Эта путевая заметка была записана осенью 2021 года по следам поездки в Термез, на границу с Афганистаном. Благодарю Егану Джаббарову за публикацию этого текста в сборнике «Деколониальность: настоящее и будущее», а также Робби Швайгера и Элсбет Деккер за включение всей этой серии тревелогов в их замечательную книгу Beginning in the Middle: Conversations on the Post-Soviet.

Чтобы попасть в Сурхандарью, мне пришлось проехать практически через весь Узбекистан на машине — мне посоветовали избежать полетов в Термез, единственный город в этой области, где есть аэропорт. В августе аэропорт этого приграничного города принял несколько военных самолетов из Афганистана — противники талибов бежали и пытались найти в Узбекистане убежище. Ситуация была не до конца ясна и была вероятность того, что произойдет наплыв беженцев в Термез. Кроме того, мне просто хотелось проветрить мозги и отправиться в долгую дорогу. В общей сложности я проехал около 2000 километров — через три, кажется, горных перевала, туда и обратно.

Из Ташкента мы отправились в сторону Самарканда и затем повернули на Юг в сторону Афганистана. Остановка в Самарканде произвела на меня в очередной раз гнетущее впечатление. Город стремительно трансформируется — сейчас он представляет из себя гигантскую строительную площадку, обклеенную рекламными щитами и объявлениями. Очень много машин и людей, которые куда-то передвигаются в хаотичном порядке. Мы здесь остановились, чтобы купить воды и поискать пленку для моего фотоаппарата — в магазине с фототехникой мне сообщили, что это, возможно, единственная точка в Узбекистане, где ее продают. К ним ездят даже из Ташкента, за 300 километров, чтобы ее купить.

Этот магазин находится прямо напротив площади Регистан. Несколько лет назад я познакомился с архитектором, который на протяжении нескольких десятилетий занимается изучением этого места и помогает организаторам многочисленных культурных событий строить временные конструкции на площади — здесь постоянно что-то проводят. Тогда он мне рассказал, как эта площадь менялась на протяжении столетий, что прямо на ее территории был базар и когда-то здесь рядом была гигантская мечеть — одна из крупнейших в мире — ее обломки были обнаружены во время очередных археологических раскопок. 

Вплоть до середины XX века площадь и весь город находились в упадке, а нынешнее состояние построек — результат труда сотен советских реставраторов, архитекторов, строителей и ремесленников. Забавно, что Регистан — очень важный для национального воображения узбеков символ — был по сути реконструирован советскими археологами и отпечатался уже в реконструированном виде как один из ключевых символов для современной узбекской нации.

В своей книге «Воображаемые сообщества» Бенедикт Андерсон на примере голландской колониальной политики в Индонезии объясняет, почему в XIX веке археология и реконструкция старых зданий ускорилась и приобрела государственные масштабы. Во-первых, он объясняет это противостоянием между прогрессивным и консервативным крылом колониальных властей в связи с организацией образования в Индонезии — с этой точки зрения дорогостоящие археологические работы и переиздание старых литературных памятников можно рассматривать как консервативную образовательную программу. 

Во-вторых, реконструкция старых памятников во всем их великолепии парадоксальным образом укрепляла иерархию — отсталость экономики и упадок в культуре колонии выглядели еще более очевидными на фоне роскошной старой архитектуры, которую местное население не смогло бы никогда восстановить самостоятельно. Таким образом, пришлые власти в этих местах просто необходимы. В третьих, музеефикация археологических памятников помогала колонистам сформулировать альтернативную легитимность — ведь невозможно бесконечно править только на основании права завоевания.

