«Русский» — тот, кто лоялен власти, которую сам этот русский не учреждал. Туземец, лояльный колониальной администрации. Покорность пришлой власти, отречение от собственной воли, принятие интересов хозяина в качестве своих собственных и иррациональное отождествление себя с ним — то, что делает туземца настоящим туземцем, то, в чем состоит его аутентичная сущность. Туземец не отстаивает свою свободу в сопротивлении чужакам, пытающимся захватить его землю и обратить его в рабство, всё наоборот: в рабской покорности чужакам и отказе от собственной сущности заключается его аутентичная природа (которую и следовало бы в случае чего отстаивать). Ловушка «русскости» устроена хитро.

Туземцы, аутентичная природа которых заключается в лояльности имперской власти. Стало быть, вовсе не нужно сражаться за возможность свободно манифестировать себя, ведь покорность и отсутствие претензий на манифестацию себя — это и есть манифестация себя. 

«Русский» лоялен власти «радикально внешней по отношению к территории, над которой осуществляется эта власть»: она выкорчевала низовую солидарность, сделала его гостем на «собственной земле», отстранив от принятия решений, разорвала его связи с территорией проживания, лишила его политической субъектности и возможности свободно творить собственную природу, отражая в этом акте творчества свою объективную природу.                 

«Русские», от имени которых ведется теперь война, были изобретены имперской властью в XIX-ом веке. Для чего? Чтобы отвратить от империи угрозу, которая виделась в набирающих популярность идеях национализма. В самой идее «нации» имперская власть видела прямую угрозу для себя. В чем основной мэсседж «теории официальной народности»? Лояльность императору и официальной религии (приверженность которой легитимизирует самодержавие) — essentialia constitutiva «русской народности», который якобы порождает из собственных недр данное государство. «Русским» становится тот, кто лоялен эмблемам имперского государства, порожденного самим этим «русским» из собственных недр. Иначе говоря: лояльность власти создает «русского», который, в свою очередь, создает эту власть. Выходит, что «русские» — это этнокультурная общность, которая создает российское государство, но в то же самое время «русские» определяются в своей «русскости» лояльностью царской власти и официальной религии. «Русские» порождают российское государство, лояльность которому порождает их. Предшествуют тому, что предшествует им и создает их. Противоречие налицо: ты не можешь порождать из себя то, что породило и конституирует тебя. Официальная «русская народность» как средство удержания аборигенов под контролем: именно для того, чтобы в среде «русских», используемых имперской властью в качестве инструмента колонизации, не зародилось национального движения, и была изобретена «русская народность», конституируемая лояльностью самодержцу и официальной религии, легитимизирующей царизм; мол, эта империя принадлежит «русской народности», которая породила империю из собственных недр, но в то же самое время сущностным признаком этнокультурной «русской народности» является лояльность предшествующей ей имперской власти — «народность» якобы породила из себя то, что ее конституирует. Масса податного и военнообязанного населения не должна была превратиться в нацию, необходимо было ловко убить этот соблазн — именно для этого Уваров, сам плохо говоривший по-русски, изобрел «русскую народность», которая конституируется лояльностью власти. Для того, чтобы кнутогерманско-французская имперская власть могла и дальше дурить аборигенов, внушая им иррациональную идею единства с собой. «Не нужна нам никакая “нация” — у нас есть нация дома». 

