Представляем вам статью, где исследовательница литературы Анна Нижник подробно разбирает феминистские, политические и философско-антропологические аспекты творчества выдающейся писательницы-фантастки Урсулы Ле Гуин. Анализируя её романы и рассказы, статьи, эссе и выступления (от ранних к поздним), на протяжении всего текста Нижник прослеживает, как развивались идеи Ле Гуин в отношении насилия и языка, структур времени и концепции «конца истории», утопии и прогресса, иерархий и технологий, анархизма и капитализма, гендерной бинарности, «женской истории» и женской социализации в мире фантастической литературы.

Пока родители постсоветских миллениалов в 90-е были заняты — зарабатывали деньги или занимались саморазрушением — нам оставался телевизор, аудиокассеты, журнал «Молоток» и, если везло, поток западной научной фантастики и фэнтези, которые стали наконец без разбору печататься в издательствах вроде «Северо-Запада» или «Поляриса». Так в наше сознание разом вошел и западный утопический консерватизм (Льюис и Толкин), и правый технократизм (Хайнлайн), и сексизм с голыми женщинами на обложках.

В этот поток попали и книги Урсулы Ле Гуин, которую обычно помнят за «Волшебника Земноморья». Подросток, успевавший прочитать эту книгу вовремя, за отличной сказкой узнавал и проживал страх смерти, травмы насилия, трудности взросления, гендерное беспокойство. Урсула Ле Гуин не была детской писательницей, но и сказка не детский жанр. Однако в России фантастика и фэнтези все еще считаются кое-где чтением для детей или для «неразумных масс», а ее книги издаются в серии «Мир фантастики».

На Западе ее тексты читаются куда глубже. Многие авторы — от Маргарет Этвуд до Фредерика Джеймисона, от Гарольда Блума до Чайны Мьевиля, от Анны Цзин до Салмана Рушди — говорят о ней в том числе как о политической писательнице. Анархизм, антикапитализм, деколониализм, феминизм — в ее текстах видели все формы радикальной свободы. Когда в 2018 году она умерла, ее вспоминали как выдающуюся феминистку, а СМИ пестрели заголовками о «странных фантазиях», «снах», «мечтах», с которыми ассоциировалось ее творчество.

Жаль, что восшествие на Олимп мертвых писателей как будто прерывает живую работу их же фантазий. Книги Ле Гуин, безусловно, будут продаваться лучше, если снабдить их эпитетами вроде «субверсивное воображение». За пятьдесят с лишним лет Урсула Ле Гуин написала 23 романа и бесчисленное количество малой прозы, стихов и эссеистики, и ее убеждения и художественные установки менялись вместе с миром, в котором она жила. В этом и состоит часть ее практик свободы. Другая — в том, чтобы сочинять и рассказывать истории, придумывать небылицы.

Камуфляж и мимикрия

Публикации текстов Ле Гуин начинались в научно-фантастических журналах для американских мальчиков. В 1969 году она опубликовала рассказ в журнале Playboy, и подписала его коротко U.K. Le Guin — чтобы читатели не догадались, что она женщина. В предисловии к сборнику the Language of the Night [1] Ле Гуин откровенно рассказывает о своей литературной карьере (если это слово применимо к писательнице-антикапиталистке). Хотя она писала с самого детства, но не могла ничего опубликовать до 60-х годов, а ведь в столе у нее лежало уже пять романов. Как она настаивала во многих интервью и текстах, писать для нее было так же естественно, как дышать [2], но при этом обращение к Sci-Fi было вполне сознательным, даже рыночным шагом.

Сказительство приспособилось к капиталоцену и его пестрым обложкам, чтобы найти дорогу к читателю

Вот и экологическая ниша для женского творчества: нырять в самые разные области культуры, чтобы брать из них то, что нужно, мимикрировать и приспосабливаться. Это не худший метод, и в живой природе он отлично работает.

В США 1960-х было два варианта опубликоваться: уже иметь кое-какое имя, либо подходить под определенный жанр [3]. Имени у Ле Гуин еще не было, оставалось втиснуться в рамки массовых серий. НФ старого образца, с техникой ради техники, не очень ей импонировала, она хотела ставить умственные и художественные эксперименты, перебирать варианты реальности. В первом романе «Планета Роканнон» (1966) еще видны белые нитки, которыми пришита НФ: термины, межпланетные баталии, ракеты. Но она была не одинока — примерно тогда же подоспела «новая волна» научной фантастики: произошло перерождение журнала New World, в котором больше ценилось литературное новаторство в духе Берроуза, чем космические пушки или новинки техники. Эти авторы интересовались биологией, нейрофизиологией, химией и психиатрией. Стала появляться и феминистская фантастика, отчасти активистская (о ней чуть позже). Урсула Ле Гуин же больше всего интересовалась обществом. Когда после «Волшебника Земноморья» (1968) и «Левой руки Тьмы» (1969) пришла первая известность, она могла уже сама выбирать, о чем говорить.

