Меня часто в полсерьеза спрашивают: «Ну что, Антон Долин там написал что-нибудь негативное?» Это довольно популярная претензия в интернетах: «Антон Долин все хвалит, ничего не ругает, все у него так замечательно и прекрасно». У вас есть какая-то этическая установка говорить обтекаемо?

Я не пытаюсь говорить обтекаемо. Здесь есть несколько факторов. Первый фактор: я не все хвалю, а стараюсь писать о том, что мне нравится, и не писать о том, что не нравится. Согласитесь, есть разница? Потому что человек, который все хвалит, берет без разбора любой фильм и пишет о нем, что он хороший. А я о тех фильмах, которые считаю плохими или отвратительными, стараюсь не писать статей. Поругать очень легко. Давайте заключим спор на какую-нибудь небольшую сумму денег, что я напишу для вас негативную рецензию за час на любой шедевр кинематографа? Все, что для этого нужно, — владеть техникой смешного пересказа. Выставить в комичном свете, найти какие-нибудь аналоги и написать, что у этих аналогов получилось лучше. И все. «Броненосец Потемкин», «Барри Линдон», «Таксист», «Все о моей матери» окажутся плохими фильмами. Ну, плохими по версии рецензента.

С одной стороны, это очень простое дело — написать негативную рецензию; с другой стороны — очень сложное. Потому что настоящая негативная рецензия должна быть такой, что даже поклонник фильма, прочитав ее, скажет: «Пожалуй, это правда». Но на самом деле истина в том, что ни одна негативная рецензия ни одного поклонника фильма никогда не переубедила. Это невозможно. Причем бывало обратное: если напишешь вдохновленную, влюбленную рецензию, то хейтер фильма может прочитать и сказать: «Возможно, в этом есть свой смысл». А вот человек, который фильм полюбил, не разлюбит его из–за ваших аргументов. Вы этого не добьетесь. Тогда вопрос: «Зачем? Зачем это делать?»

Есть и второй, не буду скрывать, сугубо утилитарный момент. (Кажется, утилитарные моменты здесь неважны, но на самом деле, конечно, важны.) Он заключается в том, что существует прямая пропорция между уровнем влиятельности критика и его отвагой. Я говорю именно о критиках — это не касается условного Бэдкомедиана, который критиком не является. Критик, которого никто не читает, кроме его друзей критиков, может позволить себе полную бескомпромиссность, может позволить себе неполиткорректные выражения. У меня есть одна знакомая критикесса (не буду называть имени), которая рассказала о неловкой ситуации: на некоем фестивале она написала разгромную рецензию на некий фильм, и тут же автор фильма, зная, кто она такая, подошел к ней знакомится со словами, что любит ее статьи. В эту секунду она почувствовала себя очень неловко, но ее рецензия была уже отправлена в редакцию. Понимаете, печальная истина в том, что если бы каждый бескомпромиссный рецензент, ругающий какие-то фильмы, мог бы или обязан был все те же самые слова сказать авторам в лицо, то большая часть этих негативных рецензий не существовала бы. Я очень хорошо помню одну рецензентку — она сейчас даже не практикует, — у которой я на одной неделе прочитал бескомпромиссно разгромную рецензию на нового Спилберга и мягко-дружелюбную на фильм Шахназарова. Потому что с Шахназаровым она имела шанс столкнуться, а со Спилбергом — нет.

Так вот, исходя из этого всего, поскольку я, к сожалению или к счастью, знаком лично абсолютно со всеми значимыми российскими кинематографистами, каждый раз, когда собираюсь поругать их работу, я пишу о них то, что я готов был сказать им в лицо. И я прекрасно знаю, что у каждого из них есть возможность найти меня, догнать и сказать, что они обо мне думают. И я никогда не буду грешить против истины и ругать то, что мне нравится, либо, не дай бог, хвалить то, что мне не нравится. Никогда этого не делал. За каждое слово, мной сказанное и написанное, я отвечаю. За каждую оценку, которую я даю, — я отвечаю. Но я всегда стараюсь внимательно и осторожно выбирать слова. С определенного момента. Также могу заметить, что аккуратная критика из моих уст может быть для авторов фильма в сто раз обиднее, чем адски злой разбор от критика из какого-то мало читаемого издания, на который они просто пожмут плечами.

Вы человек с очень хорошим образованием и широким культурным опытом. Я не понимаю, как такой человек, как вы, может всерьез хвалить фильм «Викинг» или «Притяжение», которые, на мой взгляд, довольно посредственные с художественной точки зрения. У меня есть два варианта: либо это действительно сознательная похвала и вы идете против своего мнения, либо это неразборчивость.

Я вам сейчас это объясню, и вы поймете, о чем я говорю. А вы это, к сожалению, больше никому не объясните. Все очень просто. Когда вы оцениваете фильм «Притяжение», в какой ряд вы его ставите? Он хороший или плохой в сравнении с чем? Вот пример: ваш ребенок нарисует картинку; допустим, вы честный отец и вам понравится рисунок. А кто-то придет и скажет: «Старик, это все–таки не Кандинский». Или: «Это не дотягивает до Пикассо». «Ну, это совсем не Репин. Честно говоря, это полное говно.» Как бы вы обозначили ряд, в который вы включаете фильм «Притяжение»? Это вопрос вам.

Я понял, к чему вы ведете. Тогда отношение к современному российскому кинематографу в той или иной степени несколько снисходительное.

Нет. Оно не снисходительное. Мы не сравниваем книги Пелевина с книгами Толстого. Мы не сравниваем пьесы Чехова с Шекспиром. У каждого свой контекст. Шекспир велик не рядом с Чеховым, потому что они существуют немножко в разных плоскостях. Мы не можем сказать, кто лучше. Чехов нам ближе, а Шекспир зато живет сквозь столетия. Есть определенный контекст. Контекст для русского коммерческого кино — это попытка создать развлекательный продукт с учетом той страны и зрителей, для которых продукт создается. В Америке гораздо лучше снимут фильм о пришельцах, нападающих на Землю. Но о пришельцах, нападающих на жителей Чертаново, может снять только Бондарчук. Или другой Бондарчук. И есть жители Чертаново, которым интересно смотреть кино про то, как на них нападают пришельцы. Интереснее, чем смотреть на то, как пришельцы нападают на Нью-Йорк.

