Перевод отредактированной стенограммы беседы "Провал рынка: климатический кризис и пределы капитализма", состоявшейся 26 октября 2024 года в Новой школе социальных исследований. Оригинал опубликован в журнале Dissent: https://www.dissentmagazine.org/online_articles/market-failure/.

Участни: цы:

Кейт Аранофф — авторка New Republic, научная сотрудница Института Рузвельта и член редколлегии Dissent.

Бретт Кристоферс — автор книги "The Price is Wrong: Why Capitalism Won’t Save the Planet", профессор географии в Уппсальском университете.

Адам Туз — профессор истории в Колумбийском университете.

Кейт Аронофф. Бретт, можешь ли ты привести некоторые темы и доводы из своей книги “The Price is Wrong”?

Бретт Кристоферс. Большую часть антропогенных выбросов парниковых газов составляет углекислый газ, а большая часть этого углекислого газа происходит от сжигания ископаемых топлив. Крупнейшим источником выбросов от ископаемого топлива является производство электроэнергии, поэтому именно электроэнергетика лежит в основе климатического кризиса. Важность электроэнергетики будет расти, поскольку мир активно стремится к декарбонизации: основная идея заключается в том, чтобы как можно больше электрифицировать транспорт, промышленные процессы, здания, отопление и т. д., при этом производя электроэнергию без сжигания ископаемого топлива.

Как обстоят дела с декарбонизацией электроэнергии в мире? Если считать, что “стакан наполовину полон”, то декарбонизация идёт гораздо быстрее, чем мы думали. Графики показывают стремительный рост инвестиций в новые возобновляемые мощности и производство электроэнергии из возобновляемых источников.

Однако производство электроэнергии из ископаемого топлива всё ещё растёт безотносительно роста возобновляемых источников энергии. В течение нескольких лет специалисты по энергетическим прогнозам говорили, что “производство электроэнергии из ископаемого топлива достигнет своего пика в этом году”. Они говорили это в 2021, 2022, 2023 и 2024 годах, но этого до сих пор не произошло — по многим причинам, не последней из которых является растущий мировой спрос на электроэнергию любого типа. Поэтому глобально трудно говорить о том, что мы преуспеваем в декарбонизации электроэнергетики. Я уверен, что производство электроэнергии из ископаемого топлива когда-нибудь достигнет пика, но и в этом случае, если снижаться затем оно будет медленно, мы всё равно потерпим неудачу. В последнем отчёте Международного энергетического агентства «Перспективы мировой энергетики» указано, что по всему миру мы сильно отстаём в плане использования возобновляемых источников энергии, если хотим к 2050 году прийти к чистому нулю, а достижение чистого нуля требует всевозможных предположений об успехе различных технологий с отрицательными выбросами.

Почему декарбонизация электроэнергетики происходит гораздо медленнее, чем необходимо? Во-первых, когда речь идёт о декарбонизации электроэнергетики, мы делаем ставку на солнечную и ветровую энергию. В некоторых странах важное место занимают атомная, гидро- и геотермальная энергия, но эти технологии не смогут сделать основную работу по декарбонизации. Тем не менее ожидается, что доля солнечной и ветровой энергии в общем объёме производства электроэнергии вырастет с 13% сегодня до более чем 50-60% к середине XXI века.

Во-вторых, в задаче декарбонизации мы, по большей части, полагаемся на частный сектор. Это не означает, что правительства бездействуют: правительства формируют и регулируют рынки электроэнергии, а также предоставляют поддержку и субсидии, чтобы стимулировать частный сектор к ускорению декарбонизации. Но сами правительства, за некоторыми заметными исключениями (наиболее значимым из них является Китай), этим не занимаются. Они не переводят декарбонизацию на государственный счёт посредством государственного финансирования, инвестиций, владения и эксплуатации солнечных и ветряных электростанций. Вместо этого они позволяют частному сектору заниматься этим и помогают подталкивать его в правильном направлении. Именно такой подход применяется в большинстве стран, включая США.

В-третьих, мы полагаемся на частный сектор в его нынешнем виде. За последние пару десятилетий не было никаких существенных реформ ни в электроэнергетических отраслях, ни на рынках; не было предпринято никаких существенных шагов по реорганизации механизмов купли-продажи электроэнергии. Сегодня эти структуры всё больше либерализуются и дерегулируются.