Хитрая подтасовка: якобы не сообщество впервые создается путём объединения людей, обладающих данным (случайно выбранным) признаком, но наличие признака означает принадлежность заведомо существующему сообществу. Множество людей, отобранных по принципу обладания тем или иным качеством, задним числом превращается во «всегда уже существовавшую родовую общность», а обладание данным качеством — в знак принадлежности родовой группе. Если ты любишь шоколад, это значит, что ты принадлежишь к древнему народу шоколадолюбцев и внутренне, генетически связан со всеми другими любителями шоколада, при том, что сам этот «народ» (до того, как стать чем-то «древним») был образован произвольным объединением всех любителей шоколада под титулом «шоколадолюбцев». Неразличение принципа, по которому осуществляется искусственная группировка, и отличительного признака объективно существующей группы: то, что ты и твой сосед оба любите шоколад (или оба встали сегодня с левой ноги), вовсе не говорит о необходимости наличия какой бы то ни было внутренней связи, о генетическом родстве между вами, выражением которого являлась бы эта любовь (или факт подъема с левой ноги); любовь к шоколаду или факт подъема с левой ноги — единственное, что вас объединяет, а не выражение глубинной связи. «Народность» вытекает из абсолютной лояльности императору, одетому в европейское платье. Якобы органической общности под названием «русский народ» от природы присуща любовь к царю, определяющая данную общность, тогда как на самом деле приписываемая «любовь» как раз-таки образует эту рукотворную общность. Создание прикидывается «обнаружением»: объединить случайных людей по принципу обладания произвольно выбранным качеством, создав таким образом новую общность, и сейчас же представить всё так, будто эта новообразованная общность существовала «в природе» всегда, а сам по себе факт обладания данным качеством — знак, необходимо указывающий на принадлежность обладателя к родовой группе и, стало быть, на такую связь между всеми носителями признака (членами «родовой группы»), которая не сводится лишь к обладанию данным качеством. Тебе спускают сверху образ самого себя так, будто этот образ исходит от тебя. Спускают «сверху» образ движения «снизу».

Эту «русскость» стали насаждать, этому стали обучать в школах. Интеллигенция и общественность, дискутируя на страницах «толстых журналов», некритично усваивала именно эту, внутренне противоречивую «русскость». В годы Николая II приобрел свои финальные очертания костыль «жида» (Нилус и т. д.), на который смогла опереться уже массовая, урбанизированная «русскость». Черносотенство с химерой русского псевдонационализма активно разгонялось попами. Через сталинский консервативный поворот и тост за «терпеливый русский народ», через «русскую партию» в послесталинском СССР понимание под «русской нацией» эрзаца, концепта, изобретенного антинациональной по своей природе властью нарочно для того, чтобы никакой русской нации не могло сложиться, прошло в нынешнюю реальность нефтегазовой чекистократии и «освобождения русских» под знаменами колониальной конструкции, поработившей российских русских. По линии «русской партии» в аппаратных кругах и литературном бомонде послевоенного СССР «идеи», соблазнительные для силовичья и падких до быстрорастворимой конспирологии спецслужбистов, стали объектом либидинальных инвестиций. В постсоветское время сюда примешалась расовая (а не национальная) негативная «русскость», конструируемая за счет «черных» (чеченов, хачей, чурок). Фрики, запустившие сценарий Донбасса (Малофеев, Губарев, вскормленный баркашовщиной), — проводники этого стыдного фарса, этой глупой ошибки в современность.