Так вот внутри этого контекста у фильма «Притяжение» есть своя ценность, и эта ценность может быть сопоставима только с фильмом «Адмирал» или «Викинг», с фильмом «Сталинград» или «Т-34», но не с фильмом «День независимости». Потому что один трехминутный эпизод из «Дня независимости» — даже из плохой второй части — стоит в три раза больше, чем весь фильм «Притяжение». И это тоже важно. Кто-то говорит: «У вас смешные спецэффекты». Да, извините меня, в Америке фильм, в котором мы с вами сидим за этим круглым столом и разговариваем за чашкой кофе, будет стоить столько, сколько стоит весь фильм «Притяжение». Он стоил 5 миллионов долларов. Это нисколько. И везде в мире это понимают. У Бондарчука очень высокие оценки профессионалов, которые смотрят фильм, снятый за 5 миллионов долларов полностью на русском, и говорят «Вау». А наши смотрят, сравнивают с «Аватаром» и говорят: «Ну это же говно, это никуда не годится». Это провинциальный взгляд. Каждое произведение существует внутри своего контекста. Мы не сравниваем стихотворение Пригова про милиционера (у него есть гениальное стихотворение про милиционера) со стихотворением Пушкина «Пророк», потому что в сравнении со стихотворением Пушкина «Пророк» отличные стихи про милиционера окажутся говном, а они говном не являются — это отличные стихи для конца 20 века.

То же самое с «Викингом». Этот фильм абсолютно не получился с точки зрения драматургии, но зато у него потрясающий визуальный ряд. Я настолько полноценного мира — от костюмов до декораций — не видел со времен, извините меня, «Александра Невского» Эйзенштейна. Это большая редкость, большое достижение. Я не вижу причин эти достижения не отметить из–за того, что допустим мне не понравились какие-то верноподданические идеи, допустим, продюсера Максимова или режиссера Кравчука.

Получается, «Викинг» может быть успешен внутри нашей российской действительности.

Не может быть. Он был успешен. Это факт.

Да, но при этом у него довольно низкие оценки на народных киносайтах. На него выпустил обзор Женя Бэдкомедиан, и фильм «Викинг» возненавидели в два раза больше.

Ну да.

Выходит, вы как кинокритик не сумели уловить контакт между российским зрителем и фильмом «Викинг».

Зрители Бэдкомедиана, которые ставят оценки на КиноПоиске, возможно, не являются зрителями «Викинга». Очень многие люди — вы это прекрасно знаете — кичатся тем, что «я фильм не смотрел, смотрел только обзор». Это не те зрители, по мнению которых можно судить об успешности фильма. Успешность фильма считается очень просто — это сборы в прокате. У «Викинга» они были очень большие. Очень многие люди пошли, отдали свои деньги и его посмотрели. Он делался для этого. Я более чем уверен, что многие, кто ставил низкие оценки, смотрели только обзор Бэдкомедиана.

Нет, низкие оценки появились уже в первые дни проката.

Низкие оценки необязательно ставят люди, посмотревшие кино. Их может ставить кто угодно. Даже если допустить, что это сделали они, возможно, авторы фильма ставили своей целью в первый уикэнд собрать как можно больше публики. Они это сделали, они свои деньги вернули, то есть они успешны. Если бы их задача была войти в золотой фонд кинематографа, чтобы Стивен Спилберг включал их в сотню фильмов всех времен и народов, тогда можно было бы сказать: «У них ничего не получилось». Но они хотели собрать определенное количество миллионов рублей на новогоднем прокате, и они это сделали. Следовательно, называть их неудачниками нельзя. Возможно, они сделали это при помощи обмана, нечестной рекламы, еще чего-то — это все неважно, это элемент процесса. Потому что процесс, в который включен фильм «Викинг», — это не процесс художественного творчества, это процесс зарабатывания денег при помощи коммерческого кино.

Сформулируем принцип вашей работы: установить соответствие готового продукта той задаче, которая перед этим самым продуктом ставилась.

Конечно.

Читая ваши дежурные рецензии в Медузе, трудно избавиться от ощущения, будто вы натягиваете сову на глобус и хвалите какие-то пустяковые вещи только потому, что у вас есть редакционное задание — написать текст на, скажем, «Yesterday» или «Рокетмена».

Рецензия — это всегда придумывание. Ты смотришь фильм и после этого продаешь своим читателям или работодателям не описание фильма. Ты продаешь им свои мысли по поводу фильма. Тебе эти мысли надо сгенерировать. В некоторых ситуациях ты влюбляешься в фильм, и мысли сами лезут из тебя, тебе всего лишь нужно их упорядочить. В других ситуациях у тебя есть задание от редакции написать про фильм и его оценить. Ты из себя вытаскиваешь мысли, это уже работа. Потому что твоя задача отрецензировать фильм. Ну вот простой пример из этой недели (мы с Антоном Долиным встречались восьмого октября. — прим. ред.). Я не люблю режиссера Вуди Аллена. У него выходит новый фильм. Люди будут его смотреть. Мне нужно описать этот фильм. Им не нужно в очередной раз сообщать, что мне не близок режиссер Вуди Аллен, потому что им насрать на то, близок он мне или нет. Кроме того, это общеизвестный факт — 20 лет уже это твержу. Но я обозреватель издания «Медуза» и радиостанции «Серебряный дождь», где мне нужно об этом рассказать. Очевидно, что меня будут пристрастно слушать люди, которые любят Вуди Аллена и собираются на него пойти. И мне нужно этим людям фильм описать. Например: для Вуди Аллена этот фильм удачный или нет? Если вы любите Вуди Аллена, стоит ли вам идти на него? Или можно обойтись? То есть мне нужно встать на позицию человека, который разбирается в Вуди Аллене, которому нравится Вуди Аллен, которому интересен Вуди Аллен, соотнести этот фильм с фильмографией режиссера и сформулировать какое-то суждение. Оно не будет страстным, как в случае с фильмом, в который я влюблен, но это будет профессиональное суждение. Вот и все. В этом смысле почти каждая рецензия — это натягивание совы на глобус. Иначе ты не кинокритик. Иначе ты, допустим, киноблогер, который смотрит все фильмы и ждет момент, когда звезда воссияет, и да, ты почувствуешь любовь. Ну такие моменты возникают у очень влюбчивых людей пять-семь раз в году. Но я пишу пять-семь рецензий в неделю иногда, а не в год. Я не могу ожидать любви или имитировать ее каждый раз. А так я абсолютно честен в том, что я написал про «Yesterday» и «Рокетмэна». «Рокетмэн» мне, кстати говоря, нравится. Я его даже трижды посмотрел. Настолько я, как поклонник группы Queen, был разочарован «Богемской рапсодией» в прошлом году, что от «Рокетмэна» ничего не ждал. И для меня это был неожиданный прекрасный сюрприз. Я пришел в Канны его смотреть с намерением через полчаса уйти и остался в зале, аплодировал в конце, настолько мне это кино понравилось. Что касается «Yesterday»: этот фильм довольно посредственный, но не буду скрывать, что он для меня сработал — я несколько раз был близок к слезам. И я знаю, что он сработает для других. И рецензия рецензией, но я устраивал показ в «Октябре», где собрался полный зал людей, которые плакали, хлопали в конце, долго благодарили после показа. Это фильм, который делает людям хорошо. Он не выдающийся и не меняет кинематограф. Он делает людям хорошо — это тоже очень важное достоинство. И не надо в рецензиях писать: «Да, этот фильм, конечно, не великий, но он сделает вам хорошо». Фильм не претендовал на то, чтобы быть великим. Это маленькое кино, сделанное для того, чтобы сделать приятно людям. И эту задачу он выполняет. Но не для всех. Не бывает фильмов для всех.