Преобладает мнение о том, что препятствия к ускоренной декарбонизации носят политический и директивный характер, например, медленная выдача разрешений на запуск солнечных и ветряных электростанций. Слишком сильны интересы “нимби” [NIMBY], срывающие новые проекты. Корыстные интересы в сфере ископаемого топлива слишком сильно влияют на решения операторов распределительных сетей. Ключевым моментом в этом нарративе является идея о том, что проблема не экономическая или, по крайней мере, уже не экономическая. Двадцать лет назад производство электроэнергии из солнечных и ветровых источников была гораздо дороже, чем от сжигания природного газа или угля. Однако во второй половине 2000-х годов стоимость генерирующих технологий существенно и быстро снизилась, главным образом благодаря разработкам в Китае. К середине 2010-х годов производство электроэнергии из ветра и солнца стало таким же дешевым, если не дешевле, как из природного газа и угля. С этого момента мы фактически решили экономические вопросы и достигли сетевого паритета. Таким образом, оставшиеся препятствия могли носить исключительно политический или административный характер.

В своей книге я доказываю, что это утверждение неверно. Это не означает, что такие препятствия, как получение разрешений и наличие корыстных интересов, не оказывают влияния. Но экономическая часть по-прежнему остаётся проблемой, и заключается она в прибыльности. Бесполезно рассматривать возобновляемые источники энергии только через призму издержек. Когда мы смотрим на рентабельность, внедрение возобновляемых источников энергии оказывается не особенно привлекательным и надёжным делом.

Я говорю не о производственной стороне дела, а о строительстве ветровых и солнечных электростанций, владении ими и их эксплуатации, а также о продаже электроэнергии, которую они вырабатывают в течение срока службы (оборудование обычно служит двадцать пять-тридцать лет). Этот аспект бизнеса имеет сложности по поводу рентабельности, и это проблема, если мы полагаемся на частный сектор.

Когда речь идёт о декарбонизации электроэнергетики, то, что происходит на Глобальном Юге важнее того, что происходит в Северной Америке или Европе. Энергетические секторы стран Глобального Юга в гораздо большей степени используют ископаемое топливо, чем электроэнергетические секторы стран Глобального Севера. Обоснованные прогнозы говорят, что основной рост мирового спроса на электроэнергию будет сосредоточен на глобальном Юге, где необходимо выполнить больше всего работ и где наиболее остро стоят экономические и финансовые проблемы, не в последнюю очередь из-за более высокой стоимости капитала.

Аранофф. Что мне показалось особенно полезным в книге «The Price is Wrong», так это то, как она даёт понимание более широкого подхода, принятого политиками в США и Европейском союзе, особенно в США через Закон о снижении инфляции (IRA). IRA был попыткой привлечь частные инвестиции посредством налоговых льгот на сумму около 400 миллиардов долларов для широкого спектра зелёных технологий исходя из того, что многие элементы декарбонизации могут быть преобразованы в активы. Пример с электроэнергией помогает нам понять, как это выглядит в других секторах.

Бывший глава Национального экономического совета Брайан Диз, который был советником в кампании Камалы Харрис, говорил, что законодательство направлено на то, чтобы “привлечь частные инвестиции в чистую энергию. Налоговые льготы делают инвестиции привлекательными”, объяснял он, “но бизнес, как и сельские кооперативы, НКО и др., должны понимать, окупятся ли вложения их собственных денег в завод по производству водорода или ветряную электростанцию. В конечном итоге, успех закона будет зависеть от их готовности инвестировать в масштабах, которые позволят существенно сократить выбросы, вызывающие потепление на планете, и повысить энергетическую безопасность страны”.

Прошло примерно три года с момента принятия акта, и Евросоюз разработал собственные версии этого закона. Как бы вы оценили нынешний период для зелёной промышленной политики? Насколько эффективны Закон о снижении инфляции и аналогичные меры в сфере зелёной промышленности в качестве инструментов декарбонизации? Может они просто недостаточны, чтобы работать эффективно, или у них есть фундаментальные недостатки? 

