм «Красный круг»: «Обратите внимание на то, что отсутствие женских ролей позволило мне наделить героев только фамилиями. Мне кажется, что в мужском фильме мужчины должны называть друг друга по фамилиям, а не по именам. По именам мужчин зовут женщины».

8.09.2022

Петер Надаш: «Тот, кто с покорностью подчиняется судьбе, скатывается к трагедии».

31/08/2022

Ходили сегодня в посольство России. В октябре наконец зарегистрируем брак. Но почему-то очень много китайцев. Некоторые сидели на улице на бордюре, сняв носки и обувь; это так чуждо мне. Само посольство очень тесное и очень старое, явно не обновлялось с 90-х; даже фотографии Москвы, висевшие на стене, были сделаны по меньшей мере 20 лет назад. Как будто время застыло. Или исчезло. Вообще посольства — это всегда интересное место для наблюдения. Словно видишь государство в миниатюре. Так, наблюдали с М. за дипломатами, которые выглядели на 30 лет, но сидели за окошком, выполняя очень скучную работу; у мужчины, нас обслуживавшего, вообще не было признаков интереса к своему занятию; он лысел, кольца на безымянном пальце не было, отрешенный взгляд сканировал заполненные от руки справки посетителей. И так изо дня в день. На ум полезли образы гоголевских чиновников. Особенно когда к одному из них подошел кругленький дядька низенького роста, в клетчатой рубашке, заправленной в брюки, и стал что-то робко уточнять. На что надеются эти молодые люди? Светит ли им достойное повышение? К чему было учиться в МГИМО? Еще я представил, как обидно этим дипломатам, когда какая-нибудь Поклонская занимает их пост.

Умер Горбачев. Еще пять или шесть лет назад я впервые заметил, что интеллигенты с Бульварного кольца относятся к нему слишком сентиментально; они видели в нем того, кем он не являлся; мифологизация при жизни. И сейчас, когда он умер, написали слишком много пошлых постов-некрологов. Все это отдает настроением Степана Верховенского и не может не отторгать. Хотя единственная большая заслуга Горбачева — это добровольный отход от власти и спокойная старость (в России спокойная старость — это подвиг). Консерваторы тоже не отличились умом; наговорили невнятную чепуху, особенно депутаты. Удивительно, как дискурс власти вбирает в себя все большую непристойность при понижении ранга. Читая какого-нибудь Слуцкого, мне кажется, что со мной разговаривают из сортирной ямы.

Фраза, которой можно резюмировать русскую историю последних ста лет: «Это прекрасный сон — бойтесь пробуждения!»

М. привезла из Москвы «Исповедь» Августина и «Оды» Горация. Дочитываю Ксенофонта и нового Тойбина. Получил от «Индивидуума» партию книг, но больше всего хочется прочитать «Двух паломников» Саака Машаляна. Тем более, что очень хороший перевод. А еще при чтении первых страниц почувствовал тоску по Библии. Давно ее не открывал. Сейчас, ощущая в себе большой внутренний вызов, долгожданный призыв к перемене, самое время вернуться к ней.

27/08/2022

Все–таки съездили с братом на рыбалку. Поклевка была, но крупная рыба не ловилась. Зато поболтали о всяком. Он рассказывал о торговле на московском рынке, я — о ереванском быте. Вечером пили деревенское вино под сенью тутового дерева. Родственники пустились в воспоминания о первой карабахской войне: как стояли на постах, как бомбили Гадрут. Дедовщина, коррупция. Перестрелки в нашей деревне. После полуночи рассказывал сестрам о ереванских рейвах. Спал крепко. Сейчас лежу на скамье под деревом и собираюсь вздремнуть.

У Томаса Манна были дневники, в которых он описывал свои эротические фантазия с мужчинами, юношами. Скандальные по сей день дневники. Но значат ли они что-то для меня? В моем восприятии книг Манна? Нет. Почему? Потому что у каждого из нас есть тайны, которые бросают на нас тень. Человек всегда виновен. Человек ужасно греховен. Но без этой греховности невозможна нравственность. А точнее, стремление к ней.

26/08/2022

Вчера вечером пришли соседи, и мы устроили легкое застолье, заодно отпраздновав день рождения отца. Перед сном посмотрел игру «Пьюника» и «Шерифа», очень унылый и глупый матч. Ночью не мог уснуть из–за воя шакалов. Никогда их прежде не слышал. Тетя сказала, что они порой собираются прямо у ворот дома. Утром проснулся только к девяти часам, выпил кофе и пошел в бахчу. Собирал инжир. Слегка обжег руки из–за его сока, хотя надел перчатки. Рядом гуляла мать, включив на телефоне армянские песни. Спустя час я был весь мокрый, солнце обжигало, а мой ящик был наполнен только на ⅔. Брат рассказал, что инжир в нашу деревню завез дедушка. И собирают его только последние 20-30 лет. Прежде, еще во времена советской коллективизации в основном выращивали и собирали табак. Бабушка по отцовской линии посвятила его сбору всю жизнь. Мать вспомнила, как в пять утра бабушка сидела в тени, держа в руках нитку, на которую были насажены листья табака. Уже потом, с концом Советского Союза деревенские посвятили себя фруктам, в том числе винограду. Но больше всего меня впечатлило одинокое грушевое дерево. Брат рассказал, что его семена привез из Тбилиси наш прадед (он погиб в Керчи во время ВОВ), он же первым посадил эти семена на нашей земле, и по сей день в Чинари эти желтые груши называют по нашей фамилии, буквально «Ванянские груши» (звучит, конечно, нелепо).

Не уважаю людей, которые работают за идею.

Нравственность может проистекать от избытка сексуальной энергии. Раздражающего избытка.

25/08/2022

Приехали вчера в деревню на годовщину дедушкиной смерти. Всю дорогу читал «Волшебника» Колма Тойбина. Эротическая биография Томаса Манна. Вроде такая же беллетристика, как Франзен, но куда интереснее. Сейчас кажется, что дело в настроении: Тойбин никуда не спешит. «Спокойное размышление» (Иоанн Зизиулас). Или — спокойное созерцание. Думаю, скоро дочитаю. В деревне, как и всегда, жизнь протекает иначе. Мимо проехал старый пикак, в багажнике которого стояли три молодых сельских девушки. На пыльных дорогах и на крышах домов лежат спелые сливы, опавшие из–за ночного ветра. Повсюду припаркованы машины, заполненными ведрами с инжиром. У нас дома воцарилась суета. Не успел я толком поесть и выпить, как меня посадили в машину. Брат повез меня к мяснику, который разделывал коровью тушу. Она висела на тяжелой цепи со вспоротым животом. На земле лежали, образовав горку, ее кишки. Вьетнамская свинка поедала их, несмотря на ругань мужиков. Каждый раз, когда ее прогоняли, она возвращалась и заново присасывалась к потрохам. Мясник тем временем разделывал тушу топором и ножом; когда остался последний хрящ, никак не трескавшийся после смачных ударов топором, мясник прокричал во весь голос: «Да твою же мать!», и наконец разрубил хрящ. Затем мы с братом понесли разрезанные коровьи части в багажник дедушкиного «Москвича». Но и это еще не все. Вскоре мы перевезли в местный ДК провизию перед завтрашним торжеством, или поминанием дедушки: коробки с лимонадом и минералкой, арбузы и зелень, сыры и колбасы — и все в ненормальных объемах; завтра, как сказала тетя, соберется больше ста человек. Но, как и всегда, большая часть припрется, чтобы вкусно поесть. Мне рассказали об одном местном мужике, который пришел к нам домой на третий день по смерти деда и спросил, может ли он взять его телефон; дядя, недоумевая, спросил, с какой целью; мужик ответил, что хочет пользоваться им; его вежливо прогнали. Ночью, уже когда закончили с перевозкой провизии в ДК, я расслабился. Сидел на уличной лестнице нашего двухэтажного дома, смотрел на звезды — они как на ладони, — вспоминал Чезаре Павезе и тянул «Киликию». Рядом стояли отец, дядя и наши соседи, окружив деревенского повара по имени Петрос; тот рубил мясо перед готовкой на следующий день. Они уже были слегка подвыпившие, и я тоже успел выпить с ними пару рюмок деревенского самогона. Петрос, повар с тонкими усиками и улыбчивыми глазами, рассказал, что принял участие в сельском конкурсе, кто быстрее разделает коровью тушу, но занял последнее место; мужики залили окрестность смехом. Остаток вечера я болтал с двоюродными сестрами: о Ереване, Тбилиси. Ночью отправился спать одним из последних. Немного обсудил в телеге рабочие вопросы и почитал спортивные новости. Затем крепко уснул. Приснился дурной сон с одной из сестер и братом. Посреди ночи прибило в туалет из–за выпитого пива. В семь утра разбудили, чтобы я помог с перевозкой оставшихся вещей. Даже кофе выпить не успел. Бочка самогона, десятки бутылок домашнего вина. Петрос, готовящий на костре хашламу. Поездка к кладбищу. За ближайшей цепочкой гор — граница. Год назад я слышал выстрелы по ночам. Мать сразу вспомнила, как в начале девяностых они прибегали на кладбище на пять минут, не дольше, боясь попасть под пули. После кладбища поехали в ДК. Накрытые столы, деревенская толпа, шум и духота. Тосты поднимал мужик с культей. Он говорил громко и четко, словно декларировал речь; позже выяснилось, что он из бывших мэров. Но другие мужики постоянно галдели во время тостов. Меня что-то загрузило. Еще на кладбище, глядя как сестра дедушки прильнула к надгробию и заговорила с ним, проливая слезы, на ум полезли мысли о смерти — моей или самых близких. Я увидел свою и их старость. Я потерял дар речи. Тосты, глупые мужики, водка — все стало лишним, раздражающим. После кладбища люди сбегаются к столу, чтобы поскорее забыться. Еда притупляет память. Тем более о смерти. Обыкновенная трусость. Затем все кончилось. Мы загрузили остатки еды и напитков обратно в «Москвич», а затем — домой. Я устал от всего и всех и ушел на второй этаж, уснул в дедушкиной комнате. Спал где-то час. Разбудили детские голоса с улицы. Поговорил по видео с сестрой и племянником. Вечером пойдем с братом собирать инжир в бахче. А утром, возможно, поедем с братом на рыбалку. Хочу до конца недели вернуться в Ереван.

22/08/2022

В итоге вчера вечером встретился с В., поиграли в компах, затем он ушел на концерт СБПЧ в «Туфе», а я пешком добрел до дома, долго готовил (рис под соевым соусом с жареной свининой), быстро поел и затем долго мыл посуду. Готовить самому себе скучно. И тем более мыть посуду после готовки. Хотел побриться, но стало лень. Перед сном посмотрел обзоры субботних матчей, немного почитал Ксенофонта и рано уснул. Спал хорошо, особенно из–за прохладного ночного ветра. Его не хватало все лето. Утром получил на почту очередной отказ от одного из журналов. Можно сказать, что не расстроился.

21/08/2022

Последние дни живу очень тихо. В четверг переехали с М. на новую квартиру. Мне так не хотелось таскать коробки и чемоданы, что я заказал двух грузчиков. В итоге приехали отец и сын; ребенку было лет 14, не больше. Я наблюдал, как он таскает вместо меня коробки, и время от времени предлагал ему воды со льдом; он отказывался от стеснения. В машине я и его отец обсуждали футбол: в тот день играл «Пьюник» с «Шерифом», и отец с сыном должны были пойти на матч, но не успели из–за работы (то есть из–за меня). Приехав к дому, они выгрузили коробки и чемоданы около лифта, но он не заработал. Пришлось ждать лифтера. Им оказался кругленький мужик с ленивой походкой. Я обещал отцу и сыну, что оставлю им чаевые. Они согласились подождать. Вскоре лифт заработал, и они помогли мне перетащить чемоданы с коробками на седьмой этаж. Там я с ними распрощался, оставив хорошие чаевые. Они были благодарны мне, а я — им. В новой квартире меня ждали М. и наша хозяйка, журналистка из армянской «Радио Свободы». Квартира очень уютная; прошло три дня, а мне не хочется ее покидать. Как пошутил зять, «ты попал из двадцатого века в двадцать первый». В пятницу я проводил М. в Москву на десять дней, а сам пошел в компы с В.; после компов мы сходили в бар «Симона», но там было шумно и людно, и мы ушли в супермаркет, взяли пива и выпили его в сквере в центре Еревана; попутно обсуждали наследие Советского Союза и сошлись во мнении, что никто не смог что-либо сделать с этим наследием, — ни враги советской власти, ни ее блюстители. Не было качественного демонтажа советского проекта, как и его реставрации. Лишь слепая история. После этого мы еще немного побродили по ночному Еревану, затронув экзистенциальные вопросы — как трактовать счастье, зачем сохранять верность искусству, и так далее; во втором или третьем часу ночи мы распрощались, разъехавшись на такси по домам. Утром я почему-то проснулся с похмельной головой, хотя выпил мало и не смешивал. В постели прочитал рассказ Боланьо The room next door. В полдень съездил в старую квартиру и продал матрас, а также немного бытового барахла. Покупатели были совсем молодой русской парой, миловидные хипстеры, парень и вовсе оказался наполовину армянином, но говорил только на русском; я заметил, что он красиво горбился, когда тащил матрас вместе с грузчиком, и напомнил мне диснеевского Квазимодо. После продажи матраса я зашел в компы неподалеку, протупил немного времени, понял, что одному скучно играть, и поехал на метро обратно домой. Выйдя из метро, я дошел до кафе хозяина старой квартиры, застал его в машине и вернул последний ключ; мне впервые показалось, что он может быть геем; в его поведении прорезаются черты Вито из «Клана Сопрано». Затем я съел кебаб в закусочной, переполненной болтливыми мужиками, сходил в магазин за продуктами и овощами и вернулся наконец домой. Дома я около двух часов лежал на кровати. Отдыхал, говорил по телефону, залипал в интернете. Вечером посмотрел «Красный круг» Мельвиля. Фильм понравился, я даже посмеялся несколько раз в голос. «Все всегда виноваты». Впечатлила цветовая стилистика Мельвиля — серая, туманная. Это уже третий его фильм, который я посмотрел. Наверное, один из любимых режиссеров на сегодняшний день. После фильма я поужинал вчерашней томатной пастой, заварил чай с мятой и чабрецом, съел пирог с вишневым джемом и послушал ранний альбом Ива Монтана. Мне хотелось спать, но я решил посмотреть игру «Реала» с «Сельтой», долго искал трансляцию, пока не осознал, что перепутал время начала матча. Я не расстроился, сходил в туалет, умылся, почистил зубы и лег в кровать. Перед сном я дочитал очередную главу из «Анабасиса» Ксенофонта и рано уснул. Ночью увидел неприятный порнографический сон. Хотя сейчас он кажется мне смешным. Главное, однако, что я выспался, сделал себе вкусный омлет с сыром и зеленью, съел персиков и выпил кофе, поговорил с родителями и сел работать. Хочу дописать на этой неделе новую статью для «Ножа». Может, посмотрю еще какой-нибудь фильм (думаю о «Признании» Коста-Гавраса) или почитаю Ксенофонта. Настроение хорошее.

17/08/2022

Дочитал вчера Нуньес. Очень понравился роман. На одном дыхании. Он про сегодняшнее — и вечное, как ни странно. Про сопли — и про мужество. Автор сам не знает, где она, слово раскачивается между двумя настроениями. Но в конце концов выходит за пределы психологического и заглядывает в метафизическое. А там — смысл жизни. Который, по словам Кафки, в отсутствии жизни. Или — в паузе. Когда мы останавливаемся, то есть лишаемся психологического — эмоций, хаотичных повседневных мыслей, тогда мы подлинно мыслим, тогда мир прозрачен, тогда падает свет на смысл нашего существования. По определению, печального. The saddest story ever told. Или Монтень: «Философствовать — это значит учиться умирать». Думаю прочитать предыдущий роман Нуньес — the Friend. Но, наверное, уже в следующем году.

После хороших книг я становлюсь добрее. Хотя бы на день. Или на полдня.

На слабых людей злиться проще.

Нобелевская речь Фолкнера — лучшая из всех прочитанных.

Получил в пдф «Волшебника» Колма Тойнби — беллетристическую биографию Томаса Манна. Возможно, будет интересно.

Передумал читать новый роман Стесина. Но приступил к «Чернилам меланхолии» Жана Старобинского. Европейцы Возрождения считали, что меланхолия не только мучительна, но и благородна.

На русском выходит «История французской революции» Жюля Мишле. Я люблю эту эпоху. Как раз читал накануне памфлеты Марата, статьи о сентябрьских расправах, казни Людовика XVI, Терроре.

16/08/2022

Святых людей не бывает. Есть лишь те, кто лучше других скрывают свои пороки. Я думал об этом ночью. И еще думал о переезде в новую квартиру в четверг. Третий переезд за год. Это очень утомляет, конечно. Особенно, когда твой арендодатель — неприятный человек. Я так и не смог найти с ним общий язык. И все время, наблюдая за его поведением, я замечаю про себя, что он живет неправильно. Слишком много суеты, нервозности, недальновидных решений. Это вообще характерно для армян. Особенно для мужчин. Они плохо справляются с ответственностью. Словно застыли в возрасте, когда ты еще ребенок, но в то же время учишься повадкам взрослых: жестикулируешь, куришь, носишь черную барсетку. Армянские женщины взрослее армянских мужчин. Они серьезнее, что ли. И с ними легче вести дела. А еще я и М. осознали накануне, что мы оба устали от местного вождения: каждый день слышим с улицы, как очередной автомобиль тормозит в последний момент, чтобы не врезаться в другой автомобиль. Или аварии. Стабильно раз в неделю. Почему так сложно водить по правилам? И жить по правилам? Почему общество сопротивляется формальности? А вдруг это связано с поведением армян в детстве — ведь они растут безнаказанно, все им позволяется. Может, в середине ХХ века, когда память о Геноциде была свежа, такая педагогика имела смысл; но сейчас? Затем я устал думать об этом и вспомнил Бруклин, сестру, их район, их соседей. Каково жить там каждый день. Какие у них там проблемы. Затем уснул и увидел сон, будто я нахожусь в книжном магазине в Нью-Йорке (не Strand, а какой-то маленький, районный), держу в руках русское издание «2666» Боланьо и сверяю его перевод с английским, попутно размышляя, стоит ли читать на русском или лучше на английском. Теперь, сидя за рабочим столом, думаю прочитать в ближайшее время The Savage Detectives. А потом, может быть, и «2666».

14/08/2022

Читаю What are you going through Сигрид Нуньес, роман 2020 года об утрате лучшего друга. Мыслей много, тк книга полностью соответствует признакам современного романа. Два впечатления точно зафиксирую. Современные интеллектуальные писатели часто ленятся прописывать сюжет и предпочитают эссеистические заметки, хотя, кмк, первое смотрелось бы выгоднее. А кроме того, голос современного писателя — это голос самосожаления. Это самосожаление подчинено идентичности: у Нуньес — самосожаление женщины (women’s stories are often sad stories), у Уэльбека или Эдуара Леве — самосожаление белого мужчины, у Боланьо — чилийское (латиноамериканское), у Тони Моррисон — из–за цвета кожи, и т.д. В плохих романах идентичность возводится в идеал, из–за которого надо страдать, бороться, плакаться и т.д. (социальное затмевает индивидуальное), в хороших — напротив, индивидуальное, или исключительное, ставится выше социального, а в самых выдающихся романах поиск продолжается и открывается метафизическое. Нуньес, кажется, относится ко второй категории. Но повторюсь, что современный писательский голос — это самосожаление, отталкивающее внимание к самому себе, непреодолимая депрессия. Барнс выступил как раз против этого в последнем романе. Мне тоже ближе стоицизм.

Смотрели с М. первую часть «Даров смерти» (я — в первый раз, М. — в тысячный). Попутно пил «Жигули» — впервые за полгода (устал от «Киликии»). В Москве я предпочитал «Хамовники», особенно баварское. Кроме того, весь день следил за результатами матчей, особенно в испанском чемпионате: хороший старт «Вильярреала», интересная «Осасуна», непонятная «Барселона» (Хави может повторить ошибки Лэмпарда во втором сезоне в «Челси»); сегодня «Реал» играет с «Альмерией», но матч начинается слишком поздно, не хочу сбивать режим. Сложная и важная неделя впереди.

В «Анабасисе» Ксенофонт наконец добрался до Армении. Но что меня поразило: греки бегут от варваров, сбрасывают по пути всевозможные лишние вещи, от повозок до палаток, чтобы не обременять себя, но только на середине книги Ксенофонт признается, что все это время в пути с ними находились гетеры. Комфортом эллины могли пожертвовать, сексуальным наслаждением — нет.

12/08/2022

Меня раздражают бесхребетные люди. Хотя нет, они меня бесят.

Переслушал «Rust in peace» Megadeath. По-прежнему отлично.

В Ереване жара 40+, но мы с М. более-менее привыкли к ней.

11/08/2022

Впервые в жизни прочитал на армянском стихотворение и, не удержавшись, перевел его, правда, подстрочником. Это «Улыбчивые глаза» Ованеса Туманяна, классика армянской литературы рубежа 19-20 веков. Ниже — армянский текст, а следом — мой подстрочник:

Դու մի՛ հավատա ժըպտուն աչքերին,
Շատ անգամ նըրանք ծաղիկներ են վառ՝
Բուսած կորըստյան անդունդի ծերին,
Միամիտ մարդկանց քաշելու համար։

Ահա պոետն էլ, պատրանքով հարբած,
Գերվեց մի անգամ ժըպտուն աչքերի,
Ու որքան տանջվեց, տառապեց խաբված,
Ու որքան սըրտում գանգատներ ունի…

Դու շատ մի՛ խաբվի ժըպտուն աչքերից,
Շատ անգամ նըրանք ծաղիկներ են վառ,
Ծըլում են սըրտի ավերակներից
Տըխուր հատակը ծածկելու համար։

Ահա պոետն էլ՝ տառապած մի մարդ,
Որ սըրտում էնքան գանգատներ ունի,
Բայց հաճախ էնպես ժըպտում է զըվարթ,
Ասես թե քեզնից բախտավոր լինի։

Ты не верь улыбчивым глазам,
Чаще всего они — красочные цветы,
Посаженные рядом с бездной,
Притягивающие внимание наивных людей.

Вот и поэт, опьянившись иллюзией,
Оказался в плену улыбчивых глаз,
И сколько мучился, страдал обманутым,
И сколько жалоб в сердце накопил…

Ты не обманывайся улыбчивыми глазами,
Чаще всего они — красочные цветы,
Прорастающие рядом с руинами сердца,
Чтоб прикрыть печальное дно.

Вот и поэт — измученный человек,
Накопивший в сердце столько жалоб,
Все равно улыбается столь ярко,
Словно он счастливее тебя.

Сложное и печальное по смыслу стихотворение, при чтении которого я часто заставлял себя быть внимательнее. Оно посвящено внутренней бездне каждого человека, тому, как эта бездна отпечатывается на нашем лице. Улыбчивые глаза, говорит Туманян, есть печать бездны; они скрывают нашу личную историю любви, окончившуюся страданиями (а всякая любовь может окончиться лишь страданиями; сразу вспомнил «Любовь» Ханеке). Сравнить эти улыбчивые глаза можно с полевыми цветами, прорастающими рядом с бездной. Влюбляясь, мы срываем красочные цветы, но проваливаемся в бездну (как тут не вспомнить Шарля Свана?). А самое важное, каждый, кто хоть раз срывал цветы, то есть был опленен улыбчивыми глазами, или поддавался иллюзии любви (самообман и любовь идут рука об руку), тот сам впоследствии, уже накопив жалобы в сердце и пережив личные страдания, превращался в человека с улыбчивыми глазами — и притягивал уже других людей, новых жертв.

10/08/2022

Вчера сходили на матч «Пьюника» против «Црвены Звезды». Продули 0:2, при этом арбитр поставил липовый пенальти. Армянские болельщики, как и всегда, нарушали все правила, садясь где попало, разбрасывая повсюду шелуху от семечек и кидая на поле петарды. Вообще атмосфера на ереванском стадионе — словно фильм Витторио де Сики. Дети на трибуне кидались попкорном. Их матери болтали по телефону с подругами. Подростки в спешке курили под трибунами. Растерянные иностранцы не понимали, почему их места кем-то заняты. На поле выбегали политические активисты с плакатами. А полуголые сербы распевали на своем секторе «Оле-Ола, вперед Спартак Москва». Но больше всего мне заполнился полный мужчина, сидевший перед нами: держа в одной руке тонкую сигарету, а в другой — телефон с открытым приложением для ставок, он весело комментировал всю игру: когда арбитр во второй раз назначил пенальти после VAR, он сказал: «Нашли себе новую игрушку», а затем, когда сербы валились на газон при малейшем касании, предлагал судье «посмотреть свою игрушку». Но продули по делу. Теперь придется играть в квалификации Лиги Европы с молдавским «Шерифом» (в прошлом году они обыграли «Реал» в группе ЛЧ). Жаль, Д. не успел сходить с нами, ему бы понравилась атмосфера на стадионе. На выходных я проводил его обратно в Москву. Мы хорошо провели время: ездили на автомобиле по стране, ели и пили в разных ресторанах, сходили на мощнейший рейв, искупались в Севане, играли в плейстейшн, коротали ночи за пивом на балконе или в скверах Еревана и как никогда часто вспоминали наши первые совместные путешествия в Болгарию или Питер, когда мы только окончили школу или учились на первых курсах университетов. Особенно мне запомнилась поездка в Питер на втором или третьем курсе. В первую ночь мы пошли в какой-то шумный клуб типа «Гадкого кайота», рано накидались егермейстером и потеряли друг друга. Тогда я списался со старой подругой-художницей, которая тоже была в Питере, и мы встретились с ней в полуподвальном баре. Я в очередной раз понадеялся, что между нами что-то произойдет, но вместо этого она почти сразу начала жаловаться на мужика из мастерской, который не отвечал ей взаимностью, и мне пришлось довольствоваться ролью Теда Мосби. Затем, когда она выговорилась, мы пошли гулять вдоль питерских набережных и что-то энергично обсуждали, но начался дождь. Я решил проводить ее до общежития, и так мы оказались посреди Дворцовой площади. Кроме нас там был еще одинокий музыкант, игравший, несмотря на дождь, на саксофоне. Ночь, дворцовая и дождь; я, она и саксофонист. Но ничего не случилось. По моей вине или нет, не знаю; теперь уже без разницы. Мы дошли до ее общежития, и она попрощалась со мной, развернулась и поднялась по лестнице в свой номер, а я закрыл за ней подъездную дверь. Затем я вернулся в наш хостел рядом с «Адмиралтейской», застал в слезах подругу из нашей компании и выпил с ней красного вина, поговорив по душам. А с той подругой-художницей мы снова встретились спустя несколько месяцев в Москве, и она подарила мне две картины, на одной был изображен сельский русский пейзаж, а на второй — закат над Невой. Обе картины лежат сейчас в московской квартире. На следующее утро мы с друзьями отправились с похмелья в Эрмитаж, и я запомнил египетские статуэтки, «Танец» Матисса и «Портрет ученого» Рембрандта. Затем наступила вторая ночь и она была очень нелепой. Я помню лишь, что познакомился с незнакомым парнем, одетым в черный костюм; он работал в кинобизнесе, мы разговорились на этой почве (я пробовал тогда писать киносценарии) и заплутали в питерских дворах; вскоре он познакомил меня со своими друзьями, один из которых перепил и словил белку (он дрожал, схватившись за локти, и бормотал что-то под нос), и тогда я осознал, что эти люди мне неинтересны, они меня вообще не касаются и лучше мне уйти. Я сбежал от них, оставив незнакомца в черном посреди широкого и пустынного питерского проспекта: он долго смотрел мне вслед, и мне сделалось его жалко; нечто схожее испытывал, наверное, Сал Парадайз, глядя на одинокого Дина Мориарти в конце романа. На следующий день Д. ушел на свидание с девушкой, с которой познакомился в Болгарии, а я зашел в книжный магазин, купил сборник стихов Гумилева и «Процесс» Кафки. Затем наступила третья ночь, и я встретил ее в дешевом баре на Думской улице, пил сидр за стойкой, пока не познакомился с незнакомой девушкой, которая почему-то решила изменить своему парню и встретила меня; это была веселая ночь. А утром мы с Д. вернулись на поезде в Москву.

2/08/2022

Ночью опять приснились аэропорты и вокзалы, а еще немецкие города, продавец-араб, человек с лошадью и множество других деталей, наводивших зудящую тоску по прошлому. На одном из вокзалом я увидел книжный развал, оказавшийся моей домашней библиотекой. Рядом стоял коллега из «Мемориала» и рылся в соседнем развале, а точнее, перебирал книги какого-то немецкого музея, в котором уже работал. Он иногда посматривал на меня, оставляя заигрывающие комментарии. Но я был слишком погружен в свою библиотеку. И почему-то находил книги, которые казались мне моими, хотя в действительности у меня их никогда не было: двуязычное издание стихов Кафки, биография Модильяни в очень пошлом издании и еще один сборник стихов, который стерся из памяти. Я перебирал эти полузабытые книги со сладостным ощущением удовлетворения тоски по прошлому. Ностальгия материализовалась в вещах. Библиотека, оставшаяся в Москве. Собирал ее годами. Привязывался к вещам, чтобы затем тосковать по ним. Но дело не только в вещах. Надо углубиться в саму тоску по прошлому, в желание раствориться в личности, которой ты уже не являешься; душа — это в том числе хранилище старых «я». Сейчас я понимаю, что сон отчасти навеян чтением Ксенофонта. В «Анабасисе» эллины оказались вовлечены в стихию чужой земли; варвары предали и обманули их, взяли в плен или казнили лучших начальников; греки хотят вернуться домой, они устали от войны, они тоскуют по женам и детям; но, как подчеркивает Ксенофонт в третьей книге, вернется домой только тот, кто отбросит все ненужные вещи; потому эллины сожгли повозки и палатки, излишние вещи подарили нуждавшимся, а остальное бросили в огонь. Путем очищения можно вернуться домой. Или к самому себе. Надо расстаться с вещами, которые больше не несут смысла в настоящем. Снова Ксенофонт: «Те люди, которые всеми способами стремятся остаться в живых на войне, по большей части кончают свою жизнь плохо и постыдно, а те, которые полагают смерть общим и неизбежным уделом человека и добиваются славной смерти, эти люди, согласно моим наблюдениям, вернее почему-то достигают старости и при жизни пребывают в более счастливых обстоятельствах». А если привяжешься к вещам, или стремлению остаться в живых, то, подобно лотофагу, забудешь, где твой дом и кто ты есть. Как я во сне обращался к старому «я» и перебирал книги прошлых лет, которых, возможно, и не было; вещи создают мираж устойчивости; ведь я никогда не покупал и не читал стихов Кафки или биографии Модильяни. Но в двадцать лет последний воспринимался как идеальным художник. Ахматова, фильм с Энди Гарсией, букинистический магазин в Нью-Йорке, музей «Метрополитен», по которому я провел экскурсию матери, или «Лежащая обнаженная», о которой я разговорился с незнакомой женщиной. Мое восхищение Модильяни было подкреплено сыновьими чувствами; имя Модильяни стало папкой, хранившей данные о моем прошлом. Поразительно, как сквозь одну деталь сновидения (книгу, которую я никогда не держал в руках), ко мне обратился исчезнувший юноша и воскресил утраченное мироощущение (то есть чувства, которые волновали меня в двадцать лет). Возвращение этого юноши (старое «я», хранящееся в глубине моей души) стало лишь очередным сигналом сознания, или психики, что в настоящем я лишен постоянства, у меня есть лишь движение из одного помещения, именуемого домом, в другое. Невидимая непрерывность. То же происходит с душой, которая еще не окрепла из–за обстоятельств (смена места жительства, непонимание будущего); растерянная душа обращается в сновидениях к прошлому, надеясь зацепиться за старые миражи, утешиться ирреальным. Быть новым — это труд, куда проще оставаться старым: по-старому смотреть на мир, по-старому чувствовать, по-старому относиться к живописи или родным. Но душа нуждается в обновлении, должна бодрствовать, со временем окрепнуть, а иначе миражи прошлого отнимут подлинную жизнь. Время убивает лишь наше тело. Мы сами погребаем наш дух, мы сами забываем, мы сами не вспоминаем. Мы сами предаемся лени в конце концов. Но вспомнить можно только случайно, а не сознательным усилием. И это тоже поражает. Мир как бы помещается в ладони. Достаточно одной случайности. Моей случайностью было эссе Шамшада Абдуллаева «Атмосфера и стиль». Он цитирует Эудженио Монтале, что «стиль придет к нам от добрых нравов» (блестящее высказывание), и я, подстегнутый любопытством, стал искать информацию о Монтале, узнал, что он переводил стихи Джойса, а одним из стихотворений был «Цветок, подаренный моей дочери». Меня заинтриговало название, потому что я читал прежде о привязанности Джойса к дочери, и эта обыденная черта его личной жизни никак не вязалась с устрашающим мифом о Джойсе-художнике. Я нашел это стихотворение в переводе Григория Кружкова. Я почувствовал волнение. Я вспомнил свой сон: незнакомые аэропорты и вокзалы, улицы Дрездена, араб-продавец, человек с лошадью, книжный развал, коллега из «Мемориала», стихи Кафки, биография Модильяни и еще одна книга, но какая? Вот тогда, читая стихотворение Джойса, переведенное на итальянский Монтале, я вспомнил, что этой книгой в моем сновидении был поэтический сборник Джойса, состоявший всего из трех стихотворений. Еще одна книга, которую я никогда не держал в руках. Но теперь все сомкнулось. Возникла целостность. Или действительность откликнулась на зов сновидения.

А вот и само стихотворение, написанное Джойсом в Триесте в далеком 1913 году:

Цветок, подаренный моей дочери

Как роза белая, нежна
Дарящая рука
Той, чья душа, как боль, бледна
И, как любовь, хрупка.

Но безрассудней, чем цветы,
Нежней, чем забытьё,
Глаза, какими смотришь ты,
Дитя моё.

25/07/2022

Читал эссе Кормильцева о Габриеле Д’Аннунцио. Лимонов — его очень низкокачественный плагиат. Еще отложил эссе Кормильцева об Уэлше. Сегодня, конечно, многие молодые и модные литературные критики плагиатят стилистически уже самого Кормильцева — правда, выходит у них очень плохо. Еще прочитал впервые «Мост Мирабо» Аполлинера.

22/07/2022

Утром перечитал спустя десять лет «Мертвых» Джойса. Здесь уже прослеживается тяга Джойса к эротическому, к низвержению традиционных героев и привычного романного языка, но эта тяга все еще сдерживается литературной позой, писательской претензией. В «Улиссе» от этой позы и претензии не останется следа, Джойс устроит оргию литературных правил и традиций. Правда, в «Мертвых» он все же борется с этим, очень хочет двинуться дальше, хоть и трусовато — так, Габриел, главный герой, все–таки терпит неудачу, осознавая свою пошлость. А еще этот рассказ срифмовался в памяти с «Соловьем и розой» Уайльда.