More and more Europeans were being born in Southeast Asia, and being tempted to make it their home. Monumental archaeology, increasingly linked to tourism, allowed the state to appear as the guardian of a generalized, but also local, Tradition. The old sacred sites were to be incorporated into the map of the colony, and their ancient prestige (which, if this had disappeared, as it often had, the state would attempt to revive) draped around the mappers. This paradoxical situation is nicely illustrated by the fact that the reconstructed monuments often had smartly laid-out lawns around them, and always explanatory tablets, complete with datings, planted here and there. Moreover, they were to be kept empty of people, except for perambulatory tourists (no religious ceremonies or pilgrimages, so far as possible). Museumized this way, they were repositioned as regalia for a secular colonial state.

Выезд из Самарканда омрачился многочисленными туристическими пунктами. Правительство и местные власти поддерживают туризм и очень любят, когда памятники — архитектурные и/или природные — оформляются под запросы путешественников. Одно из них называется Тешикташ — то есть дырявый камень. В этой местности находятся странные геологические образования — огромные камни с отверстиями. Люди на их фоне фотографируются, самые раскрепощенные — оставляют на них граффити. Чтобы попасть на территорию этого ничем не примечательного и, видимо, частного парка, нужно купить билетик за символическую цену. Одно из сквозных архитектурно-декоративных решений здесь — гигантские скульптуры змей, сделанные, видимо, то ли из пластика, то ли гипса. Не совсем понятно — почему именно змеи? У древних тюрков, кочевников, змея символизировала долголетие и мудрость. Существует легенда о том, что змея — самое древнее существо на земле, которое обитало еще в первозданном Великом океане, а затем поселилось в корнях Байтерека — Древа Жизни, корнями удерживающего землю, а кроной подпирающее небо. Но скорее всего арендатор этого небольшого парка просто любит змей.

Сурхандарья в моей голове всегда казалась каким-то волшебным краем, чьи горные и степные ландшафты на протяжении тысячелетий служили коридором для военных операции из Трансоксании в сторону Южной Азии — в обратном направлении это тоже работало. Движение войск Александра Македонского, арабского халифата, советской армии — и многих других — эти эклектичные культурные наслоения как-то рифмуются с удивительным геологическим узором здешних мест.

Один из якорей моей семьи расположен тоже в Сурхандарье, в городке Шурчи — здесь похоронен мой дед Абдухамид Палван-Заде. Я никогда не посещал его могилу и в эту поездку получилось наконец-то это сделать.  На кладбище я встретил своего дальнего родственника Даврона — он помог найти место, где лежит мой дед, и прочитал молитву. Я обычно не понимаю, что делать в этой ситуации и что говорить — я так и не выучил эти арабские слова. В очередной раз пообещал себе выучить хотя бы эту молитву.

Надгробный камень и вся могила выглядела лучше, чем я ожидал. Я переживал, что я ее обнаружу в запустенье. Даврон предложил посадить новое дерево у камня — деревцо, которое посадил мой отец, не прижилось. Знаю, что облагораживанием всей территории занималась моя двоюродная сестра из Душанбе — она провела целую дорожку до могилы деда.

Одна из причин почему я заинтересовался исследованием, посвященным моим таджиксим/персидским корням в целом и в частности суфийской традиции и ее связи со спортом — это фамилия моего деда. В 20-х годах XX-го века он почему-то выбрал именно эту фамилию. Она в полном варианте звучала как Пахлаван-Заде — то есть из рода пехлеванов, богатырей. Пехлеваны — это своего рода атлеты, богатыри, циркачи, которые совмещали различные телесные и спортивные практики с духовными. Следы этой персидской (суб)культуры можно обнаружить во всей Центральной Азии и Кавказе.

Я не до конца знаю его историю. Недавно я обнаружил — случайно вбив его первоначальную фамилию — небольшую справку на сайте таджикской районной газеты. Пришлось использовать Google translate, чтобы перевести ее с дари: 

He was born in 1905 in the village of Kistakuz. The head of teacher training courses in Samarkand and Tojikinpros (Tashkent) has been cooperating with publications since his student days. One of the first editors-in-chief of «Rohi Kolkhozchi» (Путь колхозника). He then moved on to work in education in Stalinabad and Tashkent. His first wife was Nisokhon Abdurahmonova, the first lawyer (later a member of the Supreme Court of the USSR). Pahlavonzoda separated from his family in 1943 and went to work in Uzbekistan. There he worked as a lawyer, journalist and executive officer in Jizzakh, Termez and Shurchi (Surkhandarya region). He died in Shurchi in 1974, his grave is there. 