Адам Туз. Что среди прочего замечательно в книге Бретта — это то, что она берёт поистине глобальный масштаб. Заявленную проблему он рассматривает на фоне глобальной истории политики регулирования энергетической отрасли с 1990-х годов. Эту книгу следует преподавать на курсах, посвящённых неолиберализму. Распределённые модели электроснабжения в Соединённых Штатах и Соединённом Королевстве стали примерами для других стран. В свою очередь в этой модели производство электроэнергии отделено от сетевого и розничного распределения, в которых и сосредоточены многие проблемы стимулирования. Отчасти проблема Глобального Юга состоит в том, что он продолжает двигаться к дальнейшей децентрализации, в то время как в большей части богатого мира мы идём в обратном направлении, поскольку проблемы с децентрализацией стали очевидны. В этой сложной матрице должна действовать политика.

Бретт превосходно очерчивает бизнес-модели NextEra Energy и других игроков системы США, которые являются ключевыми для понимания политики IRA. Он показывает собственную противоречивую логику развития и инвестиций в зелёную энергетику. Новые инвестиции с высокоэффективную и недорогостоящую зелёную энергетику ведут к снижению норм прибыли в секторе: отчасти из-за первоначальных издержек при околонулевых последующих предельных издержках, отчасти из-за ценообразования на оптовых рынках электроэнергии. Энергетический сектор пожирает сам себя: производители ставят всё более и более эффективные мощности и участвуют аукционе на выбывание, продавая электричество по себестоимости плюс некоторая быстро уменьшающаяся доля.

Реальная проблема этих проектов заключается в том, что они требуют больших капиталовложений. Как вы будете их финансировать? Никто в здравом уме не станет отдавать миллионы долларов за активы, ценность которых критически зависит от крайне неопределённых результатов переговоров по поводу ценообразования на электроэнергию. В итоге очень трудно найти финансирование для таких проектов. Даже если нормированные затраты выглядят замечательно, газовые электростанции всё равно побеждают с точки зрения финансирования, потому что их доходность более предсказуема, а норма прибыли более стабильна.

На политику следует смотреть с точки зрения того, решает ли она эту проблему. Учитывает ли Закон о снижении инфляции хоть одну из этих фундаментальных проблем? Поскольку его разработали лоббисты и игроки изнутри этой системы, — как и всё законодательство в Соединённых Штатах — он действительно помогал разными способами, особенно в том, что касается стабильности. Я скептично отношусь к этому закону, но его защитники и правда объяснили мне, что важнейшие аспекты этой политики — это предсказуемость субсидирования. С точки зрения лиц, инвестирующих в возобновляемую энергетику в Соединённых Штатах, этот закон выглядит как долгосрочное обязательство государства по увеличению объёма предсказуемых инвестиций. Это само по себе меняет правила игры. Это не самый большой шаг к пост-неолиберальному будущему, но он действительно меняет систему субсидирования. Результаты налицо. Например, хотя есть достаточно причин построить техасский проект по возобновляемой энергии (проект, который ещё не завершён) и без субсидий, субсидирование делает проект более привлекательным для финансирования. [На момент июля 2025 г. портал Renewable Energy World сообщает о массовой остановке новых строительств в техасском проекте, хотя общая надёжность сети растёт. Сбои связывают с препятствиями, создаваемыми новым законом OBBBA администрации Трампа, и напряжённостью на фоне нового витка торговой войны. — прим. пер.]

С помощью этой системы субсидирования правительство США начинает выступать арбитром во внутрикорпоративных внутри-элитных сделках. Реальная стабилизация дорогостоящих инвестиционных проектов в области возобновляемых источников энергии достигается за счёт межкорпоративных сделок, когда Google, Amazon и им подобные соглашаются покупать определённое количество электроэнергии по определённой цене. Как только это обеспечено в рамках проекта, инвестиционный банкир или специалист по финансированию прямых инвестиций говорит: “Это риск, который мы можем взять на себя, а остальное мы можем застраховать, или какая-нибудь система субсидий возьмёт это на себя”. Это изменения в механизмах, посредством которых возникают и снижаются риски для таких контрактов. 

Аранофф. Бретт, мне интересно, что говорят в отрасли об изменениях в системе с принятием IRA? Какие изменения произошли за последние несколько лет, и какие из них стали результатом этих мер?

Кристоферс. К моменту введения акта стимулы в целом того же рода уже существовали. Однако это произошло после периода большой неопределённости относительно того, будут ли сохранены существующие субсидии. Не было долгосрочного видения того, что составляет проблему для отрасли. В сфере возобновляемой энергетики закон предлагает девелоперам как инвестиционные, так и производственные налоговые льготы. Он продлил их действие как минимум на следующие десять лет и поднял процентную ставку по кредиту до первоначального уровня. Таким образом, по сути, акт вновь повысил прибыльность, чтобы привлечь инвестиции.

