Что значит, что нечто готово, что оно сделано, завершено? Как определяется степень готовности, когда речь идет о товаре отдельно, а когда, о мироздании в целом?

Эсхатологический проект, как часть одной из самых обобщенных категорий современного социума, мистической, подразумевает конец.

Конец света, бытия, вселенной.

Мистическая категория — это категория служащих тайне, тайне о том, о чём невозможно знать.

Категория противостоящая этой — это категория прагматическая, то есть та, которая не признаёт, постоянно отдаляя границу непознаваемого, которую приближает мистика, тайну.

Тайна — это абсолютный финал.

Если может быть положен финал этому мирозданию, значит это мироздание и может иметь свою готовую форму. Оно может быть сделано. Сделано достаточно хорошо — well done — прожарено до конца.

Такой расклад предполагает замысел, в рамках которого каждое вечно возвращающееся сущее, возвращается в своём различии, приближаясь или отдаляясь от розыгрыша проекта наилучшим образом.

То есть в соответствии с откровением Всевышнего.

На что ещё может быть такое количество предписаний в том или ином монотеистическом проекте?

Только на полагание великой тайны, вечно откладывающей своё открытие.

Наличие предписаний, целей и будущего позволяют сформировать образ завершенного.

То есть подходящего для суда, оценки.

Товаром становится то, что тео-телео-логично и оценено. При условии того, что Всевышний положен там, где есть абсолютное внешнее по отношению к любому посюстороннему.

Предел посюстороннести, или вершина своего здешнего воплощения, или осуществлённости, неопределим со стороны смертного, так как не ему судить Всевышнего, но так или иначе, рано или поздно, там или здесь, абсолютное случается в этом мире, как мистическое откровение, как событие культуры, как наилучший товар.

Наилучший товар, как то за пределом чего только потустороннее, связывает с потусторонним того, кто товаром овладевает.

Это та логика, которая связывает богатство и бессмертие.

Стремление к созданию товара well done, это постоянное приумножение матрицы, в которой наиболее идеальный товар воспринимается как ключ, позволяющий взломать доступ к потустороннему, и сделав его на самом деле здешним, и только так, имея возможность слиться с ним, стать тут потусторонним, бессмертным здесь и сейчас, в своей пирамиде, со своими сундуками, верблюдами, слугами, рабами, смартфонами, биткоинами и чашами с органами.

Но если трансгрессия невозможна, при сохранении тех же условий существования, пусть это и заветная мечта каждого мистика, то в своём, самом сокровенном своём содержании, принцип well done, принцип создания и обладания совершенным товаром — это мечта об осуществлении откровения, то есть завершении проекта этого существования.

При этом служение во имя этого проекта происходит с глубоко сокрытым знанием того, что в этом самом конце, именно тебе, никто ничего не обещает.

Быть может новая земля и новое небо, это не про тебя, ну так пусть тогда твоим будет самое последнее, самое наилучшим образом приготовленное тут, перед самым концом. Well done.

Таким образом эсхатолог, как user, это тот, кто стремится к наилучшему товару, иногда греша тем, что он сам решает тот миг, когда встреченный или созданный им товар приближается к своему провалу в бездну, то есть к наилучшему воплощению.

Лучший товар — это тот, после которого может быть только он же, но так как эсхатология подразумевает единоразовость, историчность и уникальность развертывания мира, в отличии от цикличности иных цивилизаций, то лучший товар это тот, после которого не может быть ничего.

Иной, тот, кто разделяет расхожую истину о том, что “на всё божья воля”, довольствуется тем наилучшим из возможных мирозданий, коем и является единственное доступное ему.

Он не стремится к наилучшему тут, так как верит, что тот кто там, любит всех одинаково.

И более того, он полагает, что повторение лучше, чем завершение.

Такой мистик работает против своих. Собственно говоря, он уже и не мистик.

Он использует божественность воплощенного, но отказывается служить неизвестно чему, а вместо этого выбирает служить сверхчеловеку, то есть уже самому себе.

Таков теплохладный посетитель торгового центра, думающий, что бог действительно бывает в ikea.

Но таков и тот, кто думает, что бог наделил своим светом самое крошечное, самое нелепое и ничтожное, самое вычурное и кроткое, и странно-ничтожно-дерзкое.

