ОСВОБОЖДЕНИЕ ЖЕЛАНИЯ (оригинал)

Нам нужно начать с расширения определения наркотиков. На мой взгляд, все механизмы, создающие "машинную" субъективность, все, что способствует ощущению принадлежности к чему-то, нахождения где-то, а также ощущению забвения самого себя, является "наркотиками". Экзистенциальные аспекты того, что я называю опытом машинных наркотиков, не легко обнаружить. В таких видах деятельности видны только поверхности, например: бег на лыжах по пересеченной местности, пилотирование сверхлегких моторизованных средств, рок-музыка, клипы. Но субъективное измерение такого влияния не обязательно связано с конкретной практикой. Важно то, как все это работает вместе.

Пример Японии, рассмотренный в широком масштабе, показателен. Японцы используют архаичную, или, скажем, псевдоархаичную структуру лучше всех. В противовес их практики машинного допинга, при этом общество не распадается. Они заново создали феодальную территориальность из своих традиций, продолжая отчужденные условия для женщин, через поглощение в повторяющуюся работу на машинах… Эти процессы также являются каналами для субъективного позиционирования — ну, не совсем "для", но это работает! Японцы структурируют свою вселенную и упорядочивают свои эмоции в условиях распространения и беспорядка машин, держась за свои архаичные ориентиры. Но, прежде всего, они без ума от машин, от машинного кайфа. Например, знали ли вы, что большинство людей, которые поднялись на Гималаи, — японцы?

«Допинг» и наркотики — это просто аналогия? Согласно самым последним исследованиям в этой области это совсем не метафора. Повторяющаяся боль и некоторые очень «увлекающие» занятия побуждают мозг выделять гормоны, эндорфины, которые являются наркотиками намного «сильнее», чем морфин. Разве это не своего рода самоотравление? В клинике Ла Борд я наблюдал, насколько анорексики напоминают наркоманов. Та же злонамеренность, те же способы обманывать, обещая прекратить… Анорексия — это форма «допинга». Также к допингу относятся садомазохизм и любая другая исключительная страсть, вызывающая всплески эндорфинов. Человек «включает себя» звуками рок-н-ролла, усталостью, недосыпанием, как Кафка, или бьется головой о пол, как аутичный ребенок. Можно использовать возбуждение, холод, повторяющиеся движения, напряженную работу, спорт, страх. Спуск на лыжах по практически вертикальному склону изменит ваши представления о личности. Это способ заставить себя быть, лично воплотиться, в то время как основа экзистенциального образа размывается.

Опять же, эффект «допинга» и его социальные представления могут не совпадать друг с другом: интенсивный кайф включает процессы, которые радикально ускользают от индивидуального сознания, вызывая биологические трансформации, потребность в которых ощущается лишь смутно, хотя и интенсивно. «Наркотическая машина» может создавать коллективную эйфорию или угнетающую стадность, остающуюся реакцией  на индивидуальные побуждения. То же самое происходит и с незначительными кайфами. Человек, который приходит домой истощенным, уставшим после изнурительного дня, и автоматически включает телевизор, демонстрирует еще одну личную ретерриториализацию посредством полностью искусственных средств.

Я нахожу эти явления современного допинга двусмысленными. Существует два способа: повторение, глупое, как мономания [1] пинбола и зависимость от видеоигр, и вмешательство «машинных» процессов, которые никогда не бывают бесполезными и никогда не бывают невинными. Существует машинный Эрос. Да, перегруженные японские молодые люди совершают самоубийства после окончания школы; да, миллионы людей одновременно практикуют свои удары в гольф на бетонных парковках в 6 утра; да, молодые рабочие живут в общежитиях и отказываются от отпусков… Они без ума от машин. И все же, в Японии существует своего рода демократия желания, которая распространяется на бизнес. Баланс… в пользу допинга?