Если посмотреть на акт IRA с этой стороны, то не стоит ожидать от него каких-то колоссальных изменений, поскольку фундаментально он ситуацию не меняет. Мне кажется, что-то, что делает — или не делает — этот закон в сфере производства, имеет большее значение, чем его кредиты и субсидии на внедрение возобновляемых источников энергии. Важнейшие изменения происходят в том, как он меняет стимулы для компаний, внедряющих возобновляемые источники энергии в США, вынуждая их либо покупать продукцию у американских производителей, либо продолжать импорт из Азии.

Во всём мире правительства поддерживали развитие возобновляемых источников энергии главным образом через льготные тарифы, которые предлагали компаниям фиксированную долгосрочную цену за электричество. Компания получает от правительства это обещание, идёт в банк и говорит: “Теперь вы можете дать мне деньги, так как видите, что я смогу продавать своё электричество за цену, которая позволит мне расплатиться.” В Соединённых Штатах этого нет, именно поэтому такую важную роль играют корпоративные соглашения о закупках электроэнергии. Налоговые льготы не предлагают долгосрочного фиксирования цены, зато это делают корпоративные соглашения о закупках. Google, Amazon и Microsoft в Соединённых Штатах берут на себя ту роль, которую в остальных странах выполняет правительство.

Туз. В своём анализе ты разделяешь розничные продажи, сеть, производство и финансирование на четыре отдельных шага, которые выполняют четыре разные группы участников. Некоторые из них — полностью вовлечённые в дело разработчики проектов; затем идут люди, работающие с потребителями и имеющие обязательства по поставкам электроэнергии; затем идут корпорации вроде Amazon, которым нужен зелёный имидж; а регулированием всего этого занимаются те, кому нужно получать больше, чем 7 или 8 процентов прибыли, и им все равно, каким образом они это сделают. Они располагают командами аналитиков, которые проводят исследования, но в конечном итоге они могут самоустраниться, и это касается многих проектов, о которых ты говоришь. В полностью интегрированной системе, такой как в Китае, возникает закономерная и неизбежная необходимость в расширении энергоснабжения, которая создаёт коллективный импульс внутри системы для удовлетворения потребности в большем количестве энергии.

Тут у меня возникает вопрос о сравнении. Если ваш главный аргумент состоит в том, что возобновляемые источники энергии не разрабатываются, потому что не делают деньги, то мой ответный вопрос будет следующим: а как же тогда происходит разрыв пласта? В течение целых лет гидроразрыв пласта не приносит кому-либо денег. Может, я не прав, и кто-то мне ответит, что он на этом заработал. Но сможете ли вы убедить меня, что газ — более безопасная ставка, чем ветряная электростанция?

Если мы вернёмся немного назад и посмотрим на энергетическую политику Соединённых Штатов с 2008 года, то первое, что мы увидим — это не Закон о снижении инфляции или возобновляемая энергетика, а то, что США стали крупнейшим производителем ископаемого топлива. Люди спустили миллионы в эти дыры, это снизило цену на газ для всех, но никто на этом не заработал. Возможно, кто-то в цепочке и зарабатывает, поэтому всё это продолжается. В Европе никто ни во что не инвестирует, тогда как в Соединённых Штатах идёт живой эксперимент по трансформации мировых инвестиций в энергетику через гидроразрыв пласта одновременно с вялыми вложениями в возобновляемую энергетику.

Кристоферс. Это прекрасный вопрос, и я не смогу дать удовлетворительный ответ, так как не разбираюсь достаточно в теме гидроразрыва пласта. Мой довод будет в том, что проблема прибыльности возобновляемой энергетики действительно существует, и она препятствует более быстрому развёртыванию этой отрасли — хотя тем не менее оно происходит, и его можно понимать по-разному.

Некоторых участников вполне устраивает относительно низкий уровень прибыльности. Во многих случаях — не только для NextEra, но и среди более мелких застройщиков — наблюдается стремление к экологичным решениям, которое нельзя недооценивать. Эти застройщики, как правило, являются предпринимательскими структурами, готовыми идти на риск. Как ты уже сказал, риски не готовы принимать именно финансовые учреждения.