Она попала в двойной капкан: «мужской клуб научной фантастики» [4] (до 50-х годов — это литература для мальчиков-подростков; и канон«серьезной литературы», формируемый академиками и критиками, куда не пускают в «научную фантастику, фэнтези и женщин (за исключением пары-тройки мертвых старых дев)» [5]. Несмотря на многочисленные награды, в том числе номинацию на Нобелевскую и Пулитцеровскую премии, престижнейшую Национальную книжную премию США и т. п., Ле Гуин открыто и довольно язвительно рассказывала про рыночные и культурные иерархии литературного мира. Сборники ее эссе и интервью — это больше дюжины томов публичных выступлений, речей и телег, произнесенных на литературных конгрессах, школьных вечерах и на анархистских собраниях.

Во многих из них она отстаивала тезис, что фантастическое — базовая категории эстетики, а не «жанровая литература», каковой она стала под влиянием рынка. Единственное серьезное отличие научной фантастики от жизнеподобной литературы в том, что НФ берет метафоры у новейших наук и технологий [6]. В остальном же фантастическое опирается на те же две традиции: миф — древнейший механизм познания, и мысленный эксперимент — проект Просвещения. Миф выстраивает базовые цепочки смыслов, эксперимент позволяет их менять. Вслед за Борхесом, Ле Гуин считает вымыслом все тексты, включая историю, журналистику, биографии [7], а фантастическое — способом представить вещи, которых как бы нет, «things not actually present» [8] и вообразить людей, которые отличаются от нас [9].

«Женщиной не рождаются, женщиной становятся»

В конце 1960-х-начале 1970-х в литературу ворвалась вторая волна феминизма. И в области фантастики, и в области радикальной мысли, часто пересекавшихся, появились публикации, претендовавшие на то, чтобы изменить мир. Среди самых фантастических — тексты Джоанны Расс [10], Суламифь Файерстоун [11], Элис Шелдон [12] (они с Ле Гуин переписывались). Впрочем, даже названия знаменитых эссе Глории Стайнем — «Если бы женщины победили» или «Если бы у мужчин была менструация» — звучат как заголовки фантастических рассказов. Феминистки не гнушались никакими медиа: от публичных митингов и DIY до фантастических журналов.

Примечательно, что все окружение Ле Гуин состояло из мужчин-академиков: отец — заведующий кафедрой антропологии в Беркли, брат — профессор в Колумбийском университете, муж — профессор французской истории в университете Портланда. При этом сама она училась в женском колледже Рэдклифф, саттелите Гарварда, где было раздельное образование до 1975 года. Потом по программе Фулбрайта поехала в Париж, а по дороге познакомилась на пароходе с будущим мужем и прожила с ним свою жизнь, родив троих детей. Оставив докторантуру, Ле Гуин немного преподавала французский, а затем, осев в Орегоне, занималась домом и писала. Ле Гуин не особенно распространялась о своей личной жизни, но говорила о муже и детях с теплотой и считала, что дом и быт дали ей необходимую для литературного творчества изоляцию.

Но вот с 1970-х ее высказывания о гендере и неравенстве все больше радикализируются. Она прямо говорит, что именно положение домашней хозяйки заставило ее задуматься, «почему война и приключения важны, а домашняя работа, рождение и воспитание детей — нет» [13]. Описывая свое обращение к феминизму в эссе «Что знают женщины», она признается, что не сразу смогла заговорить во весь голос: инерция жанра и негласные требования издателей заставляли ее писать о мужчинах, для мужчин и даже прикидываться мужчиной «в бабочке напрокат» [14].

В 1982 году она рассказала [15] на конференции Национальной ассоциации за репродуктивные права, что сделала аборт. До 1973 года они были запрещены в США, но при этом забеременевшую незамужнюю студентку могли выгнать из колледжа. Ле Гуин говорит, что легко отделалась: родители были на ее стороне и ей сделали «лучший аборт во всем Нью-Йорке». Позднее, повторяя эту историю в 2004 году [16], она настаивала, что при ином исходе не родились бы ее любимые дети. Так женщины живут в дополнительном мире вероятностей.