Он родился в деревне неподалеку от Худжанда — этот город после революции был переименован в Ленинабад (также он считается одним из городов, построенных в Центральной Азии Александром Македонским — Александрией Эксхарта, то есть окраинная Александрия, Александрия на выселках). В начале XX века местная интеллигенция была заражена идеей модернизации. Вопреки распространенному мнению о том, что национальное размежевание управлялось из центра, на самом деле в этих процессах играла важную роль местная интеллигенция и зачастую достаточно случайные решения отдельных людей (об этом можно прочитать в Making Uzbekistan Адиба Халида). Речь шла именно о многочисленных решениях и выборах — сознательных или бессознательных — сделанных конкретными людьми. 

Например, почему персоязычная бухарская интеллигенция решила, что новая нация должна быть тюркоязычной? В той же книге Адиб Халид объясняет это распространенными в то время симпатиями в отношении Турции — мусульманской страны, которая ускоренно и успешно (во всяком случае на тот момент так казалось) вошла в современность. Тюркизм был путем к прогрессу и современности, к Исламу, освобожденному от более поздних искажений и извращений, и к маскулинному, здоровому будущему. С другой стороны персидское наследие стало ассоциироваться с утонченной поэзией прошлого, но также с мистицизмом, религиозными девиациями, слабостью и упадком. Такой процесс деперсизации, имевший место также в Южном Кавказе, был составным элементом тюркизма.  

Даже выбор наименований наций — был вполне результатом конкретных дискуссий в среде местных интеллигентов. В этих решениях полно исторических противоречий — впрочем, сложно представить себе альтернативный выбор, который был бы менее противоречивым. Так, узбеки — наименование племени (если точнее — содружества племен), которое вытеснило из этих краев тимуридов. При этом сам Тимур и его самые знаменитые потомки — Улугбек (правитель Самарканда, но в первую очередь известен своей обсерваторией и поддержкой астрономических исследований) и Бабур (Андиджанский бек, который сам был вытеснен узбеками, основатель династии Великих Моголов в Индии, которая правила этим субконтинентом вплоть до колонизации Великобританией) — провозглашались частью национальной чагатайской культуры, которая послужила основой для новой узбекской нации.

В этой же книге Адиб Халид описывает параллельный процесс — создание Таджикистана, используя чуть ли ни психоаналитический вокабуляр. Персоязычный Таджикистан — это вытесненный Другой, это самые сельские, экономически неразвитые и отдаленные районы Туркестана и Бухары. В прессе того времени можно было часто встретить отсылки на «отсталость» таджиков. Если сердцем нового Узбекистана была Бухара, то Таджикистан задумывался как место, которого узбекские реформаторы не желали. Таким образом, становление Таджикистана было в каком-то смысле обратной стороной становления Узбекистана.

Есть масса других источников, которые рассказывают о том, что одни и те же люди в течение времени могли идентифицировать себя с различными национальностями — результаты переписи населения показывают, как это менялось со временем и окончательно утвердилось только к середине XX века. Когда-нибудь я бы хотел реконструировать жизнь и биографию своего деда — и понять, почему он решил стать таджиком.

Переночевать я решил в Термезе — это город, который находится на границе с Афганистаном. В городе раньше проходило множество археологических раскопок. Видимо, на время пандемии они были прекращены. Несколько лет назад здесь проходили официальные мероприятия по поводу объявления одной из местных тепе — Александрией Оксианской. Сюда специально привезли делегации журналистов, чтобы рассказать им, что здесь находятся руины и остатки города, который был основан во время походов Александра Македонского — первого Евразийца в истории человечества. Если отъехать от узбекской Александрии на несколько километров, то можно оказаться на других тепе. Одна из них называется Чингизтепе — считается, что под этим холмом хранится городище, появившееся тут после завоевания региона монголами. Оно все еще не раскопано. В соседнем тепе были проведены раскопки и здесь построен небольшой музей. Оно было создано через несколько столетий после походов Александра, во время Кушанской империи. 