Хотя дело, конечно, не в том, что  эта империя — «чужая», а в том, что мир, который она выражает и приносит вместе с собой, — это не мир, в котором государства являются «чьими-то». Самодержавная империя Гольштейн-Готторп-Романовых, несмотря на попытки лубочной «русификации», предпринятые Александром III и Николаем II, не была и быть не могла «национальной империей русского/российского народа» даже не потому, что была немецкой или французской (хотя, конечно, в большей степени она была немецко-французской, нежели «русской»), но потому, что принадлежала к миру, в котором государственная власть не может репрезентировать некую территорию или этнокультурную общность, — донациональный мир, где государства не являются «чьими-то» (немцев, поляков, французов), не порождаются народами и не принадлежат им, но скорее онтологически предшествуют народам как «простонародью», в то время как базовым различием, картографирующим социальную реальность, является вертикальное (сословное), а не горизонтальное (национальное). Сам мир (включающий свою особую темпоральность и свою версию исторического процесса — она становится объективной истиной, когда этот мир воцаряется), который самодержавная империя выражала и производила, — это не мир наций, где народы в определенный исторический момент порождают СВОИ государства, каждое из которых — форма и способ политического бытия того или иного сообщества или этнокультурного «племени» как реального актора. Не мир, в котором государства репрезентируют население в его «внутренней» связи с территорией проживания, а государственная власть конституируется политически субъектным населением (например, тотальностью юридически равных граждан, собранных в «нацию»). Тут другое: мозаичная сборка разнородных земель под властью династического суверена. Сборка, могущая быть более ничем не связанной: две части единого этнокультурного и языкового сообщества могут находиться по разные стороны проницаемой границы между династическими владениями. Государственная власть в данном случае — нечто объективное, внеисторическое, предшествующее «племенам» и не являющееся репрезентацией ни одного из них, «ничейное». «Народ» — в большей степени юридическая категория, внутренняя часть и производное субстанциального государства, условное обозначение на карте, фундированное в этой карте, нежели объективно существующая дополитическая общность, предшествующая государству. «Простонародье», а не этнос или нация. Имперское общество оформлено «вертикальным», а не «горизонтальным» различием: исходно и реально не генеалогическое единство человеческого сообщества, но гетерогенное множество символических фигур, репрезентирующих идеи. Агрегатная сборка: различие связывает, а не разделяет. Дворянин — органически дворянин (жалованное дворянство — трансформация природы). Простолюдин — его Другой, как негр для белого бельгийца. Идея правовой природы — в большей степени идея биологической природы, чем сама идея биологической природы. У Победоносцева: самодержец является формой, а население — материалом империи; форма должна отличаться от материи по природе, чтобы быть формой. Единоличная власть самодержца — такой же факт природы, как равенство дважды двух четырем. Повторенные путиным вслед за скамером дугиным слова «Мир, в котором нет России, невозможен» — не только спесивая фанаберия: Жругр, демон «мессианской» российской государственности и имперской власти, — вечен и объективен, как математическое равенство; вечный эзотерический imperium, который не конституируется и не предоставляется никаким «народом». Нечто вечное и объективное, существующее в природе. Translatio imperii. Это не мир, в котором текущее положение дел — производное исторического развития, но мир, в котором история — внутренняя часть синхронии. 

С другой стороны, если бы народ и партия были действительно едины, не нужно было бы вешать на каждом шагу плакаты, уверяющие в этом население. Кроме того, не было бы необходимости вносить в Конституцию статью о «руководящей роли партии» — статью, по сути отменяющую Конституцию.

Самое большое, корневое и кровавое заблуждение — «наша страна». Россия как якобы государство неких «русских» или «россиян», как национальное государство. Тогда как самодержавная империя, «восстановления исторических границ» которой жаждут зетники, — это по своей природе то, что противостоит национальной идее: власть династии над гетерогенными территориями и племенами, где сама династия не ассоциирует себя ни с одним из них, но пребывает как бы «снаружи» земель, осуществляя менеджмент интересов на нейтральном пространстве. «Ничейная» империя по своему политическому смыслу, в какие бы одёжи она ни рядилась. Пусть даже эти лубочные «руссконародные» одёжи предполагают наличие некой «государственной нации» официально–православных, безоговорочно лояльных царю и не претендующих на собственное национальное движение.