21/07/2022

Что отличает выдающийся роман от посредственного или нормального? Гибкость текста. Чем вариативнее его истолкование, чем адаптивнее он к историческим переменам, тем он крепче, тем он живучее. Это касается жанровых романов, академических, их гибридов. Добиться живучести можно разными путями (размер романа, скандальность, нечитаемость), но самый утонченный или даже самый литературный путь, без сомнения, метафорический, или поэтический. Романы Жана Жене или Роберто Боланьо — лучшие, на мой вкус, примеры скрещивания поэтической метафоричности с повествовательной прозой. Или Зебальда и Хавьера Мариаса. Их тексты содержат в себе невидимый образ бесконечности, которую они обрели не с помощью лихо закрученного сюжета, скандала или монструозности, а самим словом. Слово — оно же лишь кажется носителем конечного значения; на самом деле в слово можно провалиться и не выбраться из него (как в слово Христа). Бесконечная проза, или свободная проза (Шамшад Абдуллаев), — это проза, в которую входишь, как в океан, потому что не видишь конца, потому что пространство этой прозы расстилается перед тобой, уводя тебя все дальше и дальше от берега, или привычного мира, привычной литературы. «Чилийский ноктюрн» Боланьо — именно такой текст; даже его форма — это длящаяся проза, написанное в форме одного абзаца (и Жене, и Зебальд, и Мариас — мастера подобной формы). Но какой же это был захватывающий роман. Я провел с «Чилийским ноктюрном» целый вечер, два часа дочитывал, затем четыре часа перечитывал, и только во втором часу ночи лег спать. Первое впечатление — что все это интеллектуально-занимательно, но не более того; как всегда, собственные мысли затмевали авторские. Но стоило приступить ко второму чтению, как метафоры, разбросанные Боланьо в скобках или отступлениях, стали рифмоваться друг с другом, создавая поэтические напряжение, а с ним — постепенное проявление подлинного смысла книги. Стало ясно, что его роман — не занимательное интеллектуальное чтиво, а, возможно, самая меланхоличная книга из всех прочитанных мной. Меланхоличная, да, и до такой степени, что эту меланхоличность не получается разгадать уже который день; текст не дает, слава богу, конечных ответов. Фабула романа очень простая: чилийский священник, переживший режим Пиночета, исповедуется на смертном одре. Правда, во время исповеди его преследует призрак поседевшего мальчика. Ближе к финалу исповеди выясняется, что за образом мальчика кроется вина священника: он сотрудничал с репрессивным правительством Пиночета. Но священник не спешит признать за собой эту вину, или преступление. Он описывает пройденный путь, надеясь найти себе оправдание. Так мы узнаем, что помимо христианской службы он был литературным критиком. Точнее, мечтал стать поэтом-классиком, героем вроде Эрнста Юнгера или Пабло Неруды, но добился всего лишь карьеры критика. И здесь тоже прослеживается вина — на этот раз по отношению к подлинному искусству, подлинной поэзии. Поэзию священник-критик тоже предал, предпочтя ей охоту на других поэтов, словно ястреб, убивающих других птиц. Но даже здесь вина не исчерпывается. Сам выбор в пользу искусства является предательством веры. Человек — производное грехопадения, а тот, кто посвящает себя искусству (то есть творению), совершает второе грехопадение, но уже на проклятой земле, а не в райском саду. Всякий художник когда-то предал Бога. Это очень хорошо уловлено в армянском языке: слово grogh (գրող) означает в армянском как писателя, так и дьявола. Даже если ты воспеваешь веру или создателя на иконах, в стихах, в кинематографе — это всего лишь искупление вины за свой выбор. Потому что посягнул на непознаваемое, бесконечное — на качества самого создателя. Кто первым искусил человека? Кто подтолкнул его на предательство Бога? Змей. Боланьо выразил это очень изящно: главный герой время от времени видит картину из прошлого — как перед ним ускользает тень его отца, сливающаяся с тенью хорька или угря. А угорь по форме напоминает змея. Здесь, мне кажется, еще более крутая мысль: грехопадение вбирает в себя архетипические конфликты души. Так мы спускаемся вместе с автором с метафизического на психологический уровень, чтобы затем снова подняться. Любой человек, вне зависимости от пола или гендера, так или иначе борется со своим родителем — отцом ли, матерью, без разницы. Эту борьбу подстегивает, конечно же, антихрист, или дьявол, или змей, или тень — та тень, которая имеется у каждого человека, причем у каждого она своя. Мандельштам: «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг, / С певучим именем вмешался, / Но все растаяло, и только слабый звук / В туманной памяти остался». Но тень невозможно познать, как бы мы не стремились к этому. И эта непознаваемость тени, как и вообще зла, — источник нашего самого тонкого страха, или меланхолии, или депрессии. Страх может разрастаться до бесконечности. Вот это самое опасное, вот это подталкивает к самоубийству. Эта мысль важна Боланьо — он страдал из–за нее всю жизнь, и любой его поздний текст кричит об этом. У страха нет конечной точки. Боланьо: «Бесконечный страх, или страх, отброшенный в бесконечность, которая, с другой стороны, и является сутью страха: расти, расти и не прекращаться никогда, откуда и наше уныние, и наше отчаяние, и наши перепевы поэмы Данте». И благодать, и страх — бесконечные вихреобразные формы, возвышающие человека ко свету или низвергающие его во тьму. В конце романа Боланьо слегка остывает, возвращая читателя к более насущным проблемам. Священник-критик, столь влиятельный в кругах чилийских и европейских интеллектуалов, является в действительности ничтожеством. Его предательство Бога в конце концов привело к самому трагическому поступку — сотрудничеству с режимом. В диктатурах — будь то Чили Пиночета или путинская Россия — наибольшей изменой родины является сотрудничество с властью. Но священник не хочет это признавать. Как он себя оправдывает? Как вообще подобные интеллектуалы оправдывают себя? Одним и тем же аргументом: я, мол, посвятил себя эстетике, а не этике. Я не знаю, откуда эти деньги, но без них я бы не снял свой фильм, не поставил спектакль, не закончил бы книгу. И так далее. Боланьо дает чудесный афоризм: «Проблемы с этикой — бывали. Проблемы с эстетикой — никогда». Когда Серебрянников говорит в интервью, что он не знал, откуда Абрамович давал ему деньги на проекты, то лукавит, хотя нет, это даже не лукавство, а ложь — причем непростительная. Или когда какой-нибудь анекдотичный тип вроде Солодникова списывает государственные проблемы на нехватку культуры, на незнание стихов Бродского — это же такое позорная трусливость, в первую очердеь перед самим собой. Говоря иначе, искусство не спасет от наказания. Даже в самые темные времена. Ни один интеллектуал не покроет сочинениями о Гомере свои нравственные промахи. «Эстетика» не заменит этику. Человек всегда знает, что хорошо, а что плохо, как бы ни увиливал от истины. Или, точнее, должен всегда знать. Если ты не устремился к познанию добродетели, значит, ты уже во власти тени, или хоровода теней. У Витгенштейна эта мысль сквозная: мы уже знаем, мы в своем сердце несем знание, что такое да и что такое нет, и только настройка взгляда, поворот мысли может вернуть нас к этичной жизни, которая по своей природе невыразима обыденной речью. И потому, когда священник-критик в романе Боланьо ищет оправдания своим промахам, или бежит от совести, то к нему возвращается образ поседевшего мальчика, который, конечно же, был призраком самого священника — призраком его несбывшихся надежд. Такой роман написал Боланьо за несколько лет до кончины. А самое, конечно, забавное, что Боланьо — левак, но умудрился написать такую податливую под религиозные интерпретации книжку. Но с леваками так часто бывает. Карло Коллоди был атеистом и социалистом, а ведь написал «Пиноккио» — одно из самых красивых переложений христианских идей в сказочном жанре.

20/07/2022

Новый Барнс — классический Барнс. Из года в год — очередная хорошая медленная история. Если бы Вуди Аллен был англичанином, то снимал бы такие фильмы.

19/07/2022

После длительной паузы снова вернулся к настоящему чтению: Ксенофонт, Леопарди, Боланьо. Егунов-Николев не понравился. Еще, возможно, придется прочитать нового Барнса.

13/07/2022

Все писатели — жизненные неудачники.

10/07/2022

Армения напоминает кинофильм, снятый итальянский неореалистом. Двадцатый век здесь продолжается, время от времени прерываясь яркими вставками из двадцать первого. Я остро почувствовал это, наблюдая за местными мужчинами. Они с детства проводят время вместе, по началу в компьютерных клубах или на плохих футбольных полях, затем в бильярдных или залах для пинг-понга. По ночам они гуляют шайками из пяти-шести человек, лениво плетутся по улицам, о чем-то болтая и никого не трогая, максимум посвистывая вслед какой-нибудь девушке или женщине; Ереван удивительно безопасный город, хоть и кажется порой грубым и опасным. Этих же мужчин, ставших отцами, можно встретить за верандой в каком-нибудь простеньком кафе-ресторане в переулках Кентрона, выпивающих тутовую водку и поедающих кебаб под сенью лип или плакучих ив. А постарев, они сидят на смейках во дворах или под каким-нибудь навесом, отложив прогулочные трости и играя в нарды, покуривая сигареты и сплетничая, даже в жару, даже в сорокаградусное пекло — так проводили старость оба моих дедушки, я хорошо помню, как мальчишкой крутился рядом с ними, пока они рубились в нарды или блот с соседями или друзьями. Но больше всего мне нравится в районных парикмахерских: они не стараются прикинуться барбершопами, напротив, в них по сей день витает дух цирюлен из рассказов Хемингуэя или Уильяма Сарояна. Все что-нибудь обсуждают — футбол, общих знакомых, покойных знаменитостей — и заодно поглядывают на время, или отсчитывают чаевые, или размышляют о чем-то своем. А главное, сама стрижка обходится в копейки — меньше 600 рублей, но какое мастерство; в Москве за такие деньги уже лет двадцать не стригут. А недавно сходили с В. на стадион, квалификация Лиги Чемпионов, «Пьюник» против румынского «ЧФР». Игра была дворовой по качеству, зато атмосфера на стадионе напомнила архивную киносъемку: мужчины с семечками и сигаретами, шумные дети с молчаливыми дедушками, семейные пары на первых рядах, редкие иностранцы со своим пивом (в том числе я и В.). В Армении время тянется медленнее — возможно, дело в жаре, в южном климате, мешающем людям быстрее мыслить и действовать, а может, дело в чем-то другом, не знаю; но важно, на мой взгляд, отдаться настроению неспешности времени, порой загробной, порой пугающей, но все равно заволакивающей.

9/07/2022

Читаю «По ту сторону Тулы» Андрея Егунова. С удивлением осознал, что стилистически он напоминает мне больше всего Джойса. Языковое разнообразие, античный фон, ирония над национальным, пошлость, переплетенная с насилием, поэтичность, разбавленная комизмом, — все эти черты есть и у Егунова, и у Джойса.

1/07/2022

Швеция с Финляндией согласились на условия Турции по вступлению в НАТО, признав Рабочую Партию Курдистана террористической организацией; как историческое истребление курдов в Турции уживается в западном геополитическом мышлении с правами человека — не пойму.

А еще немецкие интеллектуалы опубликовали открытое письмо в газете Die Zeit. Около двадцати писателей, гуманитариев, экономистов, психологов, ученых и бывших чиновников требуют от Запада остановить вооружение Украины и вернуться к мирным переговорам. Они настаивают, что продолжение войны грозит миру глобальной катастрофой, голодом, инфляцией, холодом и проч., поэтому надо принудить обе стороны вернуться к переговорам и т.д. Все это понятно и все это правда. Но меня поражает их рациональная слепота: они до сих пор представляют себе переговоры с Россией, с этим режимом, какие-то возможности мирного сосуществования с ним.

Точно такие же интеллектуалы (а в действительности, обыватели) согласились на Мюнхенские переговоры с Третьим рейхом, разделив Чехословакию в 1938 году, и закрыли глаза на исчезновение Польши с карты мира в 1939-м.

Конечно, западные европейцы так отвыкли от войн (целое поколение выросло в мире невероятного благополучия, с 1970-х по 2020 год; возможно, самое везучее поколение в человеческой истории — ни войн, ни голода, ни эпидемий), что они вообще не способны теперь осознать войну, даже морально. Из интонации письма немецких интеллектуалов, даже аргументации — «Россия сильнее, Украина слабее, так говорят военные аналитики» — складывается впечатление, что им не мир между Украиной и Россией важен; им просто хочется избавиться от страха перед будущим. Я не люблю творчество Джонатана Литтелла, но с его недавним мнением (настаивает на продолжении вооружений) я полностью согласен.

А еще удивительно, как европейские левые из мужественных антифашистов середины ХХ века, участвовавших в Сопротивлении и обретавших бессмертную славу, сопоставимую со славой античных воинов или христианских мучеников, за полвека превратились в кабинетных цветочков, боящихся поднять кулак.

Или, например, как Германия за каких-то 3-4 месяца разбазарила культурный капитал, копившийся последние десятилетия. Из страны, которая переосмыслила трагическое нацистское прошлое и стала культурным эталоном для всего мира, она превращается в страну, которая ради сохранения зимнего отопления готова отказаться от европейской ответственности.

И таких историй, в том числе повседневных, как очень культурные европейцы настаивают, даже в разговоре с украинцами, на мирных переговорах, я слышу все чаще.

Стремление к миру — это не цель, иначе есть угроза утопии, иллюзорного существования, идеологического диктата «правильного» над «неправильным». Нельзя овеществлять понятия, в том числе понятия мира или справедливости. Стремление к миру — это условие, о котором надо вновь и вновь договариваться (сначала — с собой, затем — с окружающими). Или — форма существования, которая из раза в раз накапливает в нас энергию, чтобы отвергать неправильное, сопротивляться злу, в данном случае — бороться с обывательской трусостью. Нужно не овеществление понятий, а их понимание.

28/06/2022

Сегодня были в Ванадзоре, моем родном городе. Посетили с матерью, тетей и племянницей кладбище на окраине, могилу дяди, скончавшегося два года назад. Рядом с некоторыми надгробиями были воздвигнуты национальные флаги — памяти погибших в последней войне, на насыпях лежали свежие или пожухшие розы, где-то и вовсе проросла зелень. Это был первый за мой приезд солнечный день в Ванадзоре — городе, известном своими дождями из–за высокогорья. Солнце то пряталось за тучи, то выглядывало, покрывая светом позеленевшие горы, нежные холмы, кладбище, сам город. Затем, когда мы собрались домой, я почему-то спустился не в ту сторону, подошел к чужой могиле, затем к следующей, размышляя о памяти, о мотивах и правилах поминания мертвых, и подумал, что среди мертвых всегда уютнее, что мертвые возвращают к жизни, к поэзии, а иногда к покою, самому счастливому состоянию, а затем всплыли слова дедушки, обращенные к дяде: я приехал забрать твою боль, сказал дедушка, сказал отец умирающему сыну, и эти слова застряли в горле, я стараюсь понять их, я из раза в раз повторяю их себе, надеясь ухватить их недосягаемый смысл. Но тогда меня окликнули — мать, тетушка, племянница. Они спросили, куда я иду, а я пожал в ответ плечами, потому что не мог и не хотел говорить, потому что чувствовал, что сейчас, среди мертвых, мне вновь захотелось вернуться к дневниковому письму — к фиксации впечатлений, прячущих от меня истоки сердечных перебоев, к литературному бегу на короткой дистанции. Мать спросила, не хочу ли я навестить могилу дедушки, и я ответил, что в другой раз, и тетушка примолвила, что нехорошо посещать сразу несколько могил родных подряд, и почему-то мне показалось это правильным. Мы покинули кладбище и зашагали в сторону бабушкиного дома. Мать и тетушка пустились в воспоминания перестроечных лет — как они, двадцатилетние девушки, ездили с новорожденными детьми в нашу деревню на границе с Азербайджаном, несмотря на перестрелки и разгоравшуюся войну, несмотря на голод и разруху, несмотря на бездорожье и обломки, оставшиеся по следам землетрясения восемьдесят восьмого года. Но прошлое есть прошлое есть прошлое — и я, к своему удивлению, осознал, что меня впервые в жизни потянуло в Ванадзор, потому что в нашем доме сейчас находятся бабушка, мать, двоюродный брат — дом, в котором я провел столько счастливых детских лет, дом, вновь наполнившийся людьми, их заботами, словами, призывами обедать или выпить сурджа, сходить за хлебом или постелить кровати, дом, в котором мать занимается бытовыми делами с той же легкостью, как и двадцать лет назад, и мой взгляд узнал это поведение матери, реанимировав маленького Арена, уже незнакомого мне ребенка, покоящегося в одной из темных комнат моей души (ведь душа — это хранилище многочисленных старых «я», с которыми настоящий «я» когда-то расстался по независящим от него причинам, будь то смерть, переезд или взросление). Открыв дверь квартиры, я сразу же подошел к бабушке, сидевшей на балконе, и вместе с ней посмотрел на провинциальный город, упрямо продолжающий жить, на лорийские горы, напоминающие мирно спящих обнаженных женщин, на нежно-золотистый закат, тепло ласкающий уставшие лица. Я представил, как вместо бабушки мог бы сидеть с дедушкой, будь он жив, хотя куда важнее, повторюсь, что дом, который был мертв столько лет, вновь ожил, на прощание ожил, и я признался себе в очередной раз, как сильно, как обманчиво цепляюсь за это сладостное ощущение воскресшего детства, дома, прошлого вообще.

18/06/2022

Вечером накануне встретились с братом и М. в винном баре на улице Сарьяна. Бар имеет двойную веранду, одна находится на тротуаре, другая — во дворе жилого дома. Я часто наблюдал за второй верандой, потому что заметил, как по лестнице спустилась уличная кошка соломенного цвета, которая затем грациозно легла на подмостки рядом с верандой и стала кушать из миски; думаю, ее подкармливают официанты. Иногда посетители бара, желавшие покурить, шли на эту веранду и любовались кошкой. Она действительно была красавицей, хоть и уличной. Но затем, когда мы уже пили вторую бутылку вина, я заметил, что рядом с соломенной кошкой, продолжавшей кушать из миски, возник черный кот; он поначалу осторожно пристраивался к ней, затем все бесцеремоннее приставал, а затем и вовсе положил свои лапы ей на спину и взялся за дело, войдя в раж. Мы тотчас уставились на них и рассмеялись, как и люди, стоявшие с сигаретами, потому что кота вообще ничего не смущало; брат тотчас отпустил во весь голос: «Ва-а-ай!» Дело дошло до того, что соломенная кошка застонала — да так громко, что перекрикивала музыку; она собрала на себе внимание всех посетителей, даже заставила разрумяниться юных армянских официанток. Она была красавицей, но уличной. А потом я заметил третьего кота — серебристого цвета, но очень робкого по нраву; он кружил рядом с возбужденной парой, не находя себе места, не понимая, как поступить, словно видимое было его проклятием, или главным несчастьем, или кошмаром наяву; он так и не присоединился к ним, он страдальчески наблюдал за происходящим, он был третьим и лишним. Наконец, одна из юных официанток подошла к черному коту и махнула полотенцем, прогоняя от соломенной кошки. Черный кот махнул в ответ лапой, что-то выкрикнув, но не прекратил приставания; он был слишком возбужден, слишком сосредоточен на деле. Но затем соломенная кошка сама отбросила его, вдруг разъярившись, и черный кот отлетел от нее, и больше не лез, даже не подходил. «Вот и правильно, нечего было отвлекать от еды», — сказала М., и мы снова засмеялись. Серебристый кот тоже опешил и скрылся вслед за черным. А соломенная кошка, освободившаяся от мужского внимания, вернулась к миске и спокойно продолжила кушать, словно ничего не случилось, словно она не визжала сейчас во весь голос от удовольствия или боли, словно не может быть ничего важнее ее ужина на подмостках веранды в пятничный вечер.

14/06/2022

Приснилась Венеция. Якобы плыву на гондоле по безлюдному каналу, мимо низких бледно-желтых домов из камня, и вокруг расстилается густой туман, опустившийся совсем низко, до самой воды, и я переживаю сразу несколько важных озарений: во-первых, что вода в канале, по которому я плыву, — это само время; во-вторых, что в бледно-желтых домах, еле видимых за туманом, укрываются люди, покинувшие меня или оставшиеся в прошлом; в-третьих, что само движение во времени к исчезнувшим людям — это, в общем-то, смысл моей душевной, творческой жизни последних лет.

9/06/2022

Люблю читать стенограммы пленумов ЦК хрущевского времени. Сейчас читаю стенограмму июльского пленума 1953 года по делу Берия. Лучше любой пьесы, любого спектакля. Что-то сорокинское, но в то же время абсурдистское, а главное — документальное, не вымысел. Хочется то ли за голову схватится, то ли смеяться в голос. И исповедально-покаянные письма Берия — поразительный документ, поток сознания заключенного, который оказался на месте тех, кого годами приговаривал к несправедливой смерти.

7/06/2022

Вчера досмотрели «Однажды в Америке». Я пересматривал уже второй раз за месяц. Сошлись с сестрой и зятем, что вся история, показанная после побега Нудлса из китайской опиумной, — его сон, или приход, возникший после приема опиума. Мы набрели на кое-какие доказательства. До опиумной Нудлс совершает череду неправильных поступков: насилует Дебору, которую очень любит, и предает лучших друзей, в том числе Макса. А после опиумной «выясняется», что он не предал друзей, Макс якобы подстроил их смерть, и карьера Деборы никак не пострадала после изнасилования, она якобы стала очень талантливой актрисой. Получается, в своей мечте, возникшей под воздействием опиума, Нудлс снимает с себя ответственность за прошлое, мол, он ни в чем не виноват — ни в изнасиловании, ни в предательстве, ни смерти друзей. А кроме того, в его воображении мы встречаем только людей, с которыми он встречался в прошлом, то есть ни одного нового человека, и даже сын Макса и Деборы — это юноша с лицом Макса в молодости. Отсутствие нового в воображении очень важно, поскольку подчеркивает, что в действительности мы не способны представить будущее, мы можем только комбинировать в нем разные элементы прошлого. Аналогичная идея имелась у Пруста, когда он объяснял тщетность попыток вообразить себя другим, вообще представить себе другую жизнь. Тот, кто не осознает этого, будет в плену будущего, мечты, надежды. Это не означает, что мы не способны стать новыми, другими. Это возможно, если иметь в себе тяжелую точку, твердую опору, или личность, способную мужественно смотреть в прошлое и поступать иначе в настоящем. Тот, кто поступает правильно, может стать другим, или новым.

6/06/2022

Утром поработал в кофешопе рядом с домом сестры. Бариста — смешной англичанин, правда, с проблемами на почве выпивки; в один из рабочих дней был даже слегка пьян. Зять иногда ведет с ним нравоучительные беседы, а тот, как и положено алкоголику, признает вину, кается, но раз за разом снова срывается. Место, однако, все равно хорошее. За каждым столиком сидели люди тридцати или сорока лет, с книгой, макбуком и в очках с роговой оправой.

На обед съездили с сестрой и зятем в пиццерию в Бушвике. Уютный ресторан, кухня отличная. После обеда заехали в район Дамбо, и я сфотографировал открыточный вид на Бруклинский мост, тот самый из «Однажды в Америке».

Собрал чемодан. Завтра самолет. Вылетаю в полночь. Надо будет поработать в самолете, если не получится уснуть. Очень боюсь, что в самом деле не смогу уснуть.

Посмотрели второй матч «Селтикс» против «Голден Стейт». Разгромное поражение. В Бостоне будет ясно, способны ли «Селтикс» навязать борьбу или нет.

Сегодняшние эмигранты из России заражены чувством неизбежности, невозможности поступить иначе. Но так мыслить неправильно, и я тоже лукавил, когда говорил это себе. Есть потаенные причины, которые подтолкнули каждого к этому решению, а обстоятельства лишь позволили ими воспользоваться.

Племянник впервые помахал мне. За десять дней он начал произносить самые разные звуки, в том числе что-то агрессивно-повелительное по отношению к родителям, ползать и тянуться руками ко всему подряд, а теперь вот еще впервые помахал мне.

5/06/2022

Впервые в жизни сходил на бейсбол. Зять повел меня на игру «Янкис» против «Детройт Тайгерс». Стадион находится в Бронксе. Почти никакой джентрификации, серые улицы, повсюду мусор. Но на стадионе волшебная атмосфера. Как и всегда у американцев, 70% событий на стадионе — это развлечения, а оставшиеся 30% — уже сама игра. Постоянно играет музыка, какие-то розыгрыши, большинство зрителей во время игры общаются друг с другом, едят крылышки, пьют мохито или просто веселятся, изредка отвлекаясь на события на поле. Я вспомнил, как я и Д. ходили на баскетбол и футбол в Москве; мне не хватает этого сейчас. Еще мне кажется, что на нашем секторе я был самым сосредоточенным зрителем. И, наверное, один пожилой черный мужчина. Ему было лет семьдесят. Он сидел в черной рубашке с короткими рукавами, старомодных очках и кепке «Янкис». Он смотрел на поле увлеченно, но спокойно. Он следил за игрой и размышлял о чем-то своем. Одна часть его душа была в игре, вторая — в прошлом. Сама игра мне тоже понравилась. А позже, изучая биографии легендарных бейсболистов, я осознал, что больше всего меня привлекает эстетика: костюмы игроков, пластичность питчера во время броска, взгляд бьющего, когда мяч взлетает в небо после удара или вообще летит на трибуны. Или, скажем, детали. Игроки «Янкис» не могут носить бороды, такова традиция, предел — усы. Бейсбол приятно старомоден, игра как бы запечатлела ушедшую эпоху, первую половину ХХ века. А когда мы покидали трибуны, я вновь обратил внимание на пожилого черного фаната. Он по-прежнему внимательно смотрел на поле, и было заметно, что он сосредоточен на игре и в то же время — на самом себе. Бейсбол медленная, иногда даже медитативная игра, и этот темп позволяет фанату блуждать в самом себе даже на трибунах; по этой же причине за трансляциями матчей часто следят по радио, просто включив на фоне. Остаток того дня и сегодняшнее утро провел за дополнительным изучением правил игры, просмотром видео с хайлайтами легендарных матчей, а также изучением сюжета романа Underworld Дона Деллило.

4/06/2022

Насыщенный день. Утром поиграл с племянником, в полдень пообедал куриным супом, приготовленным сестрой, собрался и вышел на улицу, взял в Бруклине в одном ресторане итальянский сэндвич с собой, спустился в метро, дождался поезда, доехал до Сохо, зашел в магазин «Конверс» и купил брату кеды, дошел пешком до книжного магазина Strands, почти час провел у развала со старыми книгами и в конце концов взял последний сборник рассказов Роберто Боланьо (the Secret of evil), после чего побежал навстречу Р., приехавшего ко мне из Филадельфии. Мы не виделись почти год и последний раз болтали вживую на веранде бара «Интеллигенция» где-то во дворах Таганки. На этот раз мы встретились у Пенсильванского вокзала и тотчас разговорились об опиодном кризисе, во многом из–за людей, лежавших вокруг нас на каменных ступенях вокзала, кто-то без сознания, кто-то в полусознании, как пожилые, так и совсем молодые; я заметил девушку лет двадцати трех, которая сидела в отключке посреди улицы и покачивалась телом, словно вот-вот свалится от передоза; я уже сбился со счету, уже почти мирюсь, что вижу их с такой частотой. Как я понял, республиканцы настаивают, что жертвы опиодного кризиса (или druggies, как их здесь называют) сами виноваты, потому что свобода есть свобода, каждый волен сам выбрать, как ему жить (то есть наплевали на этих людей), а левые не хотят стигматизировать наркозависимых, дают им бесплатное жилье и позволяют умирать с крышей над головой, а не на улице; но об их лечении или возвращении в жизнь никто не задумывается. А ведь фентанил используется в медикаментах, в анальгетиках, которые выписываются пациентам сертифицированными врачами. Получается, человек может стать наркозависимыми, не подозревая, что ему легальным путем толкают один из самых тяжелых по последствиям наркотик; и очень легко перейти с анальгетиков на героин, потому что он сильно дешевле. Разве это не преступление по отношению к собственному народу? И я не вижу конца этому кризису, потому что декриминализация наркотиков продолжается, не имея никакого контроля сверху. В метро висит социальная реклама, что фентанил может быть добавлен куда угодно, но нет ни слова, что его нельзя потреблять, только список шагов в случае передозировки. Окей, предположим, что это забота, то есть нежелание говорить «нет» и «нельзя» всем униженным и оскорбленным; но разве авторы этой рекламы не знают, что фентанил в пятьдесят раз мощнее героина и малейшая доза может привести к летальному исходу? А сколько молодых людей, которые по незнанию могут согласиться на кокс, разбавленный фентанилом? Я понимаю, почему в Америке так все устроено, вижу рациональные истоки радикальной свободы, вижу социальный порядок, зиждущийся на невероятном доверии друг к другу; но в то же время свобода и доверие имеют изнанку — отсутствие контроля в злодеяниях. Здесь люди способны и на редчайшее добро, и на хитрейшее зло. Из одной крайности — в другую. Затем я и Р. зашли в мексиканскую забегаловку, он взял себе тако, я умылся. Мы ушли к западному берегу Манхэттена, прошлись там по Хайлайну до Челси и сели в ресторане, переполненном туристами и американцами из провинции, взяли пива и очень много говорили: о гражданском оружии, о второй поправке, о войне, о лендлизе, об отцовстве и материнстве, о жизни в Нью-Йорке и Филадельфии. Ближе к полуночи мы оказались в корейском квартале, в котором кипела ночная жизнь, дошли до Юнион-сквера и вернулись к вокзалу, где и попрощались. Я спустился по Шестой авеню и сел в метро до Бруклина. В поезде было много молодых людей, возвращавшихся или собиравшихся в бары или клубы. Я прочитал трехстраничный рассказ Боланьо о тридцатилетнем парне, который проходит заместительную метадоновую терапию и в то же время наблюдает на пляже за людьми, напоминающими призраков или ангелов смерти; классический, казалось бы, Боланьо, но оторваться невозможно. Домой вернулся после полуночи, все уже ложились спать. Ночью снилась Москва.

3/06/2022

Который день наблюдаю за городскими сумасшедшими Нью-Йорка. Вчера в Трайбеке европейский мужчина лет тридцати, с виду обычный турист, спокойно шел по улице, и внезапно другой мужчина, может быть его возраста, мексиканской внешности и с оголенным торсом, с разъяренным лицом и держа в руке свернутую футболку, подошел к нему и врезал кулаком по затылку. Просто так и посреди дня. Один сильнейший удар и все. Затем, пока турист приходил в себя, схватившись за затылок, мексиканец стал покрывать его руганью, краснея и пошатываясь от бешенства. Турист вообще не понимал, что происходит, почему его ударили, и косился в страхе на мексиканца, который вдруг ушел, по-прежнему что-то выкрикивая и бешено озираясь по сторонам. А люди, шедшие мимо, остановились перед туристом, спросили, знает ли он этого мужчину, и турист растеряно покачал головой, отвечая, что нет, не знаю. Лицо его было искажено болью и обидой. Он снова забормотал себе под нос, что нет, не знал его. Затем он сморщился, видимо, пытаясь осознать, есть у него сотрясение или нет; удар был действительно сильным, да и мексиканец был качком с тяжелыми ручищами, как у борца. Я тоже подошел к туристу, думая предложить ему воды, но заметил, что он уже держит в руках пластиковую бутылку. Молодая девушка, раздававшая стикеры, сказала ему с безразличием: I’m sorry that happened with you bro. И все. Затем я отошел, и прохожие тоже, и девушка продолжила раздавать стикеры. Турист, постояв в растерянности еще немного, побрел через дорогу. Я думал о случившемся с ним весь день. А что если бы у сумасшедшего было оружие? Здесь у любого сумасшедшего может быть оружие. Д. сказал, что мне не стоит бояться карманников, потому что грабителю проще наставить на меня пушку, нежели изворачиваться с воровством. И это правда. И отнюдь не конец. На следующий день мы гуляли на ярмарке у Юнион-сквер, и опять из ниоткуда возник сумасшедший, размахивавший руками и выкрикивавший грязную ругань. Мимо него шла самая обычная девушка, и он задел ее рукой, и она уронила свои вещи: бутылку белого вина и букет розовых пионов. Спустя миг она понуро смотрела на осколки и лепестки цветов на асфальте. Люди столпились вокруг нее, и она мучилась от стыда, от публичного унижения. Мы тоже смотрели на нее, на ее пристыженное лицо, и не понимали, как ей помочь. Да никак. И снова я подумал, что в любую минуту здесь может вспыхнуть насилие. Или накатить бессилие. Сегодня видел черного парня моих лет, он сидел посреди улицы прямо на асфальте, его рот был полуоткрыт, глаза смотрели в пустоту, рядом лежала холщовая сумка, из которой вывалились продукты, и нельзя было понять, он под чем-то или у него удар, он нуждается в срочной помощи или это обычный приход. Я сразу задумался, оказали бы ему помощь, если бы он был белым, а не черным. Но это неправильный вопрос. Я вижу и белых, и черных, живущих на улице. Дело не в цвете кожи. Дело в том, что окружающие — и белые, и черные, и гетеро, и проч. — не замечают чужие страдания. Человек может умирать на улице, а они проходят мимо как ни в чем не бывало. Смерть обесценивается. То же самое в России. Анонимность другого в современном городе, обесценивание его жизни и смерти сопоставимо с концлагерным миром. Что это за современность, в которой мы кричим о правах человека, о правах народов, о правах вообще, но в то же время столь лишены базового достоинства? Моральные диллемы современных левых — это капитуляция перед реальной жизню (у правых вообще нет моральных диллем, у них глухие инстинкты). Нравственное отношение к другому должно возникать не из–за наружности человека, его гендера или пола, или цвета кожи, а по его положению здесь и сейчас. Сердце лучше всего распознает чужую боль. Не глаза, не критическое мышление, а открытое сердце, переживающее все здесь и сейчас. Путь от сердца к поступку — вот что такое нравственное действие. Ты не можешь быть моральным, потому что так надо (как и не можешь, например, вызвать нужное воспоминание, даже если очень хочется, даже усилием); но ты можешь быть моральным, потому что здесь и сейчас нельзя иначе. Наверное, это называется долгом.

1/06/2022

Сегодня были в Нью-Джерси. По пути вспоминали «Клан Сопрано», обсуждали Брюса Спрингстина, локальную культуру. Но, честно говоря, иногда посмотришь на унылый американский пейзаж за окном — и кажется, что это какая-нибудь Калужская область. Америка — это та же Россия, только вывернутая наизнанку. Дело не только в природе. Дело еще и в людях — почти никакой меры, крайность за крайностью, повсюду какие-нибудь флаги, борьба идеологий (black lives matter, blue lives matter), коммерциализация прошлого (фургончики с товарами 9/11) и т.д.

31/05/2022

Позавтракали панкейками с ягодами. Много играл с племянником, а потом уложил его спать; впервые в жизни уложил спать ребенка; моя душа в целом предрасположена к таким вещам, я имею в виду отцовство и т.д. Затем пришла няня, и мы с сестрой поехали на Манхэттен. Поначалу было малолюдно, никаких туристов, и можно было спокойно гулять. Мы зашли в несколько магазинов в Челси и Сохо. Купили что-то себе, что-то родителям, что-то друзьям и М. Затем приехал Д., и мы пообедали в мексиканском ресторане. Тако, буррито. Остро, но вкусно. В Нью-Йорке ты либо ешь очень дорого, либо питаешься уличной едой. Еще есть ощущение, что местные стали реже пить и чаще курить траву. Черный парень со скейтом взрывал джойнт прямо на веранде закусочной. Юноша скандинавской внешности курил, обсуждая что-то с пожилым отцом. Два пуэрториканца, полураздетые и до блеска намазанные гелем для загара, передавали друг другу дымящийся джойнт. Нью-Йорк, как и раньше, в предыдущие мои приезды, впечатляет контрастностью. Особенно людской. На перекрестке в Сохо стояла девушка с пирсингом и в теннисной юбке, навстречу ей — юный гей с мелированными волосами и золотыми серьгами, в метре от них лежал бездомный мужчина с недоеденным сэндвичем и лицом, оплывшим от крека, а мимо них проехал на велосипеде белый воротничок в желтых кроксах. И так далее. Каждый живет не так, как хотел, а как сложилась сумма обстоятельств, или судьба. В метро черный мужчина лет сорока на руках просил милостыню, исповедуясь в своих несчастьях, а на него смотрел армянин тридцати лет, уехавший пару месяцев назад из Москвы. Или другое впечатление. На днях Д., работающий риэлтором, показал мне апартаменты в Даунтауне за 6,5 миллионов долларов (или полмиллиарда рублей по текущему курсу): двухэтажную квартиру, обставленную дорогой мебелью, каминами, домашним кинотеатром, абстрактными картинами в духе Марка Ротко и т.д.; раньше ее занимал актер, игравший Стифлера из «Американского пирога», затем — молодой стартапер, продавший бизнес Google, а теперь ее присматривает пара тридцатилетних геев из Греции. Но через дорогу от этих апартаментов — заброшенный дом, индийская забегаловка, старая прачечная. Я бы не смог там жить.