Второй принцип: встраивание каждого конкретного фильма в определенный контекст. В контекст фильмографии режиссера, в контекст какого-то движения, жанра и…

И в контекст времени, в котором мы живем, конечно.

Вы развели кинокритиков и киноблогеров. В чем здесь разница?

Кинокритик должен разобраться в фильме и разобрать фильм. Киноблогер должен создать шоу. И он продает не фильм. Он рассказывает не о фильме — он рассказывает о себе, он продает себя и свою эффектную дуэль с фильмом. Он берет некое соломенное чучелко, — потому что это не настоящий фильм, а только портрет фильма, — и показывает, как он доблестно это чучелко побеждает. Кладет его на лопатки. Почему чучелко? Потому что у фильма или у авторов фильма нет возможности защититься.

А чем кинокритик тогда отличается?

Критик не бьется с фильмом. Критик разбирает фильм, он его описывает. Критик — это врач. Он ставит диагноз. Блогеру не надо ставить диагноз. Он гладиатор на поле. Ему нужно повергнуть врага.

В чем разница между кинокритикой и киноведением?

Киноведение — это научная работа. Киновед может исследовать Феллини или Чаплина и потратить на это год, два, пять лет, пятнадцать. А кинокритик прыгает по кочкам, возникающим в нашем болоте, — новый фильм, новое движение. Он прыгнул туда, огляделся и прыгает уже на следующую. Киноведы разбирают что-то, не следя за актуальным контекстом, а кинокритики только актуальным контекстом и заняты.

А каких блогеров вы смотрели?

Я видел довольно многих, но в основном по одному выпуску. Может, видел два-три выпуска у того же Баженова. Баженов точно полезен для нашей индустрии, потому что в ней много самодовольных людей, которые получают невозвратные деньги на свои фильмы у государства, а потом пинками загоняют голливудских конкурентов в угол, выходят на Новый год на всех экранах и, собрав аудиторию, кричат: «Мы победили!», То, что, кто-то появится и покажет пальцем на слабые места, — это очень полезно и для них самих и для их аудитории, которая иногда сама рада обманываться. Но при этом деятельность блогеров в отношении анализа почти бесполезна. Я никого особо не запоминаю. Высмеивание косяков — это не анализ. Иногда косяк может быть преимуществом. Вспомните картину Энгра («Большая одалиска» — прим. ред). На ней изображена лежащая обнаженная девушка. Так вот ученые доказали, что эта картина анатомически неправдоподобна: если девушку выпрямить, то у нее одна нога окажется длиннее другой. Она красива только в этой позе. Правила здесь не работают, здесь работает кое-что другое, мы не можем словами это объяснить. Это все очень высокомерно и некрасиво звучит, но, честно говоря, блогеры для меня — это пустая трата времени.

Почему?

Потому что уровень аргументации часто абсолютно детский: «Ну это же просто смехотворно! Мне это не нравится! Что, правда такое может быть?» И много смайликов вылезает на экране. Я не понимаю, что это значит. Кинокритик — это практически искусствовед, а искусствоведение — это наука. Наука — это довольно четкая вещь. В ней ты не можешь оценочности предаваться. Хорошая кинокритика, между нами говоря, не должна быть оценочной. Поэтому я так не люблю эти пальцы вверх, пальцы вниз и сколько-то звездочек. Бывало, что фильм мне не нравился, но нравился другим, но, пока я о нем пишу, у меня получается положительная рецензия, хотя я этого совершенно не планировал. Просто пока я разбираюсь, я понимаю, что в нем есть. Меня он не начинает трогать. Это все равно не мое кино. И наоборот бывает: меня какой-то фильм в себя влюбил, я начинаю писать, а в конце получается будто бы разгромная рецензия. Я думаю: «Почему ж так вышло-то?» Ну так же бывает! Я хвалю какой-то фильм, а люди читают и говорят: «Понял, на это я не пойду, это не для меня». Потому что я похвалил его так.

Мне кажется, кинокритика — это тоже часть интертеймента, такое приложение к билету в кино.

Может быть, но я считаю себя очень плохим интертейнером, потому что никого не пытаюсь развлечь. Наоборот: я, скорее, про занудную аргументацию — доводов «за», доводов «против». Когда я пытаюсь задавать какой-нибудь чисто риторический вопрос типа «Чем хорош фильм ‘Схватка’ Майкла Манна?» (мне не нравится этот фильм), мои коллеги отвечают: «Ну как ты, Антон, не понимаешь? Это же просто круто!». А я говорю: «Почему круто? Я не чувствую никакой крутизны». «Нет это круто! Просто не чувствуешь крутости!» Или я спрашиваю: «Чем там хороша группа 'Гражданская оборона’?». «Ну, она классная, качает». Меня не качает.