Проблематична не имперская оптика сама по себе. Дело не в том, что мир национальных государств «лучше» или «хуже» мира империй. Дело в том, что как в XIX-ом веке, так и сейчас жругризм черпает исток в неразличимости взаимоисключающих понятий. Химерная «натурализация» империи, предпринятая Александром III и Победоносцевым и доведенная до гротеска Николаем II. Всё до сих пор завязано на про́ клятую неразличимость: «русских» как этнокультурной общности, построившей своё национальное государство (один из народов, создающих свои государства, подобно тому как создают они собственную музыкальную культуру, национальную кухню и т. п.), и «русских» как разношерстного населения тех земель, на которые распространяется наднациональная имперская власть, выражающая собой иной политический мир, нежели мир национальных государств. «Не замечается» различие между «русским» как подданным, лояльным имперской власти (жителем территорий, на которые распространяется власть империи) в мире, где государства онтологически предшествуют «народам», и этнокультурным «русским», предшествующим «своему», национальному государству. Между российским государством, производящим «русского», и «русским», производящим российское государство. Из этого «незамечания» вырастает «незамечание» различия между фантазматическим этническим «русским» и столь же фантастическим «россиянином» — представителем гражданской/политической «российской нации». Все зиждется на непрояснении и лицемерном притворстве: будто это — одно и то же, будто слово «русский» не употребляется тут в двух различных значениях. Тебе по очереди показывают двух разных людей, а ты не замечаешь, что это — не один и тот же человек. Неразличимость взаимоисключающего. Стеганография. Я успел три раза посмотреть фильм «Скромное обаяние буржуазии» перед тем, как дошло: девушек две, а не одна. Запрет на прояснение поддерживает иллюзию, которая заключается в неразличимости этнической идентичности и той идентичности, что задана лояльностью чужеродной имперской власти и ее символам (неразличимости «русского» и «россиянина», империи и национального государства). Слово «русский» стремится одновременно обозначать и «государствопорождающий» этнос, этнокультурную дополитичесую общность, и всех людей, проживающих на территориях, подконтрольных государству «Россия» и лояльных этому государству и власти, не конституируемой никаким народом. Так, будто здесь нет двух различных значений. В итоге же это слово, означая всё сразу и не давая себе в этом отчёт, не означает ничего: того, что внутренне противоречиво, не существует. Это химера, которая исчезнет, стоит лишь чуточку вдуматься, всмотреться.

Неразличимость несовместимых значений питает жругризм.

Власть до сих пор эксплуатирует эту оптическую иллюзию (неразличимость «ничейной» империи и национального государства), внушая подвластному населению идею «единства» с собой. Гипноз при помощи оптической иллюзии. Где паралогизм, там лжемистическое. Именно на этом лжемистическом, которое черпает свой исток в логической ошибке родом из XIX-ого века, паразитируют дуганутые фрики и прочие холмогоровы. Нюанс в том, что неразличение взаимоисключающих аспектов приводит не к умножению смысла, а к превращению слова «русский» в пустое означающее: «национальность» блокирует «имперскость», а «имперскость» — «национальность». Остается эфемерное лжемистическое как эффект логической ошибки.

Это как магическая картина, частью сюжета которой является зрение зрителя. На ней изображено, что рассматривающий ее зритель не смотрит в данный момент ни на какую картину. Зритель, продолжая её разглядывать, никак не сможет догадаться о том, что в данный момент он смотрит на картину. Именно потому, что он на нее смотрит. Именно потому, что нерассматривание зрителем картины — часть сюжета картины, которую рассматривает зритель: если смотришь, то не смотришь.

Те белорусы и украинцы, которые, проживая в составе империи, стремились к созданию собственных национальных проектов, действовали так именно потому, что, побывав и там и там (и Польско–Литовское государство, и империя Романовых), поняли, что они такое суть: то, что кристаллизуется. То, что остается неизменным вне зависимости от условий. Они очнулись от сна неразличимости: фигуры на фоне не видно, пока она не придет в движение, пока не изменится фон. Это была не борьба между «раскалывающими единую русскую нацию натрое» и «сторонниками национального единства», но борьба национальной идеи против идеи имперско–государственной, мимикрирующей под что-то «национальное» и вооруженной мифическим «Рюриком» и лествичной системой внутрикорпоративного престолонаследия.

Любое национальное сообщество — воображаемое¹. Проблема не в том, что (к примеру) итальянцы и поляки ИСТОРИЧЕСКИ представляют собой реальные примордиальные этнокультурные общности, эволюционировавшие в нации, а русские — фиктивный, сконструированный этнос. Дело в том, что в случае с поляками и итальянцами были воображены именно этнокультурные общности. В случае же «русских» под видом национального сообщества было воображено нечто, не имеющее отношения к понятию о нации. Нечто внутренне противоречивое и поэтому необходимо оказывающееся пустым означающим. Не последнюю роль в этом сыграло и то, что элиты и образованный слой, интеллигенция Российской империи была неотделима от имперской власти и по сути являлась её производным, зависимым от имперского строя.