30/05/2022

Главное отличие Бруклина от Манхэттена — отсутствие высоток. И ощущение уютной джентрификации, приглаженного капитализма двадцать первого века. Много небольших кафешек с восточной кухней или пиццерий с дизайнерскими вывесками, крафтовых пивных и винных баров с людной посадкой, молодых мужчин с усами и женщин без бюстгальтеров, арт-галерей и винтажных магазинов. Мой выбор пал на независимый книжный магазин Books are magic. Я удивился скудости выбора переводной литературы и слишком большому количеству пост-колониального фикшна. Много книг Рейчел Каск и Тони Моррисон. Как и собирался, взял новый сборник эссе Андре Асимана; мне кажется, что как эссеист он временами сильнее, чем прозаик. Затем поднялся по приятной Смит стрит, свернул на Атлантик авеню, дошел до набережной с видом на Даунтаун Манхэттена и сел у причала. Слева от меня подросток со скейтом что-то записывал в альбомную тетрадь, справа загорал мужчина без футболки и в очках Ray Ban. Здесь уже который день настоящая городская жара, и мне это нравится. Я тоже подставил лицо солнцу и прочитал эссе Асимана о Зебальде, очень удачное. Он предлагает посмотреть на Зебальда как на автора о неправильно прожитых жизнях, а не о Холокосте (или не только о Холокосте). У нас Асимана знают как квир-автора, но он таким не является; скорее, он интерпретатор прустовских идей в современном мире; чувства как ограждение человека от мира, с одной стороны, и от самого себя, с другой, — вот, кмк, подлинный его творческий интерес. К ужину вернулся домой. Шел через парки, мимо Синагоги и христианских церквей, хипстерских забегаловок и старого кинотеатра, а также элитного района Бруклин Хайтс. Очень много молодых белых родителей, приятных пенсионеров и почти нет туристов (их засасывает Манхэттен). Вечером поужинали ребрышками под соусом барбекю, посмотрели короткометражный армянский фильм о Согомоне Тейлеряне (на разок) и приступили к просмотру очередной серии «Очень странных дел», но из–за усталости легли спать, не досмотрев.

28/05/2022

Сегодня был уютный домашний день. Наконец-то повидался с племянником. Ему меньше года, но он все время улыбается, не сидит на месте, хочет играть.

Америка очень сильно поменялась за шесть лет, что меня здесь не было. Президентство Трампа, BLM, пандемия, война в Украине и рост цен, серия шутингов. В новостях обсуждают только Украину и стрельбу в Техасе. Последнее обсуждается чересчур подробно. По CNN показывали даже плачущих матерей на похоронах. Или интервью выжившей женщины. Словно СМИ высасывают из события вообще всю информацию, даже ту, что может навредить зрителю. Эта тема слишком все пронизывает. Даже первая серия «Очень странных дел» открылась с титра о шутинге. Здесь люди впали в зависимость от этой проблемы. Она парализует их.

И я тоже поменялся, стал иначе смотреть на местную жизнь, на самих американцев.

В четвертом сезоне «Очень странных дел» много отсылок к «Доктору Живаго». Это заставило улыбнуться. Я люблю этот роман и особенно — заключительные стихи. Еще в сериале главная роль отводится детям. «Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15). Дети, видящий в отличие от старших правду, неизвестный доктор, который должен спасти детей, и мужчина в заключении ГУЛАГа и с усами Омара Шарифа — все это присутсвует в сериале.

Но представления американцев о русских, как и наоборот, — это катастрофа, конечно.

Днем решил вздремнуть. Уже засыпая, задумался о «Дьяволе на холмах» Павезе. Вчера по прочтении меня не посетила ни одна толковая мысль об этой повести. А сегодня, когда находился в состоянии полусна, вдруг понял, что важнейшая деталь в книге — это ружье, которое обсуждается героями большую часть, но в итоге не выстреливает. В этом и выражается главная черта повести, вообще послевоенной европейской литературы. Ружье может и не выстрелить. Логика старого мира больше не работает.

«Реал» выиграл 14-й кубок Лиги Чемпионов. Жалко «Ливерпуль», но надо было забивать. Мне повезло быть свидетелем последних шести побед «Реала». Уникальная команда, уникальный сезон, уникальный финал.

27/05/2022

Сегодня прилечу в Нью-Йорк и до 7 июня буду гостить у сестры. Лечу с пересадкой в Париже. Сейчас нахожусь в аэропорту де Голля. Чуть сонный, но держусь. Проснулся рано утром, еще когда светало за окном. Первым делом проверил наличие воды в ванной. Вчера ее отключили почти на сутки, и это уже немного выводит из себя. Ж. сказал, что в Тбилиси ему тоже отключали воду почти на сутки. Я, наверное, готов перетерпеть многие бытовые трудности, но отсутствие воды, сама унизительность этой ситуации и готовность людей жить с осознанием этого — уже за гранью моего понимания. Должны быть границы достойной жизни. Потому что за ними — экзистенциальные ямы. Помню, в России я часто проваливался в эти экзистенциальные ямы, когда уличный пьяница во все горло затягивал заунывную песню, или мать, одетая в Balenciaga, при маленькой дочери материлась на ее бабушку, или занюханный поп попрошайничал, встав на колени посреди вагона метро. Ты как бы становился соучастником чужого унижения, чужой боли, твоя душа изувечивалась вместе с чужой душой; такого в России в избытке. Но в Армении ты проваливаешься в экзистенциальные ямы иначе, само падение в них вызвано другими причинами. Местным проклятием является внезапно прорывающаяся бедность. Окружающая нищета может настигнуть тебя вдруг, не спросив твоей воли, где и кем бы ты ни был. Ты можешь взять обычный по стоимости авиабилет, но полететь на полуразваленном самолете советских лет; можешь идти по людной улице в сердце города и внезапно разглядеть в толпе крестьянку в лохмотьях, несущую на спине мешок с пожитками; можешь жить в элитном или благополучном районе города и все равно лишиться на целые сутки воды, как горячей, так и холодной, и нельзя будет даже сходить в туалет, даже смыть за собой в унитазе, и придется терпеть это, потому что в стране не модернизировали водоснабжающую систему десятилетиями; и в то же время какие-то люди разъезжают на геленвагенах и теслах. Такова природа армянского городского проклятия. Но утром, слава богу, воду вернули, и удалось спокойно помыться, немного прийти в себя. До аэропорта доехал на такси, правда, разругавшись с таксистом, повадками напоминавшим уголовника (он отказался дать сдачу, и я поставил единицу, написав в поддержку; дали промокод). В аэропорту возникли трудности с моей регистрацией на рейс, но все обошлось. Сотрудник поинтересовался моим Шенгеном, сославшись на слухи, что в России не выдают европейские визы; я отшутился. В самолете до Парижа со мной сидела женщина с забинтованным после пластической операции носом. Когда взлетели, мне написал В., рассказав, что утром сел в электробус, и на одной из остановок вошли три человека в военной форме, раздали всем мужчинам не именные повестки и собрали с них персональные данные, в том числе у него. Теперь он переживает, что будет дальше. Я сразу сообщил об этом остальным друзьям. К сожалению, нашлись и те, кто допустил, что это дело рук «активистов», желающих посеять панику среди россиян; еле удержался, чтобы не съязвить в ответ. Еще узнал, что айтишникам рассылают повестки наравне с остальным, несмотря на обещание государства их не трогать. Получается, что объявить всеобщую мобилизацию они боятся из–за народного гнева и потому набирают людей втихаря, путем запугивания и вранья; народ в России, возможно, и живет с распахнутой душой (что отнюдь не подходит под взрослое поведение, скорее наоборот), зато государство из века в век отличается ложью и лицемерием к этому народу. Я отвлекся от этих мыслей и новостей и поработал над очередным ресерчем. На этот раз собираю материалы о Берии; из любопытства прочитал главу о нем в старой книжке Дональда Рейфилда «Сталин и его подручные». Не эталон исторической работы, но в то же время не историческая беллетристика; просто талантливо написанная и более-менее достоверная книжка по доступным историческим материалам. Больше всего поразился байкам, с какой театральностью Берия вершил репрессии в Грузии. А при описании незваных визитов Берии к интеллигенции вспомнил аналогичную сцену в «Покаянии». Из этой же книги узнал, что отец Гамсахурдии, первого президента Грузии после развала СССР, был известным в Грузии писателем, публиковавшим в 1935-36 годах экспрессионистский роман с фрейдовскими мотивами (сюжет закручен вокруг инцеста сына и матери), а также был одним из любимых писателей Сталина. Уже к концу полета оторвался от ресерча и дочитывал «Дьявола на холмах» Павезе. В Париж мы прилетели чуть раньше, чем должны были, и у меня наметилась четырехчасовая пересадка. Я успел перекусить багетом с ветчиной, сыром и горчицей, булочкой с корицей, выпить эспрессо, полистать, ничего не разобрав, последний роман Уэльбека, LeMonde и Philosophy, созвониться с родителями, написать М. и друзьями, а также отдаться воспоминаниям, как мы с М. гуляли по Парижу четыре года назад; у нас была длинная пересадка из Лиссабона в Москву, что-то около 12 часов свободного времени, и мы пробежались по центру Парижа, не успев посмотреть, кажется, только Люксембургский сад, зато отправили открытку бабушке М.; один из самых ярких, самых дорогих моему сердцу дней в жизни. До самолета в Нью-Йорк еще пара часов, а я уже успел понаблюдать за спящими людьми самых разных национальностей и культур, парой голубей, залетевших в помещение и подбиравших крошки с ковролина, пилотом Air France, встречавшего молодую родственницу в хиджабе, горстку карликов-арабов в футбольных формах воспевавших Аллаха, отталкивающих туристов, словно из романа «homo faber» Макса Фриша, болельщиков «Ливерпуля», прилетевших на завтрашний финал Лиги Чемпионов, отцом, то и дело ругавшего маленького сына, матерью, отстраненно наблюдавшей за перепалкой мужа и сына, старшеклассниками, один из которых был вылитым Тимоти Шаламе, женщиной лет сорока, читавшей роман издательства «Галлимар», двухметровым американцем в теннисных шортах, напомнивший чертами лица то ли Юрия Жиркова, то ли Джерри Сайнфелда, чету пенсионеров, смотревших на общем мониторе трансляцию женского Ролан Гарроса. Затем я решил перенести все впечатления в дневник. Как-то убить время. В самолете снова собираюсь поработать, почитать, посмотреть какой-нибудь фильм и, надеюсь, немного поспать, благо полет продлится почти восемь часов.

23/05/2022

В воскресенье проводил Ж. День был не из простых. Утром приехали в аэропорт и узнали, что его рейс перенесли с 14:30 на 22:30, заранее не уведомив. К тому же его билет не нашелся в регистрационной базе Air Armenia, а я не мог дозвониться до них. Пришлось сдать багаж в камеру хранения и вернуться в Кентрон. Мы вышли рядом с Площадью Республики, побродили под солнцепеком и успели проголодаться. Ливанское кафе, в котором я люблю перекусить, еще не открылось, и нам пришлось сесть на веранде ресторана Karas на Туманяна. Это была ошибка, потому что нас ужасно обслужили: мне принесли не тот сэндвич, Ж. целый час ждал куриный шашлык, потому что официант перепутал столики, а в качестве комплимента нам предложили переслащенный компот. Да и сама обстановка соответствовала кухне. За нами сидел мужчина из России, лет сорока пяти, одетый вполне неплохо, но официанты часто дразнили его, предлагая снова заказать вина; видимо, накануне он сильно перепил у них. Перед нами сидели русские армяне, которые почему-то были в восторге от местного кебаба, хотя в этом ресторане, очевидно, готовили посредственно. Еще, пока мы ждали еду, к нам подошел крестьянский мальчик лет пяти или шести, предложив купить полевые цветы, но официант тотчас повел его за шкирку к выходу, из–за чего мальчик во весь голос нагрубил ему; рядом стояла мать мальчика, просившая сына утихнуть, но не скрывавшая досады, что никто ничего не купил; затем, когда официант ушел, мальчик снова подбежал к нам и протянул цветы, но я, как и все остальные, отрицательно помотал головой; когда он уходил, воровато оглядываясь на нас, то я разглядел в нем персонажа из романов Жана Жене. После неудачного обеда я проводил Ж. в кофейню Lumen, в которой, как и всегда, в основном сидели тридцатилетние русские, а сам тем временем отправился на поиски подарков сестре и племяннику перед поездкой в США. Я встретил парня лет двадцати, который бегло говорил по телефону на французском, но был ужасно одет: домашняя футболка, пенсионерские шорты в клетку, черные носки, натянутые как гетры, и какие-то походные ботинки, тоже черного цвета, а еще он держал в руке пакет, внутри которого были сосиски «Мираторг»; никогда не думал, что человек, выросший во Франции и говоривший по-французски, может быть так лишен вкуса. Потом я встретил семью американских армян, мать, дочь и ее мужа, которых развел местный таксист; он пристал к ним, расспросив, куда они собираются, узнал, что они хотят в Гарни-Гехард и тотчас повел чуть ли не под локоть в свою машину; я запомнил растерянное лицо молодой девушки, повторявшей с нервозным смешком каждое слово таксиста, и самодовольное лицо ее мужа с гусарскими усами, который, поправляя футболку Denver Nuggets, сел на переднее сиденье автомобиля таксиста; они даже не спросили стоимость поездки, так ловко действовал таксист. А я тем временем купил подарки сестре и племяннику. Стояла жара, настоящее пекло. Я то шел под светом, наслаждаясь палящим солнцем, то прятался в тени, подставляя лицо слабому ветру. В Еревана жара ощущается иначе. В Москве мне всегда хотелось где-нибудь укрыться из–за духоты, а здесь можно спрятаться в тени любого каменного дома или отпить воды из пулпулака, местного питьевого фонтана, и побрести дальше. А еще сильно меняется поведение местных под влиянием солнца. Армяне очень суетливые и даже торопливые по нраву люди (вчерашние крестьяне, заселившие город), но во время пекла они резко замедляются, их эмоциональность притупляется, и они напоминают уже не столько подвижные городские тела, сколько еле видимые сельские фигуры, которые еле плетутся от одной точки к другой. Я люблю жару и мудрую лень, которая воцаряется с ней в душе. Спустя час или полтора я вернулся к Ж. в кофейню. Я показал ему плюшевого зайца с рюкзачком, которого купил для племянника, и он засмеялся, потому что посетители кофейни смотрели на меня и тоже смеялись; я обернулся и улыбнулся им, а затем спрятал плюшевого зайца обратно в пакет. Ж., пока меня не было, заполнил анкеты, необходимые для релокации в Берлин, и мы выпили еще по чашке кофе, после чего пошли гулять. Жара отступила, вечерело. Мы прошлись по проспекту Маштоца, свернули у Оперы, осмотрели самую старую церковь Еревана, свернули на бульвар и прошли мимо советского здания армянского КГБ, клеток с павлинам и какаду, памятника Саят-Нове, Дома шахмат с красивым скульптурным орнаментом и мн. др. Затем мы вернулись к ливанскому кафе на Туманяна, но теперь выяснилось, что у них не работает касса. Я договорился с администратором, что мы заплатим наличными, а они потом проведут у себя оплату с чеком. Спустя минут двадцать мы получили наши сэндвичи — у меня с говядиной и грибами, у Ж. с курицей — и поужинали; правда, Ж. еще взял салат с киноа, но он оказался двухдневной давности; я попросил кассира поменять салат на посвежее, но Ж. расхотелось есть; невезение преследовало его. Мы решили выпить еще кофе, а затем уже поехать в аэропорт. Мы дошли до Afrolab на улице Пушкина, Ж. взял флэт уайт и заказал такси, но в это время у него разошлась молния на рюкзаке, и по его лицу было видно, что он очень устал от бесконечных проблем. Мне было жаль его. Я думал о том, что порой какая-то невидимая сила вмешивается в нашу повседневность и испытывает нас, зачастую без цели. Я вспомнил день, когда я переезжал в квартиру на Комитаса и ежечасно сталкивался с подобными испытаниями и проблемами. Может, испытания Иова, как и испытания Ларри Гопника, — это просто испытания? Я хотел поехать с Ж. в аэропорт, но он уговорил меня не делать этого. Мы тепло попрощались, договорившись, что он будет писать-звонить мне, если что-то понадобится. Я остался один и поднялся пешком к Каскаду, чтобы оттуда сесть на автобус до дома. Мне захотелось в букинистический магазин в самом начале проспекта Маштоца и я дошел до него, но он снова был закрыт. Я тоже был очень уставшим к тому времени. Я поднялся до остановки на проспекте Баграмяна. Из–за протестующих — хотя какие они протестующие, только и умеют устраивать бестолковые концерты с набившей оскомину патриотической музыкой, действуя на нервы всем нормальным горожанам, — я ждал автобус полчаса, а когда дождался, то он не остановился и поехал дальше. Я выругался, попробовал заказать такси, но из–за перекрытого центра такси пришлось бы ждать бог знает сколько времени. Так я решил добраться до дома пешком. По пути я слушал трансляцию последнего тура английской Премьер-лиги, игру «Ливерпуля» с «Вулверхэмптоном», пока мне не написал Ж., что его рейс попросту отменили, введя в заблуждение вообще всех. Он прибавил, что уже относится ко всему стоически. Сотрудник авиакомпании звонил при нем на домашние номера других сотрудников и договаривался о броне места на другой рейс. В конце концов Ж. улетел в 22:00 из Еревана в Москву самолетом авиакомпании Utair. Я успокоился и вернулся к трансляции, но «Ливерпуль» к тому времени уже уступал чемпионство «Манчестер Сити». Дома я застал М. за просмотром сериала «Эйфория». Я был очень уставший. Я прилег на диван, выпил пива и немного полистал новостную ленту. Затем принял душ, почитал перед сном «Дьявола на холмах» Павезе и наконец уснул.

19/05/2022

Вчера застрял на один час в букинистическом отделе одного книжного на проспекте Маштоца. Купил сестре Библию на русском языке, а себе — «Путешествие Гулливера» Джонатана Свифта, издание детгиза 1955 года, серия «Библиотека приключений». Кроме того, долго держал в руках «Воспитание чувств» Флобера, третий том собрания сочинений 1956 года в библиотеке «Огонька». Жаль, не было пятого тома, в котором включены письма, взял бы их, не раздумывая. Вообще там был целый развал старых книг, в том числе изданий рубежа XIX-XX веков, но на армянском. Еще узнал, что в самом начале проспекта Маштоца работает самый старый ереванский книжный магазин, но пока не дошел до него.

Читаю «Дьявола на холмах» Павезе. При чтении часто задумываюсь о Шамшаде Абдуллаеве. Прочитал отличное эссе Аствацатурова о нем.

18/05/2022

«Тигр не может растигриться, а человек расчеловечиться может и даже без особых на то причин» (Ортега-и-Гассет).

16/05/2022

М. пожаловалась с утра на боль в горле. Я тоже чувствовал себя довольно вяло. Последствия вчерашнего путешествия. Вместе с друзьями наняли на день водителя и отправились на минивэне к достопримечательностям на западе страны: осмотрели монастырь Сахмосаванк XIV века, крепость Амберд VII века, поднялись к озеру на горе Арагац, покидались снежками, спустились с горы Арагац, пообедали на ферме в деревне Бюракан и там же сходили на экскурсию в обсерваторию; нашим экскурсоводом оказался чудаковатый профессор, который включил презентацию в Power Point и зачем-то рассказал историю открытия квазара, попутно упоминания советских астрофизиков, лабораторию в Страсбурге и Никиту Хрущева. По возвращении в Ереван мы сели на веранду бара Darget , заказали пива, заказали пиццы, обсудили сценарии исхода войны, а потом приехал брат и рассказал, как сходил на открытие нового туристического центра, а потом мы еще около получаса гуляли по вечернему Кентрону. Домой вернулись только в одиннадцатом часу, а спать легли уже после полуночи. Так что сегодня оба были немного вялые, помятые. Хотя с утра неплохо поработал, а после полудня наконец вернулся к ресерчу о Холодной войне; теперь собираю материалы о Жукове, его отношениях со Сталиным и опале. Как и всегда, ни один исторический ресерч о сталинском времени не подготовить без книг фонда «Демократия». По ходу дня еще прочитал статью о новом фильме Лозницы (экранизация «Естественной истории разрушения» Зебальда, может быть интересно; помню, мы с М. ходили на его «Аустерлиц» в ЦДК, нам понравилось), купил билеты на самолет матери, бабушке и двоюродному брату и заказал новые банковские карты себе и М. (я свою уже успел потерять). Еще я простудился на прошлой неделе, но теперь почти выздоровел; а М., напротив, сегодня почувствовала себя немного приболевшей. Вечером, выпив со мной мятного чая с чабрецом, она пораньше легла спать. А я, как допишу, помою посуду и приступлю к чтению еще одной повести Чезаре Павезе. В субботу дочитал его «Прекрасное лето» и нахожусь под хорошим впечатлением. После стерильного Франзена проза Павезе была глотком свежего воздуха. Понятно, что наше представление о «подлинной литературе» со временем меняется (если меняемся мы сами, конечно), но сейчас стиль Павезе кажется мне очень близким к совершенному. По крайней мере, поэтичности ему не занимать. Есть тип писателей — Павезе, Боланьо — кто умеет описывать состояние человека одними намеками, без деталей, без путешествий памяти. Под впечатлением от прочитанного я пересказал содержание повести брату. Мы встретились вечером в Кентроне, пересекали площадь Франции, заполненную палатками протестующих, и я говорил, что главное для Павезе — выразить присутствие смерти посредством желания. В «Прекрасном лете» он описывает это через любовь юной горожанки из рабочего класса к художнику-крестьянину, а точнее, с помощью поэтики: так, живопись крестьянина то и дело ассоциируется с солнечным светом (его картины напоминают картины Модильяни), искусство же иностранца, рисующего лишь формы (что-то в духе Пауля Клее), ассоциируется с электрическим светом; и в эту игру значений и метафор вплетается главная героиня с оттенками ее чувств: когда она испытывает радость любви или ожидание любви, она находится под лучами естественного солнца, когда же переживает страх расставания или одиночества — свет одинокой керосинки или вообще темноту. А правит этим колебанием счастья и грусти, конечно же, смерть, воплотившаяся в ее старшей подруге-натурщице, которая раздевается перед каждым из художников и провоцирует главную героиню сделать то же самое (секс — это не изнанка, не противоположность чистой любви; у Павезе секс — это лишь довершение любви, а сама любовь — это наперсница смерти; идеальное же состояние, или состояние покоя, беспечности — это отсутствие любви, отсутсвие связанных с ней страданий). Я сказал брату, что меня не покидало чувство соприкосновения с поэзией, пока я читал эту повесть. Литература, на мой вкус, должна быть именно такой. Я люблю книги, после которых мир ощущается чуть размытым, словно ты немного потерял связь с землей; зрение хорошо улавливает эту перемену бытия, подолгу задерживаясь на горизонте или в одной точке, или вообще имитируя зрения; когда мы переживаем истину, или понимание, или встречу с бытием, наше зрение, как и слух, как и обоняние, как и все остальные чувства, лишь имитируют жизнеспособность, потому что наше новое состояние забирает все силы. Брат выслушал меня немного расеянно, прибавив почему-то, что ощущает в самом себе загадку (или концепцию? я не вспомню точного слова), от которой хочет уйти, но ее тень все равно следует за ним; он по-прежнему живет с этой загадкой, или концепцией, он подчинен ей (или вошел в компромисс с ней). Но мы не углубились в намечавшийся метафизический разговор. Ему надо было на встречу с подругой, мне — домой. Мы простились на проспекте Баграмяна, он пошел в сторону Каскада, я — к автобусной остановке. Сегодня мы с ним снова говорили по телефону, он был зол (не на меня), и мы договорились, чтобы он зашел в гости при желании или дал мне знать, чтобы я приехал, если надо будет поговорить. Еще я говорил по телефону с дядей и тетей, обсудив приезд двоюродного брата (их сына). Мне иногда кажется, что моя связь с московской родней оборвалась после переезда. Во мне ли дело? В них ли? А может, расстояние проливает свет на подлинное отношение друг к другу? Я часто задавал себе такие вопросы, а сегодня вдруг понял кое-что. В голосе дяди и тети мне послышалась старость. Не буквально, конечно. Иначе. Я вдруг понял, что любой человек в таком возрасте — перевалив или приближаясь к шестидесяти — начинает чаще думать о себе. Или о своей семье. Или о своем здоровье. Но не о ближнем, даже если это родной человек. Я вспомнил дедушку, вспомнил бабушку. Старость завладевает человеком, его мыслями, изредка отпуская к ближним, к родным, на мимолетное свидание, а затем снова уводит в свои объятия. У дяди и тети это пока проявляется в еле заметной форме, но с возрастом отдаление от остальных (и от меня) будет усиливаться; точно такие же перемены затронули моих родителей по отношению к остальным родственникам; обычное течение жизни в многолюдной родне. Я еще какое-то время думал об этом, пока сидел в тишине на диване и глядел перед собой. Затем я вернулся к ресерчу о Холодной войне, поработал, засел за дневник и теперь собираюсь помыть посуду, после чего, почитав еще немного Павезе, наконец лягу спать.

11/05/2022

Читаю истории людей, прошедших через фильтрационные лагеря.

10/05/2022

Вторые сутки кряду изучаю по работе воспоминания Молотова, записанные Феликсом Чуевым. Удивляюсь его глупости, даже тупости, причем тупости, не знающей дна. Мало того, что две с половиной книги прочел за всю жизнь, так он, нарком иностранных дел, ни одного иностранного языка не знал. Это только в Советском Союзе и современной России, наверное, возможно: столь тупой человек — и при такой должности. Зато — с принципом, зато — твердый. Еще бы! Стольким людям приговор подписать в тридцать седьмом. Или с Риббентропом шампанское пить. Или в честь Гитлера тост поднимать. Или жену на Лубянку отправить. А потом оправдывать все любовью к родине, преданностью партии. Сколько твердости, сколько принципиальности! А главное, тотальное чувство безнаказанности снизу и унизительное чувство страха сверху. Или воспоминания Трумэна, это уже с американской стороны. Такого же плоского ума, что и Молотов со Сталиным. Только Черчилля читал с интересом. Не за ум, а за породистость. Конечно, тоже лжец, тоже лицемер, но хотя бы мог сострить, особенно подвыпившим. Читаешь «Вторую мировую войну» — и улыбаешься его лукавству, исключительно английской самовлюбленности. Хорошие мемуары.

Дочитал «Перекрестки» Франзена. Он в который раз отреставрировал семейный роман, но зачем? Эта реставрация вызывает ассоциации с главной (пока что) человеческой чертой XXI века — жизнью прошлым. Патологическое желание исправить прошлое, вернуться в прошлое, оживить прошлое. Но литература, кажется, может идти дальше — тем путем, который ей очертили европейские писатели, скажем, Надаш, Зебальд, Мариас, Боланьо, — путем размывания времени, а не реставрации прошедшего. Это размывание сравнимо с тем, как художник смешивает цвета и получает новый цвет, — так же и писатель смешивает известные жанры, стили и техники, чтобы добиться нового. Франзен когда-то проделал этот трюк в «Поправках», скрестив классический европейский семейный роман с американским постмодернизмом, но далее только повторялся. Его уход в сюжет, в фабулу — признак, что в форме он исчерпал себя. Сомневаюсь, что буду читать его дальше. Но он, без сомнений, был одним из лучших на заре XXI века. Вот к «Поправкам», возможно, еще вернусь. А пока собираюсь перейти к романам Чезаре Павезе. Давно откладывал.

Продолжаю читать новости с фронта. Дискурс Украины сменился, есть ощущение уверенности в себе, заговорили о возвращении утраченных земель — причем военным, а не переговорным путем; разговоры о желании мира теперь лишь фон, используемый Зеленским для мировых СМИ; в действительности уже начинается сознательная война с обеих сторон. Кончится катастрофой, но чей? Если Россия проиграет — а пока все идет к этому, — то какими будут последствия: перемены под давлением внешнего мира или еще более остервенелая закрытость от всех, внутренние репрессии и т.д.? И когда уже война прекратится? Аналитики говорят, что до осени — маловероятно. И мне так кажется, судя по тому, что о резких прорывах с какой-либо стороны ничего не известно; началась затяжная артиллерийская перестрелка на истощение? Есть страх, что в России при таком сценарии в самом деле введут военное положение, всеобщую мобилизацию. Нужно заняться оставшимися документами, как можно скорее.

В Армении продолжаются протесты местной правой оппозиции, но даже новостники устали их освещать. Я пару раз гулял посреди этой толпы, ходил к их палаткам на площади Франции и наблюдал за колонной, шагавшей под ура-патриотическую музыку. Меня не покидало чувство, что я нахожусь на базаре, а не на митинге. А больше всего меня поразило присутствие молодых людей среди них. Зато благодаря их палаткам можно разглядеть скульптуру Родена на площади Франции. Не впервые ли за все время, что она там установлена?

09/05/2022

Слава богу, никто из близких и родных не стал писать или звонить с поздравлениями. Из–за новостных кадров настроение было так себе. И еще часто вспоминал, как протекали эти майские дни в Москве. В 2017 году мы с М. гуляли по центру города, но не могли никак пересечь ни одну улицу и злились на толстокожих росгвардейцев, способных лишь мычать и разгонять людей, и я все понял, когда увидел одну картину — как между двумя старыми дореволюционными домами проехал танк. Или 9 мая 2018 или 2019 года, когда мы пошли в «Звезду» на Земляном валу на вечерний сеанс «Летят журавли». Тогда я последний раз что-то подлинное почувствовал в этот день. Мне кажется, весь зал по окончании фильма был в слезах. Потому что никакой это, конечно, не праздник, а день памяти — памяти по 20 миллионам убитым. Как можно гордиться гибелью миллионов? Как можно не горевать? И еще я часто вспоминал дедушку Саркиса. Он потерял отца в войну, прежде лишившись в 1937 году своего деда. Остался совсем один, мальчик, вынужденно принявший роль мужчины, тащил вместе с братом на плечах целую семью. Вот от чего у меня слезы наворачиваются — от того, какая судьба была ему уготована этой страной, этой войной.

30/04/2022 — 03/05/2022

В субботу (30 апреля) с трудом проснулись, в спешке позавтракали, собрали последние вещи, от зарядок до книг, прыгнули в такси, вбежали с чемоданами и сумками в автовокзал, оплатили два билета и сели в микроавтобус. Далее был многочасовой путь до Тбилиси. Первые два часа я читал или смотрел в окно: мы проехали Севан, Иджеван, север Армении и границу с Азербайджаном; повсюду были горы, озера, маковые поля, стада овец и коров. На границе с Грузией нас задержали почти на час. Местный кгбшник в гражданском собирал паспорта у россиян и некоторым устраивал допросы. Одного айтишника развернули без объяснения причин. Узнав, что я работаю журналистом-писателем-исследователем (я по-прежнему не знаю, как лучше всего объясняться о профессии), он взял у нас с М. паспорта и удалился. М. разволновалась, я же был как всегда расслаблен. Кгбшник вернулся спустя пятнадцать минут и пригласил на допрос. Мы прошли в его маленький кабинет, и он расспросил меня, чем я занимаюсь, о чем пишу. Я показал мою страницу в Esquire, он изучал ее минуту или две, особенно статью про «Крестного отца». Затем спросил, на какой срок и с какой целью едем в Тбилиси. Я ответил, что едем отдыхать на три дня. Он спросил, почему едем всего на три дня. Я ответил, что если нам понравится в Тбилиси, то вернемся на более длительный срок. Он покачал головой и спросил, пишу ли я про политику, про войну. Я ответил, что нет, не пишу. Мы смотрели друг другу в глаза секунд пять или десять. Затем он вернул нам паспорта, пожелав хорошего отдыха. Я поблагодарил его, и мы с М. прошли на паспортный контроль. Женщина в форме изучила загран, спросила, армянин ли я, получила утвердительный ответ, спросила, живу ли я в России, и я ответил, что жил. Жил? — переспросила она, посмотрев на меня. Да, жил, ответил я. Она улыбнулась и вернула паспорт. Мы сели в микроавтобус и через полтора часа были в Тбилиси.

Нас высадили в армянском квартале. Через десять минут приехали наши друзья, А. и С. Мы тепло обнялись и сели в такси. Всю дорогу о чем-то говорили, смеялись. Я смотрел в окно на реку Кур, на церкви, напоминавшие мне армянские церкви, на ухоженные улицы, на туннель, в который мы въехали, и я закрыл глаза, и сказал себе, что наконец-то я в Тбилиси. Наш дом находился на улице Коте Макашвили (грузинский поэт начала ХХ века), между районами Вера и Мтацминда. Это был типичный старый тбилиский деревянный дом с винтовой лестницей, погребом, уютным двором, лающей собакой и маленьким садом. Наша квартира была на третьем этаже дома, и вселились мы в нее благодаря А. и С., которые сняли ее еще пару месяцев назад на airbnb, но теперь жили в съемной квартире на другом конце города. Мы сбросили чемоданы и пошли в ближайшую хинкальную на проспекте Руставели. Там мы заказали чихиртму, хлеба, хачапури по-мегрельски, много хинкалей, пива, минералки. Вскоре к нам присоединился Ж. Мы разговорились о планах на будущее. Ж. говорил о скором переезде в Берлин, А. и С. говорили о вероятном переезде в Берлин, я же лишь вкратце пересказал о возможном переезде в Германию на некоторое время, да и то если найду в себе силы. Я так и сказал потом А.: если найду экзистенциальные и моральные силы на еще один переезд. Затем мы отправились на прогулку по нашему району. Меня сильно поразили три вещи: во-первых, повсюду развешанные украинские флаги (буквально на каждом втором балконе и доме), во-вторых, архитектура старого Тбилиси, такое большое количество красивых жилых домов в стиле раннего модерна рубежа XIX-XX веков и, в-третьих, уличный стиль тбилисцев, особенно мужчин; в Тбилиси очень красивые мужчины, и многие из них ходят с длинными волосами, и это производит очень самобытное впечатление; а еще я не увидел ни одного юношу или мужчину с барсеткой, и хотя бы это говорит о торжестве вкуса в грузинской столице (в отличие от армянской). Во время прогулки мы то и дело останавливались на чашку кофе, фотографировались на пленку и заглядывали в жилые дворы. Вечером мы пришли в бар Chacha Time и заказали пару больших бутылок сидра, быстро разобрались с ними и перешли наконец на чачу. Стояла ночь, мы сидели на веранде, было тепло, моросил дождь, мы пили фруктовые чачи, в том числе выдержанные в дубовых бочках, поднимали тосты — за встречу, за дружбу, за родителей, за мир — и закусывали картошкой фри или гренками, а еще много болтали и много смеялись. Ж. почему-то очень долго не приносили шашлык, и я выговорил молодому официанту (мне кажется, он был накурен), что неприлично так долго томить человека ужином, особенно когда он выпивает. Мы с С. успели сходить в небольшой алкогольной магазин рядом с баром и взять еще пару бутылок чачи, просто на всякий случай. Затем мы расплатились (точнее, заплатил Ж., а до этого, в обед, заплатил С.), после чего дошли до площади Свободы и снова фотографировались на пленку, пока не полил ливень. Мы заказали такси, попрощались до завтра. Таксист довез нас до дома, но высадил чуть раньше. Мы с М. пробежались под дождем, нашли наш двор, поднялись по винтовой лестнице, открыли дверь и почти сразу легли спать.

