Вступление

Некогда автору довелось принять участие в литературной мини-конференции в Хельсинки (Финляндия), общая тема которой звучала довольно сложно, но, при внимательном рассмотрении, весьма интересно: "Литературное пространство как средство преодоления межкультурных стереотипов в процессе всемирной экономической, политической и культурной интеграции, или инструмент самоидентификации нации?"

Ниже — небольшой доклад на эту тему. Читателей покорнейше просят учитывать, что это было именно устное выступление, а не статья, оформленная надлежащим образом. Хотя источники цитат и указаны.

* * *

Вопрос, заданный темой конференции, очень интересен, пусть ответ, как кажется при внимательном рассмотрении, весьма очевиден. И хотя тема включает в себя ряд понятий, каждое из которых достойно отдельного обсуждения, мне хотелось об одном из них бы поговорить подробнее — а именно, о литературном пространстве. И, частично забавы ради, а частично — для более плавного «въезда» в тему, мне показалось интересным для начала применить к нему термины из точных наук.

С одной из сторон, любое взаимодействие в литературе идёт на прямой линии, двумя точками которой являются автор и читатель. А с математической точки зрения прямая линия — хоть и пространство, но самое простое, а именно — одномерное евклидово пространство. Ещё есть понятие, которое в математике обозначается не очень благозвучно, но понятно: пучок прямых (грубо говоря, «солнышко» — из одной точки, которую можно назвать «автором», выходит много прямых линий-лучей, то есть читателей). По сути это то же самое — одномерное пространство.

Но есть ещё такое понятие, как вероятностное пространство. Это довольно сложный термин, и его, не будучи математиком, до конца понять непросто. Слегка упрощая, можно сказать, что вероятностное пространство — это пространство, где элементами являются события, и они либо происходят, либо нет. Точнее, они происходят с какой-то вероятностью, которая может быть нулевой. Это вполне применимо и к литературе. Читатель может понять автора, может не понять, или может понять, но совсем по-своему (как чаще всего и происходит). Наш вывод: литературное пространство существует и с точки зрения точных наук.

Впрочем, всё это лишь введение. Разумеется, говоря о «литературном пространстве» имеется в виду иное, а именно — нечто, связанное с языком. Именно язык служит величиной, определяющей, насколько широким (или же — глубоким) является пространство. Иных категорий нет. И именно благодаря этому мы сейчас с полным правом можем утверждать, что находимся в одном литературном пространстве с Пушкиным, хотя с момента его смерти прошло уже сто семьдесят восемь лет и, кроме языка, в российском (да и мировом) обществе изменилось буквально всё.

Михаил Шишкин, лауреат премии «Большая книга» 2011 года, в своём интервью журналу «Вопросы литературы» (№5/2011), сказал: "От времени, собственно, только слова и остаются… Получается обратная связь — писатель языком создает время… Если писатель пишет только сегодняшним языком, то он существует в двухмерном, плоском языковом пространстве". Вместе с этим Шишкин там же заявляет, что «у русской литературы всегда была одна страна для одного языка. Английская литература размножалась почкованием — Америка, Индия». Это совершенно справедливо. Отметим, что благодаря этому почкованию на свет смог появиться такой писатель, как Редьярд Киплинг — явление уникальное и невозможное в русском литературном пространстве. Киплинг, англичанин по происхождению, вырос и сформировался как автор в Индии, и при этом немалую часть жизни прожил в США, а также неоднократно бывал в ЮАР и даже Австралии. Путешествуя таким образом по свету, он при этом ни на секунду не выпадал из англоязычного литературного пространства.

Продолжим цитировать Михаила Шишкина: "Разные реальности делают и литературы, написанные на одном языке, разными, мощными, яркими, живыми". Русский язык ничего такого не предполагает. Да, русские писатели (и читатели!) живут по всей Европе, в США, Канаде, Израиле и других странах, но реальность у нас одна, потому что все мы родом из одной страны. Сейчас уже появилось новое поколение, для которого русский язык является родным (точнее, одним из родных), но при этом представители этого поколения родились и живут в какой-либо другой стране — это дети эмигрантов периода распада Союза. Сознание, мышление у них совсем другое, чем у их родителей. Поэтому-то и русская классика будет для большинства из них одинаково близкой (или далёкой), как и классика любой другой страны, где они не живут. И литература, ими созданная, пусть и русскоязычная, будет совершенно новой, иной. Но пока это дело будущего, а сейчас невозможно представить, чтобы автор, живущий в Канаде, написал роман на русском языке исключительно о канадской реальности, и при этом чтобы этот роман стал событием во всём русскоязычном мире. Хочется подчеркнуть: во всём русскоязычном мире, а не только в эмигрантском или в кругу литературоведов- интеллектуалов.