Постепенно и проза Ле Гуин меняла структуру. В 1978 году выходит роман «Глаз цапли», где главные лица повествования — две женщины, в 1985 — «Всегда возвращаясь домой», где разнородный материал собран и опубликован женщиной-антропологом. В 1990 вышел роман «Техану», феминистское продолжение цикла о Земноморье, довольно мрачный манифест о патриархальной подкладке сказочного мира.

«Мужское» и «женское» реальны до тех пор, пока продолжают поддерживаться, и женщинам совсем необязательно приспосабливаться к жизни в темной мифологии иррациональности и манипулятивной слабости, никто не хочет жить во мраке. Время эссенциализма закончилось

В «Леворукой напутственной речи» [17] для выпускниц Миллз-колледжа («left-handed» — это и намек на фольклор, где левый значит плохой или обманчивый и просто «неправильный», и отсылка к ее знаменитому роману), Ле Гуин рассказывает о «мужском» и «женском». Она желает студенткам поражения в будущем, потому что погоня за успехом — это территория войны. Вместо этого она предлагает сепаратизм — переприсвоение новых и старых территорий по своим правилам, в которых есть место беспомощности, слабости, болезни, иррациональности, но зато есть свобода. Текущее положение для Ле Гуин связано не с особыми «мужскими» и «женскими» качествами, а с правилами игры, в которую охотно играют многие женщины, например, Индира Ганди и Маргарет Тэтчер.

Злость на правила игры видна и в статье «Исчезающие бабушки», где Ле Гуин описывает используемые в литературной среде механизмы исключения женщин из истории: оскорбления, исключение из премий, создание ауры уникальности, стирание из канона. Противостоять им может только солидарность в сохранении женской истории.

Путь политической радикализации, все большей и большей политической откровенности, пройденный Ле Гуин, был связан не только с укреплением феминистского движения, но и с консервативным поворотом 1980-х. Писательница, в свое время пережившая маккартизм и Никсона, выступала против Рейгана, Буша-младшего и Трампа, против Амазона, Нобелевского комитета и экранизации ее «Волшебника Земноморья», сделанной Миядзаки. Очевидно, ей нравилось амплуа старой мудрой женщины, куда более продуктивное, чем любая другая женская роль. Чтобы освоить ее, нужно всего-ничего: «забеременеть и выносить саму себя» [18].

Беременный король

Вероятно, Ле Гуин не попала бы в орбиту феминистских обсуждений, если бы не ее роман «Левая рука Тьмы» (1969), который сразу привлек внимание своей гендерной перверсивностью и сделал писательницу знаменитой. Герой-землянин (мужчина) оказывается на планете, где у жителей нет биологического пола — вернее, он проявляется раз в месяц, в периоды размножения. Бессмысленно пересказывать весь сюжет, но финал шокировал: между существами из разных половых/гендерных миров устанавливалась связь настолько интимная, но не плотская, что это казалось куда более перверсивным, чем обычная в НФ «эротика с инопланетянками».

Однако и взгляд главного героя, и разделение гендерных ролей все еще было мужским и гетеронормативным. Феминистки критиковали роман за эссенциализм и бинарность: формула «Свет — левая рука тьмы, тьма — левая рука света» слишком опиралась на стереотипные оппозиции. Станислав Лем, не чуждый такой бинарности, утверждал, что общество все равно получилось мужским [19], в не андрогинным. Но все наперебой бросились обсуждать гендерный скелет романа и пропустили, как на него крепится все остальное.

Действительно, здесь есть проблема дуализма: само понятие андрогина, сочетающего два пола/гендера, возможно тогда, когда эти черты выражены по отдельности. Если же эти существа всегда «ни то, ни другое», то как можно определить это «то» или «другое»? С другой стороны, критики из 1970-х представляли себе мужчин и женщин несколько иначе, чем мы сейчас, когда шаги в генетике и гормональные препараты сместили многие границы. Путаница в гендерной и сексуальной политике — постоянный тревожный фон. Общество на планете Гетен задумывалось как бесконфликтное, но его жители сходят с ума, убивают своих любовников и строят концлагеря.

Сам замысел романа, по признанию Ле Гуин, начался с «видения, в котором два человека тянут сани в огромной снежной пустыне» [20], и изначально ни о каком гендерном эксперименте речь не шла. Однако вокруг этой пустыни выросла целая сеть гипотез: здесь нет войны, эксплуатации природы и сексуального насилия. Результат эксперимента — не спекуляции на тему пола и секса, но их связь с психологической и культурной средой воображаемого общества, связь безумия и государственного насилия. Подавление сексуальности еще со времен Замятина (задолго до Фуко) укоренилось как один из инструментов государственного контроля.