Утром следующего дня (1 мая) проснулись с легким похмельем. После душа стало легче, и мы дошли да ресторана Lolita, в котором договорились вместе позавтракать. Я занял на веранде место, а М. сходила обменять доллары на лари. Был уже полдень, улицы наполнялись людьми, я рассматривал стильно одетых людей и болтал по телефону с матерью, пока не пришел Ж. Вскоре вернулась и М., а затем еще приехали А. и С. Я позавтракал скрэмблом с беконом и жареным хлебом, капучино и затем эспрессо. После завтрака мы спустились на центральный проспект, прошли мимо театра оперы и балеты и театров Руставели и Грибоедова, мимо музея грузинской литературы и музея советской оккупации, мимо национальной галереи и консульства Франции, мимо множества зеленых парков со скульптурами и скамейками. Спустя часа два или три мы очутились на холме в очередном старом квартале, переполненном красочными двух-трех этажными домами. Мы очень сильно устали и сели на веранду кафе «Свобода слова», в котором работали русские политэмигранты. Кафе находилось впритык с домом, в котором жила семья грузинских армян, бабушка с двумя внуками, и я подслушивал их разговоры. Мы ждали еду, пили белое вино, и А. рассказала, что хочет поменять работу, поделилась своими идеями, а мы — нашим мнением. Затем мы пообедали пастой и салатами. После этого Ж., ко всеобщему удивлению, сначала сказал, что завтра вечером устроил себе свидание с какой-то девушкой (хотя мы приехали всего на три дня), а затем сказал, что поедет домой отдыхать, так как устал, а на ужин вернется. Он покинул нас в какой-то странной спешке, и я проводил его недоумевающим взглядом, предчувствуя что-то нехорошее. Мы остались вчетвером, допили вино и ленивой прогулкой дошли до старого Тбилиси, района серных бань и водопада в ущелье. Из–за наплыва туристов было сложно раствориться в окружающей красоте. Я понял, что нет никакой разницы между серными банями и какой-нибудь Саградой Фамилией по причине чрезмерной туристичности места. Overtourism, как сказал бы брат. Мы прошлись по еще какой-то туристической улице с неуютными верандами и агрессивной поп-музыкой с русской попсой и кальян-репом, сфотографировали памятник Параджанову, увидели памятник Софико Чаурели, ушли в еще один старый квартал, на этот раз лишенный туристов, зашли в русскую книжную лавку Itaka, разговорились с продавщицей о «Мемориале» (она увидел значок на моем рюкзаке), и я купил две запылившиеся книги — «Назидательные новеллы» Сервантеса, издание 1955 года (5 лари), и сборник стихов Аполлинера в серии «Литературные памятники», издание 1967 года (30 лари). После книжного мы дошли пешком до ресторана Iasamani. Мы пришли чуть раньше, чем бронировали, поэтому выпили в соседнем баре, а затем уже сели ужинать. Ж. не приехал, я попробовал с ним поговорить по телефону, но он не смог ничего внятно объяснить, и мы сели ужинать вчетвером. Мое нехорошее предчувствие подтверждалось. Но еда отвлекла нас. Я взял чакапули (молодое мясо, тушенное с зеленью и специями), М. — харчо с эларджи (кукурузная каша с сыром), а также большую порцию домашнего лимонада. На десерт мы взяли фруктового торта и черного чая. Все были очень довольны ужином, особенно сервисом, потому что все блюда подали одновременно и без задержек. Затем мы еще немного прошлись до площади Свободы, и С. заказал такси до их дома. Нам попался чудаковатый таксист, который заявил, что Путин всех завоюет и будет Советский Союз; это был первый грузин, который сказал что-то одобрительное о Путине; так-то весь Тбилиси изрисован граффити «Фак раша», «Рашенс фак оф», «Путин хуйло» или «Русский корабль пошел на хуй» (некоторые граффити были написаны с грамматическими ошибками); кроме того, мы везде заговаривали с местными на английском языке, а на русский переходили только с их позволения или желания; один из моих московских друзей, узнав об этом, сильно удивился, сославшись на то, что еще четыре года назад никто не осуждал их за русский язык, а другой и вовсе спросил, почему грузины могут отрицательно относиться к русским. Ближе к одиннадцати вечера мы приехали домой к А. и С. и продолжили отлетать. Мы развалились в креслах и на диване, слушали диско, пили чачу, закусывали клубникой и яблоками, смотрели клипы музыкальной группы С., слушали его рассказ о творческих планах, выпили за удачу и обсудили разницу между Ереваном и Тбилиси. Я рассказал о рациональной архитектуре ереванских улиц, созданных, по сути, одним человеком (Таманяном), а А. рассказала о нищете, царившей в Тбилиси всего четыре года назад, о людях, живших в переходах в центре города, о разительной перемене, случившейся в городе за эти годы. Затем, помню, мы заговорили о нашем прошлом (что и кого мы там оставили), затем — о российском государстве, затем — об отношении родителей к этому государству (по преимуществу оппозиционно-отрицательное), а затем мы много чего еще обсуждали, пока я не почувствовал, что земля под ногами шатается, и стены шатаются, и я тоже шатаюсь. Я подумал, что либо я уже вдосталь пьян, либо это землетрясение. В первое было проще поверить, чем во второе, тем более, что толчки рано прекратились, а мои друзья вообще не обратили на них внимания. Но вскоре А. заглянула в айфон и сказала, что в Тбилиси только что было землетрясение 4-5 баллов, правда, длилось оно всего пару минут, а эпицентр и вовсе был на юге Грузии. Но никто кроме меня не почувствовал его. Сложно описать ощущение, когда земля буквально уходит из–под ног. Беспомощность перед катастрофой, перед возможной смертью? Нет. Скорее, мне было обидно, что праздник, что посиделка с друзьями может прерваться. Вот это было обидно, тем более, что мы так хорошо сидели. Человек — очень легкомысленное и плоское существо, а все глубокое, все духовное — это напускное и случайное. Хотя я был по-прежнему расслаблен, мои друзья, помню, как-то смутились, особенно М., она даже перепугалась и согласилась с нами выпить чачи. А чача была очень доброй и вкусной, особенно после того, как С. подержал ее немного в холодильнике. Мы разошлись только в первом или втором часу ночи. Дома М. сразу легла спать, а я еще полчаса листал, валяясь на диване, книги Сервантеса и Аполлинера.

На третий день в Тбилиси (2 мая) с самого утра шел слабый дождь, но мы с М. все равно отправились на прогулку. Мы прошлись по набережной реки Кур, увидели современную архитектуру Тбилиси — здание полиции, юстиции, музыкальный зал, мост Мира, а в районе Авлабари (парк Рике) мы встретились с А. и С., как всегда стильно одетыми. Мы поднялись на фуникулере до Ботанического сада, разбитого прямо на высоком холме, и там же постояли на смотровой площадке, сделали несколько открыточных фотографий, поели вафли и забрались на вершину крепости Нарикала. После этого мы спустились на фуникулере обратно в парк Рике, заказали такси, доехали до Фабрики (какой-то завод, облюбованный хипстерами), перекусили лапшой в азиатском ресторане, взяли кофе, вновь обрели силы и вернулись пешком в наш район. Никогда не забуду, как мы поднимались по длинной каменной лестнице посреди парка и слушали пение птиц, и любовались удивительной красотой, и я подумал, что Тбилиси — это один большой сад, разбитый посреди друггих городов. Трудно поверить, что столько красоты — и природной, и городской — можно уместить на таком небольшом участке земли. Потом уже я узнал, что парк, в котором мы гуляли, называется парком «9 апреля», в память о трагических событиях 9 апреля 1989 года, когда советские войска подавили оппозиционный митинг в Тбилиси, убив несколько десятков протестующих, в том числе женщин. С сумерками мы сели на веранду винного бара недалеко от дома, взяли оранжевого вина и снова разговорились, вспоминая прошлое и обсуждая будущее. Мы заговорили о людях, которые без документов, без работы переезжают на Запад, и С. рассказал об общем знакомом из нашего с ним бутовского прошлого, который лет пять назад переехал беженцем в Америку, в Портленд и женился на азиатке, и живет там, работает уже несколько лет. Я вспомнил, как я, С. и этот парень однажды летним вечером, в году тринадцатом или четырнадцатом, играли в баскетбол на площадке в Потапове, и небо покрылось закатным розовым цветом, из машины доносился 2Pac, кто-то крутил джойнт на всех, кто-то потягивал пиво из горла, и мне казалось, что это самое беспечное время моей молодости. Я даже помню, как промахнулся в кольцо из–за трехочковой дуги, потому что был заворожен закатным небом и ощущением лета. А теперь этот парень живет в Портленде какой-то новой жизнью, С. живет в Тбилиси и вскоре уедет в Берлин, а я — пока что в Ереване. После бара А. и С. уехали к друзьям-журналистам, тоже переехавшим весной в Тбилиси, а мне и М. хотелось десерта, и мы зашли в ресторан Zala, взяли красного вина и взбитых сливок с ягодами. Мы вышли оттуда, когда уже было десять или одиннадцать часов вечера, М. поднялась домой, я же захотел еще немного пройтись по ночному Тбилиси. Я часто так делаю в дни перед отъездом, просто иду в одиночестве на последнюю прогулку. Я делал так в Барселоне, Петербурге, Лисабоне, Москве, Нью-Йорке. Я сделал так и в Тбилиси. Я снова спустился в парк «9 апреля», минут десять смотрел, как мужчины моего возраста играют в футбол, кто-то коряво, кто получше, вспомнил, как сам когда-то играл на схожей поляне в Парке Горького, ушел на огороженную проволокой вышку и взглянул на ночной Тбилиси, встретил человек пять-шесть русских туристов или мигрантов, подслушал их скучный разговор о местном алкоголе, потом спрятался в глубине парка, приблизился к старым деревьям и прислушался к шуму листвы, покачиваемой ночным ветром. Я замер. Моему телу чего-то хотелось, но я не мог понять, чего именно. Я думал о Ж., я думал о моих друзьях, я думал об М., я думал о родителях, я думал о сестре, я думал о племяннике. Я зашел в супермаркет, взял пачку чипсов и банку пива и ушел во дворы и переулки ночного Тбилиси. Кто-то, как и я, пил на улице; кто-то толпился у барной стойки; кто-то гулял с собакой; кто-то принимал меня за местного и спрашивал сигарет. Пиво было дешевым, но холодным и освежающим, и я помню, как сделал глоток, посмотрел на уютный переулок, украшенный ночными фонарями, и задумался, что иду по тем же улицам, по которым шел когда-то Мамардашвили. Я вспомнил фотографию конца 1980-х, на которой он запечатлен в макинтоше, весь сутулившийся из–за дождя; он уже оставил Москву, в которой его не хотели видеть и слушать, уже переехал в Тбилиси, в котором читал лучшие курсы, в том числе о Прусте и мышлении. Я вспомнил, как мучился, брать или нет его лекции о Прусте с собой в Армению, с каким трудом далось мне решение не брать и как я был этому рад потом, когда осознал, что сбросил с души груз, который был мне не по силам. Я вернулся на проспект Руставели, посмотрел на странный памятник в форме велосипеда, на реку Кур вдалеке, на молодых людей, беспечно гуляющих ночью, и мне вдруг сделалось очень хорошо на душе, очень свободно. Я впервые осознал, что Тбилиси, как и Ереван, что Грузия, как и Армения, — это островки свободы, ведь они окружены странами, в которых ни о какой свободе, ни о какой демократии даже речи идти не может, — ну какая демократия, даже подобие демократии в России, Турции, Иране или Азербайджане? Я часто сетовал брату на незрелость демократий в Армении и Грузии, а теперь впервые осознал, что наличие вообще какой-либо демократии в этом регионе — большое чудо. И надо наслаждаться этим чудом, надо дорожить этим чудом, надо получать удовольствие от жизни, от свободы. С этими мыслями я зашел в «Макдональдс», заказал двойной чизбургер, с большим удовольствием съел его и поднялся по крутой мощеной улице к нашему дому. М. только вышла из душа, и я рассказал ей, как здорово прогулялся. Она сказала, что всегда очень рада, когда я так доволен, и рассказала, что Ж. приехал забрать документы и оставил мне сборник рассказов Роберто Боланьо, который я давал ему почитать еще до отъезда. Я даже не притронулся к этой книге. Затем М. легла спать, а мне захотелось немного раствориться в ютубе. Я нашел часовой документальный фильм об урбанистической истории Тбилиси, о градостроительстве XIX века, о мастерпланах XX века, о новострое XXI века, и посмотрел его полностью, и потом немного почитал спортивных новостей, и потом только уснул.

В наш последний день в Тбилиси (3 мая) мы позавтракали в Zala вместе с А. и С. (потрясающий хачапури по-аджарски с соусом песто и еще сытный сет из трех блюд каждому, тоже на высшем уровне). После завтрака мы зашли в секонд-хенд Fidel, который очень нравится А. и С., но М., к сожалению, ничего не приглянулось, а мне понравился один темно-синий плащ, я даже померил его и вообразил себя нью-йоркским детективом, но все–таки постеснялся его купить, даже не спросил ценник. Затем мы зашли в очередной винный бар, спустились в погреб и взяли брату бутылку хорошую оранжевого вина. После бара мы взяли в кофейне сэндвичи на обратную дорогу и вернулись домой, правда, без С. Он отлучился якобы в туалет, догнал нас спустя полчаса и держал в руках большой пакет: оказалось, что он добежал тайком в тот секонд-хенд и купил мне в подарок синий плащ. Я лишился дара речи, позвал М. и мы все вместе тепло обнялись. Затем я и М. собрали оставшиеся вещи и вызвали такси до автовокзала. А. и С. доехали с нами, мы сложили вещи в микроавтобус, чуть-чуть прошлись по армянскому кварталу, попрощались с А. и С., поблагодарив их за потрясающее гостеприимство и надеясь вскоре встретиться в Ереване, и поехали домой. У нас был плохой водитель, который сильно раздражал всех пассажиров, и мы приехали на час позже, чем должны были. На обратном пути я слушал песни Леонарда Коэна, в том числе famous blue raincoat.

Спустя день или два я встретился в Ереване с братом, и он спросил меня, какие у меня впечатления от Тбилиси, и я сказал, что у меня ощущение, будто я вернулся от любовницы. Не знаю, откуда в моей голове такое сравнение — я никогда не заводил любовниц, — но, наверное, оно возникло от того, что Ереван уже ощущается моей душой как женщина, одаривающая меня уютом, или кров над головой, дом, в котором я не столько отрываюсь, сколько живу, работаю, решаю проблемы, трачу силы, как-то выживаю; в то время как Тбилиси — это очень привлекательная, очень притягательная соседка, к которой время от времени хочется сбежать, позабыв обо всех домашних делах и неурядицах, легкомысленно провести время, окунувшись с головой в плотские радости, и затем только, развеявшись и рассеявшись, вернуться к жене, домой, в Ереван.

29/04/2022

Утром проснулся разбитым, проснулся поздно, но все из–за футбола посреди недели. Матчи Лиги Чемпионов начинаются здесь еще позже, чем в Москве. А в среду у нас и вовсе случилась пятница. В районе шести часов я забрал наконец банковскую карту, затем созвонился с сестрой и матерью, сходил к хозяину квартиры в его ресторан, передал ему деньги за апрель, договорился с М. встретиться в Кентроне, зашел в ливанское кафе и поужинал кебабом с фалафелем, списался c Р., договорившись увидеться в Нью-Йорке по приезду, после чего прогулялся по парку вокруг рынка Вернисаж и встретил брата у фонтанов на Площади Республики. С братом мы поднялись по улице Абовяна в сторону Оперы, чтобы встретить М., но мне внезапно позвонил Г., друг из Москвы, и оказалось, что он в Ереване. Спустя десять минут мы встретили его и все вместе пошли к М. Но рядом с Оперой шел митинг местных правых (партия Дашнаков и одна пророссийская партия), они включили на полную громкость разные военно-патриотические песни времен Первой мировой, и это производило удручающее впечатление; как говорят местные, с потеплением у пингвинов началось обострение; но народу собралось прилично, несколько тысяч, и они заполнили проезжие улицы вокруг Оперы, и потому такси М. не смогло до нас доехать, и нам пришлось идти к памятнику Сарьяна, где мы наконец встретились. После этого я, брат, М. и Г. пошли в сторону бара Darget, сели на веранде, заказали пива и разговорились о местных приключениях: Г. рассказал, как помогал двум нигерийцам в армянском паспортном столе, С. — как хотел помочь женщине с чемоданом, которая в итоге испугалась и убежала от него, я — как бесплатно постригся у сирийских армян, а М. — как увидела из окна эвакуатор, который вез автомобиль, на крыше которого были свернуты и привязаны три ковра. Затем к нам еще присоединился В., тоже заказал пива, и мы проболтали на веранде почти до одиннадцати вечера — погода стояла теплая, почти без ветра, как в Москве в двадцатых числах мая, — и после этого Г. ушел на еще одну встречу, брат и М. разъехались по домам, а мы с В. пошли в наш футбольный паб, чтобы посмотреть первый полуфинал между «Ливерпулем» и «Вильяреалом». Матч оказался скучнее того спектакля, который разыграли «Манчестер Сити» и «Реал» во вторник, но все равно было интересно. Домой я вернулся в половине второго ночи. В четверг работал до десяти вечера. Правда, в ночь с четверга на пятницу меня накрыла бессонница, и утром проснулся разбитым, проснулся поздно. Зато наконец дописал и отправил статью о битниках; мне кажется, что она получилась удачной, хотя и длинноватой; не знаю, читает ли кто-то сейчас такие длинные статьи. Остаток дня отвечал на письма, доделывал ресерч и собираюсь дочитать «Перекрестки». Договорились с «Горьким», что все–таки напишу для них рецензию. Завтра с М. собираемся в Грузию на несколько дней. Надеюсь, что будем много пить, много есть, много гулять, много болтать и много веселиться. После Грузии ожидают очень много дел — и рабочих, и семейных, и домашних.

25/04/2022

Проснулся по будильнику в 6:30 утра, не без труда, но пока варил кофе (вчера купил свежей обжарки), то вновь вспомнил истину, приоткрывшуюся ночью. Но сначала о выходных. В субботу днем сходили с М. на нового «Бэтмена», нам обоим более-менее понравилось, особенно первая половина фильма, а мне — техническое исполнение, операторская работа, звук, спецэффекты, хотя раньше не обращал внимания на эти вещи; возможно, по причине того, что перед фильмом показали трейлер очень нелепого и техническо плохо снятого армянского блокбастера, и на его фоне обострилось мое зрительное восприятие во время «Бэтмена». Правда, после фильма у меня разболелась голова, левая половина лица, и дома М. положила полотенце, намоченное холодной водой, мне на лоб, а я немного вздремнул. Вечером мы поехали в гости к дяде, и он устроил небольшое застолье, по окончании которого они вместе с братом сыграли на пианино и спели старых армянских песен. Домой вернулись ближе к полуночи, я выпил на балконе пива и поговорил с родителями по видеосвязи. М. рано уснула, а я еще посмотрел финал кубка Испании, «Бетис» против «Валенсии», а потом читал до второго часа ночи «Воспоминаниях о грустных шлюхах» Маркеса. Он написал эту повесть уже в старости и рассказывает в ней о старике, который хочет перед смертью заняться любовью с девственницей; писательский сюжет из разряда «дайте-ка я пощекочу вам нервы перед своим исходом»; я вряд ли стал бы читать это на русском, но слог такой простой, что на английском мне вполне норм. В воскресенье мы с М. позавтракали испанским омлетом, поели мороженое, отдохнули и посреди дня съездили в Цицернакаберд (мемориал геноцида 1915 года). Вокруг парка, где находится мемориал, было полным полно торговцев цветами, они продавали гвоздики, тюльпаны, лилии, выкрикивая прохожим в лицо цены, сто драм, двести драм, и мне хотелось поскорее уйти от них. Мы встретили сестру М., пошли к мемориалу, но попали в большой людской поток армянских семей, в том числе с детьми и стариками, и все шли под солнцепеком к мемориалу, чтобы оставить цветы у вечного огня. Из колонок доносилась музыка Комитаса в очень плохом качестве. Затем мы думали, чем заняться, куда пойти, и решили где-нибудь выпить. Мы заказали такси до центра города и по дороге увидели на одной из полуразрушенных стен надпись: «И страшно из дома, и страшно домой». Мы сели в бар Darget на улице Арама, выпили отличного светлого эля и поболтали о Москве, повспоминали детство. После пива нам захотелось пройтись, тем более, что погода была отличной, жара сошла. М. повела нас к подземному туннелю, из которого мы попали в Разданское ущелье, в глубине которого находилась заброшенная детская железная дорога с детскими вагонами; несколько лет назад здесь прошел рейв, и я пожалел в очередной раз, что меня не было. Мы побродили с М. и ее сестрой по этой станции и в глубине ущелья, то и дело встречая парочки или дружеские компании, спрятавшиеся в чаще или у речки. Один из полицейских почему-то спросил нас, все ли у нас нормально, и мы неловко закивали, ответив, что все нормально. Нагулявшись и сделав много фотографий, мы вернулись в центр города, поели донеров в забегаловке на улице Туманяна и попрощались. Домой приехали на автобусе, в котором все лампы почему-то горели красным светом. Остаток дня я говорил по телефону с матерью, поел мацони с гатой, выпил черного чаю и листал новости из Украины, а перед сном читал в английской Википедии биографии писателей из Западной Армении, сгинувших во время резни 1915 года. Отдельно я прошелся по списку армянских интеллигентов — юристов, писателей, музыкантов — арестованных в Константинополе прямо 24 апреля. Были и те, кто пережил этот арест, сам геноцид, но вернулся из Европы в советскую Армению и поплатился за это жизнью во время Большого террора. Если бы в Армении чаще интересовались историей, а не историческими ранами, то не рисовали бы на стенах Z. Ночью спал плохо — то и дело снились мрачные советские помещения или поезда, в которых я оказывался с разными людьми; запомнился сон, в котором я с одним старым другом (мы не общаемся уже много лет) еду в вагоне метро к моим родителям. Поезда и станции — один из самых частых мотивов в моих снах. Вот уже пять-шесть лет я вижу одну большую автомобильно-железнодорожную станцию в неизвестном мне провинциальном городе. Эта станция так часто снилась мне, что я узнаю улицы вокруг нее, фасад ее вокзала, лестницы, платформы, даже рельсы. Мне часто снится, что я спешу или даже бегу к этой станции, опаздываю на поезд или автобус, путаю свои рейсы, сажусь не в ту сторону, перепрыгиваю через рельсы, приезжаю и вновь уезжаю — в разные страны и разные города, а также встречаю людей — из настоящего и прошлого, но чаше из прошлого, что и понятно — в снах мы ищем встречи с теми, кого потеряли. Я проснулся посреди ночи от очередного поверхностного сна. Я лежал, поправляя одеяло и недовольно моргая, и в то же время говорил самому себе, что не боюсь этих снов, лишь бы мне не приснился кто-то, кого я знал, но кого уже нет, лишь бы не увидеть мертвых. Я боюсь только мертвых, которые приходят в снах, потому что это действительно опасно, потому что это действительно что-то предвещает. Все остальное не страшно. В общем, я часто просыпался этой ночью, и в очередной раз я проснулся от того, что мне захотелось отлить, и я зашагал к ванной, стараясь не разбудить М., и когда включил в туалете свет, вдруг осознал, как надо писать рассказы, да и вообще любые произведения, да и вообще создавать что-то. Я понял, что написание рассказа — или любого другого произведения — требует того же отношения, что и к ребенку: проявления заботы, внимания, любви; текст может стать живым, если мы будем относиться к нему как к живому; если мы будем помнить о нем. И надо верить, что у тебя получится, что ты не бросишь это произведение (этого ребенка) на полпути, что ты сможешь его вынести, вырасти и позволить в дальнейшем жить без тебя, свободно и достойно. Затем я спустил воду в унитазе, умылся, вытер лицо полотенцем, вернулся в спальню, поглядел на ночные огни за окном и подумал: как странно, что в состоянии полусознания у нас есть столь прямой доступ к истине. Словно по ночам исчезают преграды между сердцем и речью. Только бы эти истины не забылись по пробуждении, сказал я себе, возвращаясь в постель. Затем я уснул и опять увидел Москву, квартиру на Шаболовке, хотя помнил о том, что это бессмысленно, что там конец. Проснулся по будильнику в 6:30 утра, не без труда, но пока варил кофе (вчера купил свежей обжарки), то вновь вспомнил истину, приоткрывшуюся ночью, и с этим настроением сел за рабочий стол.

21/04/2022

Всю неделю встаю в 6:30 утра, ем фрукты (один апельсин или один банан), готовлю кофе, проверяю почту и результаты футбольных матчей (стараюсь не заходить в телеграм), пишу до 9-10 утра (новый рассказ), иногда отвлекаюсь и обращаю внимание на пение птиц или вижу на поржавевшей антенне, свисающей с балкона, горлиц, задумчиво глядящих на небо или улицу, часто фотографирую их и посылаю фотографии родителям (мать в ответ рассказала, что на соседнем балконе птицы устроили гнездо, и по утрам она слышит их чириканье), после чего завтракаю (хлопьями, как правило) и снова возвращаюсь к работе (на этой неделе пишу статью о битниках, в связи с чем прочитал несколько архивных статей Джека Керуака и Джона Холмса, много интервью Аллена Гинзберга и Уильяма Берроуза, а также n-ое количество энциклопедических и разной давности медийных текстов, посвященных битникам, не считая произведений самих битников, как поэтических, так и прозаических), затем в районе 14-15 часов — обед, занимающий от часа до двух (пока приготовлю, пока поем, пока поболтаю с М. или родителями, пока сварю и выпью кофе, пока полистаю телеграм, пока просмотрю все политические или спортивные новости), а после обеда и вплоть до 19-20 часов работаю над историческим ресерчем для документального фильма о холодной войне, из–за чего много читаю мемуаров и писем Рузвельта, Черчилля, Сталина, Трумэна, Молотова, Гопкинса и др., а также документов в связи с процессом над ЕАК, после чего ужинаю (хорошо бы начать ужинать пригтовленным накануне), а затем либо еду по делам в город (наконец открыл местный банковский счет), либо остаюсь дома, и тогда завариваю черный чай, ем мацони и залипаю в интернете (прочитал интервью Оксаны Васякиной, немного постановочное; лонгрид про Франзена, в котором слишком много зумерских слов; эссе Брета Истона Эллиса, местами удачное; рецензию на «Радость тяготения», очень хорошую; качественный социологический отчет openDemocracy о сторонниках войны; интервью украинских беженцев; аналитику по следам возможного вступления Финляндии и Швеции в НАТО, удивившее тем фактом, что у Финляндии сильная и хорошо укомплектованная армия; футбольных блогеров; разные телеграм-каналы, особенно про литературу и искусство), слушаю музыку (за неделю успел послушать Бабангиду, Кровосток, Аквариум, раннего Стинга, 8-ю сонату Моцарта для фортепиано, посвященную матери (KV. 310), Ленни Вайта, Би Би Кинга, Чарльза Бредли) или смотрю футбол («Реал» против «Севильи», первый тайм «Ливерпуля» с «Манчестер Юнайтед»), после чего готовлюсь ко сну, уже в кровати болтаю с М. (обсуждаем будущую поездку в Тбилиси, мою поездку в Нью-Йорк, приезд друзей к нам в Ереван) и снова читаю, на этот раз книги (Франзена или Маркеса), пока не почувствую усталость и не пойму, что пора спать.

18/04/2022

Сон, приснившийся 10 апреля, позволил вернуться к привычной повседневности, в том числе к написанию прозы. Это, наверное, самое важное. Я не писал ничего полтора месяца, а теперь снова пишу. Уже второй раз война обрубает мое стремление к написанию большой формы: сначала в Арцахе, теперь в Украине.

Пишу новую статью, на этот раз о битниках. Понял, что в молодости Керуак оставил глубокий след на моем писательском «я». Да и сейчас, перечитывая «В дороге» (и на английском, и в блестящем переводе Когана) этот текст воспринимается иначе, взрослее. Керуак сложнее как писатель, чем нам хочется о нем думать. Захотелось наконец прочитать Томаса Вулфа, чей «Взгляни на дом свой, ангел» уже лет десять пылится в московской библиотеке. Может, попрошу мать с собой прихватить, когда приедет ко мне. Но для статьи хочу чуть глубже копнуть в поэзию битников, в стихи Корсо, Ферлингетти, Снайдера. А еще понял, какое влияние на битников — на Керуака, Берроуза, Корсо — оказала французская литература: Пруст, Селин, Батай, Жене. Особенно Селин.

Продолжаю следить за новостями. Жду решающих (?) событий на востоке Украины. Удивительно, как стамбульские переговоры, обещавшие мир, оказались всего-навсего окончанием первого акта этой трагедии. Читаю много военной аналитики и ловлю себя на нездоровой ассоциации с футболом, когда читаешь разогревочные статьи перед матчем.

Говорил с немецким знакомым из Дрездена. Он рассказал, как помогал с эвакуацией семье из Мариуполя. Обещал помочь, если вдруг надумаю переехать. Сказал, что с радостью выпил бы со мной пива. Я предложил ему посетить Армению. Уже потом, когда мы попрощались, я понял, что Армению интересно посетить не ради ожидаемых впечатлений (как с поездками в Европу), а ради unusual experience (последние недели приходится в десятки раз чаще говорить на английском, даже начал думать на английском, во многом по вине брата).

Уже ориентируюсь по некоторым улицам и районам Кентрона без карт.

Короткая проповедь отца Иоанна в храме Косьмы и Дамиана: «Иоанн Предтеча — это святой и пророк, который поплатился жизнью за то, что говорил правду. Очень печально, если мы настолько боимся говорить правду, что готовы все отдать, лишь бы не рисковать».

Гостили на выходных у тети (матери брата) в Ванадзоре. Поднялись в горы, осмотрели несколько старых заброшек, много фотографировались, смеялись, гуляли, даже встретили одинокого русского туриста (или эмигранта). По дороге домой я долго смотрел на ночную дорогу и второй раз за год всерьез задался вопросом, как я понимаю христианство, и смог дать себе более-менее ясный ответ. Еще вчера была Пасха (по армянскому и католическому календарям), и я второй год подряд признаюсь себе, что это единственный праздник, который мне по душе, потому что я вижу в нем какой-то смысл (все остальные праздники, за исключением Рождества, кажутся мне бессмыслицей). Весь день чувствовал себя счастливым. В том числе по причине того, что с относительным достоинством прошел через пост. В прошлом году я взвалил на себя больше испытаний, но и год был другой, куда проще. В этом же году справился, по меньшей мере, с одним предельно важным испытанием, и это вселяет надежду. Правда, с окончанием поста возвращается естественный страх, что снова начну жить с прежними угрызениями совести. Раньше мне казалось, что пост позволит мне менять повседневную жизнь, а сейчас я все чаще думаю, что пост — это просто очень счастливое время, когда мы ненадолго, на полтора месяца надеемся перехитрить небытие; путешествие, в которое мы отправляемся из нашей обыденной жизни, чтобы набраться свежих мыслей и затем вернуться. Поэтому я не жду от себя ничего особенного с окончанием поста. И еще: мне все понятнее измерение времени своей жизни от Пасхи к Пасхе, от воскресения к воскресению.

Продолжаю читать «Перекрестки» Франзена. Сюжет закручен лихо, но немного скучно из–за формы, из–за этого читаю медленно. «Поправки» так и остались его лучшей книгой. На той неделе перечитал в очередной раз Евангелие от Луки. Вчера перед сном начал читать на английском «Вспоминая моих грустных шлюх» Маркеса. Не открывал Маркеса с первого или второго курса, то есть прошло лет двенадцать, не меньше. Я бы вряд ли взялся за него, если бы не желание почитать на английском и маленький объем книги; а вообще ее купила давно, еще в 2005 году, моя сестра.

14/04/2022

«Несчастна та страна, которая нуждается в героях». Бертольд Брехт, пьеса «Жизнь Галилея».

10/04/2022

Сны бывают разные по форме, и накануне мне приснился один из тех снов, который исходит из самых глубин «я», а возможно, даже оттуда, где «я» еще нет, где оно только формируется, схватывается. Такие сны наполняют не только ночь, но и все последующие дни новым смыслом, или траекторией, пока не придет время новых схваток.

Так, мне приснилось, что я и М. находимся в старой квартире на Шаболовке, но квартира почему-то разрослась до двухкомнатной. Я замечаю, что во второй комнате сменились обои — и они мне совершенно не нравятся. Какая-то неприятная перемена, которую я не просил и не хотел. Затем я вижу, что в этой комнате на двуспальной кровати лежит незнакомая мне молодая пара. Это парень и девушка, им по 22-23 года, они брюнеты, а у парня — густые волосы, как у меня, когда я был в его возрасте; они мне кого-то очень сильно напоминают, но кого, я не пойму. Тем временем эта пара тоже замечает меня и М. Мы собираемся на кухне, завязывается ссора. «Какого черта вы тут делаете?» — «А вы?» — «А кто вы вообще такие?» и т.д. Мне даже кажется, что вот-вот дойдет до поножовщины. Но этот акт сна резко прерывается и открывается следующий. Я один, гуляю ночью недалеко от Кремля. Кажется, поблизости с Софийской набережной. Всю прогулку я размышляю о предстоящей эмиграции, обо всех проблемах, которые ожидают нас с М., о переменах, которые мы не просили и не хотели. Сначала эти мысли очень тревожат меня, но постепенно я наполняюсь смирением перед надвигающимися переменами. Но и это еще не все. Надо еще расквитаться с прошлым, прежде чем пойти дальше. Так заканчивается второй акт и открывается третий. Я и М. снова в нашей комнате на Шаболовке, а в соседней комнате — все та же молодая пара. Я прошу у М. телефон, чтобы позвонить хозяйке и рассказать о недоразумении. Молодой незнакомец видит телефон и подбегает ко мне, снова угрожает, снова срывается на крик. Но я больше не злюсь на него. Я спокойно расспрашиваю его, как он нашел эту квартиру, и понимаю, что его кто-то обманул, предложив эту квартиру тайком от хозяйки. Я прошу его успокоиться, перестать протестовать и отрицать ошибку, которую он совершил. Я стараюсь донести мысль, что случившееся с ним бесповоротно, необратимо, что его обманули, но это надо поскорее принять. Я даже говорю молодому парню и его партнерше, которая тоже подошла и внимательно слушает: «Чем раньше вы примете эту ошибку, тем проще вам будет в дальнейшем». И они согласно кивают мне и М. В их доверчивых, наивных глазах прорезывается грусть, смирение. Мне и М. очень жалко их, но мы не можем ничего поделать. И этой молодой паре, и мне с М. — нам всем предстоит покинуть этот дом.