На этом уровне я неспособен аргументировать и, наоборот, увожу на какие-то очень приземленные, учительские поля. Этот разговор о чувствах, эмоциях и о том, что кого качает. И я думаю, многих такое совершенно не радует. Я не стараюсь создавать свои тексты как самоценный эстетический объект. Я не создаю искусство, я его анализирую. Есть люди, которым нравятся аналитики искусства как независимые художники, но это не значит, что я этим независимым художником или развлекателем себя считаю.

Получается, кинокритика существует только сегодня и она не может иметь вневременной ценности?

Это очень хороший вопрос. Зависит от кинокритика. Если его идеи касаются не только конкретного фильма, если его замечания могут быть интересными спустя годы, если фильм, о котором он написал, по-прежнему интересен много лет спустя, то его творчество не имеет срока давности. Я прекрасно осознаю, что моя рецензия на фильм «Yesterday» кому-то интересна в течение недели или двух, а потом она будет никому не нужна. Как, в общем-то, и сам фильм. Но если фильм для кого-то еще останется, то рецензия — нет. Другое дело, когда я для «Искусство кино» пишу текст на 40 тысяч знаков про Ларса фон Триера и его новый фильм. Я понимаю, что когда Ларса фон Триера будут изучать потомки, то возможно, им будет интересно читать мой текст.

В подкасте Леши Филиппова (Monday Karma — прим. ред.) кто-то из гостей высказал мысль, что кинокритик не может успеть за абсолютно всем. Он может что-то знать про голливудскую конъюнктуру, современное русское кино, но при этом не иметь представления о тайваньской новой волне. Что ему делать, если редактор заказывает у него текст про новый фильм Цая Минляна?

Если ты кинокритик общего пользования и зависишь от редактора, который закажет тебе то одно, то другое, ты не должен быть настоящим экспертом. Иногда контекст можно спокойно выцепить из Википедии. Когда тебе нужен разобраться в том, кто такой Цай Минлян, ты всегда можешь найти 2 часа, чтобы посмотреть один из его ранних фильмов, какой-нибудь самый яркий, и еще полчаса, чтобы ознакомиться с несколькими статьями про тайваньскую новую волну. Для рецензии общего пользования, которую будут читать люди, которые только что читали интервью с лондонским экономистом и репортаж из Судана, это будет нормально. Просто никогда не пытайся делать вид, что ты эксперт в том, о чем пишешь. Но ты в любом случае чуть больший эксперт, чем те, кто тебя читают. Если же тебе журнал «Сеанс» или «Искусство кино» закажет статью про тайваньскую новую волну, в которой ты не бум-бум, ты на это им так и скажи: «Я не бум-бум в этом, это не моя тема». Все это довольно просто решается.

На каком-то из паблик-токов много лет назад вы сказали, что боитесь кого-то обидеть и поэтому выбираете выражения. Как вы переживаете эту ответственность, не влияет ли она на вашу работу?

Влияет. Точно так же как каждый день, который ты проживаешь на Земле, влияет на тебя. Ты становишься старше и, будем надеяться, умнее. У меня было несколько случаев конфликтов с авторами фильмов, с которыми, как мне казалось, нужно вступить в донкихотскую войну.

Давайте их назовем?

Пожалуйста. «Бумер» и «Остров» Лунгина. Сейчас я перестал понимать, зачем я это делал. Вот фильм «Бумер» я по-прежнему считаю вторичной картиной, которая романтизирует бандитский мир, не продуцируя каких-то принципиально новых идей. Ну и что? Одно время она была популярна, все ставили себе рингтон из фильма «Бумер», а сейчас все это забыли и рингтон этот я даже не напою. В чем был смысл этой священной войны? Не знаю. После рецензии на «Остров» я многие годы не разговаривал с Павлом Лунгиным. Я тогда написал, что фильм сделан как бы для верующих, но действительно верующий режиссер не мог бы такое снять. Вообще-то говоря, я до сих пор так думаю. Но сейчас я понимаю, что вера Лунгина — не мое собачье дело. Не каждую мысль, которая приходит в голову, ты должен немедленно высказывать. И я понимаю, что со стороны критик, который бросается на что-то очень влиятельное, кажется красивым героем. Одна из самых моих читаемых текстов — это рецензия на фильм «Кавказская пленница 2». Совершенно ничтожная комедия, никуда не годный ремейк. Фильм абсолютно провалился в прокате, никто не пошел его смотреть. Но о нем уже все забыли. Зачем я глумился над ним? Ведь его не Феллини снял. Его снял некто, чье имя я сейчас даже не вспомню. Бывают сегодня такие фильмы, которым нужно дать отпор. Фильм «Танки», например. Просто сталинистская картина. Сталинизм для меня такое же зло, как фашизм, и если он публично представляется, то об этом надо сказать. Это просто должно быть табуировано.

Такое бывает крайне редко. В основном плохие фильмы — это слабые фильмы. Слабые фильмы гибнут сами. Сколько бы Баженов или кто-то еще ни доказывал мне, что «Движение вверх» плохой фильм, люди пошли его смотреть. Для меня интереснее понять, почему этот фильм — в большей степени чем, «Легенда №17», — нашел отклик. Это интересная задача. А задача его растоптать — неинтересная. Потому что любой русский фильм в сравнении с любым голливудским фильмом выглядит уязвимо, и эту уязвимость очень легко обнажить. Это так же неинтересно, как остановить на улице человека, поставить рядом с ним финна, и сказать, что наш одет говено, а финн — хорошо. Это так. Это как взять ассортимент нашей «Пятерочки» и сравнить с ассортиментом рижского супермаркета. Там вкусная еда, а у нас нет. Зачем это делать? Для самоуничижения? Я не понимаю. Как и все критики на Земле, я получал огромный кайф от того, что мстил негативной рецензией фильму, который мне не понравился. Ты сначала мучаешься два часа, а потом мучаешься еще больше, когда вокруг тебя люди говорят: «Ух ты, а это классно». И ты думаешь: «Ну сейчас я им задам!» И задаешь. Со временем ты учишься какому-то дзену и понимаешь, что этот негатив портит только твою персональную карму, а в действительности никаких больше задач он не выполняет. Не было случая, чтобы спустя время я не пожалел, что зачем-то сделал кому-то больно.

