Пока некоторые западные критики мягко потыкивают Тарантино за то, что тот снял пенсионерское кино, это самое пенсионерское кино уверенно собирает урожай — «Однажды в Голливуде» показал лучший (сорокамилионный!) старт в карьере режиссера. Это даже немного удивительно: понятно, что Тарантино — режиссер народный, его смотреть будут в любом случае, но его новый фильм — пожалуй, наименее зрительский из всех. При формальном включении примет стиля (энергичные музыкальные сцены, интертекстуальная лихорадка, неортодоксальный нарратив, диалоги-перестрелки етс. — вплоть до «взгляда сверху» и практически «мексиканского тупика») «Однажды в Голливуде» в меньшей степени зрительский аттракцион. Если раньше Тарантино был просто незаурядным мыслителем от кино, то в своей девятой работе он примеряет чуть ли не философские одежды, которые не обязывают к просто приятному времяпрепровождению.

На поверхностном уровне «Однажды в Голливуде» — кино, понятно, о кино, о любви к кино. Голливуд шестьдесят девятого у Тарантино — целый космос, в котором стараниями дотошного астронома видна едва ли не каждая звездочка (крем от загара). Если жанра киноэнциклопедии до сего еще не существовало, то — браво, Квентин — он появился. Многие называют (и будут называть) его новый фильм фантазией, что абсолютно справедливо. Но фантазия — какой бы сильной она ни была — вряд ли может похвастаться столь доскональной проработанностью. Цель Тарантино была, кажется, еще и в том, чтобы воспроизвести, возродить, переиграть (да-да) историю; цель истинно мегаломанская: реконструировать вселенную в ее определенном временном слепке (февраль-август шестьдесят девятого, Голливуд) и стать в ней безраздельным господином. Режиссер уже делал это однажды — в «Бесславных ублюдках». Цель эта амбициозная еще и в том смысле, что она требует довольно амбициозных по меркам авторского кино бюджетов: «Однажды в Голливуде» стоит — по разным оценкам — под сто миллионов. Для Сони, которая с ребутами «Джуманджи» и кино про Человека-паука скрипя выбирается из финансовой ямы, такой проект — риск (как показывают первые сборы, риск оправданный).

Принимая во внимание особую природу фильма, можно сказать, что «Однажды в Голливуде» — это рефлексивное, автопортретное кино. Это не безосновательное утверждение, которое, впрочем, быстро стало общим местом. Актера Рика Далтона, некогда звезду, вот-вот готовятся списать в тираж (итальянские спагетти-вестерны); его дублер — Клифф Бут — мало того, что по определению задвинут на второй план, так еще и остается незанятым по профессии; актриса Шэрон Тейт идет в народный кинотеатр, чтобы посмотреть на то, как рядовой зритель реагирует на фильм с ее участием. Все это происходит на фоне стремительных изменений в индустрии: на смену большому папиному кино приходит телевидение. В таком разрезе есть соблазн считать Далтона, Бута и Тейт таким тринитарным воплощением на экране самого автора, который однажды соскочил с пульса истории и теперь, кажется, не знает, что ему делать в прекрасном новом мире стриминга и «Игры Престолов».

Я не стану выстраивать сложных психоаналитических фигур и размышлять над тем, так оно или не так. Может, да, а может — нет. Как бы то ни было, Тарантино удалось ухватить важный для современности мотив — мотив растерянности человека перед временем, перед самой современностью. У человека-бренда (каким и является Тарантино) всегда есть возможность сочинить собственную историю, собственный мир, который будет жить по особым, автором заведенным, правилам, — снять почти трехчасовое кино или написать толстенную книжку. Словом, есть возможность перепридумать реальность под ногами, взять штурвал истории в свои руки. Можно назвать это эскапизмом, восстанием против современности из обиды на эту современность или нежеланием мириться с действительностью, но, по-моему, это просто отличная терапия или, если хотите, средство обороны. (Замечательно, кстати, что в каннском конкурсе по правую руку от Тарантино был Альмодовар, который говорил плюс-минус о тех же вещах, только гораздо менее талантливо.) И это терапия тем лучше, если она доказывает действительную ценность человека. В случае с Тарантино в ценности сомневаться не приходится — это и каннская премьера, и зрительская любовь. Хорошо, когда твои чувства как-то резонируют с чувствами тех, кто тебя любит.