Мои исследования в этой книге лишь укрепили меня в убеждении, что капитализм во многом сводится к достижению надёжных и защищённых источников монопольной или олигопольной власти. Стоит отметить, что производство электроэнергии, и особенно возобновляемой электроэнергии, невероятно конкурентоспособно, если речь идёт о продаже недифференцированного товара исключительно на основе ценовой конкуренции.

Если издержки до сих пор снижаются, то почему не растёт прибыль? Если вы строите ветрогенераторы и видите, что за последние десять лет ваши издержки производства электроэнергии снизились на 60%, вы решите, что ваша прибыль должна вырасти. Но поднимется или нет ваша прибыль, целиком зависит от того, сможете ли вы извлечь или присвоить преимущества от этого снижения издержек. А этого не происходит: эти преимущества теряются в результате конкуренции и спускаются по цепочке снабжения или полностью оседают у потребителей. Конечно, это желательно для последних: переход к зелёной энергетике без поднятия счетов за электричество. Политикам нужны низкие счета за электроэнергию, ведь это помогает им оставаться у власти, даже если такие низкие счета контрпродуктивны с точки зрения прибыльности, которая будет стимулировать дальнейшие инвестиции.

Туз. Это крайне непопулярный довод. По сути ты говоришь, что мы слишком рано получаем плюсы от зелёной энергетики, а вместо этого мы должны позволить монопольному зелёному капитализму накапливать больше излишков, чтобы он мог продолжать стимулировать инвестиции. При этом мы каким-то образом должны держать социальную сделку, чтобы не получить кризис топливных цен — и будем оказывать адресную помощь малоимущим, одновременно давя на потребителей с более высокими доходами.

Кристоферс. Этим меня расстраивают доводы о том, что нам не следует снижать риски при инвестировании в капитал. Если энергетические рынки и финансовые системы останутся такими, какие они есть, а мы не будем снижать риски, то инвестиций не будет. Если выбор стоит между предоставлением субсидий, которые гарантируют для BlackRock определённый процент доходности от инвестиций в возобновляемую энергетику, вместе с быстрым энергетическим переходом, и, наоборот, отказом от снижения инвестиционных рисков, в результате которого энергетического перехода не будет, я всегда выберу первый вариант. Проблема в том, что с политической точки зрения мы ограничены именно этим набором вариантов.

Аранофф. Мы слышали впечатляющие цифры о развитии возобновляемых источников энергии в Соединённых Штатах одновременно с тем, как добыча нефти и газа в стране достигла рекордных показателей, в основном благодаря сланцевому буму. Некоторая декарбонизация, по крайней мере в энергетическом секторе, может иметь место внутри страны, пока сама она продолжает экспортировать ископаемое топливо.

Эмили Груберт и её коллеги назвали это “полупереходом”: индустрия ископаемого топлива находится в периоде неопределённости, которая накладывает ограничения на развитие более чистой энергосистемы. Это непростое время, и с уменьшением роли планирования всё становится ещё сложнее.

Туз. Эти рассуждения о полупереходе откровенно телеологичны: мы знаем, что есть некоторый переход, поэтому определяем наше текущее положение относительно того, что мы на полпути. Это странная мыслительная конструкция в свете наблюдаемых нами тенденций. На глобальном уровне мы даже не начали декарбонизацию.

Насколько я понимаю, политика США направлена на постепенный переход. Это означает, что стране никогда не придётся сталкиваться с зияющей пропастью между серьёзным отношением к климату и удвоением ставки на малорентабельные активы, связанные с ископаемым топливом. Если бы Азия и Европа быстро снизили спрос на ископаемое топливо, возникла бы большая проблема невостребованных активов. Можно представить, как ты сказала, своего рода раздвоенный сценарий: кондиционеры в Техасе работают от возобновляемых источников, но все продолжают ездить на гигантских грузовиках, и мы по-прежнему экспортируем огромные объёмы нефти и газа — возможно, для нефтехимической промышленности Китая (хотя в обозримом будущем Китай не будет закупать много нефти для производства топлива, поскольку там быстрыми темпами идёт электрификация).