¹ Что, впрочем, вовсе необязательно делает его чем-то менее «реальным». Каждая вещь — точка зрения на мир-в-целом. Точки зрения производят разные реальные миры. Прошлое способно меняться. Идеи — внутримирное сущее: живые организмы, которые, подобно всяким вечностям, рождаются и умирают. Идея действует в мире, принимая участие в формировании той реальности, которая интерпретируется при помощи идеи. Сама интерпретирующая идея является одновременно и идеей, формирующей реальность. Воображаемое способно становиться реальным. В XVIII–XIX вв возникли не народы и нации, но мир народов и наций. Так, что после его возникновения «оказалось», что он был всегда — абсолютно необходимый, объективный мир. В этот момент объективной истиной прошлого становится существование национальностей по все времена: ты впервые становишься поляком в тот момент, когда понимаешь, что всегда уже им был. Реальность национальностей в прошлом обусловлена наличием слепой идеи «национальности» в настоящем. В тот момент, когда человек, говорящий на другом языке, перестает быть «немым» и «странным», становясь представителем другой национальности, а язык, на котором говорю я сам, оказывается не объективной необъективируемой реальностью, но национальным достоянием, на котором среди прочего зиждется моя идентичность, происходит не какое-то обнаружение доселе спрятанной истины, но трансформация, перепрограммирование. Дело не в том, что до XVIII-ого века не существовало ни французов, ни поляков, а в том, что не существовало мира, соответствующего понятию «национальности» (мира, который одновременно обуславливает явление и определяется им). В определенный момент воцаряется новый мир, который приносит с собой свои понятия, темпоральность и прошлое, свою объективную истину, касающуюся прошлого. Та или иная комплексная точка зрения, воцаряясь, приносит с собой «свою» истину всего историко-политического процесса. Нечто рождается так, что оно было всегда: его рождение создает такую объективную реальность и временную линию, в которой оно было всегда, никогда не рождаясь. Эти перспективы могут оперировать одними и теми же понятиями, оставаясь непроницаемыми друг для друга: понятия можно сравнивать, выявляя различия и сходства, но перспективы — нет. Комплексные точки зрения всегда остаются у тебя за спиной, даже когда ты заходишь им за спину; недопонимание, которое является не проблемой, требующей разрешения, но условием коммуникации. То бишь, речь идет не просто о соперничающих политических конструкциях, обитающих в общем и едином мире, но о выражаемых этими конструкциями различных мирах с несхожими логиками и не поддающимися сравнению комплексными оптиками, порождающими эти логики. 

«Нация», которая определяется отсутствием признаков, определяющих нацию.  

Само представление о «русском народе» как о чем-то целостном и внутренне гомогенном, как о некой органической сущности является внешним, а не имманентным данной общности. Этот «народ» был создан властью, уверившей этот «народ» в том, что она, власть, с ним едина и происходит от него. Это представление — результат не самостоятельного выделения себя из внешней среды, самосозидания, но осуществленного имперской администрацией произвольного объединения под титулом «русского народа» всего того, что не было занято зарождающимся национальным самосознанием. Того, что попалось под руку. Национально нейтральная, национально немаркированная масса податного и несущего повинности населения превратилась в имперский «русский/российский народ». Обозначение, выдуманное имперской администрацией для довольно разнородной анациональной массы, в среде которой не зародилось имманентного этой массе сознания единства себя и политической субъектности, связанной с этим сознанием.

Изначально «русские» — это довольно разнородная масса, лишенная имманентного этой массе сознания своего единства. Трюк иллюзиониста: инородная этой массе имперская власть, изобретающая цельную «этнокультурную общность», будто бы порождается самой этой «этнокультурной общностью».

«Титульная» масса, разделяющая официальное имперское вероисповедание (важный символ для легитимизации «сверху») и разговаривающая на языке, примерно понятном большей части правящего слоя, могла выступать инструментом колонизации и унификации, облегчая делопроизводство и управление покоренными территориями, но эта «привилегия» ни в коем случае не делала из этой группы реальную титульную нацию.

Первая стадия деабсурдизации «русского дискурса» — понимание того, что славянофилы были куда большими западниками, чем собственно «западники».