Уже проснувшись, я осознал, конечно же, что эта молодая пара — это я и М. до 24 февраля. Мы, как и они, были неопытны, слишком доверчивы к миру, в котором жили. А взрослая пара, которая объясняла молодым незнакомцам (то есть самим себе) их ошибку, — это я и М. начиная с 9 апреля. За каких-то полтора месяца переменились наши души — окончательно отпали неопытные молодые души, а их место заняли новые души, успевшие немного набраться тяжелого опыта. «Сказываю вам: в ту ночь будут двое на одной постели: один возьмется, а другой оставится» (Лк: 17:34). Так и душа — одна оставилась, а другая взялась, и ей теперь жить, пока не придет время новых схваток.

9/04/2022

Утром встретил женщину из клининга, молоканку. Молокане заселили Армению в начале XIX века, когда начались преследования при Николае I. Ребенком, когда летом мы приезжали в Ванадзор, у нас были соседи из России, в том числе молокане. В Армении их любят за трудолюбие и скромность. Удивительно, что в Армении я чаще встречаю старообрядцев и духоборцев, нежели в России. Они здесь не исчезли, они по-прежнему живут своими традициями, не стесняясь срастаться с армянами. Эта женщина рассказала, что у нее четверо детей, двое дочек и двое сыновей, по-русски говорит только двенадцатилетний сын. Но куда чаще она говорила о старшем сыне, ему двадцать пять лет. «Мой богатырь», — сказала она, показывая его фотографию. Я опоздал на нашу утреннюю встречу, и она перепугалась, что со мной что-то случилось, как и с ее сыном. Говорит, не так давно он развозил пиццу на мотоцикле и попал в аварию — его сбила машина, а водитель даже не остановился, просто поехал дальше. «Он мог бы остановиться, правда?» — промолвила она, посмотрев на меня. «Он не мог, он должен был остановиться», — поправил ее я. Слава богу, рядом оказались друзья ее сына, они довезли его до больницы, где ему прооперировали ногу. Сейчас с ним все в порядке. Но страх кольнул эту женщину, пока я не отвечал утром на телефон. «А еще здесь есть безответственные люди, которые договариваются о чем-нибудь и потом не отвечают». — «Нет, я не из таких. Просто суматошные дни». Она вернулась к уборке, а я сел в кофейне поблизости. Позавтракал хачапури и выпил американо. За соседним столом — группка женщин лет пятидесяти-шестидесяти, бывшие одноклассницы, которые собрались в Ереване. Они говорят с западным диалектом, то есть это потомки уехавших в ХХ веке в Европу или США, и теперь они собрались в Ереване. Вообще Ереван — это огромный приют как беженцев, так и потомков беженцев, как тех, кто бежал откуда-то в Армению, так и тех, кто вернулся в Армению после побега предков. А будут наши дети точно так же собираться спустя десятки лет в Москве и говорить на русском с примесью английского, немецкого, французского? Я слабо в это верю. Не могу объяснить, почему. М. говорила, что недавно Москва окрасилась снегом, все деревья были белые, как в «Докторе Живаго» (я очень любил такие вечера). Соскучился по стихам Пастернака. В обед поедем с братом в аэропорт встречать М. Утром Д. по моей просьбе помог ей с чемоданами и довез ее на каршеринге до аэропорта. М. в знак благодарности подарила ему домашнюю настойку из морошки. Я сам ее приготовил, но не успел попробовать из–за поста. Важно дарить хороший алкоголь тому, кто его оценит.

На днях узнал, что очередная литературная премия (фикшн-35) отменена по инициативе учредителей. Основная мысль — что на культуру (имеются в виду литературные премии) сейчас нет смысла отвлекаться. Я не имею никакого отношения к этой премии, но меня ужаснула эта формулировка, будто культура — это повод отвлечься от тяжелых событий. Словно культура не самодостаточна, словно есть вещи поважнее, а на культуру можно только отвлечься, как с пробежкой или фитнесом, дабы развеяться от более важных повседневных дел или тяжелых новостей. Но ведь все ровно наоборот. В светском обществе в приоритете должна быть именно культура, потому что она источник нового в нашей повседневной жизни. А сегодня — тем более. Войне надо противостоять культурой. Надо всеми силами действовать наперекор смерти. Читать, писать, не молчать. Да, иногда случается тупейшая пошлость — как «Ожидание Годо в Сараево» Сонтаг. Но это частный случай, навеянный нереализованными творческими амбициями Сонтаг, и любой, кто не лишен вкуса, почувствует, какая это пошлость — ставить Беккета в разрушенном Сараеве. Вот идея Сонтаг — это «протез культуры». Но настоящая культура — это не протез, позволяющий нам как-то жить дальше («отвлекаться от проблем»), как и не наследование традициям предков (средневековая картина мира). Нет, нет, нет. Культура — это источник нового в нашей повседневной жизни. Новых мыслей. Случайно попавшаяся кинорецензия может заронить ценную мысль. Культура смотрит не в прошлое и не в настоящее, а в будущее. Она обещает вывести человека из темной комнаты. Да, мой взгляд на культуру отчасти навеян идеями Просвещения — и я не отступлю от этого. Постгуманистическая эпоха наступила, но я не лишу себя права утверждать человеческое — наперекор всем обстоятельствам. Мы должны узнавать о литературных премиях даже в такие темные времена, потому что любая книга может перевернуть чью-то жизнь. А премии, в том числе ее победители — это упрощенный путь читателя к книгам, которые могут перевернуть его. Культура — это долгосрочная инвестиция, это здоровая надежда на будущее.

Я не понимаю и не принимаю мировоззрение, когда человек сосредотачивается исключительно на здоровье эмоций и чувств. Возможно, нормальный западный субъект уже пребывает в мире, когда можно отшлифовать с помощью психотерапевта и медикаментов самые поверхностные слои его существования. Но это антропологически неправильно, ибо человек, даже пребывая в благополучном мире, нуждается во внутреннем центре тяжести — просто потому, что война или катастрофа могут нагрянуть в любую минуту (а на самом деле они присутсвуют в нашей жизни каждый день). Центр тяжести человеческого существования кроется не в эмоциях и чувствах (они всего лишь замки нашего внутреннего дома, и волевой человек умеет подбирать к ним ключи), а в мышлении, в доброй воле, в характере, в разуме, в пластичности души, в сильном голосе сердца — в подземном фундаменте, благодаря которому мы строим наш внутренний дом не на песке эмоций и чувств, а на камне, который не упадет во время дождя, потопа или урагана.

8/04/2022

Сегодня я прожил за десятерых. Вот как это было. Утром встал очень рано, но с ленью. Позавтракал хлопьями, выпил кофе. Поехал на такси в район Малатия-Себастия, чтобы забрать матрас. Накануне узнал, что этот район возник в 1920-е годы, когда армяне, бежавшие от турецкой резни, заселились вокруг тогдашнего Еревана, образовав два района по названию исчезнувших западноармянских городов — Малатии и Себастии. В такси водитель слушал поп-музыку из нулевых. Я обзванивал клининг. К продавцу матраса приехал с опозданием. В Москве годами никуда не опаздывал, а здесь опаздываю каждый день. Но продавец — мужчина лет пятидесяти с бородой, электрик — был очень дружелюбен и никак не упрекнул меня. Мы поговорили о ценах на жилье, о политике, и затем погрузили матрас в грузовое такси. А вот водитель грузового такси оказался неприятным мужиком предпенсионного возраста, который курил в салоне и кашлял. Глядя на него, я вспомнил отца Бобби Бакальери из «Клана Сопрано»; находясь в шаге от смерти из–за рака легких, он пошел на последнее дело, убил очередного человека и затем, сев за руль, закурил сигарету, из–за чего захаркал кровью и попал в аварию, во время которой погиб. Тем не менее этот водитель довез меня до дома, но отказался помогать с матрасом, сославшись на слабое здоровье, а затем еще не смог дать мне сдачу (жалкие сто драм, но все же). Я поругался с ним и со злостью захлопнул дверь, а затем начал переписываться со службой поддержки «Яндекс.Такси», попутно задумавшись, как мне донести матрас на пятый этаж. Аккумулятор айфона садился. Поддержка «Яндекса» меня игнорировала. В конце концов я заново заказал такси с грузчиком, но указал одну и ту же точку отбытия и прибытия. Новый водитель оказался куда добродушнее предыдущего, но, к сожалению, туповат — зачем-то поехал не по навигатору и попал в тупик. Я еще не знал, что дело не в тупости, а обособленности армянских таксистов от технологического прогресса. Этот водитель смог доехать до меня, только когда прислушался к моему озлобленно-уставшему приказу довериться навигатору. Он помог мне поднять матрас на пятый этаж и занести в квартиру. Правда, на третьем этаже он схватился за грудь и посетовал на лишний вес. Я пожал плечами. Не буду я вас жалеть, довольно. Даже добродушных и глупых не буду жалеть. Мы рассчитались, и я вернулся к диалогу со службой поддержки «Яндекс.Такси». Они по-прежнему отказывались компенсировать мои расходы за утренний кошмар, но спустя час моей агрессивной настойчивости дали промокод на две тысячи драм. Затем, когда я выносил хлам из квартиры (старую мебель), соседка на лестнице увидела на каменных ступенях купюру в две тысячи драм, и решила почему-то, что это мои деньги, и вложила эту купюру мне в ладонь. «Если вы не возьмете, то я возьму», — сказала она. Впервые на моей памяти я принял чужие деньги. Десятилетиями не делал этого, а сегодня почему-то согласился. Таким парадоксальным образом я отбил стоимость утреннего такси. Мне кажется, в ту минуту я впервые почувствовал присутствие иной силы в этом дне. Я отнес старый хлам к мусорной свалке, попав под дождь, вернулся домой и позвонил очередной женщине, занимающейся клинингом. Она назвала меня «сыночком», пожаловалась, что сейчас находится на соревнованиях внука и плохо слышит меня, а еще сослалась, что сегодня дождливо, поэтому не хочет сегондя заниматься уборкой, да к тому же половина дня позади. Договорив с ней, я взглянул на время. Полдень. Какая половина дня позади? Для кого? Она, видимо, из тех пожилых, кто по крестьянской привычке просыпается в пять-шесть утра. После разговора с ней я сходил в бытовой магазин за необходимыми вещами для клининга (швабры и проч.), пообедал в фудкорте (хачапури и суп на кисломолочной основе, ереванцы называют его spas, мать всегда вкусно готовила его), дважды сходил в ближайший торговый центр за лампочками и кофе (нашел местную «Пятерочку»), переслушал последний альбом Джей Коула («the off‑season»), прикрутил дома лампочки, еще раз подготовил квартиру к уборке и поехал к хозяину квартиры в его кофейню. По пути сел в маршрутку, чей водитель оказался очередным взвинченным типом. Он спросил, куда мне ехать, я назвал улицу Ерванда Кочара, он кивнул и обещал высадить меня на перекрестке этой улицы. Не прошло пяти минут, как он сказал, что я могу выходить, но я, кивая на навигатор, возразил, что мне надо ехать дальше, что эта улица находится рядом с кинотеатром «Россия». Между нами завязалась прилюдная словесная перепалка. Водитель не мог взять в толк, что в Ереване есть две улицы с таким названием, а я не мог привыкнуть к тому, что весь день встречаюсь с тупыми водителями. В общем, я во второй раз со злостью хлопнул дверью, в голос выругался на улице и добрел до станции «Дружба». На метро я доехал до кинотеатра «Россия», а на улице увидел, что торговый центр, пристроенный к бывшему кинотеатру, почему-то оцеплен лентой и полицейскими. Я не обратил внимания на причину и дошел до кофейни хозяина. Она находится в очень восточном квартале с холмисто-круглыми улицами и двухэтажными домами. Круглость архитектуры тотчас выдает восточные мотивы. Хозяина в кофейне еще не было, и я выпил эспрессо. Переписывался с М.: она тоже целый день поглощена делами перед отъездом. Вскоре пришел хозяин, мы обмолвились парой слов, он дал мне новую сантехнику для ванной комнаты и чайник, а еще положил с собой свежую выпечку из кофейни — какую-то арабскую булочку с нутеллой, видимо, привезенную им из Эмиратов (он жил там порядка двадцати лет). Я рассказал ему, что вся эта суета в квартире обусловлена скорым приездом моей невесты, и он в ответ выпустил игривый смешок. Этот смешок выдал в нем больше, чем он сам хотел бы. Я увидел, что за этим чуть полноватым мужчиной с хмурым лицом, одевающимся во все черное, прячется легкомысленный весельчак, — и именно эта натура является его подлинной натурой, или ближе к подлинной. В патриархальном армянском обществе мужчине нельзя оголять душу посредством костюма, внешнего вида. Снаружи надо держать себя под замком — скажем, одеваться в черное. Как Барон де Шарлю: нарочитая грубость, прячущая гомосексуальность. Спустя еще несколько минут пришел сантехник — мужчина лет шестидесяти, очень добрый и спокойный. Он спросил, где я живу, и я сказал, что на улице Папазяна и Комитаса, а затем скрестил руки, поскольку забыл, как будет по-армянски слово «перекресток». Я заказал такси, оплачиваемое утренним промокодом, и к нам приехал зеленый «Опель». За рулем сидел уже третий за день взвинченный водитель, правда, лет двадцати пяти, не больше. Он не был пристегнут (я тоже заробел пристегнуться в его присутствии), постоянно превышал скорость, самовольно срезал путь, жаловался на других водителей, что «они не умеют водить, а только в телефоны пялятся», а еще забил на навигатор, и тогда я наконец-то понял, что армянские таксисты попросту не воспринимают навигатор всерьез. Но в итоге привез меня к пункту назначения на десять минут дольше, чем показывал навигатор. А еще он спрашивал дорогу у прохожих при включенном навигаторе. Какая же слепота к прогрессу. И самое обидное: он действительно классно водил и знал Ереван назубок, но скорее всего разучился бы так естественно гнать по улицам, научись обращать внимание на навигатор. У дома меня должны были ждать женщины из клининга, но их не было. Они умудрились прийти не к тому дому, а я никак не мог им объяснить, где именно находится мой дом (не хватает речевой легкости в армянском). Это заметила незнакомая женщина, проходившая мимо и представившаяся «брокером, который уже тридцать лет живет здесь». Она попросила у меня телефон и объяснила, где я нахожусь. Еще одна странная армянская черта: местные, особенно те, кому перевалило за сорок, почему-то не воспринимают адреса посредством названия улицы и номера дома. Им куда понятнее фраза типа «дом рядом с пекарней на углу улицы Комитаса» или «дом недалеко от цирка». Здесь многие люди по-прежнему живут одной ногой в двадцатом веке. В конце концов женщины из клининга нашли нас, а незнакомая брокерша оказалась соседкой из последнего подъезда и попросила сохранить ее номер телефона. Затем я, сантехник и две женщина из клининга (одна из них оказалась молоканкой, русской девушкой-старообрядкой, замужем за армянина) поднялись в квартиру, и каждый занялся своим делом: женщины из клининга убирали квартиру, сантехник чинил ванную комнату, а я устало глядел в окно. Спустя час сантехник доложил мне, что все починил, заодно все показал и объяснил, а на прощание тепло пожал руку и сказал, что был рад знакомству. Так на фоне чудаковатых армянских водил мне встретился очень талантливый и скромный мастер, который, как выяснилось, еще очень любит работать с землей, и сегодня, сказал он, если бы не дождь, то поработал бы в своем огороде, и этим признанием он напомнил мне покойного дедушку по маминой линии, который всю жизнь проработал электриком, но с куда большей страстью отдавал себя загородному дому, своему огороду, бахче. Женщины из клининга тем временем включили какую-то фортепианную музыку, под которую в темноте мыли полы и окна. Я предупредил их, что ненадолго отойду, и спустился во двор. Там стояла полицейская машина, окруженная полицейскими и саперами. Они просили всех, кто выглядывал в окна, спуститься на улицу. Я спросил у одного из полицейских, что случилось, и он попросил меня отойти подальше от дома, «так как случилась проблема». Я подошел к молодой паре и спросил, в курсе ли они, что случилось, но они попросили повторить вопрос на английском, и я повторил, и они признались, что тоже не в курсе. Я заметил в конце двора ватагу людей разных возрастов — моих соседей, которые со смехом обсуждали происходящее. Они и рассказали мне, что кто-то позвонил в полицию и сообщил, что именно в нашем доме заложена бомба. Я тотчас вспомнил оцепленный торговый центр, который тоже якобы был заминирован. Эти ложные звонки делал один тот же человек. Весь день он звонил в полицию и сообщал о заминированных торговых центрах и почему-то еще назвал именно мой дом на улице Комитаса, 23. Один мужчина лет пятидесяти, с виду торговец фруктов, проворчал, что это «поступок какого-нибудь турка». Я позвонил женщинам из клининга, оставшимся в квартире, и предложил спуститься. Они спустились, и мы решили, что они закончат уборку завтра утром. Я попрощался с ними и остался перед моим домом, который, конечно, не был заминирован. Спустя десять минут полиция разрешила всем вернуться по домам. Я и мои соседи медленно поплелись к подъездам. Этот день не мог увенчаться спокойным финалом. Присутствие иной силы вновь явилось ко мне. Я почувствовал себя Ларри Гопником из «Серьезного человека» братьев Коэн. Им важно подчеркивать базовую метафизическую истину, что мы никогда не знаем, что случится в следующую секунду — что-то хорошее или плохое. Посему их герои — хоть Ларри Гопник, хоть Джефри Лебовски — вечно переходят из веселья в печаль и наоборот. Неопределенность будущего, незнание, жив ты или на самом деле мертв, — такова их философия, которую я сполна проверил эмпирическим путем. Такие дни имеют значение для укрепления характера. Чем больше взваливаешь на себя, тем жестче обстоятельства. Прогибаешься либо ты, либо мир. На лестничной площадке я встретил еще одного соседа, который спокойно курил себе, и сказал ему в полушутку, что это была ложная тревога. Он поинтересовался, какая еще ложная тревога. Выяснилось, что он все проглядел, вообще ничего не знал о бомбе, потому что слушал джазовый концерт в наушниках. Затем я проверил напоследок квартиру, запер ее на ключ, спустился к остановке, сел в маршрутку, поговорил с отцом по видеосвязи и в десять часов вечера был у брата дома. Брат сегодня веселится на вечеринке по случаю дня рождения какого-то друга. Я же поужинал позавчерашней пастой, съел арабскую булочку, помыл посуду, принял горячий душ, побрился и заварил черного чаю. Теперь готовлюсь ко сну. Вот каким был этот день.

Пока не забыл: накануне прочитал самый, наверное, яркий фрагмент во всем Евангелии от Луки. Семнадцатая глава, стихи 20-37. Фарисеи спрашивают Христа, когда придет Царствие Божие. Христос отвечает, что оно не придет приметным (то есть явным) образом. «Ибо, — говорит он, — вот, Царствие Божие внутрь вас есть». Говоря иначе, не ждите внешних примет счастья, живите здесь и сейчас, ибо счастье (или Царствие Божие) вот, уже внутри вас. А ученикам говорит еще более в лоб: «Не ходите и не гоняйтесь». То есть в себя всмотритесь. «Ибо, как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой». И молния, и Сын Человеческий — это явления истины. Важно: Христос не сообщает буквальную истину, содержательную истину, а поясняет формальные основы истинного мышления (или вообще мышления, так как мышление и истина тождественны). Достоевский сморозил глупость, когда написал, что «лучше остаться с Христом, нежели с истиной», потому что в действительности Христос и есть истина (а Евангелие — это искусство слова об истине). Но вслед за этим, словно поймав себя на непростительной прямолинейности, Христос начинает говорить очень темно. Вообще в нем имелась эта черта — стать противоречивым, когда имелся риск показаться простым, и, напротив, сделаться очень ясным, когда был риск запутать собеседника в противоречии. Так и в этом фрагменте он вслед за очень ясными словами вдруг приводит отсылки из Ветхого Завета, вспоминает Ноя, Содом и Гомору, а потом говорит знаменитое «Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее», имея в виду, что живая душа — та, что постоянно обновляется, пребывает в движении к новому; а затем он резко спускается с высоколобых ветхозавтеных отсылок до примитивных примеров из крестьянской жизни своих учеников: «Сказываю вам: в ту ночь будут двое на одной постели: один возьмется, а другой оставится; две будут молоть вместе: одна возьмется, а другая оставится; двое будут на поле: один возьмется, а другой оставится». А ученики снова не понимают и спрашивают, где, Господи, где возьмется, а где оставится, и Христос снова действует наперекор и дает темный ответ, может быть даже мрачный, если не самый мрачный в Евангелии ответ ученикам: «Он же сказал им: где труп, там соберутся и орлы». Вот в этих словах — моя любимая черта Христа. Я очень люблю его еле подавляемый гнев, навеянный усталостью и отрешенностью, — гнев и на учеников, и на фарисеев, и на весь этот мир.

7/04/2022

Позавчера покрасил стены в гостиной комнате и коридоре, брат помог с покраской подоконников. Руки, лицо, очки — все было в краске. Когда только приступил, чуть не психанул (постоянно покрывал себя и свои решения бранью, а затем тотчас просил прощения, «прости господи», а затем снова ругался и снова просил прощения); затем М. и брат написали, что получается хорошо, что мне не стоит расстраиваться, и я продолжил покраску, и в самом деле получилось очень симпатично: гостиная наполнилась светом, сейчас в ней очень приятно находиться, хочется даже остаться. Чувство дома приобретается усилием. Важно не столько физическое пространство, сколько твое усилие обустраивать, создавать уют. Дом — это продолжение души, а душа — это вечная борьба между ленью и силой воли. На днях вынесу мусор, наведу оставшийся порядок перед приездом М. Надеюсь, что до конца следующей недели квартира будет в порядке, и можно будет обрести простую повседневную жизнь, заполненную сном, работой, едой.

Вчера договорился об очередном проекте (зарубежный документальный фильм о Сталине). На обед приготовил томатную пасту с розмарином — очень удачно, к моему удивлению. Потом дописывал статью. Во второй половине дня встретился с бывшим арендатором квартиры. Странный. Вроде все объяснил и показал, был добр, но какая-то небрежность все равно имелась в жестах, словах. В этой небрежности я искал объяснение изношенности квартиры. Он спросил меня, откуда я и чем занимаюсь, и я ответил, что из Москвы и пишу, то есть писатель. Он замер на секунду, посмотрел на меня задумчиво и промолвил: shat lava (то есть «очень хорошо»). Я тотчас вспомнил, что прежде в Армении мне точно так же отвечали, когда я говорил, что я — писатель. Это армянское «очень хорошо» можно перевести как «занятие благородное, но проблем наберешься». Тебя уважают, но на твоем месте оказаться не хотят. Затем он привел сантехника — рабочего в спортивном костюме, к которому я не наполнился доверием. Я уже немного наловчился различать местных. Так, я убедился, что если ереванец говорит, что будет через час, то это значит, что он будет через полтора или два часа, а если говорит, что все сделает к завтра, то в лучшем случае сделает к послезавтра, а в худшем — дня через три-четыре. Вечером поужинал в фудкорте рядом с домом. Затем больше часа плутал вместе с братом по Еревану в поисках паба или бара, где показали бы Лигу Чемпионов — «Челси» с «Реалом». В конце концов брат уехал домой, а я набрел на маленький спортивный паб. Сел за барную стойку, не пил (единственный во всем пабе). Один бармен много бегал по залу, второй не отходил от стойки и осторожно потягивал пиво из маленького бокала. Игра была веселой. Станислав Минин в телеграм-канале очень удачно, как и всегда, описал стиль «Реала»: он такой же смелый, как и у прессингующих команд, но его суть в том, чтобы подпускать противника, провоцировать его на высокий прессинг, и тем самым искать коридоры для своих контр-атак. «Смелость — это когда ты ищешь бури, как будто в буре есть покой». Такой стиль — это я уже от себя — очень напоминает поведение матадора, для которого покой — это встреча с быком, то есть со смертью. В этом — отличительная испанскость «Реала». Глядя на стиль «Реала», я узнаю, что такое Испания. (Tiki-taka — это Каталония, а не Испания.) Но как же мне не хватает голоса Минина во время трансляций. И в то же время мне понравилась речь армянских комменатоторов — очень современный стиль комментирования, к тому же лишенный иностранных заимствований. Словно какой-нибудь русский комментатор использовал бы язык Тургенева для описания игры. К концу второго тайма я уже плохо соображал, так как страшно вымотался и хотел спать, но покинул паб только в добавленное время, когда все было ясно. «Реал» победил 3:1. А я передумал заказывать такси и еще полчаса неспешно шел домой по ночному центру города, встречая по пути молодые русские пары, торговцев цветами, бездомных, криминальных авторитетов и одиноких проституток.

Сегодня встал в 10 часов, позавтракал лавашем с баклажановой икрой, апельсином и чашкой кофе. Работал, созванивался, дописываю статью. Во второй половине дня снова буду занят квартирными делами.

4/04/2022

Сегодня наконец проснулся рано. С утра завтракал хлопьями и фруктами. Пил кофе. До обеда писал новую статью, почти готова. Есть идеи насчет новых проектов, нужно время, чтобы всем написать. Сейчас поеду покупать необходимые вещи для квартиры. Вечером пойдем на акцию скорби и солидарности с убитыми мирными жителями Бучи.

Вчера был в Ванадзоре. Город-призрак. Постапокалиптическое настроение. В памяти всплывали «Аустерлиц» Зебальда и «Сон Кельта» Льосы. У последнего в одной из глав имеется эпическое описание, как в Путумайо, городке, захлестнутом преступлениями работорговцев, рано или поздно наступит конец человеческому присутствию, и природа уничтожит все, что человек возвел здесь — от зданий до дорог, — и биологическая жизнь неизбежно начнется заново. Очень эффектное описание конца и возрождения жизни в духе магического реализма. Но эта же малодушная надежда — малодушная, потому что в ней нет места человеческому действию — охватила меня, когда я гулял по Ванадзору, полуразрушенному советскому городу, который из года в год приходит в еще больший упадок, и даже революция не смогла ничего поправить, и это только подчеркивает необратимость разложения этого города. По пути в Ереван думал о произошедшем в Буче, чувствовал неприятное головокружение, комок в горле, психическое неприятие увиденного, нежелание верить в конце концов. Я же знал, каково нести эту боль (мои повторяющиеся сны о геноциде и пустыне, и беженстве; постпамять), а теперь знаю, каково принадлежать к тем, кто стал причиной этой боли — и вот это отняло у меня почву под ногами. Это прямо сейчас парализует мою волю. Двойной капкан. Несколько раз я провалился в глубокий сон, позволивший на несколько часов забыться. Это очень помогло. Небытие может возвращать к жизни. По приезду в Ереван немного поговорили об этом с братом, сходили в магазин, дома поужинали. Брат включил любимые классические песни, в том числе оркестровую вариация Malagueña и сюиту на виолончели Баха. Затем, когда принимал душ, услышал знакомую мелодию — выяснилось, что брат включил песни Рюити Сакамото, которые Бертолуччи использовал в «Последнем императоре». Это навело на воспоминания об этом хорошем фильме и немного развеяло тяжелое настроение сентиментальной грустью (финал у фильма очень красивый). Уснул рано, так как сильно вымотался.

В Пензе учительница английского языка высказалась на уроке об Украине. Школьники записали ее речь на диктофон и донесли в полицию. Против учительницы завели уголовное дело.

3/04/2022

Увидел фотографии пригородов Киева, покинутых российскими войсками.

1/04/2022

Утром позавтракал хлебом пури и баклажановой икрой, выпил пару чашек кофе, увидел мою новую статью в Esquire (с очень красивой версткой от А.), переписывался с ребятами из Тбилиси (они грустят), созвонился по зуму со шведскими коллегами (Swedish Institute поставил на паузу программу сотрудничества с Россией, по крайней мере до местных выборов осенью), приготовил на обед пасту с овощами (кабачки, помидоры, перец, петрушка), слушал за обедом «Журавли» Марка Бернеса (брат впервые включил ее накануне, мы сидели на кухне и слушали русские песни, и я полюбил эти простые стихи о мертвых солдатах и журавлях в небе, а еще понял, что режим П. отнял у многих людей право на память о Великой Отечественной, заменив ее идеологическим протезом; я всегда хотел помнить об этой войне не в величественно-торжественных декорациях, а через боль, как это показано в «Летят журавли» или у Хуциева), затем дослушал акустический концерт Леонарда Коэна 1970-х годов (с легким надрывом подпевал на любимой famous blue raincoat), после чего быстро сварил и выпил очередную чашку кофе, переоделся, выбежал на улицу, доехал на автобусе до проспекта Комитаса, написал коллеге из Esquire по поводу литературного номера, затем поднялся в квартиру, по совету отца проверил краску на стенах с помощью кипяченной воды, с радостью убедился, что могу спокойно перекрасить, не используя шпаклевку и грунтовку, снова осмотрел комнаты квартиры, записав, что надо починить, поправить или выкинуть до приезда М., после чего покинул квартиру, спустился в столовую в соседнем доме, молча наблюдал, как молодой повар накладывает в лаваш свежего кебаба с зеленью (даже сейчас заурчало в животе), но в итоге заказал себе пирожок с картошкой, порцию гречки и овощной салат (1100 драм, что-то около 200 рублей), выучил, как по-армянски будет зелень (axtsan, буквально «посыпать соли»), прошелся по району (очень нравится), спустился пешком до Каскада, оттуда добрел до улицы Пушкина, там немного поглазел на молодых людей, заполнивших веранды (ереванская вариация московских патриков), встретил армянских мажоров, спешащих в ночные клубы, зашел в любимый супермаркет Carrefour, купил фруктов, молока и пива (для брата, пусть хоть кто-то радуется жизни, пока другие изнуряют себя христианской ерундой), во дворе дома поговорил по видео с М. и нашими родителями (легкое застолье) и затем уже пришел домой. Дома узнал от М., что отец рассказал за столом содержание довольно смешного тик-тока, в котором некий грузин говорит: «Русские, не приезжайте в Грузию, а то вас так много уже, что скоро Путин придет вас освобождать». Переоделся, сложил продукты в холодильник, заварил черного чаю, нарезал немного брауни, сел за ноутбук, и тогда пришел брат, как всегда улыбчивый, что-то напевал под нос. Договорились, что завтра поедем наконец в Ванадзор, навестим его матушку, у нее же переночуем.

Помимо этого, пока не забыл, прочитал днем очередной пост о разнице между теми, кто уехал, и теми, кто остался. В телеге очередной молодой писатель написал, что из тех, кто уехал, как и из тех, кто был на фронте, ничего толкового (в литературном плане) не выйдет. Новому «потерянному поколению» не быть. Первые (уехавшие) — слишком трусоваты, вторые (воевавшие) — туповаты (их предел — стать новыми прилепинами). А вместо «потерянного поколения», вместо селинов и ремарков нас ждет конвейер отечественных памуков, романтично-меланхоличных юношей и девушек, причем среди как первых, так и вторых (то есть как трусоватых, так и туповатых). Эх, вот бы еще этот молодой писатель поведал нам, какое же литературное будущее ожидает тех, кто не уехал и не воевал! Вот бы узнать, что он думает о самом себе. О своих литературных амбициях. А он — к кому принадлежит? А он — себе приговор выписывает или только других судит? Как же меня утомляет это морализаторство. Пока размышлял над глупостью этого парня, вспомнил, как накануне отъезда из Москвы перевозил вещи к родителям вместе с водителем-грузчиком «Яндекс-такси», и этот водитель (обычный потерянный во времени и пространстве человек лет 55-60) всю дорогу покрывал матерной руганью тех, кто уехал или пострадал от недавней катастрофы. Я внимательно наблюдал за его поведением и понял, что он отторгает меня не тем, что говорит, а тем, что он очень жалок. В нем не было достоинства, простейшего смирения с тем, что надвигается на тебя, какого-то благородства, стойкости в конце концов. Это не имеет ничего общего с фатализмом. У Джона Уильямса это ключевая тема как в «Стоунере», так и в «Августе» — быть стойким вопреки обстоятельствам судьбы. Это очень важно для человеческой личности — сохранять себя вопреки всему. И в этой логике, в этой картине мира моральной оценке подлежит не сам поступок (уезжаем мы или не уезжаем), а то, как мы его совершаем — унизительно или стойко, инстинктивно или сознательно и т.д. Упомянутый молодым автором Селин, кстати, дезертировал с фронта — но разве подлежит он за это осуждению? Разве не испытывает читатель к нему благодарность за урок обесценивания национализма и вообще войны? Короче говоря, если уж хочется морализаторствовать, то надо оценивать не сами поступки, а то, что стоит за ними, то есть форму, которая преодпределяет содержание человеческих поступков.