Юродствующий.

Что в этой мистической парадигме всё же склоняет одного к эксперименту и восприятию товаров разного качества, как разных, не иерархически и открыто, то есть свободно от необходимости обладать самым лучшим, а других, превращает в хищных до well done, и не дай бог им не достичь последней ступени лествицы в царствие небесное?

Или, в смысле первого, скорее стоит говорить не об истинном безразличии, а скорее о переоценке ценностей, выдвижении слабых сил и применении апофатического, диалектического трюка?

Скорее в мистической парадигме существует активный радикал, воюющий с well done, будь то дауншифтер, старообрядец, хиппи, монах, бездомный или иконоборец, нежели тот, кому действительно всё равно.

Но и тут разве не каждый из них будет искать именно наилучшего в собственном падении?

Мистик, уже падающий в бездну, будет выбирать бездну самой впечатляющей глубины, а не просто бездну, одну из, ну знаете, такую, так себе, бездну.

И в этом его приверженность тайне, как единому началу.

До не иерархического мышления ему далеко, и быть может не надо.

Быть может этот путь — не его.

Значит, в свою очередь, тот, кто стремится к well done в мистической парадигме, выступает в качестве традиционалиста, даже, быть может удвоенного, если осторожно допустить, что говоря мистик, мы подразумеваем того, кто чтит ту или иную традицию тайны.

Такой удвоенный традиционалист чтит поступательное движение к благу, как к наилучшему, стремясь обладать наилучшим товаром, и самое главное, что именно он, не позволяет наступить концу, так как в его силах повторять наилучшее, из раза в раз воспроизводить совершенное, то что не может быть переписано, дополнено и реформировано, и таков обряд, ритуал.

Обряд, ритуал и заклинание — образцы совершенных товаров, таких, которые не могут быть реформированы.

Хотя и могут утратить силу при пересборке мироздания.

А так же в основе своей могут быть обыгрывающими конец.

Но только конец, как обновление цикла.

Через ритуал забрасывается нить и в края повторения, и более того, обсессии и патологической склонности к наилучшему.

Каждая весна должна наступить, а лето быть самым тёплым.

Хорошего урожая, всего самого наилучшего!

И кажется проявленным, что тот, кто более всего беспокоится о несовершенстве вокруг, тот более всего пребывает в состоянии ужаса от ежесекундной встречи с несовершенством внутри себя.

То есть со смертью.

И тот, кто уже в идеальном ищет зазор, ищет уже не совершенство, а запредельное. Он ищет свою смерть в пределе, в товаре, лучше которого уже не создать.

И в то же время, как и хитроумный жрец, он также не желает конца в сердце своём.

Ведь нет слаще для него ничего, чем наслаждение от ощущения будущей встречи с искомым, а не сама встреча.

Всегда предпоследнее.

Так существует зависимость.

Быть может слишком свободно, а быть может только на первый взгляд, но в рамках противостоящей мистической, обозначенной выше прагматической парадигмы, именно из соответствующих оснований, то есть оснований связанных с целью, и исходит в свою очередь и её тяга к well done.

Эта цель — постоянная встреча конца света, то есть постоянное приближение наилучшего, но она связана с постоянным будущим, а не с абсолютным концом.

Прагматическая парадигма постоянного будущего не знает готового, отчего каждое следующее, она стремятся воплотить как лучшее чем предыдущее.

Как у радикального оппонента, у мистической умеренной парадигмы, такой товар будет проходить под категорией врага.

Лучшее — враг хорошего.

Такой товар не имеет законченной формы, и не удивительно, что его совершенствование часто связано с увеличением количества функций, а не только повышения качества единственного предназначения.

Но в то же время, и само содержание такого товара связывается с воплощением образа будущего, что выражается в футуристическом дизайне, превосхождении качества трансляций звука, цвета, движения и многого другого, превосходя способности нынешнего человека, намекая на то, что скоро само тело придётся адаптировать под программу, как сейчас, а быть может уже когда-то, приходилось адаптировать процессор, под новое программное обеспечение.

Но если и прагматический, сметающий тайну дух стремиться к повторению ощущения приближения конца, с этим самым концом постоянно заигрывая, в пределе мечтая показать концу фигу от лица собственного имманентного бессмертия, то как в этой же парадигме выглядит еретик, то есть тот, кто отклоняется, от вращения вокруг конца, и делает конец либо своей решающей целью, либо ни ставит его ни во что?