Не могу сказать, что очень внимательно слежу за Вашим фейсбуком, но время от времени вижу, что вы часто спускаетесь в комментарии, доказываете что-то людям, которые приходят со своим мнением. Зачем это делать? Ну не понимают и не понимают, так и бог с ними.

Я спорщик. Люблю разговаривать с людьми и верю, что в споре может родиться какая-то если и не истина, то какая-то неожиданная, парадоксальная мысль.

То есть дело только в том, что рецензия это односторонняя связь с читателем?

Конечно.

Вы подчас участвуете в кинокритических спорах, но имеет ли это смысл, если все рано или поздно упирается в субъективщину?

Я считаю, что споры об искусстве вообще самое интересное, хотя для многих людей это просто дискомфортный разговор. Вот у меня случился большой конфликт в интернете с Любовью Аркус (главный редактор «Сеанса» — прим. ред.) из–за того, что я написал, что меня не трогает фильм Ночи Кабирии». Она пришла в какое-то возбужденное состояние и написала, что у нее чуть ли не инфаркт был из–за того, что кого-то не трогает улыбка Кабирии. Потенциально это продуктивный разговор: почему улыбка Кабирии больше не является универсальной? Но поскольку у нас страна оскорбленных чувств, часто все выливается в то, что кто-то кого-то обижает. У меня есть мысль, которая, как мне говорили, немножко провокационная. Я думаю, что когда человек хвалит фильм, он будто бы подобрал ключ к некоему дому. Он туда зашел, ходит там и описывает то, что видит. Маршруты по этому дому могут быть разными. Одному понравятся обои, другому занавески, а третьему больше всего запомнился старичок, который сидел в кресле-качалке у камина. Человек, который ругает фильм, — это человек, который не подобрал ключа к дому.

А подобрать ключ — это как?

Прежде всего попробовать понять, по каким законам и в каком контексте существует это произведение, чтобы судить изнутри этого контекста, а не изнутри собственного контекста, который с контекстом произведения может не совпадать.

И все?

Конечно!

В одном из последних своих интервью Вы говорили про иррациональную связь человека и искусства. Вы не думаете, что попытки разобраться, почему работает «Движение вверх», обречены, потому что этому нет никакого объяснения?

Тут парадокс. С каждым человеком разобраться невозможно. Человек для этого слишком сложен. А вот когда возникает некое большинство… Особенно рекорды. Вот здесь уже можно говорить о каких-то причинах. Точно так же как у каждого отдельного избирателя свои причины голосовать за Путина или, допустим, Трампа. Многим из них Путин и Трамп, может, совсем не нравятся, просто они еще больше бесятся от их оппонентов. Многие это делают просто потому, что они ставят галочку там, где ставят галочку все остальные. Мотивации могут быть самые разные, но мы можем сказать, что в обществе есть запрос на популизм или запрос, например, на патриотическую риторику, запрос на изоляционизм, на имперские амбиции. То же самое с «Движением вверх». Знаете, я об этом парадоксе много раз думал, и это очень странно: если вы ко мне подойдете и спросите «Что посмотреть в эту субботу?», мне будет сложно вам дать ответ на этот вопрос.

Потому что вы не знаете меня.

Совершенно верно! Мне придется задать вам вопросов двадцать. Вы пойдете со своей девушкой? Или со своей мамой? Или в одиночестве? Пойдете вечером или днем? После рабочего дня или с утра? Все это важно. Потому что в одной ситуации лучше посмотреть «Джокера», в другой — Вуди Аллена, а в третьей ситуации лучше пойти на «Калину красную». Даже одному и тому же человеку. Но при этом когда я выхожу на многомиллионную аудиторию Первого канала и Ургант спрашивает «Так, что смотреть на этой недели?», я четко и свободно отвечаю: «На этой неделе 'Джокер’», потому что, хотя многие будут неудовлетворены, из всех выходящих фильмов этот —самый яркий, интересный для разговора, для разбора.

То есть Вы в своих рецензиях стараетесь дать усредненную оценку?

Нет, я стараюсь определить зрителя каждого фильма. То есть вне зависимости от того, понравился мне фильм или нет, я пытаюсь обозначить аудиторию фильма — тех людей, для кого он снимался и кто получит от него удовольствие. Надо сказать, я редко ошибаюсь. Мне легко было представить, кому понравится «Джокер», а кому не понравится — вплоть до совсем странных вещей. Мой девятилетний ребенок умолял меня сводить его на «Джокера», хотя это типично 18+. Я не был уверен, что ему это нужно, но я подумал и решил, что, наверное, ему понравится и он не будет после этого плохо спать по ночам. Я сводил его. Он в абсолютном восторге. Это ведь только кажется, что ты знаешь своего ребенка лучше остальных. Я имею некоторый — придется так сказать — профессиональный опыт, который позволяет мне часто угадывать аудиторию для того или иного фильма. Другое дело — когда пишешь рецензию. Говоришь про новый фильм Триера, что он гениальный, а находится какой-то человек, который ненавидит фон Триера, и он, конечно, не согласится с тобой. А потом скажет тебе: «Ах ты сволочь. Написал, что гениальный, а я опять обломался, как обламывался уже пять раз». Ладно, на фейсбуке у тебя есть функция «Опубликовать для всех, кроме…», а когда ты публикуешь что-то в СМИ или объявляешь по радио, телевидению, приходится говорить для всех.

Такой рекомендательный текст можно написать только в том случае, если мы говорим о ситуативном, жанровом кино. Другой случай — фестивальные фильмы.