31/03/2022

Проблемы со сном преследуют меня. Опять не могу уснуть, хотя уже который час ночи. Завтра буду спать до полудня, а когда проснусь, меня замучает стыд. И все потому, что не поехал сразу домой. Вечером, когда уже собирался обратно, брат позвонил мне и предложил встретиться у памятника Таманяну. Я подумал, что он хочет вместе пройтись до дома, и сказал, что буду у памятника через полчаса. Но когда я пришел, то увидел его в компании двух женщин. Первая — офисная, на каблуках, в длинном строгом пальто и с прямым срезом волос, вторая же — артистичная, в кедах, с сигаретой и кофе, с короткой рваной стрижкой. Обе — одногруппницы брата по Американскому университету (факультет туризма), его близкие подруги, с которыми он решил выпить вечером вина, заодно позвав меня. Мы зашли в обычный винный бар (wine republic, рядом с Каскадом) и там вторая подруга (артистичная) встретила знакомых — мужчину и женщину лет 50-55, которые заговорили с ней на смеси армянского и английского. Мы сели за соседний к ним столик, и брат с подругами заказали вина, я же взял пепси (впервые за пост), и мы поели сорбет, они еще перекусили креветками, и не успели мы как следует что-то обсудить (точнее, они не успели обсудить; я был очень вымотан и чаще всего молчал), — короче, не успел толком завязаться разговор, как артистичная подруга вновь заговорила с тем мужчиной лет 55, и он заговорил с нами, и так два наших стола соединились в один стол. Выяснилось, что этот мужчина — довольно известный в Армении долларовый миллионер из диаспоры. Уже несколько лет они с женой поглощены своим виноградником в Вайодзоре, и их вино (Zorah) — чуть ли не единственное армянское вино, получившее признание в Европе и США. А в тот вечер этот мужчина был навеселе, сначала пил вино, потом коньяк, причем по меньшей мере дважды его обновлял и попутно рассказывал о себе и своих просветительно-развлекательных планах, и хотя я был уверен, что он из американских армян, оказалось, что он родился в Тегеране, затем учился в Венеции (по-армянски очень мило — Venetik), а затем перебрался в Милан, где и сделал карьеру (деталей не помню). Но больше всего меня поразила его жена. У нее скандинавская внешность, очень светлая кожа с мягким южным загаром, русые волосы и северные глаза с красивыми морщинами в уголках, но говорила она на армянском, и нрав у нее был армянский, и этот контраст позже получил самое неожиданное объяснение: выяснилось, что ее мать — иранская армянка, а отец — швед. Это поразило меня. Передо мной сидела женщина скандинавской наружности, но внутри этого северного тела жила армянская душа. Я просто не мог поверить в увиденное. Позже брат сказал, что уже не раз встречал таких людей в Ереване. Я же нахожусь под впечатлением до сих пор. А еще она занимается ручным изготовлением карасов — крупных глиняных кувшинов, используемых для хранения вина. Я обратил внимание, что поначалу она пила чай, но спустя час стала тянуться за коньячным бокалом супруга, а еще порой косо посматривала на него, поскольку он все чаще выдавал что-то на пьяном (но простительно, не перегибая палку), — и мне очень нравилось подмечать эту еле заметную перемену в ее мимике, эту маленькую трещинку, которая проявлалась на ее лице, в линии между бровям, и затем тотчас исчезала, потому что манеры, потому что люди вокруг, и надо сохранять достоинство. Вскоре, конечно же, заговорили о политике (брат почему представил меня как writer and politologist), и одногруппницы, хотя и получили образование в Англии, вдруг стали оправдывать политику России и ругать Украину, мол, нечего было угрожать ядерной республикой, «прямо точь в точь как наш идиот, объявивший Арцах Арменией», и я не поверил своим ушам, чуть не схватился за голову, но пришлось утихомирить себя и спокойно втолковать им, что они пребывают во власти иллюзий, что не знают ничего о Z, о детях, которых выстраивают в Z, о дверях, изуродованных Z, и так далее. Они долго не понимали или так и не поняли, что в Армении я могу дышать свободно, говорить свободно, а там мне приходилось подбирать слова даже в общении с близкими (не забуду тот вечер с университетскими друзьями, когда пришлось так и сказать им, что я лишен права говорить как есть, и это нечестно). Человек столь легкомысленное существо по своей природе, что не в состоянии радоваться чуду ежедневной свободы. Он не ценит ее, не понимает ее и не догадывается, что ее можно потерять за месяц, и потом десятилетиями придется ее возвращать, зачастую ценой унижения. Чуть не задал себе опять вопрос, а зачем свобода, но вовремя осекся, потому что это давно не вопрос, для меня по крайней мере. Мы разошлись ближе к часу ночи, уже под закрытие винного бара. Перед прощанием мне рассказали, что в Армении приняли новый закон — на этот раз запретили использование ртутных термометров, и я, конечно, не мог не заметить, что пока в России запрещают независимые СМИ, объявляют людей иноагентами, сажают несогласных в тюрьму и так далее, в Армении запрещают соль и ртутные термометры. Затем мы — я, брат и его подруги — еще погуляли по ночному Кентрону, увидели стайку пьяных молодых русских, поглаживающих бродячую собаку, ночных бабочек, одну из которых все успели прокомментировать (а мне стало ее очень жалко из–за детского лица и стыда, хотя это вполне может быть моя иллюзия), затем мне почему-то подарили «как гостю» дорогого шоколада, половину которого я с удовольствием съел, и затем мы попращались с артистичной подругой брата рядом с Английским парком (она обещала позвать нас с М. и братом в свой гостевой дом в Дилижане), а офисную подругу проводили до подъезда (девушек в поздний час в Армении принято провожать до подъезда). Ну, а мы с братом оказались дома в районе второго или третьего часа ночи (боже мой, а ведь это всего лишь четверг) и затем еще долго вели разговоры с метафизическим привкусом: о судьбе, об увечьях, которые зачастую предопределяют судьбу, о том, как тщетно эти увечья залечивать, ведь от судьбы не убежишь, и куда лучше увечье изображать (мои слова). У меня есть увечье, у каждого человека есть его увечье, которое предопределяет все, даже цвет его мыслей. Я как никогда ясно это понял сегодня вечером, когда мы сидели в винном баре, и все было так хорошо, но я вдруг выпал из разговора, провалился в самого себя, в расшатанную эмиграцией экзистенцию, и понял, что я все равно чужой здесь, что я никогда не найду дома, то есть родины, отчизны, всегда будут и Россия, и Армения, и это моя рана, мое увечье, которое не залечить, с которым надо смириться достойно жить, — и после этого я вернулся в мир мягкого ереванского вечера в винном баре и с чудесной компанией, постарался не потревожить никого своим вдруг потрескавшимся присутствием, прикинулся опять нормальной личностью, готовой шутить, поддерживать small talk и смеяться, когда полагается. Литература — это ни в коем случае не лечение, не терапия, не желание разобраться в себе; литература — это всего-навсего игра, умышленный побег или уловка, с помощью которой мы пытаемся перехитрить увечья, судьбу, смерть в конце концов (очень оригинальная мысль Медведковой, которая вновь и вновь возвращается ко мне, и здесь есть о чем думать дальше). Мы обсудили все эти невидимые проблемы с братом, а затем наконец легли спать, и я который час уже не могу уснуть, а брат уснул сразу, как по щелчку (как же я ему завидую).

29/03/2022

Эмиграция рано приучила меня ежедневно следить за валютным курсом. Узнав о стамбульских переговорах (долгожданных), я тотчас смекнул, что бедолага рубль наконец немного очухается — и не прогадал. К концу дня он вырос до 5,35 драм (хотя неделю назад был всего 4,6), и вечером я разменял небольшую сумму. А доллар, соответственно, упал по сравнении с драмами, и пока что его лучше не беспокоить. Короче, с недавних пор мировая политика интересует меня еще и с практической точки зрения — да обрадуются наконец те, кто всегда обвинял меня в излишней рассеянности, книжности и проч., и проч. Завтра, если я правильно понимаю эти валютные процессы, рубль должен остаться на той же метке, а затем он будет колебаться в зависимости от следующих крупных новостей о переговорах или военной экскалации, и надо будет просто следить за самыми важными новостями.

Сегодня готовил ресерч для очередной статьи и узнал очень многое о новой истории Сербии. Я довольно хорошо знаком с историей войн на Балканах в 1990-е, но я не знал, что правительство Милошевича, развязавшее войну с соседскими странами, попало под такие же чудовищные и всеохватывающие санкции со стороны Запада, что и нынешняя Россия. Они тоже были изолированы от мира на политическом, экономическом, культурном и даже спортивном уровнях (так, Югославия была отстранена от участия в чемпионате Европы 1992 года, и вместо нее была заявлена Дания, и именно датчане тот турнир и выиграли). А вот что важнее всего: по следам бессмысленной братоубийственной войны, чудовищных санкций, развала экономики и т.д. Милошевич, во-первых, не утратил власти, а наоборот укрепил ее, убедив массы в необходимости объединиться перед санкциями внешних врагов, а во-вторых, ни Милошевич, ни его политическое окружение не обеднели от санкций, в то время как сербский народ обнищал страшно и надолго, на полтора десятилетия точно, и в-третьих, из–за санкций резко усилилась преступность, контрабанда и бандитизм, и это еще не было НАТОвских бомбардировок Белграда в 1999 году. Короче, этой информации мне было достаточно узнать, дабы понять, что даже несмотря на катастрофические последствия этой войны (а итоги переговоров, по всей вероятности, будут очень унизительными), П. никуда пока что не денется — и это самое ужасное, конечно. Впрочем, посмотрим. По следам прочитанного я неминуемо свернул на литературную тропинку, вновь открыл «Биографию Белграда» Павича, почитал о самом Павиче (оказывается, я все эти годы ошибочно ставил ударение в его имени), а затем, плутая вечером в полюбившемся французском супермаркете, слушал выпуск «Армена и Федора» о «Хазарском словаре». Захотелось подарить эту книгу брату; вообще мне довольно часто хочется подарить другим людям те книги, которые хочется прочитать самому (уже не говоря о тех книгах, которые прочитал и люблю).

Перед сном вновь читаю письма Пруста (как-то ведь надо бороться с бессонницей). Увидел старую карандашную пометку, которая мне по сей день очень интеллектуально близка: «Я так крепок в убеждении, — пишет Пруст, — что все написанное, исторгнутое из себя, гораздо ценнее нас самих, что нахожу совершенно естественным кипятиться ради своего детища, словно это живое дитя». Курсив мой, ибо мысль, что книги дороже жизни, — самая важная мысль для любого пишущего и читающего человека, к коим я себя тоже отношу. А еще, видимо, я так давно не открывал эти письма, что испытал сразу три удивления. Удивление первое: как же часто Пруст получал отказы от издательств, даже несмотря на свой парижский статус хорошо известного публициста, критика и переводчика. Удивление второе: насколько же он был откровеннее в переписках с женщинами, нежели с мужчинами, даже со старыми друзьями; последние, казалось, интересовали его только с практической точки зрения, в то время как с женщинами он мог свободно лавировать между светскими намеками и болезненными признаниями. Удивление третье: я только теперь поверил, что Пруст действительно очень сильно болел, что порой он мог только раз в неделю подняться с постели, выйти на улицу, навестить друзей. Последнее удивление снова убедило меня в том, что литературный стиль писателя зачастую предписан не его душевным складом, образованностью, начитанностью и проч., а его телом, то есть тем, скажем, в какой позе это тело чаще всего пребывает во время работы (не следует забывать, что тело — наложница привычек). Так, Пруст из–за болезни чаще всего работал лежа, и посему его текст — это отражение сознания человека, беспрерывно лежащего в постели: он перебирает прошлое, он припоминает случайные детали, он находится под властью ассоциаций, он вот-вот впадет в полудрему и т.д. А Флобер, к примеру, считал, что писателю запрещено писать лежа, и в этой писательской муштре отслеживается картезианская строгость его стиля. А я вот пишу последний месяц в самых разных позах: стоя или сидя, полулежа или скрючившись, по-солдатски задрав подбородок или по-студенчески схватившись за виски (и пока писал этот абзац, дважды сменил позу, пересев с кресла на кровать). Мои обстоятельства — моральный паралич, переезд, отсутствие рабочего стола и проч. — сказываются на привычках тела. Сейчас припоминаю, что схожая мысль — о влиянии дисциплинированности тела на мышление (не вижу разницы между стилем и мышлением) — имелась у Канта в размышлениях о характере: поменяться в лучшую сторону (сотворить хороший характер, или добрую волю) можно куда скорее, если имеешь власть над своим телом. А ведь еще недавно, пока еще жил в Москве, я так хорошо знал это благородное чувство власти над телом, над привычками, над повседневностью — говоря иначе, знание приятной упорядоченности каждого дня, достигнутой благодаря силе воли. Весь январь и февраль я вставал на Шаболовке в 6:30 утра, чуть ли не первым во всем панельном доме, и ночь еще медленно перетекала в утро, и птицы еще молчали, и мир за моей спиной только-только пробуждался, — а я в это время уже сидел за рабочим столом, попивая чашку первого кофе и готовясь вновь переступить порог реального и воображаемого. Могу с уверенностью сказать, что моя жизнь обретет утраченное равновесие, когда я вновь вернусь к приятной упорядоченности каждого дня, к тем утренним часам, когда мир еще спит, а я уже тайком описываю его, словно шпион неизвестной страны, в очередном романе, рассказе или дневниковой записи.

28/03/2022

Ночью опять накрыла бессонница, думал о книгах, о московских литературных планах, о новой жизни. Утром завтракал хлопьями и круассаном, пил кофе, вносил правки в дневник. В полдень доехал на троллейбусе до Каскада, слушал по пути акустический концерт Эми Уайнхаус для BBC, встретился с братом (у него был обеденный перерыв), дошли до офиса риэлторши, и я заключил полугодичный договор на аренду квартиры. Хозяин дома — деловой мужичок, местный кабанчик, но очень семейный, на заставке айфона — маленькая дочь, а еще он владеет кофейней в торговом центре, двадцать лет жил в Дубае (об этом он напомнил раза три, не меньше), имеет бизнес в России и всегда носит с собой блокнот в кожаном переплете (очевидный подарок жены). Я не наполнился к нему доверием, инстинктивно сохраняя дистанцию между собой и местными, но мне простительно как приезжему. Еще выяснилось, что сперва риэлторша сказала брату, что найти квартиру в Ереване сейчас почти невозможно, тем более за 400$, но брат в ответ пропел ей, что она «риэлтор его сердца», и та рассмеялась, и обещала помочь, и действительно помогла. «Мне никогда еще не говорили ничего подобного», — призналась она, и мне стало печально за нее, жалко, что такой симпатичной и успешной женщине не доводилось слышать таких простых комплиментов. После сделки мы покинули риэлторский офис, и я пошутил над братом, что его язык нашел мне квартиру (граница между приличием и сальностью давно утрачена). Брат в ответ назвал меня «хужанчиком» (huzhan по-армянски — извращенец, пошляк, сволочь). Затем мы зашли в ближайшую столовую, в которой брат обычно обедает, и я увидел множество тридцатилетних русских, по всей вероятности айтишников, которые сидели кучками и обедали, и выглядели так, словно уже привыкли к новой земле («русский значит ловкий», — говорил мне один коллега, сам очень русский и очень ловкий, но женатый, кстати, на московской армянке). В очереди мы встретили бывших одногруппников и коллег брата, и он познакомил нас, а сам ушел на службу, а мы тем временем обедали, болтали, делились впечатлениями. Мой обед — салат с капустой, булка белого хлеба, тановый суп (местная окрошка), бутылка воды, и все это за 930 драм (что-то около 190 рублей по текущему курсу). За столом я больше молчал, нежели говорил, а когда начался коллективный дипломатический допрос («откуда ты», «чем занимаешься» etc.), я заговорил бодро, но лукавя; я уже смекнул, что главенствующая черта любого армянина — это изображать жертву, и посему я представляюсь всем политэмигрантом, время от времени разыгрывая шекспировские монологи о несправедливой судьбе, и даже наговорил одной даме, что страшно скучаю по русской зиме — что ложь, конечно, хотя есть одна январская неделя, которую я люблю, по которой я уже тоскую, прямо посередине января, когда Москву наметает по колено снегом, и по вечерам, гуляя по тихому центру, по Остоженке например, тебе начинает казаться, что на дворе 1810 год и вот-вот проедет карета, в которой сидит, укутавшись в шубку, Наташа Ростова, и ты проводишь ее рассеянным взглядом, а затем вновь провалишься в повседневные думы о хозяйстве. Конечно, я отдаю себе отчет, что мое лукавство отнюдь не приличествует моим христианским намерениям, как и не вписывается в кантианские максимы, которые я обещал себе соблюдать с конца прошлого года, но в настоящее время я многое себе спускаю, а порой даже оправдываюсь, глядя в зеркало, что pas vu, pas pris. А за обедом завязался интересный разговор. Я узнал, что одна из девушек переехала в Ереван из Ливана в 2014 году, а другая — из Сирии в 2012 году. Обе говорили с ближневосточным диалектом, который мне очень симпатичен на слух, и особенно мне нравится мягкая грубость арабского языка, удивительно созвучная воздушности армянского наречия, и слыша этот союз двух языков, я тотчас превращаюсь в ребенка, завороженного сказкой, и уношусь из реального мира в воображаемый, словно я не здесь, а где-то далеко, в Бейруте или Багдаде, и сердцу очень тепло от этого. Девушка из Ливана рассказала, что сирийцы, бежавшие от войны, заполнили страну и заняли весь market, и это, по ее словам, отличает сирийцев от ливанцев — первые готовы взяться за любую работу, а вторые могут только отложить ее на завтра (на Кавказе так обычно говорят об армянах и грузинах, мол, первые — трудоголики, а вторые — лентяи). Еще я не перестаю удивляться, как разительно иначе одеваются армяне, приехавшие с Ближнего Востока: мужчины — в зауженные джинсы и белые сникерсы, а женщины — в откровенные платья, зачастую с глубоким декольте, на вульгарно высоких каблуках, и все чересчур накрашенные, с мелированными волосами, длинными ресницами и т.п. И еще: эти девушки тоже переехали в Ереван из–за войны, но другой, разразившейся десять лет назад. Вообще все беженцы, заполнившие Ереван в XXI веке, прибыли сюда из–за войн: на Ближнем Востоке, в Арцахе, в Украине. Но они придали Еревану очень колоритный мультикультурный облик, и особенно обогатился армянский язык: на улицах постоянно слышишь множество диалектических вариаций с вкраплением английских, французских, русских, тюркских или арабских слов, и я в восторге от этого; сейчас понял, что это многоязычие напоминает мне исчезнувшую Александрию начала ХХ века, описанную Андре Асиманом в мемуарах «Из Египта». После обеда я попрощался с коллегами и одногруппниками брата, побрел в сторону дома, свернув в трубку договор на аренду квартиры, и вдоволь наговорился по видеосвязи сначала с М., а затем с отцом. Остаток дня планирую работать и читать.

26/03/2022

Проснулся в 10 часов. Позавтракал хлопьями и апельсином. Выпил две чашки кофе. Отвечал на письма. Работал. Брат с утра сходил к неврологу и вернулся в приподнятом настроении. Я спросил, что сказал врач, и брат ответил, похлопав себя по животу, что все в порядке, будет мальчик. «А если серьезно?» — спросил я. «А если серьезно, — ответил брат, — то мне надо оперировать нос, чтобы улучшить дыхание. Но делать я этого не буду. Вот были бы с сердцем проблемы — другое дело». И запел во весь голос «Катюшу», правда, высоким женоподобным голосом, словно сastrato. Так я понял, что брат не в приподнятом, а легкомысленном настроении. «Я сегодня буду проверять на прочность твою психику. В Армении это очень важно». Проверка вылилась в то, что он целый день пел песни Красной армии: в ванной, на ходу, за обедом. На кухне, пока я накладывал в тарелки риса с овощами, он запел во весь голос «Бухенвальдский набат». Не знаю, что о нас думают соседи. Не знаю, что вообще люди думают о нас. Затем, ложась вздремнуть после обеда, он попросил Siri найти best speeches by Putin, не замечая мои мольбы прекратить это. Наше с ним общение — это хрупкая серьезность, проваливающаяся в бесконечный юмор, юмор, юмор. И даже мы не знаем, что произойдет в следующую минуту: непристойный смех или пресерьезнейший разговор о судьбах цивилизованного мира. Вчера мне позвонили с неизвестного номера, я задумался и говорю в трубку: «Алло, кто это?» — «Служба спасения одиноких женщин, — слышу голос брата. — Расскажите, пожалуйста, какая у вас проблем». А сегодня мы с ним планировали съездить в Ванадзор, повидать родственников, посмотреть родительскую квартиру, сходить на кладбище, но он заявил, что армянская ЧС оповестила всех, что дороги завалило снегом и посему лучше никуда не ездить. Я ответил, что это очередная низкосортная научная фантастика, но брат пожал плечами и позвонил при мне по громкой связи в ЧС Армении, чтобы сказать: «Здравствуйте, мой брат не верит вашей рассылке, можете подтвердить, пожалуйста, что вы запретили нам ездить из одного города в другой из–за снегопада?» Короче, так и живем каждый день. Мне кажется, уже весь Ереван прознал о нас, об этих двух, которые в голос кричат, смеются, передразнивают друг друга (словно «Вальсирующие» Бертрана Блие). Но благодаря этому веселью, трагическому веселью, столь свойственному людям на Кавказе, мы и проживаем один печальный день за другим.

Посреди дня вакцинировался «пфайзером». В прививочном пункте одни славянские лица. Все улыбчивые, но немного растерянные. Много детей. Мне нравится встречать здесь славян; сказывается чувство общности. Рубль немного окреп в последние дни, и обменивать деньги стало выгоднее. Сразу после прививки мне позвонил один сумасшедший родственник по папиной линии, уговорил приехать к ним в гости. Вечером съездили с братом к ним домой. Родственник был очень доволен исходом армян обратно в Россию; обещал, что за это повесит портрет «фашиста Путина» у себя дома. Этот же родственник явно был настроен на пьянку, брался то за вино, то за водку, постоянно бомбардировал нас анекдотическими историями, а под конец, уже набравшись вина, сел за пианино и сыграл старые ереванские романсы, а брат спел под его аккомпанемент, а я снимал их на видео.

От родственника мы уехали в одиннадцатом часу ночи, уставшие, но в хорошем настроении. Домой нам не хотелось, посему мы еще долго гуляли по ночному Еревану, разговаривая и заходя погреться в случайные места. Так мы забрели в интеллигентскую кофейню, в которой помимо кофе продавались книги. Я тотчас прилип к книжным полкам и нашел армянское издание «Улисса», и долго разглядывал его, и затем попросил брата прочитать мне вслух фрагменты из романа: вступительный портрет Быка Маллигана, метафизическую увертюру Стивена Дедала о «неотменимой модальности зримого», посещение Блумом турецких бань (с описанием его гениталий; на армянском очень смешно), а также заключительное Yes, I said Yes, I will Yes Молли Блум, прозвучавшее на армянском куда поэтичнее, нежели на русском, словно это не проза, а сонет; Джойсу, столь ценившему музыкальность прозы, это понравилось бы. Я обещал брату, что подарю ему «Улисса», а он дал слово, что будет читать мне его вслух, «в том числе на ночь». Затем сотрудница магазина нелепо покашляла, намекая, что они закрываются, и мы положили «Улисса» обратно на полку, дружно кивнули всем на прощание и вышли на улицу. Мы думали сходить на ночной рейв, но поняли, что обоим лень и вместо этого зашли в еще одну кофейню, заказали маленьких синнабонов и черного чаю и снова разговорились. Брат рассказал о друге, с которым перестал общаться буквально на днях, затем рассказал о другом парне, которого однажды обидел замечанием о его психологе (в Армении двадцатилетние тоже повально ходят к психологам, как в России). Мы с братом сошлись во мнении, что психологи или психотерапевты помогают людям стать нормальными, но не дают им перерасти эту нормальность. Это не вина психологов. Просто дело в том, что перерасти нормальность возможно только своими силами, то есть не перепоручив другому акт творения, а возложив всю ответственность на свои плечи. Именно этот акт творения может сделать нас больше, чем мы есть. Вообще жизнь — это акт творения себя во времени. Живой — это тот, кто пребывает в вечном движении, в вечной перемене, и благодаря этому (а не вопреки) сохраняет цельность. Об этом и многом другом (помню, что упоминали Виктора Франкла, но контекст подстерся в памяти) мы говорили еще очень долго. Кофейню мы покинули во втором часу ночи. Город по-прежнему был полон энергии. Мне нравится эта ночная подвижность ереванского центра, напоминающая мне vibe барселонской Рамблы или Готического квартала. Ереван — это средиземноморский город без моря.

25/03/2022

Накануне вечером сходили с братом в ресторан в итало-американском стиле (Cafe De Angelo), поужинали, и брат тайком от меня закрыл счет, и ему было плевать на мое недовольство. По пути домой он рассказал мне, что иранские мужчины танцуют женственнее иранских женщин, и даже изобразил это, покачивая бедрами, и затем еще показал видео с танцами (меня всегда умиляет то, какими путями выявляется подавленная гомосексуальность патриархальных мужчин, или, точнее, как глубоко укоренена бисексуальность в каждом из нас; наше тело всегда ищет гендерной свободы, и в случае иранских мужчин эта свобода была обретена благодаря танцу), а затем брат внезапно объявил, что ему надо встретиться с друзьями, несмотря на поздний час. Я вернулся домой один, поговорил с родителями по видеосвязи, почитал Евангелие, лег спать. Меня накрыла бессоница. Я несколько раз заглянул в телеграм, на sports.ru, еще куда-то, но сон покинул меня, и я даже успел задуматься, что хозяйка этой квартиры, экс-сотрудница КГБ, скорее всего бездетна, что она одинокая женщина, иначе зачем столько черной мебели одному человеку или эти грустные песни Эроса Рамазотти? Затем я наконец уснул, но вскоре вернулся брат с дружеской посидели и умудрился дважды врезаться ногой о мою кровать. Я проснулся и понял, что готов простить ему это только при условии, что он был у женщины в такой поздний час. Но, к счастью, я снова уснул, поспал где-то четыре часа, а утром чувствовал себя немного разбитым. Позавтракал хлопьями и выпил две чашки кофе подряд. Большую половину дня я ездил по Еревану и смотрел квартиры. Сначала была однокомнатная квартира со свежим ремонтом в первом жилом массиве. С подругой хозяйки дома говорили на русско-армянском (сама хозяйка проживает в России), очень милая женщина. Но, к моему удивлению, она совсем не знала транспортных условий района, поскольку все время передвигается на такси, которое ей оплачивает муж. Затем я поехал смотреть вторую квартиру, она находилась на улице Афин и рядом с площадью Бразилии (очень странный пустырь, о котором бразильцы, наверное, даже не подозревают). Хозяин этой квартиры опаздывал, а я приехал слишком рано и скоротал время в кофейне в огромном торговом центре, заодно созвонился с матерью и списался с М., после чего вернулся к дому на улице Афин, долго гулял вокруг, дважды увидел на стенах Z, а затем услышал шум над головой — и увидел в небе истребитель. Хозяин — низенький мужчина лет шестидесяти, страшно болтливый и чересчур взвинченный, словно на пороге инфаркта, — вскоре приехал и показал мне квартиру, в которой нас встретила растолстевшая женщина с сигаретой и маленькой собачкой в руках и тут же набросилась на хозяина. «Почему ты не позвонил, почему не предупредил?» — «Ты знаешь, что я ищу новых жильцов, ты знаешь, что тебе пора съезжать». — «У меня нет коробок, я ничего не успеваю». — «Целый месяц съезжает, коробки ищет». — «Когда вернешь мой депозит?» — «Когда съедешь, тогда и верну». И так далее. Квартира была завалена хламом, мусором, бельем. Мне захотелось поскорее покинуть ее, что я и сделал. Хозяин перед уходом обещал женщине привезти коробки, а мне прочитал прочитал лекцию о генофонде армян, о том, какие хорошие бывают славяне, но как армянам вредно ездить в Россию (они там только учатся «соображать на троих»), о своем безответственном сыне, который вешает ему лапшу на уши, о зловредности банков и процентах на ипотеку. Я прыгнул в первую подъехавшую маршрутку, лишь бы поскорее попрощаться с ним. В маршрутке на меня накатила усталость, которая усилилась от новостей по радио: Азербайджан захватил деревню в Арцахе и прокладывал путь к военной высоте, а русские миротворцы никак не препятствовали этому. Украинское МО тем временем похвалило в «Твиттере» азербайджанцев за это наступление, а затем удалило этот твит, опубликованный якобы «по технической ошибке». А русские миротворцы в самом деле бездействуют, и от этого очень больно, и непонятно, что делать. Я вышел из маршрутки неподалеку от здания Оперы, и ко мне тотчас подошел бедно одетый мужчина с серой щетиной, спросил, где комитет помощи беженцам Арцаха, прибавив, что он из Гадрута, что он давно не ел хлеба, что он из Гадрута, что он хочет хлеба. Я извинился, потому что действительно не знал, где этот комитет, и перешел дорогу, и остановился у памятника Таманяну, и тогда только задумался, что мог подать мужчине монету. А затем я вновь поднял взгляд к небу. Второй раз над головой пролетел истребитель. Куда? Зачем? Тем временем иранские туристы фотографировалась у памятника, студенты неспешно прогуливались, дедушка из американских армян на смеси английского и армянского что-то объяснял своему спутнику. Спустя пять или десять минут я встретился с риэлторшей, русской женщиной средних лет, которая уже много лет живет в Армении и свободно говорит на армянском. Она проводила меня до машины, очередного «Мерседеса», в котором уже сидел водитель, толстячок с пухлыми пальцами. Меня повезли к дому на проспекте Комитаса. Это была трехкомнатная квартира, она немного убитая, в ней много советской мебели, требуется хотя бы малейший ремонт, но зато она просторная, с большими окнами, в очень приятном районе и за нее просят всего 200 тысяч драм. Я почувствовал себя уютно. Я представил, как работаю в гостиной перед большими окнами, как М. гуляет по комнатам, как мы принимаем здесь гостей. Я перестал представлять это, когда до меня вновь долетел шум, и я выглянул в окно и снова увидел серый истребитель в небе. Я поверулся к хозяину квартиры и сказал, что вечером дам ответ. Они подбросили меня до Северного проспекта, где я попрощался и свернул на улицу Арама, и зашел в барбершоп под названием «Ака 01». Меня встретили ливанские армяне. Хозяин, нерасторопный мужчина с полными бедрами, сказал, что мужская стрижка стоит пять тысяч драм. Я улыбнулся и развернулся к выходу. Меня догнал мальчик лет четырнадцати и сказал, что он здесь ученик и может постричь меня бесплатно, а мастер подправит огрехи. Я пожал плечами и согласился. Я не знал, что стрижка затянется на полтора часа, не меньше. Я чуть не уснул. Я ни о чем не думал. Мастер (как выяснилось, старший брат) то хвалил мальчика, то ругал («Артур, опять ты делаешь по своему Youtube, а не как я тебя учил?»). Иногда в парикмахерскую захаживали их друзья, курили кальян, обсуждали поп-музыку и переходили с армянского на арабский, с арабского на армянский, и наоборот. Мальчик наконец достриг меня, но его старший брат подправил вслед за ним почти все участки на моей голове, попутно ругая мальчика. Я все равно оставил мальчику две тысячи драм, и он сначала не поверил этому, его зрачки загорелись от благодарности и он очень тихо сказал мне merci. Я покинул барбершоп, встретился с братом, и он тотчас спросил, кто так изуродовал мою голову. Мне пришлось найти зеркало и взглянуть на себя, но мне не показалось, что меня прямо изуродовали, скорее, просто неуклюже постригли; зато мальчик набрался опыта. Мы с братом сходили в банк, я получили оставшиеся деньги от американского коллеги. Затем мы вернулись домой, я приготовил на ужин пасту с овощами, и мы заговорили на повседневные темы. Я сказал брату, что прошлой ночью подумал, что у этой женщины, экс-сотрудницы КГБ, владеющей его квартирой, наверняка нет детей, и брат в знак согласия отрицательно помахал рукой. Я оказался прав и был доволен этим. Затем брат позвонил риэлторше и наконец подтвердил, что мы берем квартиру на проспекте Комитаса. После ужина я оставил брата одного и встретился в «Далане», милом ресторанчике на улице Пушкина, с В., историком-аспирантом, переехавшим в Армению еще в первых числах марта. Я заказал штруделя и мятного чаю, а В. — салат, картошку с жаркое и пару бутылок «Киликии». В основном мы жаловались на происходящее в России. В. тоже страдает от расстройства идентичности. В. тоже думает о моральном долге перед русской культурой. В. тоже разочаровался в своих современниках. Он узнал, что в одном стартапе сотрудники удаляют из CV сведения об учебе и работе в России. Он рассказал, что знакомые в Тбилиси вынуждены говорить дома на английском, потому что с улицы доносятся оскорбления в их адрес. Он пожаловался на грузина из хостела, который учил их гражданской жизни («почему не выходите», «почему не бунтуете», и проч., и проч.). В соседнем зале сидели французские армяне, шумно болтали и смеялись, мне запомнился дедушка в бежевом пиджаке, джинсах и кроссовках Nike. Мы же с В. говорили очень тихо, и иногда мне казалось, что нас не существует. Когда мы расплачивались, В. достал купюру с портретом облысевшего мужчины с бородой, и я спросил его, узнает ли он этого мужчину, и В. сказал, что нет, не узнает, и я сказал ему, что это Комитас, что он умер во Франции (но я не сказал В., что Комитас бежал во Францию от турецкой резни, что он сошел с ума от расстройства идентичности, что умер в лечебнице). После ужина мы с В. прошлись немного по Кентрону, дошли до улицы Туманяна, и В. пошел к знакомому в ресторан Lavash, а я же вернулся домой. По пути я смотрел на ночное небо и думал о том, как хорошо, что я не один. Вера очень помогает мне весь этот месяц. Очередной день в Ереване остался позади.

24/03/2022

Вчера прилетел в Ереван. В 5 утра разбудил будильник, М. помогла мне проснуться, сварила кофе, позавтракали, заказали такси, приехали в «Шереметьево», прошли регистрацию (за перевес багажа доплатил всего 3 800 рублей). Сразу бросилось в глаза, что в очереди на регистрацию очень много людей с животными. После регистрации М. уехала на аэроэкспрессе домой (вновь подтрунивал, что я — Одиссей, а она — Пенелопа). Тем временем я остался ждать старушку, которую согласился сопроводить до Еревана, — дальнюю деревенскую родственницу по папиной линии. Ее привезли в аэропорт с опозданием, мы спешно прошли регистрацию, а по пути в зеленый коридор я заметил, что уже сопровождаю двух старушек — еще какая-то армянская семья, которую я не знал, дала мне в дорогу свою бабушку. В итоге я повел обеих старушек через коридор, досмотр, паспортный контроль (у меня ничего не спросили), а потом в самолет. Рейс задержали на час, я успел заново установить все приложения, обзвонить родителей, пролистать новости, побродить по аэропорту, поглазеть на замершие самолеты. Затем нас наконец запустили в самолет. Больше половины мест заняли русские люди — одинокие, с парами и даже с детьми. Полет длился около трех с половиной часов, и я успел поспать, поработать над новой статьей, отредактировать старую статью, почитать. Сзади меня сидел мальчик лет восьми, который без конца конвертировал в слух лиры в рубли, рубли в дирхамы, дирхамы в драмы и так далее, несмотря на мольбы его матери перестать, поспать или хотя бы поглазеть в иллюминатор на заснеженные горы.

В Ереване я передал старушек их родным, встретил брата, который тотчас проводил меня в такси. В такси мы позвонили моим родителям и М., немного поболтали, потом брат очень долго говорил с коллегой по телефону; брат устроился работать в министерство экономики, деловитость ему к лицу. Брат живет рядом с Домом прессы, это на юго-западе Кентрона, рядом с кинотеатром «Россия», который после развала СССР превратился в «щуку» (то есть в рынок; я уже изъясняюсь на армянском), а сейчас, как говорит брат, там проводятся рейвы; ближайший будет 26 марта, и мы, возможно, пойдем на него. Брат живет в старом каменном доме без лифта, так что мы на своих руках и плечах тащили около 60 килограмм багажа все четыре этажа. Брат снимает милую однокомнатную квартиру с маленькой кухней и балконом. Ее сдает экс-сотрудница армянского КГБ, которая ныне отдыхает на пенсии в другой ереванской квартире. Брат рассказал, что изначально вся эта квартира была наполнена черной мебелью: черным шкафом, черным ковром, черным диваном, черным креслом, черными стульями. Ему пришлось свернуть ковер, а половину стульев (почему советские люди так любят забивать квартиры стульями?) сложить друг на друга и спрятать в шкафу. Но вдобавок к черной мебели вся квартира была увешена картинами и фотографиями на тему древнего Египта: фараоны, мумии, пирамиды; их тоже пришлось спрятать от глаз подальше. Это, однако, не все. Прямо через дорогу от дома стоит заброшенный БТР, рядом с которым по ночам собираются проститутки, в том числе трансвеститы из Колумбии. Черная мебель, древний Египет, проститутки, танцующие за окном и перед танком. Как тут не сойти с ума? — подытожил брат, растерянно пожав плечами, пока я заливался смехом. А почему из Колумбии? — спросил я. Поближе не нашлось никого? Брат не знал. Брат изображал бедрами, как эти женщины (или мужчины) танцуют по ночам, и как его мать, когда гостит у него, реагирует на них. Их нет сейчас, потому что холодно, добавил брат. Ереван впервые за сорок лет замело снегом. Но вот-вот потеплеет, и они снова возникнут во втором часу ночи, и слабая электронная музыка будет доноситься из их машин, и они вновь будут исчезать, садясь к неизвестным в автомобили. Самое смешное, что их местоположения известно ереванцам не благодаря заброшенному танку, а цирку, который находится в пяти минутах от дома брата. «Проститутки у цирка», — так их именуют местные. М., конечно, не порадовала эта история («уехал к проституткам»), а меня ее отклик еще больше развеселил. Затем мы с братом выпили кофе и чая, перекусили фруктами и шоколадом, попутно заговорив о происходящем в России и Армении. Я объяснял ему, как за один месяц изменилась вся моя жизнь, словно по щелчку, и как больно было решаться на эту перемену, на этот переезд. Все было разрушено за один месяц, сказал я, за один весенний месяц. Брат поверил моим словам, но следом намекнул на местные проблемы. Я заверил его, что в курсе происходящего в Арцахе (поврежденный газопровод) и дипломатических контактов армянского руководства с Турцией. Я знаю, что здесь может полыхнуть в любую минуту. Как и знаю, что наше правительство утратило суверенитет, передав его России и Турции, и считаю это главной неудачей, если не катастрофой текущего правительства, вообще армянской революции. Это можно сравнить с положением человека из патриархальной семьи, который все свои шаги во взрослой жизни согласует с отцом семейства. Никакой автономности, никакой независимости. Вот в таком положении сейчас Армения.