В 1988 году Ле Гуин напечатала в феминистском издательстве Women’s Press вторую редакцию сборника эссе The language of the night, где комментировала свои прежние тексты, чтобы уточнить политические и этические моменты. В нем есть и «двойной» текст «Можно ли обойтись без гендера?» [21]. Его верхний слой — очень оборонительное по тону эссе 1976 года, где Ле Гуин реагировала на критику в отношении «Левой руки Тьмы», объясняя, что не обязана была реализовывать феминистскую утопию, а лишь ставила мысленный эксперимент. Второй слой — сноски от 1988 года, в которых Ле Гуин спорит сама с собой: вычеркивает кавычки из слова «феминистский» и признает языковой ошибкой использование местоимения мужского рода как нейтрального. В 1985 году, создавая сценарий по книге, она изобрела нейтральные местоимения a/un/as, в поздних эссе везде использовала нейтральное she и даже называла бога «она» [22].

Так эксперимент с чистым вымыслом оказался экспериментом с культурными установками читателя: герой-андрогин был считан как мужчина, сексуальность ограничилась гетеросексуальностью, а гомосексуальность осталась так же стигматизирована, как и в нашей реальности. Тем не менее, повествователь-мужчина — не столько дань «мужскому клубу научной фантастики», сколько зеркало, в котором отражается сопротивление «нормальных» гендерных установок нашей системы при столкновении с чем-то иным. Рассказчица имела бы более гибкую психологию «второго пола», и эффект остранения, а потом сближения, был бы неполным. Такая структура повествования вызвала справедливые вопросы у феминистской аудитории, зато позволила мужчинам-читателям «безопасное путешествие к андрогинности и обратно» [23], что уже немало [24].

Создавая свою социальную фантастику, Ле Гуин кропотливо описывала альтернативные картины мира, которые позволяли читателю постепенно погрузиться в текст и вообразить очень объемную ментальную карту из самых разных понятий и категорий. В «Левой руке Тьмы» вокруг категории пола выстраиваются все прочие: культура, религия, политика, экономика, а циклы суровой природы резонируют с циклами долгого воздержания и редкого, но непреодолимого инстинкта размножения.

Это была одна из наглядных художественных демонстраций того, что способ организации пола/гендера колоссально влияет на общество; идея, почерпнутая из актуальной политики 1960-70-х, и реализованная с помощью фантастической художественной этнографии

Дочь антрополога

Ле Гуин была дочерью антрополога, причем довольно известного: ее отец Альфред Крёбер был одним из учеником Франса Боаса — основателя американского дескриптивизма. В основе антропологии лежит глубинный интерес к другим, не таким, как мы — если этого интереса нет, то индейцев не просят рассказать сказку, а сразу стреляют. Разумеется, в начале ХХ века колониализм продолжал идти своей дорогой, но постепенно культурный релятивизм начинал брать верх, потому что казался более продуктивным: Боас считал, что антропологи должны полагаться на свидетельства самих информантов и заниматься в первую очередь наблюдением, избегая оценочных суждений о том, что дико, а что цивилизованно, правильно или неправильно. Из этого выросла и «теория языковой относительности» Эдварда Сепира (тоже ученика Боаса), которая показала, что язык определяет мышление, а языковые категории, если к ним приглядеться, могут поведать о культуре больше, чем длинные описания. Для Крёбера, очень плодовитого и успешного антрополога, культура складывалась из полевых наблюдений, данных лингвистики, археологии, этнографии — всего того, что так важно в плотном, насыщенном деталями повествовании Ле Гуин.

Ее роман «Всегда возвращаясь домой» написан как беллетризованное этнографическое исследование и частично повторяет главное исследование ее отца — «Справочник индейцев Калифорнии». Роман выглядит как последовательная фиксация быта, фольклора, мифов, легенд воображаемого народа, живущего в далекой постцивилизации, отказавшегося от денег и технологий. Для полноты картины в текст включены отрывки романа, карты, глоссарий, а в некоторые издания — аудиозаписи песен народа Кеш, для которого Ле Гуин изобрела искусственный язык с вымышленными фонетикой, грамматикой и синтаксисом. Ссылаясь на антрополога Клиффорда Гирца, она считала, что использует технику «насыщенного описания» [25], то есть избегает привычно рациональных аллегорий, символов и схем, замещая их полифоническим детальным повествованием.