Точно так же, вообще никакой разницы нет. Есть люди, которые идут в кино и хотят для себя рефлексии, дискомфорта, челленджа. Есть люди, которые хотят пойти в кино и отдохнуть. Причем это не высоколобые личности с двумя высшими и люди, которые работают на заводе и закупаются в «Пятерочке». Это так не делится. И очень многие суперинтеллектуалы ходят в кино только на «Пиратов Карибского моря» и не хотят для себя ничего авторского. Очень много сбербанковских клерков низшего звена ходят не просто в кино, но и на показы с обсуждениями в «Октябрь». На самые странные и сложные фильмы. И находят в этом что-то, чего в обыденной жизни лишены. Разделение, конечно, есть, но оно невидимое, оно не социальное, не образовательное, нет никакого ценза возрастного. Оно невидимое и тем человек интереснее, чем интереснее искусство — оно очень индивидуально с разными людьми работает. Есть люди, которые по своей психофизике не могут смотреть ни Триера, ни Ханеке. У них от этого болит голова. И ты можешь сколько угодно пытаться взывать к их рациональности и говорить им: «Ребят, ну вы же читали «Господ Головлевых» и «Бесов», вам же это нравится. Это такое же, только в кино!», но читать они могут, смотреть — не могут. Все. Почему? Не почему! Потому что у меня аллергия на апельсины, а на лимоны у меня аллергии нет.

Вы не думаете, что тут уже больше социологии, нежели собственно кинокритики? Особенно если речь идет о голливудском мейнстриме.

Безусловно, в критике мейнстримного кино обязательно должна быть заложена социология. Полностью в этом уверен. Потому что мейнстримное кино работает шаблонами. Не бывает удачного мейнстримного фильма, в котором нет работы с шаблонами. Всегда привносится что-то новое. Но иногда этого нового очень немного. Добавим к фахитос какой-то новый соус, новый вид перца, и это сделает фахитос особенно вкусным — хотя бы в этом сезоне. Но в принципе это то же самое блюдо. И все жанровые фильмы устроены так. Конечно, бывают революционные мейнстримные произведения, но они появляются очень редко. «Челюсти» был таким фильмом, «Назад в будущее», «Титаник», «Аватар». В России, мне кажется, такие фильмы тоже были, и я не случайно отношусь с особым теплом к двум таким не очень любимым режиссерам, как Тимур Бекмамбетов и Федор Бондарчук. Я считаю, что это два человека, которым удалось на нашем небосклоне создать новые шаблоны. Это не Микеланджело и не Караваджо. В стране, где есть «Макдональдс» и «Бургер Кинг», придумать свое русское бистро (была у нас такая сеть, но сейчас ее уже нет), которая будет с ними конкурировать. Пока что это не получается. Все равно люди идут в «Бургер Кинг» и «Макдональдс». А им это удалось. Правда, не всегда. У Бекмамбетова получилось с «Ночным дозором» — этого уже достаточно — и с «Елками». «Елки», например, ненавистны мне как зрителю, но очень интересны как феномен. Бондарчуку это удалось дважды. Один раз с фильмом «Сталинград», достоинства которого люди предпочитают не замечать. До него ведь все большие патриотические дорогие фильмы о Великой отечественной войне (их было много) в нашем прокате проваливались. Люди на них не ходили. Даже включая «Утомленные солнцем 2», который был забит под завязку звездами и спецэффектами. А Бондарчук сделал. Взял советское, патриотическое кино про войну и поместил его в форму аймаксовского блокбастера. Поэтому на все возражения в духе, что это не «Спасти рядового Райана» и не «Список Шиндлера», мне наплевать. Для русского кино он сделал абсолютно поворотную вещь. И «Движение вверх» поворотная вещь, и «Ночной дозор» поворотная вещь, и «Притяжение» тоже поворотная вещь. Это блокбастер, высосанный из пальца, сделанный из ничего. Без единого по-настоящему популярного актера. Да, там есть Олег Меншиков, но из молодой публики его никто не знает.

Вы не думаете, что если все кинокритики будут централизованно ругать условное «Притяжение», то кинематографисты станут делать более интересное и изобретательное кино?

Вы исходите из совершенно неверной посылки, будто они не стараются сделать фильм как можно лучше. Они стараются. Мы не должны себе давать внутреннее право сказать, что Бондарчук не дотягивает до, скажем, Бломкампа. Потому что тогда мы должны будем признаться, что любой из нас не дотягивает до человека той же профессии, того же социального статуса, родившегося в Новой Зеландии. У нас другая экология, другая политика, мы все травмированы советским детством, у нас другое образование, другая индустрия. Кажется, будто у нас великое советское кино, поэтому у нас больше опыта в кино, чем у Новой Зеландии. В реальности нет. Потому что у нас давным-давно нет великого советского кино. У нас кино Российской Федерации.

Слушайте, бывают такие исключения, когда фильм проваливается в прокате, но спустя пару лет становится абсолютно культовым.

Это происходит в Америке иногда. И то довольно редко, потому что там перенасыщенный рынок. А у нас он очень недонасыщенный. У нас не хватает ни студий, ни режиссеров, ни продюсеров, ни сценаристов, ни звезд-актеров. У нас всего не хватает. Вы забываете, что в Америке индустрия существует больше ста лет, а наша — с премьеры «Ночного дозора». Мы не продолжаем советскую индустрию. У нас другие правила, другой рынок, система жанров другая, все другое. Нашей индустрии 15 лет. Чего вы от нее хотите-то?

Вы говорили, что форматы убьют рецензии. Не думаете, что ваши рецензии на «Медузе» поставлены на конвейер?

Я стараюсь, чтобы так не было. Разумеется, когда ты пишешь в среднем 3 текста в неделю, тяжело делать каждый текст уникальным. Но когда вы возьмете сборник стихов Пушкина, вы тоже увидите там много похожего. Мои тексты (не то чтобы я хочу хвалить свои рецензии) не являются механическими. Я для каждой рецензии придумываю формулу. Иногда мне нужно рассказать сюжет, иногда нет. Иногда нужно посвятить абзац прошлым фильмам режиссера, иногда это не так важно. Иногда нужно отдельно написать про музыку в фильме, но некоторые фильмы не нуждаются в этом. Очевидно, этих моделей не бесконечное множество. Я стараюсь, чтобы у меня не было холостых рецензий. Даже в тексте о таком фильме, который мне не очень близок, я пытаюсь поделиться оригинальными мыслями и наблюдениями, которых не будет, скорее всего, в других рецензиях. Впрочем, банальные наблюдения тоже имеют свой плюс. То, что банально, чаще всего верно. Клише описывают мир таким, какой он есть на самом деле или каким люди его видят.

