C 2 февраля по 18 марта в Музее Сидура проходит выставка «½» (одна вторая) — проект Максима Спивакова, посвященный проблеме образа, практикам его отрицания, политике видимости и противоречиям, раскрывающимся в истории и современных проявлениях иконоборчества. Мы продолжаем публикацию связанных с ней материалов текстом психоаналитика и теоретика искусства Глеба Напреенко: комментарием к выставке, адресованным тем, кто ее видел.

Все опубликованные на нашем сайте в рамках «½» тексты наряду с некоторыми другими вошли в специальное издание, доступное для скачивания на сайте ММСИ.

Отверстие и пятно. Отверстие и затычка. Отверстие, чтобы хранить дистанцию, и отверстие, чтобы подглядывать. Отверстие, чтобы прицелиться. Отверстие и буква О.

Глаза зародились из скоплений светочувствительных клеток. Глаза родственны пигментным пятнам и пятнам от загара — только скорость реакции кожи на свет несравненно медленнее, чем клеток глаза или матрицы цифровой фотокамеры. Глаз видит пятно: встреча двух пятен; глаз ищет встречного взгляда — но чтобы он возник, недостаточно пятна — нужно отверстие, в глубине которого будет произведен и распознан образ: внутри головы. Но сами вы уже изначально выставлены на обозрение. Соблюдайте приличия. Вы в музее.

Другая родословная, другая сеть фамильных связей — линейная перспектива и камера-обскура, подзорная труба и оптический прицел, наука для зрения и наука для убийства. Миром сразу не овладеть вплотную, сперва он должен быть расчерчен и отдален — в мир должна быть введена формула. Эта формула прорастает из отверстия: пучок геометрических лучей, пересекающих вещи, словно прозрачные, лишенные плоти, уравненные друг с другом математической абстракцией пространства. Отверстие перестает быть лишь дырой — оно становится инструментом; инструментом, чтобы спрятать глаз смотрящего: чтобы он забывал, что он сам — пятно. Экран прячет вещь, даруя образ. Cнайпер овладевает вещью, как никто иной: его пуля проникает внутрь тела, застревает в бронированном стекле, подобно пломбе. Но руки его чисты.

К вещам в музее нельзя прикасаться — это грозит их разрушением: булыжник, в полете разбивающий прозрачную витрину — магазина или музея? Музейные табу — наследники религиозных табу в эпоху науки. Довольствуйтесь пространством, фланируйте, обменивайтесь смайликами. Золотая пуля застряла внутри мирового порядка. Кто-то недовольный баллончиком марает кумира.

Моисею были дарованы формулы: записаны однажды, раз и навсегда, как однажды была изобретена линейная перспектива. Потому это совсем не та запись, что ведут испокон веков пигменты, меняя свои цвета под воздействием световых лучей. И не та, что, разыгрываясь в мозговых складках, заставляет нас узнавать в скоплении пятен обращенное к нам лицо, — хотя, чтобы освободить руки для письма, надо было сперва оторвать лицо от земли. Улыбнемся миру: история началась, и возможны события. :)

Заповеди, дарованные Моисею, суть запреты. Они призваны утвердить бога как имя, а не как образ. И, утверждая имя Господне, они очерчивают человеческое желание, предписывая ему дистанцию с его ближайшими возможными объектами.

Один из способов сохранить желание — представить его как желание невозможное. Например, как желание революции в России 2018 года. Искусство — пространство подготовки к поступку, к выходу на сцену. Ждите.

Революция как событие требует одного — новой ясности нового закона; но для этого необходимо проникнуть в нутро вещей — или в нутро человеческих тел. Чтобы провернуть там переворот: ключик вращается в скважине. Сложно не заподозрить здесь связь революций с наукой. Чтобы даровать заповеди Моисею, Яхве сперва явился ему в виде горящего куста — и в те времена не было средств, чтобы заглянуть в сердцевину этого куста. То ли дело сегодня. Формула уничтожает материю — как огонь. Пли!

Золото — остановленный огонь. Его удел — быть затычкой. (Товарным) фетишем par excellence. Заповеди изымают наслаждение из нашего собственного тела. Но эту утрату что-то может претендовать восполнить — рисунок на занавесе, прикрывающем срам. Но чтобы могло произойти событие, придется прицелиться — придется задействовать что-то в отверстии, придется пустить золото в оборот. Потерять, чтобы обрести. Яхве был очень ревнив: в ознаменование завета потребовал отдавать ему крайнюю плоть. Впрочем, оставаясь в музее, вы ничем не рискуете: здесь можно только смотреть. Но еще — читать.

Обрезание — это рама; как и тантамареска — или гильотина. Рама превращает образ в знак — в то, что представляет субъекта перед кем-то иным. Но знак можно превратить в означающее, которое представляет субъекта не перед другим субъектом, но перед сетью языка; это то, что способен сделать закон, но то, от чего уклоняется тот, кто служит закону буквально: фетишист, который отказывается не быть представленным в своем желании явным знаком. Субъект же, вставший под означающее, отсылающее всегда к другому означающему, рискует затеряться в языке: ни того ни другого. На что ему опереться? На объект; но не на зримый — а на невидимый: отделимую плоть. Прятки за занавесом.

Чтобы перейти в статус означающего, образ должен быть закодирован — например, буквами; лицо — разложиться на геометрические элементы, кружки, полукруги, (, О,), которые можно взять в кавычки. Согласно Торе, именно Яхве создал письмена — буквенный алфавит — для скрижалей завета; такой алфавит разрывает связь между письменностью и образами вещей.

В цифровых приборах кодировка предшествует образу. Письмо такой фотокамеры — письмо, не требующее субъективного акта письма. Здесь есть реальное тело и есть текст, однако нет образа тела. Но вдруг в случайном ракурсе вещи группируются в послание, которое возможно прочесть — прочесть в кавычках, прочесть по законам означающего: словно «Моисей разбивает скрижали», словно «в лицо собираются буквы». Кем подстроен этот смысл? Кто играет с нами в прятки? Кто бог этой революции? Он ускользнул: ни того ни другого.