Таков тот, кто отказавшись от последней надежды на вечное, и достигший такой наивысшей мощи, что ни один миг метафизики не способен встревожить его плоть, отказывается от стремления к well done, как от возможности приближения к совершенному перед концом, как от гаранта достижения совершенного в потустороннем.

Он имеет дело со средним и с худшим, вовсе не от того, что диалектически считает их истинным путём к истинному благу, но и не от того, что в чистом порыве своём желает худшего себе.

А существует ли кто-то такой вообще?

Можем ли мы за рамками мыслительного эксперимента встретить того, кто без единой гарантии и основания будет выбирать нечто отличное от наилучшего, не имея за пазухой и даже мыслишки о том, что смирение благо, уже само по себе.

Прежде чем дать ответ на этот вопрос, мы сделаем ещё лишь один шаг. Шаг, быть может заслуживающий более раннего осуществления. Но всё же пора отличить. И отличить в начале худшее и среднее, как альтернативы лучшего, от неготового и недоделанного, так как мы и сами как будто не заметили того, как готовое стало в наших словах лучшим, а не-готовое худшим.

Тут есть и схождения, но есть и недопустимые обобщения.

Но, если находить некую параллель, пытаясь смотреть в суть единства оснований, то, быть может, не-готовое, сырое, или rare (с кровью), это подходящий ключ к искомому субъекту, к радикалу имманентного мира well done. Тому, кто не предпочёл бы лучшее, готовое, сделанное до конца. То есть тому, кто отрицает границу и отказывая well done выбирает rare (редкое/особенное).

Пусть вероятно и случайно.

Есть один мир, который являет такого субъекта — это мир искусства.

Современный художник, это точно тот, кто не знает наверняка, что значит готово, что значит сделано до конца, точнее в его случае это место, место well done, не имеет ни одного единого критерия, но это происходит именно в силу того, что в рамках искусства нет подобия, в очень строгом и определенном смысле.

Каждое произведение уникально и не имеет того, с чем быть сравнённым.

Отсюда вытекает и крайняя мысль о том, что именно подобие, и далее, тождество — это путь к установлению вертикали, путь к мистике и традиционализму.

Потому что тождественное отталкивает всё, кроме себя.

Если существует тот, кто выбирает в мире товаров rare, не подразумевая ни одного из вышеперечисленных смыслов, тот, быть может, осуществляет редкий путь исследователя жизни, радикально воспринимающего вещи лежащие в разных местах, как разные, без придержания в уме повода на то, что даже если они и похожи, то в основании своём они тяготеют к одному и тому же.

Идти на встречу товару вне качества, вне его завершенности и вне статуса и имени, это практика новой экономики. Экономики имманентной, вышедшей из стадии обсессии и переставшей боятся смерти.

Если наш мир бесконечен, и мы, по доброй воле, в угоду эсхатологической парадигме оказать поддержку в его уничтожении не желаем, и отвергаем запредельное, как причину готовности и конца этого мира, то путь к экономике rare, пусть экономике и с кровью, должен стать действительным образом будущего, того будущего, где ещё присутствует живое.

Бессмертное, как вечно сырое и не имеющее финальной формы — потенциальный товар будущего, и если истинный образ будущего, это мир отказавшийся от откровения, то такой товар, становящийся по началу радикальным продуктом, маркером, факелом преобразования современности, вскоре станет естественным и обычным, тогда как well done будет обвинён в тоталитарности и репрессивности, как любое господское в иные эпохи.

Или просто забыт и обесценен.

И если новый товар, rare, в силу своей неготовности — антителеологичен, то есть скорее всего бесполезен, то есть, быть может, не способен поддерживать у userа способность товаром пользоваться, то значит, говоря о мире, где побеждает rare, этот мир будет таким, где сам user будет пересобран так, что его система жизнеобеспечения перейдет на иные способы функционирования.

То есть, чтобы кровавая экономика rare стала экономической моделью имманентной парадигмы горизонтального мира, товар должен быть отвязан от функций поддерживающих жизнь, а жизнь должна обрести иные энергетические ресурсы, нежели чем товары.