Да и сами методы антропологии попадаются у Ле Гуин то тут, то там: особенно это заметно, например, в романе «Слово для леса и мира одно». Один из главных персонажей, ксеноэтнограф Любов, изучает язык аборигенов. Принцип, по которому он действует, напоминает принцип монолингвистического исследования, которое придумал Эдвард Сепир, работавший с Иши, последним из индейцев яхи, жившим дома у Крёберов. Ле Гуин не застала этого, но хорошо знала о нём по рассказам.

Наименовательная магия

The Word for World is Forest — само название этого романа — иллюстрация к понятию «языковая картина мира». За семь лет до знаменитого фильма Копполы «Апокалипсис сегодня», Ле Гуин сделала свою вариацию на тему «Сердца Тьмы» и Вьетнамской войны. На планету, покрытую лесами, прилетают люди, чтобы эксплуатировать природу и использовать рабский труд аборигенов-гуманоидов, которые кажутся слишком примитивными и не дотягивают до «разумных». Однако в этом классическом антиколониалистском сюжете главный повествователь — тот самый примитивный абориген. Через его речь и язык его соплеменников отражены три важнейших для Ле Гуин проблемы: «сон — это вариант яви» (соотношение между воображаемым и реальным), «насилие — это безумие» и «мир — это лес» (все живое связано) — отсюда и название. Сюжет облачен в языковые категории, и по мере того, как аборигены восстают против землян, они изобретают слово «война» одновременно с ее практикой. Столкновение культур безвозвратно меняет обе — здесь Ле Гуин вовсе не верит в миф о «благородном дикаре».

Ле Гуин признавалась, что использовала и понятие Фрэзера о «магии имени». В цикле о Земноморье одна из основ мира — магический запрет на «подлинные имена» (прям как описывал Фрэзер в «Золотой ветви»). В «Планете изгнания» и «Левой руке Тьмы» обнаруживается существование истинного «предъязыка», некой формы телепатии, снимающей противоречия наших языковых интерпретаций. Помимо «магии имени», есть и «магия грамматики»: например, уже упомянутая категория рода в «Левой руке Тьмы», нарушение сочетаемости слов (знаменитое «The king was pregnant») говорит о структурах гендера не меньше, чем любое детализированное описание.

Структуры общества видны и по использованию понятий «здесь» и «там» или «тогда» и «сейчас» — категории времени, с которой у Ле Гуин особые отношения. Тому есть две причины. Первая — потому что писательство — темпоральное искусство: выстраивать события в последовательность, создавать повествование — это и означает создавать время (подробнее об этом см. эссе Some Thoughts on Narrative [26]). Вторая — особый подход к историческому времени, который во многом определяет политическую и культурную окраску общества.

Круги и спирали времени

Ле Гуин не очень-то верила в апокалипсис или конец истории [27]. По ее собственным утверждениям, ей был ближе даосизм с его бесконечными превращениями между бытием и небытием [28]. Однако парадоксы причинности и обратимости времени распространяются не только на индивидуальное сознание. В романе 1971 года «Резец небесный» [29] герой влияет на реальность через сны. Коварный психиатр-мальтузианец подталкивает его к снам-фантазиям на тему радикального решения проблемы перенаселения, они реализуются наяву, а разум «достраивает» к ним причинно-следственные связи из прошлого — правдоподобную историю эпидемии [30].

Это классический прием капитализма — подверстывать к настоящему подходящее прошлое, но время связано со способом бытия, модальностями, вероятностями, причинами и следствиями, а потому шутить с ним опасно

В романе «Обездоленные» (1974) [31] формальный сюжет построен как раз вокруг исследования времени: главный герой, физик-теоретик Шевек (как говорят, похожий на друга семьи Крёберов Роберта Оппенгеймера) пытается разработать Общую Теорию Времени: увязать относительность одновременности (один из эффектов СТО) и принцип времени как последовательности неповторимых событий. Если пытаться вычленить из этой физики совсем простой смысл, то проблема в том, что время одновременно движется и не движется (проблема наблюдателя, идущая еще от апории Зенона о летящей стреле), а вдобавок два события могут происходить и одновременно, и нет (преобразования Лоренца). Чтобы объединить эти проблемы, Шевек должен разобраться с модальностями своей реальности.