Вторая стадия — понимание, что под постсоветским т. н. «русским национализмом» (с бело-черно-желтыми имперскими стягами, хоругвями, вульгарным антисемитизмом и прочими черносотенскими гаджетами) подразумевается нечто прямо противоположное национализму и «русскости» (что бы ни имелось в виду под этим словом, если только имеется в виду нечто, имеющее отношение к идее нации). Та «русскость», выражением которой служит т. н. «теория официальной народности», возникла как концепт власти, чья легитимность и способ осуществления фундированы в комплексной оптике, противоречащей оптике национализма, как спойлер и эрзац, призванный не допустить возникновения нации (русской или какой бы то ни было) на пространстве Северной Евразии. Т.н. «русский имперский национализм» (представление о Российское империи как о «национальной империи русского народа») — вывих мысли и оксюморон.

Россия — это, конечно, тюрьма народов. Но и русский народ — в большей степени заключенный, чем тюрьма. Активист, который не понимает, что он активист, и не получает никаких бонусов от администрации за свое сотрудничество. Дискурс деколонизации касается его едва ли не в первую очередь: колонизированный инструмент колонизации, в припадке ложной гордыни возомнивший себя «народом-колонизатором».

Насаждаемая чекистократией казённая «русскость» определяется исключительно через эмблемы государств, ни одно из которых не принимало вид национального государства русского или российского народа и по отношению к которым основная масса населения выполняла роль претерпевающего объекта (в лучшем случае — инструмента или материала).

Где народные праздники и традиции, образы жизни, идущие «снизу»? На ум приходит разве что новодельная масленица. Где хоть одно не бутафорское, не инициированное властью локальное культурно-политическое движение или инициатива, которая искала бы представительства и при этом не рубилась бы на корню конторой? Вот Бразилия: самба, умбанда, капоэйра — низовые практики, некогда запрещенные властями, но впоследствие ставшие официально признанными символами страны и объединившие самые разные социальные группы. Все былины, сказы и поморские старины вытеснены в обскурное этнокультурное гетто, интересное лишь гикам-фольклористам.

Не Жругр выражает этнокультурное сообщество «русских» или политическое/гражданское сообщество «россиян», но религиозное сообщество «русских» рождается из поклонения дважды инородному Жругру. «Русские» — это сообщество поклоняющихся демону «мессианской» российской государственности и безоговорочно лояльных её эмблемам. Не русские (как этнокультурная или гражданская общность) производят Россию (свое национальное государство), но конкретная политическая сущность по имени «Россия» — русских. Воинственные «русские» постсоветских республик, жаждущие свержения национальных правительств и присоединения этих республик к РФ, — не угнетаемая титульной нацией миноритарная этнокультурная общность, тяготеющая к своему национальному государству, расположенному по соседству, но агенты жругризма: Жругр, демон «мессианской» российской государственности — не то, что их выражает, но то, что их создает. Религиозное сообщество противоположно по смыслу национальному.

«Русские», определяемые через лояльность эмблемам Жругра, — это колонизированные оболваненные аборигены, метонимически отождествившие себя с колониальной конструкцией. Колонизированный инструмент колонизации, возомнивший себя «народом-колонизатором». Чекистократическая РФ — не Родина, а причина, по которой у нас не может быть Родины в полном смысле слова. Причина, по которой все мы — гости на «собственной» земле. Причина того, что «твоё» здесь — максимум квартира и дачный участок (и то — условно). Всё остальное тебя не касается. Публичное пространство — не твоего ума дело. Это не твоя земля. Ты — гость, которому позволено здесь проживать. Однако гость, который должен делать вид, будто он является «хозяином земли», носить эту маску «титульной нации». Таков ритуал. Настоящему хозяину нужно, чтобы ты ассоциировал себя с образом «хозяина», — это плата за проживание. Бесправный арендатор жизни, не имеющий права голоса ни по каким вопросам, связанным с арендуемой недвижимостью. Отсюда и гнусная двусмысленность: «Крымнаш», внешнеполитические успехи «нашей» страны, «горжусь историей», но в то же самое время: что делает хозяин квартиры, я в душе не ебу, я тут не при делах, я простой квартиросъемщик, ответа за действия арендодателя не несу…

