Вальтер Беньямин был в Москве с 6 декабря 1926 года по конец января 1927. Канун разгрома троцкизма. Осталось совсем немного времени до высылки из первопрестольной Троцкого, Радека, Раковского. Взят курс на стабилизацию. С левыми экспериментами покончено. По инерции левые течения в искусстве России еще будут существовать до 1934 года. Когда приход нацистов к власти поставит точку, жирный крест на революции в Германии — окончательная точка, могильный жирный крест ляжет на леваков в России.

Леворадикальный теоретик искусства, друг Брехта и Адорно по многим причинам не мог не сочувствовать оппозиции.

Однако не сочувствовал.

Сталинистам с бухаринцами он, впрочем, тоже не сочувствовал.

Он приехал в Москву по многим причинам. Но причины сейчас не важны. Важен повод! Издательство «Большая Советская Энциклопедия» заказало немецкому профессору, доктору искусствоведения статью о Гете. (Нам, знаете ли, нужны солидные биографические статьи с хронологией, фактографией, с обильной библиографией, чтобы не было, знаете ли, верхоглядства. Этот вульгарно-социологический подход — у нас у самих в печенках. Для того-то и была заказана статья немецкому профессору.)

Немецкого профессора тошнило от фактов и фактиков, библиографических ссылок, дат, имен и прочего аппарата. Немецкий профессор жаждал целокупного знания, тотального мировидения. Словом, взаиморазочарование было неизбежно.

Интересно, через кого это взаиморазочарование произошло, кто был проводником этого взаиморазочарования, в ком это взаиморазочарование, так сказать, воплотилось.

«Радек увидел на столе рукопись и взял ее. Он угрюмо осведомился, кто автор. “Да здесь на каждой странице по десять раз упоминается классовая борьба». Ему сказали, что творчество Гете, проходившее в эпоху обострения классовой борьбы, невозможно объяснить, не прибегая к этому термину. На это Радек: «Важно только употреблять его к месту». (Вальтер Беньямин. Московский дневник. М., 1997. С. 118.)

На первый взгляд здесь все просто. Воздух эпохи дышал такой «самотермидоризацией», что даже троцкист Радек — и тот недовольно морщился от слишком частого употребления термина «классовая борьба».

Время начинало требовать «советского Брокгауза и Ефрона», а не анализа творчества кого бы то ни было с классовых позиций.

Лучше всех это понял Осип Мандельштам. В своей «Четвертой прозе» (почти одновременной с «Московским дневником» Беньямина — лето 1927 года) Мандельштам писал: «Мы… правим свою китайщину, зашифровывая в животно-трусливые формы великое, могучее, запретное понятие класс.

≪Кви про кво≫ — немецкий профессор едет на родину мировой революции и старается изо всех сил, куда только можно и нельзя ≪всаживает≫ и ≪засаживает≫ ≪запретное понятие≫ — ≪класс≫ с другим не менее запретным понятием — ≪классовая борьба».

А родина мировой революции неудержимо ≪национализировалась≫, ≪русифицировалась≫, превращалась в единственную в мире страну победившего социализма.

Даже Радек (тогда высмеивающий «строительство социализма в одном отдельно взятом уезде») и тот не принимал «классовости» рассуждений немецкого профессора.

Можно себе представить душевное состояние Радека, его, так сказать, внутренний монолог: «Это кто же такое пишет? Кто мне объясняет про классовую борьбу? Беньямин? Профессор? Из Германии? Нет — извините. Мы не для того профессоров из Германии выписываем, чтобы они нам объясняли про классовую борьбу. Про классовую борьбу мы и сами можем. И получше профессоров, поскольку сами ее ведем».

Такое объяснение годится, подходит, но кажется, что у происшедшего был второй план. Кажется, что перед нами не просто история на тему — «свой своя не познаша».

Вальтер Беньямин пересказывает главную идею своей статьи любимой женщине: «Такой человек, как Гете, целиком состоящий из компромиссов, тем не менее смог создать выдающиеся произведения <…> для пролетарского писателя подобное совершенно немыслимо. Но классовая борьба буржуазии принципиально отличалась от классовой борьбы пролетариата.“Измену”, “компромисс” в этих двух движениях невозможно схематически приравнять друг к другу» (≪Московский дневник≫. С. 120).

Что такое политический путь Карла Радека, начиная с «челночных поездок» от Парвуса к Ленину, от Ленина к Парвусу и кончая переходом — «перебегом» — от Троцкого к Сталину?

Сотрудничество Радека — революционера и антимилитариста — с германским генштабом — в прошлом. Измена «апостолу мировой революции» ради «серой кляксы», «самой выдающейся посредственности партии» — в будущем. Посредине, в настоящем — статья, писанная на родном, немецком, статья, в которой некто — очень ученый и очень левый — доказывает, что «измена» и «компромисс» не свойственны, не соприродны классовой борьбе пролетариата…

«Это кто ж такой умный — ученый — классовый? Это кто же такой марксист, такой знаток особенностей классовой борьбы пролетариата и буржуазии?… Ах, из Германии! Ах, профессор! Теоретик искусств… Ну ты гляди… Из Германии туманной привез учености плоды, дух пылкий и довольно странный…

Мне он будет рассказывать про “измену” и про “компромис”!»

Здесь «свой своя познаша»! Познаша — и еще как!

Беньямин ударил по больному, напомнил о том, что стараешься забыть; заставил задуматься над тем, над чем стараешься не думать…

Пройдет немного лет, и в ответ на упрек Сталина в криптотроцкизме Радек ответит полушутливо-полупечально: «Плечи, с которых сорваны погоны, болят всегда». Вероятно, впервые эти плечи заболели тогда, когда Радек прочел и понял рукопись статьи Беньямина о Гете.

В сборнике эссе известного петербургского критика — литературоведческие и киноведческие эссе за последние 20 лет. Своеобразная хроника культурной жизни России и Петербурга, соединённая с остроумными экскурсами в область истории. Наблюдательность, парадоксальность, ироничность — фирменный знак критика. Набоков и Хичкок, Радек, Пастернак и не только они — герои его наблюдений.

http://shop.heliconplus.ru/item.php?id=880