Этот парадокс связан с политической историей романного мира. Главный герой живет в анархо-коммунистическом обществе, основанном колонистами, когда-то эмигрировавшими с родной капиталистической планеты на маленькую каменистую луну. Ее скудная и непредсказуемая природа вынуждает их строго следовать дисциплине и принципам коллективизма, но такие условия не всегда плодотворны для научного поиска. Более того: концепция нелинейного времени, которой занимается Шевек, прямо угрожает коллективистским принципам, основанным на общей цели. В поисках решения своей задачи ученый едет, а вернее — бежит — в бывшую метрополию, чтобы познакомиться с достижениями «буржуазной науки». Ни автор, ни герой не испытывают никакой симпатии к тамошнему обществу, где все еще процветает классический капитализм со всеми его гримасами, но Одиссея с ее кольцевым сюжетом — необходимое условие для размышления о времени.

Главный конфликт романа вовсе не в сопоставлении «хорошего» и «плохого» обществ, как подсказывает подзаголовок Ambiguous Utopia — двусмысленная утопия. Для обоих миров оказывается проблемной концепция конца политической истории: анархо-коммунизм стагнирует и бюрократизируется, а капитализм вот-вот разродится революцией, исход которой неясен. Шевек решил свою физическую задачу, но история замирает на его возвращении обратно в анархическое общество, огородившее себя стенами от внешнего мира. Тот, кто читал или будет читать «Обездоленных», без труда обнаружит эту двойную структуру «нашего» и «не нашего», «правильного» и «неправильного», «капитализма» и «анархизма», «личного» и «общественного», которые выстроены в виде стен — важнейший лейтмотив книги — видимых и невидимых. Однако центральный элемент — циклическая временная структура (на уровне истории мира, истории героя и истории науки), которая ставит под сомнение истинность обеих политических систем.

Если роман «Техану» был феминистской и более зрелой поправкой к циклу о Земноморье, то «Всегда возвращаясь домой» — увесистое уточнение к «Обездоленным». История об индивидуальном поиске расширяется до многопланового антропологического исследования, а варианты антиавторитарного «общества будущего» основаны на опыте прошлого. Ле Гуин анонсировала свой новый «утопический поворот» в статье «Неевклидовский взгляд: Калифорния как “холодное» место [32], опубликованной за три года до «Всегда возвращаясь…». Это был переход от расширяющейся, агрессивной, линейной и маскулинной концепции утопии, развивавшейся от времен Платона, к утопии антирациональной, неясной, анархической и феминистской. Определение «холодный» заимствовано от «горячих” и «холодных» культур Леви-Стросса: первые — одержимы расширением и завоеванием, вторые — ограничивают свое развитие, сохраняя ритуалы и уклад [33]. Ле Гуин даже готова отказаться от соблазнительного предложения структурной антропологии по объединению их лучших черт.

Живой организм лучше машины, а метафорой для общественных процессов должно стать не развитие, а гомеостаз — способность сохранять равновесие

Так тема ограничительного, смиряющего холода из «Левой руки Тьмы» прояснилась вдруг в словах «холодная утопия».

В подробном антропологическом срезе народа, который «возможно, будет жить через много-много лет в Северной Калифорнии» описаны те же темы, что поднимались в «Обездоленных»: отношение к окружающей среде, труду, иерархиям, технологиям. Вместо индустриального общества с обязательным трудом, необходимым для выживания, — племя охотников, пастухов, земледельцев, где безделье не угрожает смертью всего народа и принуждение исключено. Вместо движения вперед, к светлому будущему на суровой чужой планете, где счастье надо еще заслужить, во «Всегда возвращаясь домой» описан народ, пустивший корни в своей долине. «Холодная утопия» — это когда за будущим не нужно никуда ехать, ни на другой континент, ни в Космос.

Что касается времени — главного драматического узла «Обездоленных» — во «Всегда возвращаясь домой» жители долины Кеш «не делают никаких различий между историей человека и историей природы», мыслят время и пространство как целое, а историческое прошлое индустриальной эпохи вынесено в область страшных легенд. За «прошлое» отвечают сохранившиеся автономные саморазвивающиеся машины — невраждебный к людям искусственный интеллект, занятый сбором и анализом данных, параллельная форма жизни, которая делится информацией со всеми желающими (поэтому примитивное общество не такое уж примитивное). Разрыв между разными вариантами временного опыта, существующими в этом мире, — линейного, циклического, дискретного — не вызывает, однако, у пост-людей никакого дискомфорта, а воспринимается как одна из аксиом мироздания. Поскольку текст Ле Гуин включает запись «антропологических» данных, читатель сталкивается с фольклором и описанием нравов, которое всегда дано в настоящем времени. Так у нее получается перенести слово «всегда» из заглавия в повествование.