Жругризм — религия. Жругрист поклоняется, служит и приносит жертвы ксеноморфу, ктулхообразному демону «мессианской» российской государственности, который мистическим образом остается тождественным, принимая различные обличья, воплощаясь в никак не связанных между собой аватарах. Храм вооруженных сил, парк «патриот» и прочий мрак. Линия преемственности исторических государств, которые не имеют между собой ничего общего, но мистическим образом тождественны: Жругр — это не государственный строй, не идея, не территория. Он неописуем (вернее, описуем лишь апофатически).

Государство тут — не система институтов, не способ бытия народа-нации, коллективного субъекта. В самой меньшей степени речь идет о какой-то доктрине, идеологии или политической религии. Жругр — это мистический дух сменовеховской государственности, который принимает различные обличья, воплощается в различных аватарах, не имеющих между собой ничего общего. То, в чем заключается это «общее», — чистая мистика, апофатика. Сменовеховски мыслимая линия преемственности исторических «российских» государств, напоминающая корабль Тесея. Впрочем, в данном случае «мистика» — это коллапс, поражение ленивого духа, привыкшего к продуктам быстрого приготовления.

В чем манифестирует себя Жругр? Черносотенство и царебожие, рпц (фсб), гэбистский лор и вульгарный государственнический эсхатологизм, идея «мессианской» державности (третий рим, богонесущая держава, катехон), неосталинизм и победобесие. Ресентимент, обиженность, реваншизм.

*

Народ рождает государство из собственных недр и становится таким образом нацией. Его сущность не может конституироваться лояльностью эмблемам уже существующего государства. Невозможно порождать из себя то, лояльность чему создает тебя. Народ (как этнокультурная общность или политически субъектное сообщество, имманентно сознающее единство себя), который определяется в качестве «народа» лояльностью власти и её эмблемам, — это не народ.

Дополитический народ, порождающий из себя политическое, не может определяться в своей сущности лояльностью уже существующей власти. 

Нынешняя бойня — не война двух племен, но война племени, не желающего становиться рабами, против порабощенного племени, которое иррационально проассоциировало себя с собственным хозяином, отождествило себя с собственным насильником: мол, отсутствие собственной природы и воли и рабская покорность чужеродной колониальной администрации — атрибут, выражающий сущность нашего свободного племени, определяющий его самобытную природу.

Раб, думающий, что рабство является атрибутом, выражающим его сущность, — свободного человека, одного из многих. Тут закралась ошибка: рабство — не идентичность, а состояние невозможности идентичности.

Когда тебе внушили, что твоя аутентичная природа определяется покорностью, тебе начинает казаться, что ты тем вернее «разрываешь цепи рабства», чем сильнее манифестируешь эту покорность.

Для российского населения поддерживать чекистократическую РФ в деле порабощения соседнего племени и насильственного обращения его в жругристскую веру — все равно что поддерживать монголов или вермахт.

Инструмент колонизации, сам колонизированный (и находящийся на положении худшем, чем племена, колонизированные при помощи этого инструмента) в акте хамской гордыни возомнил себя «народом-колонизатором».

Политическая сущность под названием «Россия», понятие о «мессианской» российской государственности, жругризм и чекистократия — это злейший враг всех русских и россиян. Любой русский или российский националист, будь то сторонник этнической или гражданской нации, обязан полагать чекистократию и Жругра своими главными врагами.

Идея «Русской республики» или России как союза народов враждебна чекистократии и жругризму. И Русская республика (как национальное государство русского народа), и Россия как реальная федерация (что подразумевает непосредственное самоуправление, множественность местных идентичностей и такую центральную власть, которая была бы результатом слияния воль различных земель, народов и локальных сообществ в единую волю) станут возможны лишь после деконструкции чекистократии и искоренения жругризма, ликвидации всех неосталинизмов и неочерносотенств, победобесий и царебожий. Слияние множества воль различных народов и населений многих областей в единую волю, реальный федерализм и регионализм, репрезентация территорий, народов и самых разных социальных групп во власти — все это немыслимо в рамках государствопоклоннической матрицы, религии жругризма. Национально-освободительная борьба этнокультурных русских или союза народов и локальных сообществ, желающих обрести концептуальное основание под своим союзом и совместно конституировать власть в государстве, — борьба против Жругра.