В стенах этих зданий есть пустые ниши, в которых были найдены статуи Будды. Эти пустые ниши напомнили мне об одном из детских медиа-воспоминаний: талибы взрывают гигантские статуи Будды из гранатометов. Я не помню, что именно меня тогда поразило, наверное, в первую очередь невероятные размеры этих статуй — но и осознание того, что люди могут быть настолько радикальными в своих убеждениях. Это событие произошло очень рядом — эти гигантские статуи находились в Бамианской долине — всего лишь в 100 километрах от Термеза. Я залез на один из холмов и посмотрел в горизонт. Где-то за ним находится горная гряда Гиндукуш (в переводе Индийские горы), в одной из долин которой находится этот древний город Бамиан. 

Забавно, что археологи и работники музеев, которые вынули эти статуи Будды из этой ниши в каком-то смысле повторили иконоборческий жест талибов. Человек уничтожает образ бога и избавляется от более поздних религиозных практик/искажений и возвращается в первоначальное, более чистое состояние. Изначально в буддизме тоже был этот запрет: Бога можно изображать только при помощи пустоты — на его месте должна быть непознаваемая абстракция, а не фигура из глины. Считается, что Будду начали изображать в антропоморфном виде именно в этих краях, во времена Кушанской империи. Это был синтез эллинистического антропоцентризма и южноазиатской религии. 

Если залезть на одну из тепе — то можно увидеть границу, за которой находится Афганистан. Здесь протекает Амударья, она же Окс. Раньше, до национального размежевания и очерчивания современных политических границ, эти места находились в едином культурном поле. За горизонтом также находится Герат, где все еще проживает определенное количество тюркоязычного и персоязычного населения. Там же была написана поэма «Клюшка и мяч, или книга экстаза», которую я исследую.

На ночевку мы остановились в первом попавшемся гостевом домике, который держит Бахтияр. Когда я зашел во двор, увидел во дворе старого усатого мужчину — который мне почему-то напомнил президента Беларуси Александра Лукашенко — только его таджикскую или узбекскую версию. Он сидел в майке без рукавов и слушал радио, на котором что-то говорили на языке, который я не смог сходу определить. Я почему-то поздоровался на русском языке — вместо привычного ассалому алейкум — видимо,  я был слишком уставший. Мужчина мне ничего не ответил.

Через какое-то время мы оказались уже в компании местных парней и девушек — на столе была закуска и несколько бутылок алкоголя. Все очень добродушно ели и выпивали. Выяснилось, что этот мужчина из Афганистана. Он находится в Термезе пока на его родине неспокойно. Граждане его страны пока еще имеют право приезжать в Узбекистан и получать временную визу. Через несколько дней она у него закончится и он будет вынужден вернуться в Афганистан или как-то решить этот вопрос с узбекскими пограничниками. 

В какой-то момент благодушие за столом закончилось странной словесной перепалкой между узбекскими девушками и этим несчастным афганским дедушкой — он ляпнул что-то неуклюжее про Узбекистан. Девушки включили пьяный национализм и в довольно грубой манере — для наших краев это считается грубо — попросили мужчину заткнуться. Насколько я помню, он сказал что-то неодобрительное про сум, местную валюту— мол, слабая валюта. Неловкое молчание перебили звуки выстрелов и взрывов, доносящихся со стороны границы — все затихли и испуганно переглянулись. Через минуту мы все осознали, что это никакие не выстрелы из Афганистана, а фейерверки в честь 30-летия независимости Узбекистана.