Одним из доказательством этого может служить Владимир Набоков. Его ностальгия по родному языку описывалась везде, где только можно. Набоков сам говорил: "Лично моя трагедия — это то, что мне пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стеснённого, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка" (Брайан Бойд, «Владимир Набоков. Русские годы»). Стоит ли удивляться, что во всём русскоязычном мире (ещё раз подчеркнём: не только среди знатоков и ценителей) скорее известен роман, написанный пусть в Германии, но на русском языке и про русского человека — «Защита Лужина», чем русскоязычный же роман, но про немцев — «Король, дама, валет»? Но в любом случае и «Король, дама, валет», и «Приглашение на казнь», и «Камера обскура» в русском литературном пространстве известнее романов, написанных Набоковым по-английски, то есть когда он уже находился за пределами русского литературного пространства. Речь о таких романах, как «Под знаком незаконорожденных»,«Пнин», «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» и почти все остальные. («Лолиту» в расчёт брать не будем, потому что это произведение уникально не только в контексте набоковского творчества, но и для всей мировой литературы. А главное, потому что «Лолита» была переведена на русским самим Набоковым.)

Подводя краткий итог, очевидно, что литературное пространство безусловно существует. Оно существует в первую очередь на прямой линии «автор-читатель», и, в нашем случае, неразрывно связано с языком — с русским языком.

Возвращаясь же к общей теме нашей конференции, отметим, что одно понятие в ней ставит всё вышеперечисленное под сомнение, ибо как в рамках одного и того же литературного пространства могут появляться межкультурные (подчеркнём приставку «меж-») стереотипы? Они, культурные стереотипы, безусловно существуют — начиная от архетипов и заканчивая новейшими свойствами наций, которые появляются и проявляются в последние десятилетия. Но, как кажется, литература может помогать их преодолевать только в случае переводов. Очень сложно представить русский роман, который ликвидирует или смягчает стереотипы о немцах. При этом благодаря, к примеру, Гюнтеру Грассу или Генриху Бёллю, эти самые стереотипы легко могут разрушаться. Но в этом случае разговор действительно либо сужается до искусства перевода и толкования иноязычного контекста и исторического бэкграунда, либо должен вестись о мировой литературе в целом. Но в последнем случае разговор бессмысленен, ибо всё слишком очевидно — разумеется, означенные стереотипы можно преодолевать и в том числе с помощью литературы (а также социологии, психологии и многих других наук, не говоря о личном опыте). Но, при разговоре об одном конкретном литературном пространстве — русском, проблема преодоления межкультурных стереотипов не появляется в принципе.

Поэтому второй вариант ответа на вопрос, какова же роль литературного пространства, гораздо ближе к действительности. На протяжении последних двух столетий, во время золотого и серебряного веков, в советские и постсоветские времена именно литература формирует в русском человеке понятия о себе и своём месте в жизни. Вспомним самое банальное, чего, однако, никто не мог избежать: "И, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей", "Тварь ли я дрожащая, или право имею?", "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по- своему", "Человек — это звучит гордо", "Никогда и ничего не просите, и в особенности у тех, кто сильнее вас". Вспоминая это, сейчас можно улыбнуться — как это всё наивно и, действительно, банально. Но когда каждый из нас это читал в первый раз, о банальности не думалось. Нам всякий раз открывалась новая сияющая истина, которая не могла на нас не влиять, которая в известной мере определяла нашу дальнейшую жизнь. Рискнём предположить, что вышеперечисленные мысли в той или иной степени влияли на всех. А ещё у каждого есть свои личные сюжеты, герои, идеи, в своё время потрясшие нас до основ. Рассуждая таким образом, мы можем сделать вывод, что литературное пространство служит не только самоидентификации нации, но и (а может — в первую очередь) самоидентификации человеческой сущности.