Читая ваши тексты для той же «Медузы», складывается впечатление, вы будто снижаете дискурс. Не думаете ли вы, что зрители, столкнувшись с незнакомыми для себя вещами, пойдут и погуглят, кто такой, например, Панург (один из героев «Гаргантюа и Пантагрюэль» — прим. ред.)? Это может заметно развить зрительскую культуру.

Это ложная причинно-следственная связь. Вам кажется (и многим кажется), что если Антон Долин будет цитировать Делеза в своих рецензиях, то народ чаще будет читать Делеза. На самом деле все наоборот. Антона Долина все читают, потому что он никогда не цитирует Делеза, а о сложном говорит очень простыми словами. Главный принцип «Медузы», за что я ее очень люблю, — принцип внятности. Втягивание людей за уши на более высокий понятийный уровень, к сожалению, является тупиковым путем. Я считаю, именно этим занимались мои коллеги в «Афише» много лет. Им было важно без всяких объяснений употребить внутреннюю цитату из фильма, который смотрели они и люди их круга. Таким образом они искали своих, но не-свои очень быстро отваливались. Когда я читаю обзоры современной поп-музыки или даже классической музыки, мне не нужно знать, какого уровня пиццикато было у солиста. Это маргинальная часть моего сознания и моей жизни. Вот я сейчас к вам пришел из «Сбербанка». У меня есть личный менеджер, который пытается развести меня на какие-то кредитные карты, которые мне не нужны. Я от них отказываюсь каждый раз, а сам ее приглашаю в кино. Она спрашивает: «На что сходить в кино?», и я не буду ей подробно рассказывать о, например, Вуди Аллене. Я ей отвечаю: «Вот на этой неделе ‘Чернобыль’ будем показывать. Не видели?» — «Не видела.» — «Ну, вам это, наверное, не нужно. это грустно очень. А вот на следующей неделе будет ‘Арахисовый сокол’ — это такой жизнеутверждающий американский фильм.» — «Ой, хороший. Комедия?» — «Ну не совсем, такая трагикомедия.» — «О, это хорошо, я приду». И мне не нужно рассказывать про фестиваль «Сандэнс» для того, чтобы она туда пришла. Это избыточная информация.

Обязан ли критик высвечивать политический смысл фильма?

Если политика является непосредственной частью фильма, то почему нет? Но когда мы решаем, что успех или неуспех фильма определен его политическим содержанием, мы подписываем себе и фильму приговор. Мы не можем в нем уже разобраться. Задача любого художественного произведения — выработать художественный образ, который должен быть мощным и желательно самобытным. Политическая идея сама по себе беспомощна. Мы все за все хорошее и против всего плохого.

Каких критиков вы сами читаете?

Из тех, кто относительно регулярно пишет, — Стас Зельвенский, Зина Пронченко, Вася Степанов. Я со всеми ними бываю согласен крайне редко, но читаю их всегда. Конечно, Андрей Плахов. У него немного академичный стиль, но это человек, который глубоко разбирается в кино. Есть очень много блестящих, потрясающих критиков, которые просто не пишут регулярно. Вадим Рутковский или Вероника Хлебникова. Наверняка кого-то забуду, будет неудобно. Мне всегда интересно читать то, что пишет Олег Зинцов, но кажется, он почти уже ничего и не пишет про кино. Он вообще театральный критик.

В чем вы видите будущее российской кинокритики? Станет ли она каким-то ремеслом, которым можно зарабатывать или это будет чем-то вечно попутным?

Я считаю, у нас все достаточно плохо с кинокритикой. Причина очень проста — у нас все плохо с массмедиа вообще. Кинокритика — это часть журналистики. С того момента, как сколько-нибудь влиятельная журналистика стала превращаться из средств массовой информации в средство массовой пропаганды, кинокритики начали терять свою ценность. Зачем они нужны вообще?

Можно транслировать партийную идеологию.

Зачем? Если в фильмах ее транслировать можно гораздо успешнее. Раньше, когда у нас была закрытая страна, был нужен кинокритик в «Правду», чтобы отправить его в Канны, а он бы вернулся и написал, какое там все прогнившее. Сейчас люди все видят сами. Отделы культуры стали закрываться, сокращаться первыми в процессе того, что происходило со средствами массовой информации в начале путинского правления. Я помню время, когда ты мог получать зарплату в 2000 долларов, будучи штатным кинокритиком и за счет редакции ездить в Канны, Венецию, и это не была привилегия каких-то крутых людей. Это было нормой. И во многих странах это до сих пор норма. И в Европе, и в Америке. Они не то что катаются в долларах и евро, но они могут зарабатывать себе на жизнь рецензированием фильмов. У нас сегодня это не так. Потому что у нас СМИ это маргинальное непонятно что, обслуживающее власть либо существующее на хозрасчете. В этот хозрасчет не вписывается никакой кинокритик. И в лучшие времена очень плохо оказывалось в редакции человеку, который получает зарплату за то, что за счет редакции ездит по всему мир, в то время как другие вынуждены ходить в Государственную Думу. Как только у нас изменится политическая ситуация, изменится и ситуация со СМИ. Потому что вопреки всему, что нам рассказывают, СМИ до сих пор в мире очень влиятельны и важны для функционирования нормального гражданского общества. Нормальному СМИ в нормальном гражданском обществе будет нужен отдел культуры, а отделу культуры будут нужны кинокритики. Сначала кинокритиков надо накормить, чтобы они не думали каждый день, чем им за ипотеку платить, а после этого можно требовать от них, чтобы они хорошо писали. Я редкий случай сытого кинокритика. Но за это я плачу долгими годами регулярной пахоты в многих изданиях, с которыми сотрудничаю.

У нас кинокритика фактически существует только в Москве и Петербурге. Что делать провинциальным кинокритикам?

Критик может существовать, только если он регулярно пишет. В провинции нет тех СМИ, куда можно писать. В каждом более-менее крупном городе США существуют свои газеты, свои сайты, свои кинокритики. «А наш бостонский вот так сказал, че мы будем читать вашего нью-йоркского?» У нас не может быть такого, чтобы люди сказали: «Наш самарский критик важнее, чем Антон Долин». Так должно быть, но этого не происходит. К сожалению, все определяется политической атмосферой. Мы все время публикуем авторов из регионов. Регулярно нам присылают интересные тексты, и никогда не было такого, чтобы мы отказали со словами: «У нас свой москвич есть на эту тему».