Кристоферс. Часть экономических препятствий на пути возобновляемой энергетики составляет простой уровень рентабельности. Но доходность всегда относительна, потому что капиталистические игроки имеют альтернативный набор инвестиционных возможностей, даже если это простое размещение денег в банке или вложение в безрисковые государственные ценные бумаги. Для определённых субъектов в определённых ситуациях доходность между 5 и 8 процентами, которую предлагает возобновляемая энергетика, может выглядеть привлекательно.

Очевидно, что это не выглядит привлекательным для крупных нефтегазовых компаний, которые в последние годы в своих основных нефтегазовых направлениях могут, ничего не делая, рассчитывать на ожидаемую доходность до 15%. Для них нет смысла переходить к бизнесу, дающему доходность менее половины этого уровня — если только они уверены, что их текущий уровень доходности сохранится. Если же они считают, что произойдёт что-то, например, действия регулирующих органов, что снизит эту прибыльность в краткосрочной или даже среднесрочной перспективе, то, конечно, они рассмотрят возможность перехода.

В Европе была такая ситуация около пяти лет назад, когда компании BP и Shell действительно верили, даже опасались, что будут предприняты какие-то действия, которые сделают их основной бизнес менее безопасным в среднесрочной перспективе. В 2020 году они объявили о готовности к переходу. Их планы были довольно скромными, но они сказали, что собираются сократить добычу нефти и газа, тратить больше денег на возобновляемые источники и так далее.

В мае 2021 года Международное энергетическое агентство однозначно заявило, что “если мы собираемся достичь чистого нуля, то не должно выдаваться никаких новых лицензий на разработку нефти и газа и никаких новых угольных шахт.” Но в течение недели было одобрено для разработки двадцать новых нефтяных и газовых месторождений. Новые лицензии посыпались по всему миру как конфетти. Компании вроде BP и Shell увидели это и решили, что правительства не настроены серьёзно на меры, которых те опасались, и свернули свои планы по переходу. Когда я начинал серьёзно заниматься энергетикой в конце 2010-х, я много слышал о невостребованных активах. Но больше никто о них не говорит, потому что ясно, что ни один из них не окажется невостребованным в ближайшее время.

Аранофф. Акт о снижении инфляции и Зелёный пакт для Европы озабочены сохранением углеродоёмких отраслей — особенно автомобилестроения в Соединённых Штатах и Германии. Соединённые Штаты подталкивают другие страны отказаться от дешёвых китайских солнечных панелей и других более дешёвых импортных товаров ради некоторых элементов декарбонизации. Что нам делать теперь, когда США пытаются построить многосторонний альянс против Китая?

Туз. У книги Бретта простой и поэтому блестяще проницательный подход: он сужает проблему до электрификации, солнечных и ветряных электростанций и условий, при которых они могут стать прибыльными для инвесторов. Аргументация книги начинается с 2010-х годов, когда мы уже нашли технологическое решение — мы поставили на него всё, и уже слишком поздно что-либо предпринимать. Но с электромобилями всё иначе, как и с другими направлениями декарбонизации, которые трудно остановить. 

Раньше мы думали экологические катастрофы трагедией, актуальной для общин. Слишком много овец, а изгороди нет, поэтому они пасутся где попало и съедают всю траву; если бы у нас были права собственности, мы бы лучше управлялись с овцами и травой. Но что если настоящая проблема заключается в том, как быстро мы можем вывести овец, которые не едят траву? Какие стимулы необходимы, чтобы создать таких овец?

Это как раз и есть проблема Volkswagen: где мы сможем найти среду, в которой каким-то образом решим загадочную задачу создания электромобиля? В Европе у них ничего не вышло. Должно быть это будет Китай, потому что компания знает, что это единственное место, где они смогут учиться и действительно оказаться на следующем этапе производства автомобилей.

Политика США по изолированному производству автомобилей без Китая будет работать, только если она предложит компаниям убедительный сценарий, который соответствует корпоративной стратегии, а сейчас продать её невозможно. Местные игроки отказываются от участия. Ford во всяком случае не является автомобильной компанией; всё, что он делает, это грузовики. GM стоит перед вопросом выживания. Stellantis — по сути европейская фирма. Вопрос не только в том, “Насколько это прибыльно в портфеле?”, но в том, “Каково наше жизнеспособное корпоративное будущее?” Это требует гораздо более сложного процесса коллективного видения. Зелёная сталь? Как нам этого добиться? До сих пор никто не знает. Но вот что мы знаем — Китай производит половину мировой стали. В экосистеме китайской стальной промышленности, возможно, какие-то гениальные инженеры работают над этой проблемой, вероятно, связанной с зелёным водородом. Если же вы покупаете американский билет, который говорит, “это не для нас”, то вы идёте на огромный риск.