Для нас машинные наркотики больше способствуют возвращению к индивидуальности, но они, тем не менее, кажутся столь же необходимыми для субъективной стабилизации индустриальных обществ, особенно в периоды жесткой конкуренции. Если у тебя нет хотя бы этой выгоды, у тебя вообще ничего нет. Молекулярная машинная субъективность способствует творчеству в любой области. Поверьте. После политической деструктуризации вследствие краха оппозиционных движений, все, что делают молодые итальянцы — «индивидуалистический» способ выживания. В обществе, которое не может терпеть, которое не может управлять своей интенсивностью, допинг теряет свою динамику или вовсе исчезает. К лучшему или к худшему, допинг прежде всего должен интегрировать очевидный беспорядок того, что кажется непродуктивным. Американцы — чемпионы допинга, у них есть тысячи видов, и каждый день они довольно успешно изобретают новые. (У русских, с другой стороны, даже нет старого допинга большевизма.) Это машинная субъективность, которая питает великие инициативы, такие как Силиконовая долина.

А Франция? Французское общество не обязательно "выпадает". Французы не глупее других и не более обездолены в либидо, но не "крутые". Скажем так, социальные суперструктуры более "молярные". У нас почти нет институтов, которые оставляют место для процессов машинного распространения. Франция, как постоянно говорят, традиционна. И пока вся планета претерпевает фантастические изменения, Франция кривляется перед великим машинным наркотиком. Это анти-допинг.

Франция, кажется, начала довольно плохо. Европа тоже. Возможно, машинные процессы требуют больших пространств, крупных рынков или великих старых королевских властей. Также, как предполагает Бродель, концентрации семиологических, монетарных, интеллектуальных средств — капитала знаний — как в Нью-Йорке, Чикаго, Калифорнии, со всей Америкой за ними. Или Амстердам в семнадцатом веке. Только это может позволить управлять сущностями: Мегамашинами.

Во Франции допинг принадлежит более или менее закрытому частному клубу. Люди субъективизируются и воссоздают свои экзистенциальные территории с помощью допинга, но взаимодополнение между машинами и ценностями не гарантируется. Если кайф прерывается, терпит неудачу, все взрывается. Существует критический порог. Если не создается социальный проект, как японское предприятие или американская мобильность можно умереть. Посмотрите на Ван Гога или Арто. Они не могли выйти из машинного процесса, и он их уничтожил как настоящих наркоманов. Мое существование увлечено в процесс сингуляризации? Прекрасно. Но если процесс внезапно прекращается («Стоп, время вышло, сдавайте свои работы!»), катастрофа неизбежна из-за отсутствия перспективы и микрополитического выхода. Необходимо существовать «внутри» процесса. Повторение в опустошенном допинге ужасно: контркультура 60-х. Существует множество кайфов, которые причинили много боли, когда их устарелость стала очевидной: третий мир, марксизм-ленинизм или рок-н-ролл…

Это либо жалкое поклонение, либо создание невиданной вселенной. Субъективные формации, выработанные допингами, могут либо снова взбодрить вещи, либо медленно убить их на медленном огне. За всем этим стоят возможности для творчества, изменения жизни и научных, экономических и даже эстетических революций. Новые горизонты или ничего. Я не говорю о старой истории о спонтанности как творческом факторе. Это абсурдно. Но в рамках огромных усилий по стратификации и сериализации наших обществ есть бродящие субъективные формации, способные вновь возбудить мощь процесса и способствовать мутантным сингулярностям и новым меньшинствам. Видимые секторы допинга не должны просто защищать приобретенные территории; остаточные кристаллы, составляющие машинные наркотики, могут проникнуть во всю планету, оживить ее и возобновить ее движение. Настолько замкнутое общество должно открыться этому иначе оно разорвется.

[1] Мономания в психиатрии XIX века: навязчивая или чрезмерная увлечённость одной идеей или субъектом; одностороннее однопредметное помешательство.