У кинокритика не должно быть единого инструментария для всех фильмов?

Как может быть один инструментарий для того, чтобы судить о фильмах Брессона, где актеры в принципе не играют, и фильмов, допустим, Бергмана, где актеры есть и играют гениально? Получается, что если ты за Бергмана, то Брессон для тебя плохой режиссер и наоборот.

В тексте про последних «Мстителей» вы к рассуждению о фильме подтягиваете «Запечатленное время» Андрея Тарковского. Мне кажется, что ваш культурный опыт сильно перевешивает достоинства этого фильма и вы пытаетесь найти в нем то, чего там на самом деле нет. Это не плохо. Даже мило. Захватывающее построение в духе какого-нибудь Жижека. Но мне кажется, что это уже не кинокритика, а игра ума.

Во-первых, кинокритика это и есть игра ума. Во-вторых, у каждого критика и у каждого зрителя есть свой набор инструментов для анализа. Вот в мой набор входит «Запечатленное время» Тарковского. В-третьих, давайте не будем догматиками и вспомним, что первый фильм братьев Руссо был показан на Каннском фестивале. Это люди оттуда. Или вы всерьез считаете, что для них неважен Тарковский и его концепции? Они, скорее всего, на этом выросли. В XIX веке считали, что внутри произведения можно обнаружить только то, что туда заложил автор. Давным-давно, со времен статьи Добролюбова «Луч света в темном царстве» и тем более современной статьи Ролана Барта, написанной примерно сто лет спустя (речь идет про «Смерть Автора» — прим. ред.), мы знаем: с того момента как зритель или критик увидел что-то в фильме, оно там находится. Вот ставим мы, например, новую постановку «Дон Кихота» и делаем ее с музыкой Филипа Гласса. В этот момент, когда мы слушаем музыку Филипа Гласса, мы думаем о Дон Кихоте, хотя когда роман писался, Сервантес не имел его в виду. Глупо искусственно разделять и говорить: «Нет, Филип Гласс — это минималист из Нью-Йорка, а Дон Кихот — это образ, придуманный Сервантесом в XVII веке». У нас в голове они теперь вместе навсегда.

Я понял. Вы придерживаетесь чисто постмодернистской концепции.

Конечно, мы живем в постмодернистском мире. И ограничивание произведения его непосредственным миром совершенно контрпродуктивно, потому что сегодня весь мир существует на разрушении этих границ. Нобелевскую премию по литературе дают Бобу Дилану. Пулитцера — Кендрику Ламару! Зачем они все это делают?

У меня есть ответ.

Ну?

Если мы говорим про какую-нибудь Венецию, которая берет в конкурс «Джокера», то это делается в первую очередь для привлечения внимания к фестивалю.

Так и есть. Фестиваль расширяет свои границы и включает в программу «Джокера», «Ворнер Бразерс» расширяет свои границы, отправляя фильм в Венецию. Выиграют и те и другие, а зрители — прежде всего. Сто человек прочитает мою статью про «Марвел» и Тарковского, из них 90 человек поржет, а 5 человек задумаются: «А может, что-то в этом и есть», 5 человек погуглят «Запечатленное время» и прочитают этот текст. Это плохо, что ли?

Как вам живется с вашей популярностью кинокритика?

Мне очень дискомфортно. Единственное, что меня радует, — это то, что я могу принести пользу. Я могу привлечь внимание к прокату арт-кино или порекламировать показы старой классики с субтитрами. Если журнал «Искусство кино» удалось вытащить из финансового кризиса благодаря тому, что я рок-звезда от кинокритики, — это хорошо. Моя популярность — случайное стечение нескольких факторов: из–за того, что я работал на радио, у меня неплохо подвешен язык; из литературного критика, на которого меня учили, я быстро сумел переквалифицироваться в кинокритика; есть еще нескольких моих чисто человеческих черт, которые мне помогают в работе. Я человек, который не задержал ни одного дедлайна, который всегда пишет столько, сколько надо, и который ни разу в жизни не обиделся ни на одного редактора, который предложил переработать или переделать текст. К таланту кинокритическому это не имеет никакого отношения. Обыкновенная человеческая дисциплина. Корпоративов я не веду, в рекламе не участвую, хотя меня все время пытаются к этому привлечь, молоденьких поклонниц я не щупаю, хотя периодически они меня облепляют. То есть никаких реальных ништяков я со своей славы не имею, только много геморроя, большое количество необузданных поклонников и довольно большое количество столь же необузданных ненавистников, которые считают, что я все оккупировал и мешаю им дышать и жить.

А мемы про себя вы видели?

Мой сын очень смеется над этим всем. Есть люди, которые меня очень не любят, а есть те, кто приходят на меня и просят еще. Простая ситуация после показа «Джокера»: я позвал друзей на показ, мы столкнулись с Нигиной Сайфуллаевой (режиссер фильма «Верность» — прим. ред.), и я говорю: «У нас будет показ ее фильма, приходите». И двое ребят, стоявших в очереди за хот-догами, оборачиваются и говорят: «Ой, а что это за фильм, о котором вы говорите?» Я рассказываю. «Как интересно, а просто показ или с обсуждением?» — «Будет обсуждение.» — «Отлично, мы тогда сейчас пойдем купим билеты.» И они идут и покупают билеты. Есть известный анекдот про еврея, который прибыл на необитаемый остров и построил две синагоги — одну, в которую он будет ходить, и одну, в которой ноги его не будет. Точно таким же образом люди покупают билеты на показы только потому, что там будет Антон Долин, а другие специально покупают билеты на те показы, где Антона Долина не будет. Мне некуда от этого бежать. К сожалению, естественное следствие моей аномальной популярности — это мой антирейтинг. Я был бы счастлив, если бы у меня было много соперников; я был бы счастлив, если бы удалось меня клонировать. Каждый раз, когда мне звонят из «Каро.Арт» и просят сделать показ, я спрашиваю: «А с кем-то другим провести не хотите?»