Американцы говорят о снижении рисков и нормах прибыли; они не понимают серьёзность стоящего стратегического выбора. Тот факт, что Boeing больше не может строить безопасные самолёты, или что Intel больше не может делать высокопроизводительные чипы — это не вопрос нормы прибыли. Или вернее — из-за того, что они думали, что дело в норме прибыли, они больше этого не могут. Если вы занимаетесь высокотехнологичным производством, зачем вам США?

Кристоферс. В Соединённых Штатах и Европе действующие корпоративные игроки практически не показывают интереса к технологиям снижения выбросов или отказываются от своих обязательств по таким технологиям. Единственное, к чему они показывают интерес — это технологии с отрицательными выбросами. Нефтегазовые компании инвестируют большие средства в улавливание и хранение углерода в Луизиане — явно для того, чтобы избежать необходимости перехода. Как взаимосвязаны эти политики? В случае Соединённого Королевства новое лейбористское правительство, кажется, поддерживает тенденцию к внедрению технологий с отрицательными выбросами.

Туз. Мексиканской залив станет центром технологий с отрицательными выбросами, поскольку там Соединённые Штаты уже набрали их критическую массу. Там самая сложная в мире сеть водородных трубопроводов. Не случайно в “Плане Маршалла для чистой энергии” Брайана Диза указаны геотермальная, водородная, углеродоулавливающая и ядерная энергетика — все эти области являются областями, в которых у США есть неоспоримое преимущество: атомная энергетика — это военно-промышленный сектор, а остальные три напрямую связаны с ископаемым топливом.

Аранофф. Диз утверждает, что США создадут новые рынки для передовых технологий чистой энергии за рубежом, уделяя особое внимание таким перспективным технологиям, как водород и улавливание углерода. Насколько вы уверены, что эти направления станут крупными экспортными секторами для США?

Туз. Здесь на заднем плане возникает аргумент из критики Даниэлы Габор в отношении «снижения рисков» как ключевого способа понимания текущего момента. Есть два разных подхода к этому вопросу. Подход Бретта наиболее прямолинеен, он говорит: «Мы можем правильно снизить риски и серьёзно задуматься о вопросах распределения, поскольку у нас буквально нет других инструментов». Моё гуманитарно-деформированное мнение заключается в том, что, возможно, всё это чушь. Когда говорят о Зелёном плане Маршалла, кажется, что это обоснованно, но цифры и конкретный анализ показывают, что всё это на порядки меньше — никто в здравом уме не может воспринимать это всерьёз.

Более скромный вопрос заключается в том, могли бы Соединенные Штаты стать крупным центром инноваций в этих, откровенно говоря, маргинальных элементах перехода к зеленой энергетике. Конечно, могли бы. Вы находите первопроходца и стимулируете его; всех остальных вы заставляете думать, что, если они будут внедрять инновации, им конец; и затем вы строите стабильный рынок. Вам нужен график на десять, пятнадцать, двадцать лет. Это потребует субсидий. Вы должны смотреть на это объективно и продумать распределительную сделку не только ради справедливости, но и потому, что субсидии имеют смысл только в том случае, если распределительная сделка ясна. В противном случае, люди решат, что вы снова собираетесь всё свернуть. В этом плане правильно поступили в Германии с атомной энергетикой: они пришли к коллективному консенсусу. Отрасль была взбешена Ангелой Меркель только потому, что она ускорила программу.

В действительности Соединённые Штаты являются мировым лидером в производстве сложного ископаемого топлива. Именно поэтому разные Шеллы и BP ищут альтернативные стратегии — у них комплекс неполноценности, ведь они знают, что настоящий босс — это Exxon. Американские компании демонстрируют гораздо лучшие показатели безопасности и лучше, чем европейские, заботятся о безопасности своих рабочих; они также строго относятся к коррупции. Так что Соединённые Штаты могли бы стать крупным лидером в этом аспекте энергетического перехода, но для этого потребуется гораздо меньше пустых слов и более последовательные усилия.

Telegram-канал автора перевода: https://t.me/goracanal.