Вечером мы прошлись по Кентрону. Город переполнен иностранцами. Русская речь, персидская речь, английская речь. Даже встретил испаноязычных и сербов. Мультикультурный анклав. И мои легкие тотчас наполнились духом городской свободы, выветрившейся из соседних стран — Ирана, Турции, России, Азербайджана. Смех и веселье, красивые молодые лица, восточные женщины на высоких каблуках и с огромными губами, мужчины с дредами или в черных куртках, старики с аккордеонами, дети со скрипками, бездомные женщины, городские сумасшедшие, рестораны, в которых играет японский джаз, шестисотый мерседес, из которого доносится речитатив Бигги Смолза, — это современный Ереван. Все очень странно, противоречиво, но естественно. И еще одно важное впечатление, которое посещает меня уже много лет: Еревана обжит горожанами, здесь все прогуливаются неспешным шагом, словно они вышли в родной двор, и потому душе очень тепло здесь. Вот и мы с братом шли, никуда не спеша, попутно обсуждаю судьбу нашей с ним общей родины, а также несчастья, свалившиеся на другую мою родину — Россию. Наконец мы зашли в местное отделение сотовой связи, я положил деньги на сим-карту, а сотрудница сказала, что мне надо было еще раньше переезжать. Затем мы поужинали в вегетарианском ресторане, в который брат часто захаживает вечером поработать и перекусить. Мужчина лет тридцати программировал за соседним столом. Три молодых девушки вели small talk на английском. Юная армянская пара была на свидании; парень слишком долго изучал меню, выдавая простительную бедность, — я хорошо знаю это чувство, когда хочется произвести впечатление на девушку, а про себя считаешь деньги в кошельке или на карте. Другая молодая пара, теперь из России, пришла с корги, который удостоился комплиментов почти от всех посетителей (а я по-прежнему равнодушен к животным). Мы с братом заказали овощей с салатом, порции большие, все было вкусно. Правда, молодой официант положил на наш стол банку с солью, но тут же извинился, рассмеявшись вместе с братом, и заменил ее банкой с красным перцем. Я спросил, в чем дело, и брат рассказал, что в дни, когда Россия вторглась на украинские земли, когда весь мир сокрушался из–за новой войны, армяне приняли закон, запрещающий подавать соль в кафе и ресторанах — мол, она слишком вредна для здоровья. Снова смех, снова абсурд. Так и живем, промолвил брат. После ужина зашли в продуктовый магазин, снова встретили очень много русских и иранских лиц. Первые растеряны, а вторые навеселе, как мужчины, так и женщины; у иранцев был на днях новруз, и они съехались в Армению в поисках алкоголя, легкого секса, безудержного веселья. В супермаркете взяли продуктов на 7,5 тысяч драм (два переполненных пакета), это около 1600 рублей. Из–за безвольного рубля армянские цены напоминают московские. Перед сном я разбил зеркало книжного шкафа (хотел полистать советское издание Сименона экс-сотрудницы КГБ). Брат рассказал про сценарий фильма, в котором ему предлагают сыграть археолога. В кровати вновь задумался о судьбе. Да, есть форма, спиралевидная форма судьбы. Но есть еще узоры судьбы, содержание, психологические мотивы, толкающие нас совершать необратимые поступки. Литература может помочь прозреть, увидеть прежде невидимые узоры.

Сегодня встал поздно, брат уже был на работе. Я посмотрел в окно, увидел снег, поморщился. Было холодно, натянул шерстяные носки (не зря в последний момент положил в чемодан), пил до обеда чай с чабрецом. Первыми позвонили М. и родители. Вообще до полудня без конца звонили родственники и друзья, поздравляли. Порой мешало качество связи. На обед сварил картошки и нарезал свежих овощей, затем выпил сурджа (так армяне называются кофе на турке) и съел на десерт горького шоколада и один апельсин. Параллельно слушал избранные песни Франсуазы Арди. Подписчица написала теплый отзыв на дневник и поделилась красивой цитатой из «Улисса». Поговорил с русскими друзьями, которые уже здесь, и условился встретиться на днях, выпить кофе. До сих пор никак не побреюсь, а еще надо дойти до барбершопа. Поговорил с сестрой, увидел племянника (он приснился мне ночью, я касался его плеча, от этого стало хорошо на сердце); зять бодро парировал, что thirty is the new twenty. Скучаю по ним, надеюсь, что доеду в мае до Америки. Завтра поеду смотреть пару квартир, одна в первом массиве (25-30 минут до Кентрона), вторая за Разданским ущельем, рядом с коньячным заводом; владелец второй квартиры жаловался мне на бывших жильцов, мать и дочь, на их неопрятность, что они разбрасывают чулки на кухне и так далее, и этот поток сознания даже повеселил меня, хотя обычно я не люблю чужие незваные призвания. Горячность армян по малейшему поводу. А я — такой? Вечером с братом сходим в какой-нибудь ресторан или бар, скромно отпразднуем мое тридцатилетие. Никак не привыкну, что из подъезда доносится армянская, а не русская речь.

Московский дневник (март 2022)

22/03/2022

Вчера повез отца в Шумаковскую больницу, ему предложили пройти плановое обследование. Главный врач назвал меня «человеком с компьютером», потому что я все время сижу с компьютером на коленях и что-то печатаю. Я поинтересовался, как они поживают, и он пожаловался, что «работы много, а денег мало, а еще война». В больнице добродушный мужчина лет сорока слушал в ютубе лекцию астролога о войнах, видимых и невидимых. Разжиревший врач обещал побить розгами, «как мародеров», юного медбрата, а тот в ответ спрашивал «за что?». Еще один мужик, уже прооперированный, лежа на койке говорил на весь этаж с родными по видеосвязи («теща, привет!»). Затем я вернулся домой. М. собрала мне один чемодан, я снова задумался, какие книги взять, а какие нет, достал второй чемодан, выбрал футболки, свитера и рубашки, которые возьму с собой, и прилег отдохнуть. Вечером М. уехала к ортодонту, а потом сходила в кино на нового «Человека паука», а ко мне зашли в гости старые друзья из первого университета. Мы заказали пиццы, но обошлись без пива, только квас, и обсуждали политику, экономику, планы на будущее. У кого-то из них уже маленький бизнес и второй ребенок, кто-то осел в Ташкенте и планирует свадьбу, кто-то остается в Москве и растит дочь. Говоря о политике, они иногда повторяли готовые фразы российской пропаганды, но я уже наловчился различать этот внутренний страх, это нежелание смотреть будущему в глаза и потому лишь обошелся парой ассоциаций с одной европейской страной в 1930-е и 1940-е годы; а еще чувствовал, как связан мой язык, особенно перед отъездом. Но по большей части мы перебирали прошлое, обсуждали общих знакомых, подстебывали друг друга, совсем не чураясь самого грязного юмора (в этом есть что-то терапевтическое). Мы попрощались ближе к одиннадцати вечера, все были в хорошем настроении. Может, летом снова увидимся и съездим куда-нибудь в поход, как мы это делали последние шесть или семь лет. А может, и нет.

В воскресенье наконец прогулялись с М. по Андроникову монастырю. Осмотрели Спасский собор, правда, я так и не разглядел рублевские фрески, зато долго глядел на еле видимый свет под куполом собора. Затем обратил внимание на металлический бак, наполненный «святой водой», и на поповскую куртку, брошенную на вешалке словно в гардеробной. Почувствовал обиду, что это место лишено уважения к себе. Собору шестьсот лет, он один из старейших в Москве, но выходишь из него с ощущением, что ты побывал в сельской церквушке. А еще по всей территории монастыря раскинуты инструменты, повсюду непонятная заброшенная стройка, мусорный хлам. С этим впечатлением мы и покинули монастырь. День стоял солнечный и ясный, и мы спустились в сторону таганских переулков, прошлись по тихим улицам, никуда не спеша, почти не разговаривая, и уже шли мимо «Иностранки», «Иллюзиона», мимо сквера у Яузы, уже поднимались в сторону Китай-города, и я приподнял голову, сощурился из–за яркого света, солнечного блика, и как никогда ясно понял, что со мной происходит. Еще неделю назад я задавался вопросом, куда меня гонит судьба, и не находил ответа, а теперь понял все и сразу: надо пройти некий путь, чтобы затем вернуться. И только по возвращении я отвечу себе, зачем был нужен этот путь. Надо пройти круг. Ведь судьба (или путь) имеет спиралевидную форму. Круговое движение вверх или вниз. «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься» (Лк: 10:15). И я согласен на этот путь, но взамен прошу лишь об одном (но не скажу вслух, не выпущу слова, нельзя). Эти мысли пронеслись в моем сознании секунд пять или десять, не дольше, и зрение вернулось ко мне, я снова оказался в московской повседневности, в которой мы с М. шли по Яузской улице в сторону Китай-города, и я держал ее за руку, и люди проходили мимо, и день стоял солнечный и ясный. Мы дошли до «Люди как люди», слегка перекусили, выпили кофе, вновь вышли на улицу, теперь уже многолюдной, обошли Зарядье, глядя на равнодушных людей, чьи лица не отражали ничего, совсем ничего, словно это был самый обычный весенний день, словно ничего с миром за последний месяц не случилось, и перешли мост Немцова, выпили еще кофе, после чего уже сели в метро и доехали до Шаболовки. Дома посмотрели пару серий «Офиса», я вновь задумался, что это очень чеховский сериал о провинциальных неудачниках, затем началось el clasico, но «Реал» сыграл худший матч сезона. Анчелотти намудрил с составом и схемой, а Хави, к сожалению, большой молодец, собрал симпатичную команду, только ему пора научиться давать интервью с меньшим пафосом, а то очень дешево смотрится.

19/03/2022

Узнал от знакомого из Стокгольма, что в Швеции и Норвегии культурная элита, задающая повестку политическим элитам, настолько левая, что они повально клюнули на утку Russia today о нацистах, захвативших Украину; ненависть к американцам («капиталистам») только подстегивает их иллюзию. То же самое в Италии. «Запад не знал о существовании Украины до 24 февраля 2022 года».

Говорят, что на стендапе П. часть людей освистывала его (но из трансляций, понятное дело, свист убрали). Какой-то мужик в «Лужниках» жаловался, что его нарядили в казака. А еще М. показала твит, что на П. была куртка Loro Piana за 1,5 миллиона рублей.

Едем к родителям на семейный обед. Вчера досмотрели «Рокко и его братья», очень понравилось и мне, и М. («отборная достоевщина»), особенно влюбились в игру Алена Делона; захотелось пересмотреть «Самурая» Мельвиля или «Леопарда» Висконти. Завтра поедем в Андроников монастырь смотреть на фрески Рублева.

Мой рейс почему-то исчез из расписания аэропорта «Звартноц».

К вечеру выяснил через брата, который в свою очередь разузнал через знакомого сотрудника армянских авиалиний (в Армении все с кем-то через кого-то знакомы), что рейс все–таки должен состояться, но в авиакомпании не успели обновить информацию. Тем не менее закралось сомнение: а вдруг не уеду? Мне тотчас вспомнилась судьба Максима Грека. Он родился в культурной греческой семье, получил образование в Италии, участвовал там в жизни греческой диаспоры, вовлекался в издательскую жизнь, переписывал сочинения античных писателей, слушал проповеди Савонаролы, а затем удалился на Афон, где постригся в монахи, но по-прежнему занимался гуманитарной наукой, даже сочинением стихов, и так его нормальная интеллектуальная жизнь протекала бы, если бы его не направили в Москву по просьбе Василия III; в России он какое-то время продолжал ученые занятия, переводил христианские тексты, но затем был арестован, уже не вспомню из–за чего именно, какое-то церковное клеветничество, ложное обвинение в ереси, которое обрекло Грека всю оставшуюся жизнь провести в России; даже заступничество константинопольских и иерусалимских патриархов не помогло, они так и не смогли вывезти бедолагу обратно в Грецию или Италию; слава богу, патриархи хотя бы добились разрешения от Ивана Грозного (могу ошибаться) вернуть Греку право читать и писать книги; так он вернулся к своему призванию и до самой смерти делился плодами Возрождения на чужбине; канонизирован в «перестройку», в 1988 году. Как писал отец Джованни в «карантинном» дневнике: чем дольше я живу здесь, то есть в России, тем дольше убеждаюсь, что я итальянец. Его слова понятны любому, кто оказался в «культурном гетто»; вот и я чем дольше живу здесь, тем глубже убеждаюсь, что я иностранец, хотя с рождения говорю, думаю, молюсь и признаюсь в любви на русском. (Но почему я вновь не смог назвать себя хотя бы армянином? Потому что не хочу лгать самому себе. Потому что мой дом, мой подлинный дом — это книги.) Следом за судьбой Грека мне вспомнился «Процесс», а с ним я провалился в ощущение сужающегося конца, ускользающего света, словно в одной из темных комнат моей души спрятался маленький Йозеф К., готовый всегда приоткрыть дверцу, впустить к себе и поделиться своим страхом, своим ужасом, своей судьбой. Затем я поел чизкейк с кофе, поболтал с матерью и М. о повышении цен и проч., словом, развеялся в повседневности, и так этот страх осел на периферии моего сознания, лишь изредка вновь напоминая о себе.

18/02/2022

Этот день в Москве я запомню навсегда. В районе одиннадцати часов утра я был на станции «Парк культуры» и обомлел: полицейских и росгвардейцев вокруг было больше, чем простых горожан. Людей в черной или синей форме было человек 18-20, не меньше, и все либо с автоматами, либо с дубинками, либо с овчарками. Затем я покинул метро, добрел до архива, сфотографировал восемь следственных дел 1937 года (всех судили за контрреволюционные выказывания, 8-10 лет лагерей, показания свидетелей под пытками, два письма Сталину с просьбой помилования, один юноша под следствием отрекся от отца, реабилитация в годы оттепели и проч., и проч.). В архиве был вынужден потаскать галлон воды для заведующей отделом — низенькой женщины лет пятидесяти, родом из Сухуми, с мещанским нравом. Однажды поймал ее за воровством архивного имущества, и с тех пор она обходится со мной очень ласково, постоянно заливает мне в уши бессмысленную болтовню; сегодня почти полчаса рассказывала о каком-то назойливом мужике из Сочи, который жаловался ей на снег, и я так и не понял, зачем мне это знать. Почувствовал внезапную радость, что с этой женщиной больше, возможно, не увижусь. В архиве, пока снимал дела, слушал интервью Эйдельман Дудю; она тоже уехала из России. После архива собирался сесть в метро на станции «Фрунзенская», но увидел столпотворение — десятки, почти сотня людей застыли перед дверями метро, и все они были окружены цепочкой полицейских и росгвардейцев, и все, как выяснилось, направлялись в сторону «Лужников» на стендап П. Меня чуть не вывернуло от увиденного. «Мне не сожрать столько, сколько я хочу выблевать» (Макс Либерман). Я тотчас повернул в сторону «Парка культуры», но мне навстречу тут же вышла колонна солдат, мальчишек лет 18-20, все с загробными лицами. Я проводил их растерянным взглядом. Я не хотел верить в увиденное. Я на миг успокоился, когда увидел яркую Никольскую церковь, напомнившую мне девочку в летнем цветастом платье. У «Парка культуры» было меньше людей, но я понял, что садиться в метро не хочу, что на улице тепло, что можно дойти до дома пешком. По пути все еще слушал интервью Эйдельман, но в конце концов выключил. Интервью было по понятным причинам очень эмоциональным, а с середины еще и утомительным. Сделалось грустно, что публичная политическая дискуссия в наши дни сводится к повторению школьных тезисов: что такое нацизм, что такое фашизм; словно мы откатились на столетие назад. Но мы действительно откатились: какого-то мужика на юге России арестовали за плевок на плакат с Z; дом-книжка на Новом Арбате украсили Z во всю высоту; детей в детских садах и школах выстраивают в Z. Сны становятся явью.

В «Перекрестке» снова подскочили цены: килограмм помидоров от 230 рублей, яйца от 100 рублей, красный перец и баклажаны от 350 рублей; зато пост способствует экономии. Вечером перевел резюме на английский, М. помогла улучшить его. Немецкие музеи и университеты: иллюзия или возможность? Ален Делон собирается расстаться с жизнью посредством эвтаназии. Перед сном досмотрим наконец «Рокко и его братья». Завтра звонок со шведами, затем поедем с М. к родителям, заодно отвезу к ним лишние книги. Так и не понял, как пролетела очередная неделя.

17/03/2022

С М. снова и снова возвращаемся к ереванским планам, перебираем сценарии, задаемся вопросами. Зато, по всей вероятности, в конце апреля или мая съезжу в Америку на неделю, повидаюсь с сестрой и остальными. Полечу то ли из Еревана с пересадкой в Дохе, то ли из Москвы с пересадкой в Стамбуле. М. тем временем наверняка слетает в Тбилиси к ребятам. Написал Р., он обещал приехать из Техаса, если долечу до Нью-Йорка. Было бы здорово развеяться, хотя денег толком и нет. Но, во-первых, сейчас ни у кого толком нет денег, а во-вторых, когда это мешало фланированию по незнакомым местам? Жаль только, что не смогу нормально потратиться на книги.

«Ювентус» проиграл 0:3 на своем поле «Вильяреалу». Что будет с Аллегри? Классный мужик, но есть сомнения, что он готов ставить современную командную игру. А Эмери, конечно, удивительный знаток плей-офф. Вообще испанские тренеры — люди с самой крутой судьбой. Эмери, Лопетеги — сколько карьерных взлетов и падений. И обоим очень симпатизирую, особенно Лопетеги: настоящий испанец, человек чести; если я когда-нибудь соберусь написать рассказ о футбольном тренере, то буду держать в уме судьбу Лопетеги. Жалко «Аякс», хотя игру не видел, только обзор. «Манчестер Юнайтед» не жалко. В ¼ будут, как минимум, две интересных пары; главное, чтобы поскорее вылетел «Сити». И вообще пролетели английские команды. Мне уже приснилось, что «Реал» попал на «Вильяреал» или «Бенфику». Сегодня наконец заберу футболку, уже написали, что она доставлена до почты. Это был подарок М. на мое тридцатилетие.

Из «Черной тетради» Берберовой, июнь 1941 года, Франция: «Мосье Дюплан (80 лет, изобрел искусственный шелк, миллионер) рассказал о себе: он остался в своем замке, все его слуги разбежались (июнь 1940 года). Дюплан жил неделю совершенно один, читал вечерами Толстого, то место в “Войне и мире”, где старый Болконский ждал французов. И вот однажды он видит: по аллее (еще дедовской) идут немцы, небольшой отряд. Он встал на пороге, руки в карманах, а в ноги положил только что им зарезанного барана. “Пожалуйте. Будем ужинать”».

16/03/2022

По пути к родителям (отвозил зимние вещи) читал в метро Франзена, и все было хорошо, пока не решил сесть рядом с непримечательным дедом, который внезапно во весь голос заговорил по телефону. Он жаловался знакомому на владельца какого-то музея, на его нежелание продавать что-то по старой цене. «Приватизировал, сделал копеечный ремонт, а теперь продает втридорога. Да какой он еврей, евреи — это нация, а этот подонок — гадкий жид». Женщина рядом отсела подальше. Я тотчас почувствовал запах нестиранного белья, исходивший от старика, уронил от расстройства взгляд (не мог дальше читать) и заметил, что один ботинок у него дырявый. Мне сразу вспомнились сумасшедшие из «Ленинки». В годы, когда я часто ездил туда для работы над исследованием о московских адресах Солженицына, я научился угадывать сумасшедших не столько по внешнему виду, сколько по голосу. Они теряют власть над речью, они разучиваются говорить размеренно и спокойно, попросту нормально; вместо этого они выплевывают фразу целиком, а иногда только ее обрывок, а иногда невнятную вереницу слов вместо предложения, а иногда просто рычат или вопят, словно держать слова во рту больно, словно слова обжигают язык. Часто бывало, что сидишь спокойно за рабочим местом в библиотеке, а рядом очередной сумасшедший огрызается во весь голос на какого-нибудь бедолагу только за то, что он прошел мимо него. Или, помню, одну абсурдную конференцию в «Мемориале», посвященную Солженицыну, на которую пришли несколько молодых людей, брат Чубайса и трое стариков потрепанного советского вида: первый принципиально спорил со всеми на любую тему, у второго не было одного глаза, а третий поглаживал сальные волосы, молча читал «Комсомольскую правду» прямо во время конференции и часто шуршал газетными листами, если был с чем-то не согласен; он заговорил только один раз, когда речь зашла о Фадееве, и выкрикнул, не отрывая взгляд от газеты: «А что подтолкнуло Фадеева застрелиться из револьвера?» Ему кто-то сделал замечание, и больше он не прерывал никого, и остаток конференции молча шуршал газетными листами «Комсомольской правды». А этот дед, рядом с которым я сидел в метро, наконец договорил по телефону, после чего уставился разъяренным взглядом на видеоэкран в вагоне, на какую-то картину современного искусства, и вновь оглушил всех воплем: «Вот это говно они называют искусством?!»

П. в очередном обращении раскритиковал «пятую колонну» за то, что она «по своей сути, ментально находится где-то там, а не здесь, не с нашим народом» и т.д. Именно об «этих людях» я писал здесь, вспоминая погром в «Мемориале» и называя их «культурным гетто» в современной России. Их презирают не за внешний вид, не за кровь, не за родословную или социальное прошлое, не за пол или толщину кошелька, а за мышление, за то, что они отличаются интеллектуальным складом. Они не врут, не предают, не изменяют, у них просто другая картина мира, но это — мыслепреступление. И если прежде их изолировали негласно, то теперь это санкционируется сверху, официально, с дозволения П. Чистки, видимо, вот-вот усилятся, заодно обострив приступы всенародной шпиономании. Все чаще встречаю жалобы на доносы: на работе, в университетах. «Мы поймаем кота в темной комнате, даже если его там нет» (Абуладзе). Самобичевание социального тела. Так человек, находящийся во власти травмы, зависимости или греха (не одно и то же, но механизм воздействия одинаковый), когда не можем совладать с травмой, зависимостью или желанием, начинает изувечивать себя: резать вены, пить больше меры, пускаться во все тяжкие. То же самое происходит с этим обществом в настоящее время.

Когда возвращался домой в полодиннадцтого вечера, два пьяных парня лет 20 сели в вагон на «Академической». Первый из них, высокий и стройный, тотчас стал кричать пьяным голосом, надрываясь и роняя голову в ладони: «Нет войне! Нет! Войне!», после чего полилась матерная ругань и проклятия. Пассажирская тишина была нарушена, но никто ничего не ответил ему; школьник из Средней Азии усмехнулся, женщина мещанского вида пересела, мужик, годящийся парню в отцы, грустно уставился перед собой. Второй парень, тоже пьяный, щупленький и низенький, словно мышь в человеческом обличье, скромно подначивал первого, мол, да, нет войне, черт бы вас побрал, нет войне. Затем первый начал что-то нести о русских и украинцах, о братских народах, поливать грязью американцев, заявлять, что все люди нормальные, мы все любимы, нас всех ждут, мы все любимы, нас всех ждут и так по кругу. А потом предложил всем накуриться травы и помириться. И так это продолжалось минут пять или семь, две станции подряд. Перед тем как выйти, он снова выкрикнул «нет войне» и, не получив ответ, спросил нас, пассажиров поезда, зачем стрелять друг в друга, зачем, зачем, и наконец покинул вагон, пошатываясь и продолжая что-то выкрикивать вместе со своим другом мышиного вида. Мы живем, под собою не чуя страны. В следственных делах 1930-х годов я постоянно встречался с историями арестов таких вот молодых людей, иногда вообще детей или подростков, но куда чаще обычных мужиков, которые, подвыпив, посреди улицы или в кафе, или в общественных местах (в «третьих местах») выпускали из себя социальную боль, общественные недовольства из глубин сердца, как правило, в адрес «кремлевского горца», большевиков или чекистов, после чего на них мигом доносили, и бедолаги получали лагерные сроки по 5, 8 или 10 лет. Я надеюсь, конечно, что этих двух дураков не арестовали, но в то же время не сомневаюсь, что не сегодня, так завтра государство их съест.

Перед сном читал Евангелие. Фрагмент, когда Христом с учениками вошел в лодку, чтобы переправиться на другую сторону озера, и во время плавания поднялся бурный ветер, и лодку заливало волнами, и они были в опасности. Христос тем временем спал как ни в чем не бывало, пока его не разбудили ученики, боявшиеся гибели. «Но Он, встав, запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина. Тогда Он сказал им: где вера ваша?» (Лк: 8:24-25). Этому фрагменту можно дать два истолкования. Первое — историческое, что все это было в реальности, и так вышло, что Христос действительно спал во время бури, а когда пробудился, буря кончилось — и почему бы и нет? Второе же истолкование — метафорическое, конечно. Что в какие бы страшные времена мы не жили, мы должны сохранять веру (то есть искать истину), чтобы в целости и сохранности переправиться на тот берег озера (то есть пережить кризис). Бурный ветер, волны, опасность, страх смерти — это про внутренние вихри души, волнения, которым подвергается любой человек, особенно во времена социально-политического катаклизма. Но Христос (то есть истина) всегда находится в спящем режиме, если мы не обращаемся к нему; мы должны разбудить его (то есть разбудить истину в нас, то есть ответ, что такое правильно, как нам жить и поступать в данную минуту) и перестать обращать внимание на ветра и воду. И сделается тишина (то есть покой, свет, ясность). Сейчас как никогда важно будить в самих себе истину, не дать ей спать, бодрствовать сколько хватает сил.

15/03/2022

На днях приснился сон: еду в трамвае, смотрю в окно на солнечные улицы и вижу, как с крыши старого дореволюционного здания свисает огромное красное полотно с белым кругом, а внутри круга нарисована большая черная Z. На секунду мне даже показалось, что я в Мюнхене или Берлине, а не в Москве. (А еще на днях случайно назвал «Метрополь» Мариуполем.)

Написал бывшей одногруппнице, которая несколько лет назад переехала в Киев. Когда-то мы были друзьями, но на флажке четвертого курса отдалились. Она рассказала, что покинула дом с одним чемоданом и маленькой собачкой, уже пересекла европейскую границу, позади Польша, сейчас в Нидерландах, оттуда собирается во Францию, видимо, к матери. Когда-то давно мы часто собирались по вечерам у них дома на «Спортивной», пили, болтали, прогуливали пары, и ее мать, работавшая арт-фотографом, часто составляла нам компанию. Хорошо помню итальянца, чуть полноватого и всегда в ярких брюках, зеленых или оранжевых, который безуспешно бегал за матерью моей одногруппницы, часто признаваясь ей в любви на итальянском, а мы его передразнивали. Однажды мы с ним остались одни на кухне и он нервозно курил одну сигарету за другой, вперившись глазами в пол, пока мать моей одногруппницы якобы переодевалась в соседней комнате, а в действительности намекала бедолаге, что он здесь лишний, — но влюбленные, как и ревнивцы, не видят ничего, кроме своей влюбленности или ревности. А еще как-то раз итальянец подарил ей билеты на мюзикл, а она передарила билеты мне и моей одногруппнице. Он, конечно же, расстроился. А мюзикл тот мне не понравился, даже с учетом шампанского за чужой счет во время антракта. Что-то слащавое про 1920-е годы, фокстрот и т.п. Хотя в то время (мне было 22-23 года) я еще любил прозу Фицджеральда. Только «Последнего магната» так и не прочитал из всех его романов. Мне еще очень нравились его письма, я прямо зачитывался ими. Особенно письма дочери. Все–таки трагическая у него была судьба: беспечная жена, алкоголизм, лечебницы, долги, утрата таланта. Однажды, отдыхая на курорте в Болгарии, я так устал от пляжа, моря, пьяных немцев и ночных дискотек, что поехал один в Варну, провинциальный городок с влажным климатом, где долго гулял, фотографировал на пленку незнакомцев и армянскую церковь, а в конце своего путешествия заглянул в букинистическую лавку, где нашел советское издание рассказов и эссе Фицджеральда. Пожилой продавец, помню, сказал мне good choice и посоветовал еще купить книжку Хаксли, но я взял «Пятую колонну» Хемингуэя на английском, австралийское издание 1970-х годов (ее, кажется, я так ни разу не открыл). Я давно потерял интерес к обоим авторам, хотя другую книгу Хемингуэя, сборник ранних рассказов «Мужчины без женщин» (тоже на английском), я все же взял с собой на случай, если перееду в Армению. Я был у родителей, сидел на полу у книжного шкафа и меня ужалила тоска по прошлому, во многом из–за рассказа «В чужой стране», который я перечитывал на русском и английском раза четыре или пять, не меньше, — это один из моих любимых рассказов, я разбирал его с карандашом, я переводил его самостоятельно, я до сих пор вижу перед собой его финал, когда американец смотрит на итальянского майора, signer maggiore, пережившего личную утрату, и не знает, чем ему помочь. «Осенью война все еще продолжалась, но для нас она была кончена».

В армянском консульстве ответили, что если я получу гражданство, то попаду в военный запас, даже несмотря на российский военный билет. Говоря иначе, если в Армении разразится война, я подлежу призыву. М. расстроилась («куда деться от этих войн?»), мать тоже («надо мыслить долгосрочно, там когда угодно полыхнет»). Я изучил армянские новости и аналитику: одни предсказывают очередную войну, другие говорят о возможной сдаче арцахской территории Азербайджану в обмен на мир. Оба сценария — катастрофа. И как теперь быть с переездом? Взять только ВНЖ? Родителям все равно сделаю гражданство (их безопасность важнее). Время коллекционировать документы. Но как быть с переездом? Или пока съездить к сестре в Америку, а переезд в Армению устроить летом, когда все уляжется? А уляжется ли что-либо в ближайшие месяцы, если не годы?

Прошедшей ночью наконец уснул рано и очень крепко. Но посреди ночи разбудил чей-то крик. Во сне показалось, что это плач ребенка, но в действительности это был плач кота. Он стонал от голода или боли. Может, он умирал. Я разозлился, подумал, где черти носят его хозяев, и полез за берушами. Даже в пограничном состоянии между сном и явью моя память напомнила мне об Артуре Мерсо, как он наблюдал за Саламано и его несчастной собакой. Следом, уже ложась с берушами обратно в постель, я вспомнил финал «Постороннего», обличительную речь Мерсо и подумал, что это обличение сближает русскую литературу с французской. Правда, есть отличие. Во французской литературе чаще всего обличается общество, буржуазия (Бальзак, Флобер, Селин, Жене, Уэльбек), а в русской — государство, чиновники, правитель (Гоголь, Толстой, Солженицын, Сорокин). Потом я снова уснул. В следующий раз меня разбудила М., прося выключить будильник.

Продолжаю читать «Перекрестки» Франзена. Пятая часть романа позади, но ясно, что основной вопрос, волнующий Франзена, — что значит быть хорошим человеком. Вообще Франзен — моралист в духе философов Просвещения. Я прочитал три его романа, два сборника эссе, но только теперь осознал, что его голос сильнее всего напоминает мне голос Руссо. Правда, читать романы с линейным сюжетом все скучнее.

14/03/2022

Вчера, пока шел от родителей к метро, встретил наших соседей, отца и сына. Это глухонемая семья, у них часто случаются скандалы. Сын вел отца, взяв под локоть, и время от времени огрызался на него: отец был вдребезги пьян. Я не мог разобрать его речь, но пропускал через себя его ярость, его боль — любой сын узнает эту ярость, эту боль. (У Фолкнера часто возникают такие персонажи (Бенджи, Кристмас), которые не могут ясно выразить свою боль или ярость, или вообще разговаривать, но мы все равно понимаем их чувства.) Я давно не видел настолько пьяного человека: колени гуляли, голова покачивалась, руки болтались, словно он был театральной куклой, только ниточки были невидимыми. В конце концов он отцепился от сына, добрел до нашего дома, остановился, покачиваясь, в десяти метрах от детской площадки и отлил на глазах у прохожих. Шум стекающей мочи наполнил ночь. Сын пристыженно уставился в землю. Мы неловко кивнули друг другу. Я тотчас выпал из настоящего в прошлое, в наше общее бутовское детство. Я вспомнил, как шустро он мчался со мной по футбольному полю. Я вспомнил его красную форму из спортивной секции с девяткой на спине. Я вспомнил переживания его бабушки, когда он играл с нами; она боялась, что мы будем издеваться над ним. Я вспомнил, как мне хотелось оберегать его на поле. А затем я вернулся из прошлого в настоящее и увидел вместо глухонемого юноши Стивена Дедала. Он тоже боролся с пьющим отцом. Я полюбил «Портрет художника в юности» именно из–за подавленной ярости, невыпущенного крика Стивена. Самое важное в свободной прозе — это голос, настроение. Ненаписанное. Есть что-то общее во мне, в Джойсе, в этом глухонемом юноше. В общей сыновьей участи. Чувство узнавания. В том возрасте (мне был 20-21 год, не больше) было простительно оценивать романы, не всматриваясь в такие чувства.

У родителей поел постный борщ и пирожки с картошкой, полистал домашние книги, прочитал «Конец романа» Мандельштама, поговорил с сестрой и племянником. После родителей вернулся на Шаболовку и зашел для М. в «Макдональдс» (последний день работы, как я мог ей отказать?). Двое мужчин подрались в очереди. С кулаками и гомофобской руганью. Один из них отлетел метра на два, чуть не задев меня. Затем буйного вывели на улицу, а второй спокойно, словно ничего не случилось, сделал заказ. Люди посмеялись над ними. Кассир с большими зубами вальяжно махнул рукой, мол, дураки, что с них взять, и затряс головой в такт музыке. А кто-то даже не заметил потасовки: как ни в чем ни бывало ел, разговаривал, смотрел в телефон. Насилие не мешало пищеварению. Словно в средневековом трактире. Мне захотелось скорее исчезнуть. Потом узнал от Л., что в «Макдональдсе» на Семеновской тоже была драка в очереди. Смешно и грустно.

Сегодня проснулся после 10 часов. Всегда чувствую вину, когда просыпаюсь так поздно в будние дни. Но ночью почти не спал, замучили бессонница и отрывистый сон. Кое–как вкатился в новый день. Готовил очередную статью для «Эсквайр». Писал электронные письма. Прочитал отрицательную рецензию на роман Дмитрия Данилова. Что-то делал для канала. Вечером съездил к Д. Заказали сырную пиццу. Он пил пиво, я — чай. Обсуждали политику, работу, возможную эмиграцию. Шутили меньше обычного. Д. рассказал, как объяснял бабушке, что патриотизм в его понимании — это не искусственные страдания за родину, а нормальная гордость и радость за нее. Как во время Чемпионата мира 2018 года. Наше лучшее лето в Москве, сказал Д. Наша гордость, что мы гостеприимные, добрые, миролюбивые. «Нормальный человек хочет делиться тем, что любит» (Мамардашвили). А если не делиться, то что это за патриотизм? И что в таком случае понимать под родиной? Молчание, пустота. Не осталось естественного понимания, что такое родина, что такое патриотизм. Я никогда не слышал таких вопросов от Д., но я был рад им, потому что сейчас каждый должен задавать себе такие вопросы. На прощание мы крепко обнялись. Я почти никогда не сомневался в искренности Д., почти всегда знал и сейчас знаю, что мне повезло с ним. Я ценю его заботу. Иметь друга — это чудо. По дороге слушал 10 фрагментов для фортепиано Сибелиуса. Домой вернулся ближе к полуночи. Пролистал армянские новости: в Арцахе снова беспокойно; принуждают к переговорам; хватит ли у правительства стойкости? Слухи про Китай; не дай бог втянутся, это уже будет мировой конфликт. Как хрупок мир, как хрупка цивилизация.