В этом позднем и самом своем объемном тексте Ле Гуин окончательно уходит от технологических горизонтов будущего, предлагая в качестве его варианта — циклическое «всегда». В отличие от консервативных утопий, идеализирующих прошлое, исторического прошлого тут нет. Главная смелость и «субверсивность» заключается в том, чтобы никуда не бежать, ничего не ломать и ни с кем не воевать. Тем не менее, это роман о технологиях — но технологиях социальных, о зрелом человеческом обществе, которое умеет сохранять себя, отказываясь от расширения, ведущего к насилию и эксплуатации.

***

Фантастические тексты показывают читателю набор вариантов, непохожих на его представление о реальности. Будущего ли или настоящего — вопрос ложный, потому что одно без другого не существует. В таком случае, чем больше писатель-фантаст впитает из настоящего, тем тоньше и убедительнее будет его прогноз, предупреждение или умозаключение.

Урсула Ле Гуин осознанно менялась вместе со своим временем. Уточнялись феминистские взгляды, и образ темной мифологической женственности сменился историями об абортах и положении женщин в литературном производстве. Утопии, основанные на прогрессе и потому рискующие провалиться в авторитаризм, сменились утопией, сохраняющей антиавторитарные и пацифистские принципы с помощью традиции, ритуала, заботы. Вопреки технической информационной революции 1980-х Ле Гуин почти не писала о машинах и роботах, больше интересуясь биологией и антропологией.

Экология, феминизм, антиавторитарность — связка проблем, с которыми человечество вошло в 21 век. Ле Гуин говорила о них, используя метод радикального воображения — своеобразный писательский активизм. «Рассказывать» для нее — одна из самых яростных практик сопротивления насилию, злу и неравенству. Средства распространения слова не так важны: это касается и «высокой» литературы, и литературы массовой, и устной истории, и фольклора. Фантастическое, инопланетное для нее было иными моделями человеческого, и в этом была не только инерция гуманизма, но и здравый смысл: прежде, чем призывать на помощь силы прогресса, нужно разобраться с собой и своим миром.

Примечания

1. A Citizen of Mondath, 1973 // The Language of the Night: Essays on Fantasy and Science Fiction, London, Women’s Press.

2. Например: «What inspired you to be a writer? — Learning to write, at five» (URL: https://www. ursulakleguin. com/ursula-on-ursula).

3. Термин «жанровая литература» используется так, как он применяется в издательской практике: в значении литературы с фиксированной сюжетной и стилистической схемой, например, «детектив», «любовный роман», «мистика», «ужасы» и т. д. Такое деление продиктовано законами рынка, поскольку книги с определенной маркировкой или из определенной серии хорошо продаются массовому читателю, привыкшему потреблять примерно одно и то же.

4. U. Le Guin, Pushing at the Limits // The Language of the Night: Essays on Fantasy and Science Fiction, London, Women’s Press. P. 231.

5. The Language of the Night: Essays on Fantasy and Science Fiction, London, Women’s Press. P.

6. Ursula K. Le Guin, Preface to The Left Hand of Darkness. New York Ace Books 2010. Pp. xviii-xix.

7. Genre: A Word Only Frenchman Could Love, 2004 // Ursula K. Le Guin. Words Are My Matter: Writings About Life and Books, 2000–2016, with A Journal of a Writer’s Week, Easthampton, MA : Small Beer Press, 2016.

8. «Things not Actually Present»: On Fantasy, with a Tribute to Jorge Luis Borges, 2005 // Ursula K. Le Guin. Words Are My Matter: Writings About Life and Books, 2000–2016, with A Journal of a Writer’s Week, Easthampton, MA : Small Beer Press, 2016.

9. Зачем? Чтобы Другой перестал был адом, а стал другом. Это касается и свободы: без признания чужой автономности невозможна собственная («Я могу быть действительно свободным только среди людей так же свободных, как я» — Бакунин).

10. The Female Man (1970), «Когда все изменилось» (1972) «Кто-то хочет меня убить, и я думаю, это мой муж: Современная готика» (1973), позже — «Как скрыть, что женщины пишут» (1983).

11. «Диалектика пола» (1970).

12. «Женщины, которых не видят мужчины» (1973).

13. What Women Know, 2010 // Ursula K. Le Guin. Words Are My Matter: Writings About Life and Books, 2000–2016, with A Journal of a Writer’s Week, Easthampton, MA : Small Beer Press, 2016.

14. Borrowed tuxedo — имеются в виду публикации 1969 года в журнале Playboy, где она не подписывалась полным именем, чтобы скрыть свой пол.