*

Занятная вещь — коренная лояльность жругризму со стороны некоторых представителей «либерально-демократических сил». «Хороших русских».

Создается впечатление, что реальный вызов чекистократическому жругризму «либерально-демократическая» оппозиция бросить не способна не только в силу отсутствия уличной злости, неспособности испытывать ненависть по отношению к врагу, но и в силу того, что немалая доля ее представителей — это криптожругристы, выступающие за «жругризм с человеческим лицом». Для них отказ от токсичной идентичности, заданной лояльностью Жругру (демону «мессианской» российской государственности), любая понятийная пересборка, деконструкция дефолтного смыслового поля, обусловленного полаганием данной догматической «русскости» в качестве абсолютно необходимого факта природы, — равноценны символической смерти. Это продукты поля, заданного жругризмом. Для них радикальный отказ от той «русскости», которая заключается в лояльности эмблемам больших ненациональных государств, контролировавших территорию Северной Евразии, и возможность помыслить иную «русскость» — не опции.

Эти фейсбучные «либералы» не готовы проблематизировать жругристскую «русскость», поскольку она конституирует их идентичность. Она — то, без чего их нет. То, с чем они не готовы расстаться, поскольку в момент расставания они исчезнут. Матрица жругризма для них — некий абсолютно необходимый инвариант, выступать «за» или «против» которого так же глупо, как выступать против равенства дважды двух четырем. 

К примеру, такой персонаж, как Николай Митрохин. Нестерпимо хочется ударить человека в лицо, когда он говорит: «Путинская агрессия — это плохо, но мы — русские, а «русскость» возможна лишь одна — с имперской культурой, Уваровым, черносотенством, сталинизмом, госпушкинизмом, с демоном «мессианской» российской государственности — «русскость» определяется этими вещами; если ты полагаешь данную «русскость» в качестве врага и отвергаешь её, не ассоциируешь себя с ней или хочешь её в себе подавить, то это значит вовсе не то, что ты выступаешь за альтернативную «русскость» («российскость», «постсоветскость»), но лишь то, что отныне ты не имеешь отношения к этому народу, этой стране, этой территории; путин, хоть он и «дурной» (и мы должны по справедливости его наказать за плохие поступки), но — наш, свой, мы с ним — единое целое и не можем быть против него, не ассоциировать себя с ним, как мать не может видеть в нашкодившем сыне врага и чужого (хотя может на него злиться и хотеть его наказать); ты же, пусть и «хороший», но — не наш». Человек бессознательно (а, может быть, и сознательно) повторяет ключевую кремлевскую мантру, на которой зиждется весь этот многовековой скам: «Аутентичная природа российского туземца заключается в лояльности чужой ему имперской власти, которую сам этот туземец не учреждает и не конституирует». Непонятно, как можно цепляться за данную идентичность и при этом быть «врагом путинской агрессии». Быть против насилия, но не против Жругра и «русскости», определяемой через жругризм, — дебилизм. Все равно что: «Я определен простудой, без неё меня нет. Простуда обуславливает поле возможного. Любить или ненавидеть простуду так же нелепо, как любить или ненавидеть равенство дважды двух четырём. При этом я решительно выступаю против насморка, кашля и высокой температуры». Признавать необходимость болезни, но при этом «решительно выступать» против явлений, в которых болезнь себя манифестирует и которые с абсолютной необходимостью вытекают из её существования.

Возможность признать за собой ответственность и вину за творимое армией рф вовсе не означает невозможности увидеть в жругристах и их пособниках врагов и чужих. Так же, как в дурной привычке, которая является внутренней частью тебя, вполне возможно опознать своего врага. Символическая смерть — необходимое условие выздоровления.