Реальность в фильме Тарантино не просто не является гомогенной, четко определенной — она двоится, троится и четверится. Рик Далтон, заикающийся и косноязычный, играет красавца Джейка Кехилла (и еще массу других персонажей). Клифф Бут, каскадер Далтона, прикидывается на площадке Риком Далтоном, который играет красавца Джейка Кехилла (и еще массу других персонажей). (Надо отдать Тарантино должное: он один из немногих, кто дал в кино голос каскадеру.) Шерон Тейт идет смотреть в кино на Фрейю Карлсон (героиня Шерон Тейт в «Команде разрушителей»). Хотя мы-то с вами понимаем, что в действительности: это Леонардо ДиКаприо, который играет Рика Далтона, заикающегося и коснязычного, играет красавца Джейка Кехилла (и еще массу других персонажей); это Брэд Питт играет Клиффа Бута, каскадера Далтона, который прикидывается на площадке Риком Далтоном, который играет красавца Джейка Кехилла (и еще массу других персонажей); это Марго Робби играет Шерон Тейт, которая идет смотреть в кино на Шерон Тейт, настоящую, историческую Шерон Тейт, которая играет Фрейю Карлсон. Вообще, медиальная репрезентация в фильме — не последней важности мотив: актеру просто по долгу профессии приходится смотреть на себя в зеркало — на кино- или телеэкран. Равно как и Шерон Тейт, Бут и Далтон одним вечером устраиваются перед телевизором, чтобы посмотреть очередной эпизод сериала с Далтоном. Я уже не говорю о том, что вокруг персонажей — по долгу профессии — еще ходят сплетни, которые представляют еще один режим репрезентации: так, о Далтоне говорят как о скисшей звезде; о Буте — что он убил собственную жену; о Тейт — что она ведет странный роман с Романом Полански. Причем совершенно неважно, правда это или нет; важно, что персонажи получают еще одну инкарнацию. Образы персонажей в фильме становятся кристаллами, составленными из разных граней, между которыми нет разницы — актуальное и виртуальное, реальное и воображаемое, настоящее и прошлое, внешнее и изнаночное определяют двойственный характер вещей. «Виртуальное становится актуальным по отношению к актуальному, а актуальное — виртуальным.» Создается ситуация, когда изнаночное становится внешним, а внешнее — изнаночным; то есть ситуация взаимообмена между образами*. В этом смысле смысловой узел картины — арка Клиффа Бута, каскадера (а буквально — двойника) Далтона, который по сюжету фактически путешествует из настоящего в прошлое.

Кристаллизуется и само время: в двадцать первом веке мы смотрим кино о веке двадцатом, в котором снимают кино о веке девятнадцатом. Кино о кино — это во многом об особых отношениях человека со временем: о том, как человек смотрит на время и время — на человека. (Тут мне хочется вставить немножко неловкий штамп о том, что время с новым фильмом Тарантино пролетает незаметно.) Сам косвенный образ времени в фильме скроен очень хитро — так, что после первого просмотра довольно сложно говорить о нем сколько-нибудь внятно. Скажу лишь, что время в фильме расходится причудливыми концентрическими кругами — у Тарантино этот прием — нагромождение флешбеков, стремительных временны́х скачков вперед, резкое включение и выключение персонажей, — в общем, довольно привычный, но тут как-то особенно обескураживающий.

Почти трехчасовой «Однажды в Голливуде» смотрится прологом к еще не снятому фильму. В финале, — который все почему-то просят не спойлерить, хотя спойлерить там, честно говоря нечего, — происходит имплозия реального и вымышленного, исторического и контристорического; кажется, что настоящий фильм начнется вот сейчас. Девятая картина Квентина Тарантино — это здоровенный кусок фрески (конца-края не видно), часть метафильма, пилотный эпизод сериала (в эпоху тотальной сиквелизации, ребутизации и приквелизации предлагаю студии Сони задуматься о спин-оффе про питбуля Брэнди, — а вы говорили, старого пса не выучить новым трюкам!). В мире Тарантино с финальными титрами персонажи продолжают жить, для них история — хотя пора бы написать это слово с большой буквы, — История не заканчивается. Кому-то это может нравиться, кому-то — не нравиться (готовьте спасательные жилеты — кажется, грядет новая волна медиасрача), но нельзя отбирать у человека его священное право на фантазию. Конечно, «Однажды в Голливуде» — это фантазия. Сказка о времени — времени, которого больше нет.

* На этот счет — см. Гастон Башляр «Земля и грезы воли»