15. The Princess. Speech on the conference of the Portland branch of the National Abortion Rights Action League, in January of 1982 // Ursula K. Le Guin. Dancing at the Edge of the World: Thoughts on Words, Women, Places. Grove Press, New York, 1989.

16. What it Was Like. A talk given at a meeting of Oregon NARAL in January 2004. // Ursula K. Le Guin. Words Are My Matter: Writings About Life and Books, 2000–2016, with A Journal of a Writer’s Week, Easthampton, MA : Small Beer Press, 2016.

17. A Left-Handed Commencement Address, 22 мая 1983.

18. «The woman who is willing to make that change must become pregnant with herself, at last». The Space Crone, 1976 // Ursula K. Le Guin. Dancing at the Edge of the World: Thoughts on Words, Women, Places. Grove Press, New York, 1989. P.5.

19. Lem S. . Lost Opportunities, SF Commentary, 24 (1971). p. 17-24.

20. There Is More Than One Way To See: Interview By George Wickes And Louise Westling Northwest Review, Vol. 20, Nos. 2 And 3 1982.

21. Is gender necessary? Redux // Ursula K. Le Guin. Dancing at the Edge of the World: Thoughts on Words, Women, Places. Grove Press, New York, 1989. Pp. 7-16.

22. https://www. ursulakleguin. com/ursula-on-ursula

23. Is Gender Necessary? Redux // Ursula K. Le Guin. Dancing at the Edge of the World: Thoughts on Words, Women, Places. Grove Press, New York, 1989. P. 16.

24. В 1994 году вышла более поздняя вариация на тему гендерного порядка — рассказ «Дело о Сеггри», где описывается общество с количественным перевесом женщин и перераспределением власти и сексуальных обычаев, которые за этим следуют — и в этот раз повествователей/ниц, как и точек зрения, было больше.

25. Le Guin, A Response, by Ansible, from Tau Ceti (2014) // The New Utopian Politics of Ursula K. Le Guin’s The Dispossessed. Eds. L. Davis, P. Stillman, 2005. Pp. 305-308. Сам Гирц писал в работе «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры», что науки о культуре должны избегать широких схематических обобщений и заниматься вычленением смыслов. Подход, оправданный работой с «чужими» культурами, к которым нельзя подходить с готовыми схемами.

26. Ursula K. Le Guin. Dancing at the Edge of the World: Thought on Words, Women, Places. New York: Harper & Row, Inc., 1989. Pp. 37-45.

27. Ursula K. Le Guin. Ketterer on The Left Hand Of Darkness // Science Fiction Studies # 6 = Volume 2, Part 2, July 1975.

28. Увлечение восточной философией у интеллектуалов 1960-х часто было непоследовательным и иррациональным, но Ле Гуин занималась этой темой довольно серьезно и даже в 1997 году перевела на английский Дао Дэ Цзин.

29. Название отсылает к даосскому философу Чжуан-Цзы.

30. Этот эпизод разбирает Марк Фишер в книге «Капиталистический реализм» (Фишер М. Капиталистический реализм. Ультракультура 2.0, 2010. С. 100-103).

31. Здесь есть сложности перевода. Во-первых, «Dispossessed» — это и те, кого лишили собственности, и та собственность, которой они были лишены. Во-вторых, это слово соотносится с английским переводом «Бесов» Достоевского — «Possessed» — тоже романом о неопрятной подноготной больших политических идей. Эта догадка была высказана Маргаритой Меклиной во время интервью с писательницей: https://vz. ru/culture/2007/4/16/77721.html

32. A Non-Euclidean View of California as a Cold Place to Be// Dancing at the Edge of the World: Thought on Words, Women, Places. New York: Harper & Row, Inc., 1989.

33. Внесем необходимую поправку: «холодные» культуры не имеют ничего общего с консерватизмом капиталистических государств, которые охотно пользуются плодами прогресса и захватывают новые территории/ресурсы, для отвода глаз создавая мифы и ритуалы под свои нужды. Леви-Стросс же писал об американских индейцах.

Об авторке:

Анна Нижник родилась в Москве. По образованию филолог, кандидат филологических наук, преподает в ИФИ РГГУ, интересуется и занимается современной философией, политикой, литературой.

Публикации:

Предисловие к сборнику «Футуризм и безумие» (М.: Издание книжного магазина «Циолковский», 2017).

Эссе «Освободите будущее» на Colta.ru.

Статья «Восстание вещей: о феминистском искусстве»// «Художественный журнал» (№ 105, 2018).

«Розовая пена на деревенских губах». Рецензия на книгу Ларисы Рейснер «Фронт» на Gorky.media.