Перед сном читал Евангелие. Один из любимых фрагментов: как грешница омывает ноги Христу. «И, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром» (Лк: 7: 38). Фарисей, видя эту сцену, сомневается в божественности Христа, а Христос, замечая его сомнение, рассказывает притчу о двух должниках, и так фарисей понимает, что его любовь к Христу несопоставима с любовью грешницы; говоря иначе, наше умение любить не зависит от внешних обстоятельств — от статуса, кошелька или количества комнат, даже от того, где мы спим и с кем. Любовь вне вещей. Это очень будничный фрагмент Евангелия, лишенный чуда. Здесь никто не воскресает, не излечивается. Здесь просто один омывает ноги другому. И каждый, я уверен, когда-либо чувствовал себя этим фарисеем, то есть испытывал сомнения, видя правильное, потому что правильное — это всегда вызов для души. Человеку хочется быть обычным, а не хорошим или плохим. Чувство вызова, пробуждения, внезапного отклика морального закона — вот причины, по которым я перечитываю Евангелие из года в год. Мне свойственно забывать, что такое правильное, но Евангелие возвращает меня к этому знанию. «Знание на самом деле не что иное, как припоминание» (Платон).

13/03/2022

Вчера вечером увиделся с Л. и А. Много жаловались друг другу на происходящее, немного шутили, ели овощной пирог и пили чай с чабрецом. А. и Л. пока остаются в России, что будут делать дальше, пока не знают. Л. рассказала о подруге, которая почти сразу уехала с парнем в Стамбул, там сняла первую свободную квартиру, которая оказалась с плесенью и без интернета; за интернетом ходит в ближайший торговый центр, собирается переучиться на программиста, в Россию ни за что не вернется. Другая подруга должна была поступать в Германию, но IELTS отменили; тогда она спланировала сдавать его в Грузии, но теперь отменились билеты в Грузию. А. рассказал о некоторых друзьях, которые вдруг оказались восьмилетками («где вы были эти восемь лет?»), а в Подмосковье, говорит, все маршрутки обклеены Z, так как поступил приказ сверху; все его интеллигентные друзья Россию покинули. Обсудили протесты (Л. ходила на один из них), поняли, что если чему-то эта власть научилась за восемь лет, так это подавлять протесты. И унижать людей: в одном из отделений вновь раздели и унижали задержанных девушек, а молодых людей избивали. В конце концов сошлись на том, что у нас отняли нашу старую жизнь. Затем задались вопросом, а вдруг что-то не так с нами, вдруг мы сами под властью идеологии, западной пропаганды, но затем вспомнили, что война — это плохо, и это тот моральный принцип, который не оспаривается, незыблемая максима в кантовском смысла слова, и поэтому мы мыслим и чувствуем правильно. Это тот моральный принцип, на котором можно возводить все остальные суждения в эти дни. Но в то же время мы признались, что, как ни грустно, человек адаптируется и привыкает ко всему, даже к войне, и мы трое не исключение. В 11 вечера Л. проводила нас до метро, заодно повела на прогулку свою собаку (дворняжку, но очень красивую, милую, покладистую). Л. дала мне почитать роман Сигрид Нуньес с заголовком, цитирующим Симону Вейль, а я оставил ей дневники Элен Берр (ни об одной другой книге не размышляю так часто в последние дни). С А. попрощались на станции «Комсомольская», довольно сдержанно. По пути домой слушал Impromptus op. 5 Яна Сибелиуса (именно А. мне когда-то скинул эту композицию). В очередной раз накатила грусть от того, как буду скучать по родителям, по Шаболовке, по Москве, и снова задал вопрос, куда меня гонит судьба, и снова не получил ответа.

Утром встал поздно, часов в 11. Просыпаюсь последние два дня тяжело, словно с похмелья, хотя ничего не пил уже несколько недель. На завтрак приготовил омлет с чеддером, пармезаном и тимьяном, выпил много кофе. М. рассказала о вчерашних съемках в подвале без света. Я ждал доставку новой банковской карты, но потом обнаружил, что перепутал дни. Не нашел дома «Братьев Карамазовых», хотя был уверен, что еще вчера их видел. «Нож» предлагает написать для них статью, но еще не знаю, о чем писать (надо бы уточнить гонорар). По пути к родителям продолжил читать Франзена.

Отец рассказал об очень дальнем деревенском родственнике, который наклеил на свою иномарку Z, а на следующий день кто-то облил его машину кислотой. Долго говорил с матерью о политике. Тетушки по-прежнему винят во всем Америку и т.п. Обида застилает истину. Мать рассказала о жене и сыне моего двоюродного брата из Харькова: они покинули Украину с одним чемоданом, сейчас в Германии где-то под Мюнхеном, проживают в доме пожилой немецкой пары, которые заботятся о них. Вспомнил пример из научно-популярной книжки, которую недавно читал. В ней утверждается, что доверие — фундаментальное основание для развития человеческого языка. Человек, в отличие от обезьян, склонен к сознательной лжи, а также к пониманию, что другой может солгать, но вопреки этому мы должны доверять друг другу, то есть входить в коммуникацию, учиться говорить, подбирать новые слова, быть вежливыми и дипломатичными и т.д. То же касается и человеческих отношений вообще. Тот, кто доверяет ближнему, более склонен к сложно устроенной жизни, нежели тот, кто подозревает в каждом предателя или убийцу.

Ответственность и достоинство — взаимосвязанные понятия. Человек, лишенный самоуважения, не ощущает ответственности ни за свое, ни за чужое существование. Человек, лишенный чувства ответственности, не питает уважения ни к себе, ни к остальным.

Мы живем во времена, когда людям надо заново втолковывать базовые моральные понятия и принципы: война — это плохо, ответственность не перекладывается и т.д. «Истина не меняется, меняются кретины, которым эту истину надо объяснять» (Мамардашвили).

Заказал на «Авито» оригинальную футболку мадридского «Реала» образца сезона 1999/2000. В том сезоне «Реал» обыграл в финале Лиги Чемпионов «Валенсию», а голы забивали Морьентес, Макманаман и Рауль. Последний гол — один из моих любимых вообще. Все детство я повторял этот финт Рауля, когда он выходит один на один, обыгрывает на замахе Канисареса и закатывает мяч в пустые ворота, — мне до сих пор верится, что нет ничего изящнее в игровой манере нападающего, нежели этот замах. В этом столько испанской легкости и хитрости. Словно тореро, дразнящий быка мулетой. Spectacular, как говорят испанские комментаторы.

Продавец футболки заверяет, что покупал ее двадцать лет назад в Мадриде. Но цена подозрительно низкая. Так что либо он дурак, что продает ее так дешево (на Западе ее отдают за сто фунтов/евро, не меньше), либо я, так как повелся на ценник. Узнаю на днях. Так или иначе, жду не дождусь этой футболки. Когда футбол вторгается в мою жизнь, я делаюсь легкомысленнее.

12/03/2022

Приступил к чтению «Перекрестков» Франзена. С первых страниц очень щекотливо, беспокойно, много саспиенса, много личного, россыпь персонажей и конфликтов. В читательском сознании тут же отражаются собственные сомнения, переживания, нравственные вопросы к самому себе. Это Франзен хорошо умеет.

Очень не понравилась интонация автора телеграм-канала Би-би-си, какое-то низкое злорадство по поводу предстоящих страданий русских людей. Но в целом и мне, и большинству здесь проживающих теперь уже все равно на происходящее (естественная апатия). Тем временем в магазинах кончаются соль и сахар или резко дорожают; мать вчера купила пачку сахара за 80 рублей. Очень беспокоюсь за подорожание лекарств. Отечественного аналога нет, и что делать старикам, одному богу известно. Спорить с большинством сил нет, многие ухватились за спасительную ложь, что если бы «мы не напали, то потом на нас напали, и было бы еще хуже». В независимых СМИ уже просочилась информация, что в ФСБ начались чистки в отделах, отвечавших за разведку. Они якобы доложили царю ложную информацию об истинном положении дел в Украине. Сейчас народ в очередной раз разнесет молву, что царь хороший, а бояре плохие. Но мой опыт изучения следственных дел 1930-40-х подсказывает, что чекисты просто подгоняют все результаты под настроение царя. Так что они предоставили ему не ложную информацию по Украине, а ту информацию, которую царь хотел увидеть. Страх определил содержание отчетов. Классическая искаженная передача информации при диктатуре.

На днях с М. в очередной раз сошлись во мнении, что эти санкции вряд ли вынудят народ выйти на улицы. Скорее, люди растворятся в своей боли, в этом прилюдном унижении и будут претерпевать все дальше. Чеховское настроение невозможности что-либо переменить в своей судьбе. Ведь разные люди по-разному переносят боль. У кого-то она выливается в протест, у кого-то — в горечь и обиду. Кому есть что терять, тот протестует и борется, кому нечего терять, тот горюет и обижается на судьбу.

Как научить человека уважать самого себя?

Встал поздно. М. приготовила на завтрак банановые оладьи. Принял душ, отвечал на электронные письма, помог матери по телефону, закончил очередную статью для «Горького», разбирался с долгами и составлял планы на завтра и будущую неделю. Предстоит очень много дел, связанных с переездом. Лениво, но придется. Вечером в последний раз перед отъездом встречусь с А. и Л., а в понедельник в последний раз увижусь с Д.

Перед сном читал Евангелие, Нагорную проповедь. Ясность и горячность Христа: даже в субботу надо совершать добро, вспомните царя Давида, больше никакого вчера или завтра. И вообще все чаще читаю Евангелие, обращая внимание на отсылки к Ветхому Завету: так возникает чувство единства библейского текста, а также понимание, что Христос придавал значение образованности (не зря он детство и юность провел в храме, изучая Талмуд), и тот, кто сегодня хватается за религию, отвергая научное знание, в действительности отвергает христианское отношение к знанию как образчику истины.

Часто думаю последние дни, что пост — это в том числе приучение сознания к длительности, к сознательному растягиванию времени, к умению искать в каждой секунде еще больше жизни. Можно сказать, что пост — это обучение властвованию временем. Ведь и пост, и научное познание, и литература с музыкой, и многое другое — это наши попытки освободиться от власти времени (если понимать время как наемника смерти). Или, как пишет Медведкова, перехитрить время.

11/03/2022

«Тем, кому весна разбивала и разбивает сердце, осень залечивает его». (Ханна Арендт Мартину Хайдеггеру, 19 октября 1966.)

10/03/2022

Встал в 7:30 утра. Позавтракал омлетом с томатами и выпил чашку кофе. Съездил с родителями в армянское консульство — там страшные очереди. Бросились в глаза мрачно одетые армянские мужчины с щетинам и барсетками, толпа пожилых людей, шум и гам; сразу вспомнил ужасный самолет по пути в Армению, когда летел на похороны дедушки, а точнее, тот мрак, который охватил меня при столкновении с армянской нищетой и беспомощностью. Сотрудник консульства нас развернул, сославшись на загруженность, мы расстроились и призадумались, немного прошлись по переулкам Китай-Города и Маросейки. Затем отец уехал по делам, а мы с матерью зашли в Сбербанк: попробовал получить остаток налички, не выдали (сослались на «сбой в программе»); в самом отделении не работал аппарат для выдачи талонов, стояла живая очередь, старушки слепо шастали по отделению, все хотели получить наличные (кто рубли, кто доллары) — короче, гнетущая атмосфера. В обед приехал к родителям, пообедал (постный борщ), пишу новую статью для «Горького» и вычитываю старую статью для «Эсквайра», собираюсь взять с собой две-три книги, в том числе «Божественную комедию».

Вчера днем был в ГАРФе. Изучил следственное дело на 500 страниц о двух русских девушках-военнопленных в 1940-е. Во время войны они были полевыми врачами в Красной армии, но в 1942-43 гг. немцы взяли их в плен, сначала хотели использовать как радисток, но, получив отказ, прогнали по немецким концлагерям (Бухенвальд, Равенсбрюк и т.д.). Обе женщины вернулись на свободу благодаря американской армии, освобождавшей заключенных нацистских концлагерей. Но по возвращении на родину их арестовали, обвинив в шпионаже в пользу Германии. Во время суда одну из них спросили, чем она занимались в плену и немецких лагерях, и она ответила, что не может этого пересказать, потому что ей очень тяжело это вспоминать; иначе говоря, у нее не хватало слов, чтобы прилюдно описать пережитое в концлагере. Я прочел очень много подобных документов, но каждый раз, когда вновь сталкиваюсь с ними, теряю дар речи, как и эти люди, униженные и чудом выжившие. В итоге обеим дали по 8 и 10 лет лагерей. В 1956 году, находясь в Коми, они подали запрос на реабилитацию (ответа не нашел). Все это — и война, и немецкий плен, и концлагеря, и арест на родине, и суд, и приговор, и советские лагеря — обе женщины пережили, когда им не было еще 30 лет. К делу были приложены их фотографии: они молоды, носят яркие платья, делают яркие прически и не имеют никакого понятия, какой кошмар их ожидает. После архива зашел в магазин за свежим хлебом и сыром, вечером плохо и мало работал, ничего не читал. Перед сном впервые за месяц посмотрел футбол: «Реал» обыграл «ПСЖ» со счетом 3:1, историческая remontada. Но каков Мбаппе, какой у него взгляд, какой замах, какая скорость принятия решений; он вбирает в себя пластичность Анри и скорость Роналдо; уникальный форвард. В Мадриде он может стать легендой.

9/03/2022

В чем состоит моя личная ответственность на сегодняшний день? Где мои моральные границы?

1) Я не сомневаюсь, что мое государство (а я — часть этого государства, от этого никуда не деться) совершает преступление, и я безоговорочно осуждаю его за это. Здесь у меня нет сомнений.

2) Я не приму участие в этом преступлении, даже если будет объявлено военное положение и всеобщая мобилизация. Что бы ни произошло, я не отступлю от этого принципа. Здесь у меня нет сомнений.

3) Я не должен делать вид, будто это преступление меня не коснулось или не касается. В том, что мое государство совершает преступление, есть моя вина. Я мало прикладывал усилий. Я должен был сопротивляться чаще и громче. Здесь у меня нет сомнений.

4) Как я могу выступать против этого преступления сейчас? Я не буду геройствовать — это не в моем характере, это не моя судьба (да и роли эти, слава богу, заняты). Но я могу помочь тем, кто уже ведет борьбу. Я должен прикладывать больше усилий. Это мой долг перед русской культурой, русской литературой, русской мыслью, столь повлиявшей на меня. Долг перед этой землей, в конце концов. Что бы со мной было, если бы я не прочитал вовремя Толстого, Достоевского, Мандельштам или Мамардашивли? А если я откажусь от этого долга, то что я за человек? Что я за гражданин? Какая разница, где ты живешь, если ты попросту не стремишься к достойной гражданской жизни? Это как человек, который вечно женится и разводится, словно от перемены людей может наладиться его семейная жизнь. В этом вопросе у меня были сомнения, а теперь их нет.

5) Как мне дальше жить нормальной жизнью (каждому человеку необходимо хоть немного жить нормальной жизнью)? Две вещи. Во-первых, я должен продолжать делать ту работу, которую я делал прежде, а может, брать на себя еще больше: сейчас русская культура как никогда нуждается в том, чтобы в нее вкладывались в десятки раз больше, чем прежде. Во-вторых, я должен сохранять верность своему призванию — литературе. «Литература важнее жизни» (Саша Соколов). Но иногда жизнь занимает больше места, чем ей положено. Посему я должен вести этот дневник — компромисс между литературой и жизнью. Но я не могу бросить книгу, которую писал, идеи, которые вынашивал. Иначе ничего не будет дописано и исполнено — это тоже мой долг перед культурой. Здесь у меня не осталось сомнений.

6) Я всегда буду писать на русском языке. Другие, может быть, способны писать на разных языках, но я готов писать только на русском. Это уже почти судьба. Здесь у меня тоже не осталось сомнений.

Все перечисленное — мои моральные обязанности в настоящее время, мои границы, моя зона ответственности. На все остальное я не могу повлиять. А на перечисленное могу. Я могу исполнять эти обязательства вне зависимости от того, где я в конце концов окажусь и что со мной будет. Исполняя эти моральные обязанности, я смогу оставаться личностью, достойным человеком, которому не будет стыдно смотреть на себя в зеркало. Вне зависимости от времени и места. Начать следует с малого. А дальше, если буду справляться, смогу взять на себя еще большую ответственность (то есть давать еще больше жизни). Так и будет.

Утром встал в 7:30. Было холодно, надел теплые носки и шерстяную кофту. Съел йогурт, выпил чашку кофе. Смотрел в окно и думал, что культура должна жить, что надо строить заново, пока есть силы, есть мысли, есть воля. Затем работал около 2,5 часов. Прервался, когда М., вновь встревоженная, рассказала новости ЦБ. В России живешь одним днем, не более. Я быстро позавтракал, отправился в ближайший Сбер. Сразу в двух отделениях отказались выдать валюту. Пришлось поскандалить, поднять голос. Пока выговаривал им, оборачивался то к простым людям, то к сотрудникам банка и размашисто жестикулировал рукой, почти дирижировал. Словно на сцене. Или на митинге. Почувствовал себя Троцким. Из меня вышел бы революционер, если бы читал меньше книг. Книги приучили к тишине. В конце концов добился своего: часть денег выдали сегодня, остаток обещали завтра. Лицо кассирши Сбера — словно перед казнью. Вернулся домой, пообедал тыквенным супом, позвонил родителям. Теперь собираюсь в архив. Вечером начну еще одну статью для «Горького». Может быть почитаю Джона Фанте (начал вчера). Попутно надо утвердить новые материалы для «Эсквайра» (что хорошо; лишь бы их не закрыли).

8/03/2022

Книга Медведковой мне понравилась, но в то же время я понял, что начитался на всю жизнь романов о семейной и исторической памяти, о Холокосте и ХХ веке. Литература нуждается в новом сильном нарративе. События 24 февраля показали, что нарратив об угнетенных (политика идентичности) тоже не подходит — он слишком узок, очень местечковый, он не охватывает самые трагические события.

Вчера Ж. поделился ссылкой, что на айтишной бирже не будут брать на работу программистов из России. Серьезно? Обезвредить средний класс? Так работает сопротивление? А еще М. написал французский коллега, изложив свой взгляд на Россию и Украину, мол, санкции сработают, европейцы как никогда объединились в ненависти к Пу. и т.д. М. попыталась намекнуть, что санкции европейцев пока что сильнее всего ударили не по Пу., а по его противникам — по среднему классу, по образованному классу, по интеллигенции. И по следам этих санкций россияне, которые выступали против режима Пу., находятся в изоляции как в своей стране, так и за границей. А те, кто одобрял политику Пу., для них вообще ничего не изменилось.

Вечером прочитал интервью Григория Юдина «Медузе». Понравилась его прямота, моральная категоричность. Еще Эппле хорошо написал в своем канале, что ни один русский интеллектуал больше не имеет права на слова, что нельзя отождествлять его с государством. Это правильная мысль, тк мы уже перешли порог. Теперь уже каждый русский интеллектуал бесповоротно отождествляется с этим государством, и с этим надо жить, и это надо преодолеть. Как? Вот давайте думать, как. Давайте шевелиться, пока есть время.

Сейчас как никогда ясно, что в России нельзя жить нормальной жизнью, здесь надо быть подвижником. Вот и я встал перед моральным выбором: искать дальше нормальную жизнь или отдаться борьбе? Прежней жизни уже не будет. Прежней мечты, прежней надежды, прежней рутины — не будет всего этого. Быть честным в ущерб себе, как писала Элен Берр. А иначе вновь начнется призрачная жизнь, полужизнь. Так нельзя. Довольно.

А что делал Пруст, когда началась Первая мировая война? Писал роман. А что делал Витгенштейн? Записался добровольцем (причем дважды).

Перед сном читал Евангелие. От этого очень тепло.

7/03/2022

Для многих людей причиной отъезда стала не новая экономическая реальность, а новая культурная реальность. Хотя это вопрос, имеется ли еще в России культура (то есть тяга к обновлению). Вполне возможно, что русская культура сейчас находится не в самой России, а там, куда носители ее культуры отправились (Тбилиси, Ереван, Стамбул, Рига, Париж, Берлин). Я сам не могу оставаться здесь не потому, что боюсь нищеты — я ее не боюсь, — а потому, что здесь не будет культуры. А культура — это все новое, от новых фильмов до новых ресторанов, от новых понятий до новых привычек, от новых законов до новых политиков. Культура — это все то, что побуждает человека к обновлению.

По этой же причине многие из тех, кто не хотят или боятся уезжать, не понимают тех, кто хочет или уже уехал. Таким людям кажется, что первичное — это деньги; им кажется, что если они или их родители переживали старые экономические кризисы (конца 1980-х, 1998 г. или 2008 г.), то переживут и новый. Но нет. Текущий кризис многомернее: он включает в себя и политический кризис. Но большинство попросту лишено политической грамотности (не владеет этим языком, этой грамматикой) и потому не понимает. Не понимает, к примеру, что есть люди, которым до боли в сердце важно свободно говорить на родном языке, свободно называть вещи своими именами, свободно действовать и строить планы, свободно зарабатывать в конце концов. Свобода — это необходимость. Тот, кто не понимает, зачем нужна свобода, попросту не нуждается в ней (Шило).

Только в день, когда дикари в балаклавах сорвали кинопоказ в Мемориале, выкрикивая правые лозунги, я осознал, что в современной России есть свое культурное гетто. Это гетто — люди, мыслящие политику иначе, чем того требует государство. Они подвергаются унижениям, оскорблениям, физическому насилию. Вне зависимости от возраста или пола. Дело именно в базовом политическом мышлении, в этике, в понимании, как ты хочешь относиться к другим. Если ты ставишь на первое место не подчинение или власть, а свободу или достоинство, то ты обнуляешься как гражданская единица. Homo sacer. Здесь воцарилась ненависть к таким людям. Сейчас эта ненависть достигла почти критической точки — и рождение иррациональных символов (типа Z) говорит именно об этом.

Проснулся в 6:30 утра. Съел йогурт и выпил кофе. Два часа писал рецензию на книгу Медведковой. Затем около часа лежали с М. Вздремнул и читал новости. Затем позавтракал хлопьями и абрикосовым джемом с хлебом. Затем уборка. Еще два часа работал. После обеда съездил к родителям. Вечером сходил с матерью в Вахтангова на «Обещание на рассвете» по Ромену Гари. Перед сном читал Евангелие.

6/03/2022

Сегодня долго спал. Утром узнал про «Мастеркард» и «Визу». Тут же получил новости от «Альфы» и «Тинькофа», что они переходят на китайский «Юнионпэй». Китайцы выиграли от этого кризиса больше всех. М. сказала, что «День опричника» наступил полностью.

Вечером в четверг М. съездила в Новокосино за документами Ж., а я тут же лег в кровать и уснул. В пятницу проснулся и понял, что силы наконец вернулись ко мне (все благодаря молитве). С того дня снова готов жить, то есть брать на себя ответственность. Съездил в Сбербанк, пару архивов, консульство (дали шенген на 2 года), вечером отвечал на письма. Сообщил всем, что пока что я здесь, но надолго ли, не знаю. С. сказал, что выплатит мне все деньги, где бы я ни был. Это самый порядочный и благородный человек, с которым я когда-либо работал.

Вчера был день рождения мамы. Приготовила оленину под апельсиновым соусом и с розмарином, а еще голубцы и долму (в том числе постную для меня) и запекла в духовке рыбу, свиные ребрышки и картошку. Было многолюдно, я встретил своих шумных тетушек, некоторых братьев и сестер, которых давно не видел, а вечером еще приехали дядя Р. и родители М. В общем, длинный семейный день. Пробовал по дороге домой посмотреть футбол, но ничего не вышло. Не получается.

Сегодня после новостей приготовил на завтрак омлет с томатами, пармезаном и тимьяном. Затем работал. Затем пообедали (вчерашняя долма с мацони). Затем сходили на прогулку по Донскому монастырю и крематорию. Скоро крематорий тоже исчезнет (или только его колумбарий?). Посмотрели заодно на барельефы Эрнста Неизвестного и старые колумбарии (очень впечатлили; некоторые из них были полуразрушены, некоторые сохранились, видно, что за ними ухаживают). Много еврейских, немецких, балтийских фамилий. Еще хочется успеть до отъезда посмотреть на фрески Рублева в Андрониковом монастыре.

После кладбища прошлись по территории монастыря, погрелись в старом соборе. Было столпотворение верующих (прощеное воскресенье), они входили и выходили, молились и ставили свечи. Подслушивал двух старушек. Одна из них вдруг попросила прощения у незнакомого мужчины с бородой и в камуфляжном костюме, тот в ответ, не глядя ей в лицо, промолвил: «Простите, да, простите» и ушел.

После монастыря купили немного продуктов в «Перекрестке» и вернулись домой. Пьем мятный чай, скоро займемся ужином (паста с баклажанами). Прочитал пост Долина об отъезде. Кто-то на его двери оставил Z. На улице, пока шли к монастырю, увидели иномарку, дверь которой тоже украшивала большая Z. И в Мемориале после недавних обысков тоже все было изуродовано этими Z.

23 марта утром вылетаю в Армению, пока без обратного. Буду жить у брата. Займусь гражданством. Сделаю первую прививку (вдруг долечу до Америки). Передам документы Ж. И поищу жилье. А там видно будет. М. прилетит ко мне 11 апреля.

В планах на весну перечитать воспоминания Надежды Мандельштам, прочитать «Вопрос виновности» Карла Ясперса, «Перекрестки» Джонатана Франзена и дочитать наконец «Циничные теории» (хотя вся эта проблематика уже кажется такой мелочной). Еще надо продолжить «Улисса», взяться за Кнаусгора и Чезаре Павезе. Мне приснилось, что я увидел в магазине семь томов Кнаусгора (но о чем это говорит мне? я не знаю).

В Армению (если все сложится) надо взять с собой воспоминания Мандельштам, Плутарха, Данте, Джойса, первый том Пруста в переводе Франковского, письма Пруста, Мамардашвили, Евангелие, Олега Волкова, Гюго, а также все англоязычные книги (Боланьо, Апдайк, Чандлер, Фанте, Оден).

А. и С. в Ташкенте, скоро поедут на месяц в Тбилиси, увидятся с Ж. (вчера за столом вспомнил историю, как мы покидали отель в Великом Новгороде во время пожарной сирены, господи, как же это было смешно). Надеюсь, мы с М. тоже вскоре встретимся со всеми, но, видимо, уже в Ереване. В. (историк) написал, что тоже прилетел в Ереван с парой друзей, пока на неделю. Д. писал, что собирается принять решение о переезде на этой неделе.

3/02/2022

Сегодня проснулся в восемь часов. Перед пробуждением приснилось, что я приехал в консульство без справки с места работы. После пробуждения я чувствовал себя очень хорошо минуту или даже полминуты. А потом я вспомнил все, что было вчера, и все, что меня ожидает сегодня. Настроение тотчас подпортилось. Я так и не смог позавтракать из–за новостей.

Потом очень долго сидел в кресле, накинув на колени плед, — сидел, глядя на залитую солнечным светом улицу, и старался ни о чем не думать. Так прошло еще минут пятнадцать или двадцать. Как сказал Ж., словно ты в стакане. Да, я как бы присутствовал в мире и не присутствовал одновременно. В пограничном состоянии. Я был, но жизни во мне не было.

К часу я приехал в визовый центр. Это был тот же БЦ, в котором полтора года назад я забирал «Другой юг» Шамшада Абдуллаева (а С. и А., по идее, уже сегодня прилетят в Ташкент.) Мне так и не успели подготовить справку с места работы, так что сон оказался вещим. Но в визовом центре очень милый человек помог мне, а затем остальным с заполнением документов. Дальше была оплата визового сбора и биометрия. Напоследок нам сказали, что завтра передадут наши документы в консульство, а там «как договаривались». Но как понимать «как договаривались», ни я, ни остальные не в курсе. По сути, мы обезвредили самих себя на двое суток: в самое кризисное время отдали неизвестным загранпаспорта. Я помахал на прощание Н. (помню, она начинала волонтеркой, как все повернулось), увидел в последний раз Б. И. (я так и не понял, он намеренно коверкал мое имя все эти годы или нет; еще бросилось в глаза, что его жена резко отличается от него, очень медленная и словно тяжело болеющая женщина; очень странно, что они такие разные), С. и Н. приехали позже остальных (С. тотчас спросил, есть ли справка для его дочери), а затем я, В. и Ж. пошли к метро. Было солнечно, по-весеннему тепло, мы обсуждали будущее или, точнее говоря, черновики будущего, кто чем предположительно займется. В. сказал, что переучится (когда мы только встретились сегодня, у него были красные глаза, словно он пролил немало слез). Ж. сказал, что он уже артикулировал себя здесь (возраст не позволяет начать заново) и будет жить как семидесятники (то есть как? молча протестуя?), а также обмолвился, что накануне «отправил ребенка за границу» (и слава богу). Далее я пересказал им впечатления от вчерашнего дня и наших с М. поездок по ночной Москве в поисках валюты.

Вчера я ездил в Мемориал за зарплатой (последней, да?). Там же поговорил вживую с С. (тоже, видимо, в последний раз?). Она рассказала, что купила авиабилет сыну, но просила не спрашивать, сколько стоил билет (видимо, около ста тысяч рублей, такая цена была накануне вечером). Затем, пройдя вдоль Страстного бульвара, я должен был повернуть в сторону «Чеховской», но, как и всегда, обратил внимание на дорогой итальянский ресторан. До пандемии в этом ресторане посадка была 50%, после — 20-30%, а вчера — все 100%. Это я запомню навсегда: переполненный дорогой ресторан во время жуткого кризиса и надвигающейся нищеты. И вообще, все рестораны или кафе около «Чеховской» были набиты людьми, которые ели и пили, словно ничего вообще не происходит, словно никто нигде не умирает. Это многое говорит о человеке.

А еще за день до этого мы с М. ездили глубокой ночью по банкоматам в поисках налички и валюты. В одном из них, пока мы ждали очереди, парень лет 30, в спортивном костюме, с виду кабанчик, и его жена, низкорослая блондинка с наглым мещанским взглядом, без конца обналичивали банкомат (я прямо слышу шум банкнот). Затем они взяли сумку, набитую деньгами, и ушли. Я помню лицо этого парня: он улыбался нам, но в его улыбке проскакивало презрение, мол, я успел, а вы нет. Мы действительно не успели, так как сразу после них вся наличка в банкомате исчезла. Выяснилось, что они сняли 220 000 долларов. Когда мы приехали в следующий банкомат (Марьино, 2 часа ночи), я вновь увидел нагловатую жену кабанчика, она покидала очередь. Люди рассказали, что ее с мужем не пустили к банкомату. Это было правильно. Иначе мы с М. вообще ничего не сняли бы.

А сегодня, после визового центра, я сходил в «Перекресток». Там мысленно представил, как скоро опустеют полки. Тем не менее купил немного продуктов и хлеба. Поговорил еще по телефону с матерью. Она, кажется, пока не поняла, что происходит. Говоря с М., мне хочется остаться. Говоря с родителями, мне хочется уехать. А чего мне хочется наедине с собой? Мне хочется все отменить, исчезнуть, раствориться. Остаться совершенно одному. Но я связан другими людьми. Каждый связан с другим человеком.

1/03/2022

С каждым днем примеряю на себя роль эмигранта. Вполне отдаю себе отчет, что мое эмигрантство лишено героизма или трагизма. Что меня ничуть не смущает.

Сегодня впервые удалось нормально поработать. Днем выписывал для рецензии цитаты из «Ф.И.О.» Ольги Медведковой — очень хорошего современного романа. Часто думаю, каково этой писательнице, да и вообще русским авторам за границей сейчас. Наверное, не очень.

Мне очень нравится квартира на Шаболовке, которую мы с М. снимаем. Но я все чаще убеждаю себя не привязываться к ней, вообще к вещам. Нужно смириться с тем, что у тебя нет постоянного дома. Да, есть родительская квартира, но чувствуют ли сами родители себя в ней дома? Это касается нашей размытой армянской идентичности. Есть ли у армянина, живущего за границей, дом? Я, армянин, еле говорящий на армянском, не чувствую себя дома ни в Москве, ни в Ереване, ни в России, ни Армении.

С одной стороны, я понимаю санкции Запада. С другой, я удивляюсь их истеричности. Немец Гиздоль покинул «Локомотив», никого не предупредив. Западные автоконцерны уезжают из России. Даже «Дисней» не станет прокатывать в России фильмы. Русских попросту закэнселили. И еще: я все чаще думаю, какую большую роль в геополитике играет желудок. И С., и Л. успели сказать мне то, о чем я сам втихаря думал: где был Запад, когда израильские и турецкие беспилотники бомбили Арцах? Или армяне тихо кричали по-вашему? Или азербайджанская армия не бомбила мирное население Степанакерта и Шуши? А не их ли армия вторглась на суверенную территорию Армении? Ах да, это же Кавказ, это же так далеко от границ Евросоюза. Сейчас близко — поэтому страшно. Селин был прав. Человек — это гниль с отсрочкой.

И вообще, сколько я не перебираю в уме антивоенные романы, то все чаще возвращаюсь к «Путешествию на край ночи». Селин снимает с человека все лишнее, весь его ура-патриотический или милитаристский пафосы, оставляя только голое животное с обостренным сознанием и нервами. Это и есть человек на волоске от смерти.

Мой дом — это книги.

Прочитал с утра колонку Максима Трудолюбова. Эмоционально, но общая идея (Пу. спроецировал на Украину ту иллюзию, в которой пребывает сам) показалась интересной.

Сегодня — Mardi gras, «жирный вторник», день накануне Пепельной среды, то есть начала Великого поста у католиков. Моя идентичность — та часть, которая тяготеет ко всему западному, — подтолкнула меня к выбору в этому году католического календаря. Таким образом я оформил великопостный хет-трик: три года назад я постился по армянскому церковному календарю, прошедшие два года — по православному, а в этом году — по католическому. Правда, отнюдь не ставлю перед собой невыполнимых целей в этом году. Новостной стресс дает о себе знать. Скорее, думаю о том, что пост — это мой антидепрессант. Он будет способствовать спокойному настроению. Или хотя бы нормальному настроению.

Помимо этого: встал в 6:30 утра, сварил первую чашку кофе, занимался романом около часа и затем еще час бездельничал (думскроллил, как говорит М.), позавтракал хлебом с абрикосовым джемом, выпил вторую чашку кофе, снова бездельничал, переписывался с организацией, занимающейся репатриацией армян, приступил наконец к рецензии на Медведкову, принял доставку «Озона» (как там их акции?), съел на обед нутовый суп с говядиной и выпил третью чашку кофе, принял звонок от отца, позвонил сестре, посмотрел видео, как племянник ест брокколи (и подумал, что я до сих пор не люблю брокколи), поработал над исследованием, поужинал рыбой и выпил стакан персикового сока, сходил в душ, выпил мятного чая, почитал Евангелие, лег спать.