ПРАВДА В ТОМ, ЧТО:

Безопасность — это иллюзия.
Вас не защитят ваши гены.
Вас не защитят либеральные лидеры.
Вас не защитит армия.
Вас не защитит брак.
Вас не защитит государство.
Вас не защитят ЛГБТ-организации.
Вас не защитят деньги.
Вас не защитит нахождение «в шкафу».
Вас не защитит ассимиляция.

(Pink Tank, 2005, 23)

Быть квиром — то есть не быть гендерно-конформными и / или гетеросексуальными — это знать, что защищённость это ложь. Это знать, что личная безопасность всегда под вопросом, и что институции, которые призваны помогать, часто причиняют вред. Это испытывать на себе последствия исключения и вымарывания тел и жизней квир-людей, характерные для господствующих определений безопасностии, в которых представление о защите заменяется переживанием гендерного (или гендерированного) полисинга* и наказания за «провал» в том, чтобы быть «нормальными» мужчиной или женщиной. Это значит понимать, насколько глубоко гендер вплетён в системы власти и насилия на каждом уровне, от интернационального до интимного. Это значит знать, что восприятие вашей гендерной или сексуальной идентичности другими людьми, да даже просто то, кем вы являетесь, неизбежно делает вас уязвим: ой, а ваше тело и само существование превращается в поле боя в повседневной войне.

* Слово полисинг (англ. policing) в данном контексте означает контроль общества над гендерной презентацией людей с целью установления и поддержания условной цисгетеро нормы. — Прим. пер.

В этой главе квиринг «безопасности» рассматривается как феминистское решение для прекращения войны. Стирание и экзотизация тел и жизней квир-людей напрямую способствуют продолжению войны и повседневного насилия через навязывание и усиление бинарных и эссенциалистских норм гендера и сексуальности. Опираясь на опыт незащищённости квир-людей на границах государств, в уборных и спальнях, я обращаюсь к квир-феминистской оптике, чтобы показать, что квиринг наших определений защищённости — это важное феминистское решение для прекращения войны. Квиринг «безопасности» позволяет нам выйти за рамки существующей логики защищённости и даёт возможность вообразить и практиковать защищённость, доступную всем, независимо от их гендера и / или сексуальной ориентации. Квиринг «безопасности» также позволяет бросить вызов нашим представлениям о войне, а также пространствам и местам, в которых возникает институализированное насилие.

что значит квирное решение?

Хотя слово «квир» часто используется как синоним для обозначения лесбиянок, геев, бисексуал: ок и трансгендерных персон (ЛГБТ) или для описания людей, которые не гетеросексуальны, в этой главе оно используется как антоним слову стрейт*. Стрейт — это термин, который объединяет сексуальность и гендер и подчёркивает, как гетеросексуальность требует «правильного» гендерного перформанса для того, чтобы она считывалась другими. Квир, напротив, используется здесь для обозначения людей, не соответствующих нормам и идеалам гетеропатриархального гендерного порядка мужчины /женщины из-за своей сексуальности и / или гендерной идентичности и / или презентации. Особенно с учётом долгой истории использования его как уничижительного термина (оружия повседневной войны) против ЛГБТ-людей и неизбежной спорности реклейминга слов не следует предполагать, что квир — это термин, который люди будут использовать для описания себя.

* Англ. straight — слово для обозначения гетеросексуалов в англоязычном квир-комьюнити. — Прим. ред.

Производный глагол «квирить» означает денатурализовать и дестабилизировать категории гендера и сексуальности, встроенные в наши общества, бросает вызов предположениям, что гетеросексуальность и бинарные гендерные (или гендерированные) идентичности «нормальны», а не просто «распространены». Процесс квиринга позволяет нам увидеть, что существующие нормы гендера и сексуальности способствуют незащищённости и легитимизируют гендерный полисинг, позволяя обвинять самих квиров в структурном и физическом насилии, с которыми они сталкиваются. В этом смысле квиринг стоит в одном ряду с работой, которую проделали феминистки — и которую они продолжают делать — и расширяет её, показывая, как женские опыты незащищённости и насилия отличаются от мужских из-за того, как гетеропатриархальные структуры и институции способствуют маскулинизму, «тотализирующему мировоззрению, которое негласно универсализирует и превозносит качества маскулинности, и тем самым подчиняет и делает „иными“ альтернативные способы понимания, знания и бытия» (Nicholas & Agius, 2018, 5). Точно так же, как феминистки отстаивают необходимость недвусмысленного включения голосов и тел женщин в изложение фактов, теоретические исследования, действия и реакции, так и квир-активист: ки и исследователь: ницы настаивают на включении голосов и тел негетеросексуальных и гендерно-неконформных персон. Это необходимо для эффективного оспаривания гетеропатриархальных норм, которые продолжают позиционировать люб: ую, кто не входит в число гетеросексуальных цисгендерных и ведущих себя как «стрейт» (то есть не квир) мужчин, как менее достойн: ую безопасного существования.

Это не значит, что между феминистскими и квир-повестками нет напряжённости. Хоть каждая из них и привержена продвижению инклюзии групп людей, маргинализированных на основании их гендера, внутри феминистских и квир-сообществ, а также между ними наблюдается значительное разнообразие традиций определения и понимания гендера в структуре опытов исключённости (Pearce et al., 2020). Дарси Ли (2017, 355) рассматривает разницу между этими двумя подходами непосредственно в своём исследовании «непростого союза» между феминистскими и квирными международными отношениями. Ли объясняет, что главная причина неурегулированных отношений между этими двумя подходами — это «множество разных направлений феминистских и квир-политик», которые содержат в себе каждый из подходов, что поднимает сложные вопросы об их приверженности друг другу и представлениях о структурах власти и маргинализации как внутри каждого сообщества, так и за их пределами.

Несмотря на указанные различия, отсылающие к прочим расхождениям феминистских и квир-политик, Ли убеждена, что это напряжение может быть продуктивным, и очерчивает, как может выглядеть приверженность обеим перспективам с точки зрения международных отношений:

Квир-феминистские международные отношения должны оперировать в рамках или из этих напряжённостей: расширять анализ далеко за пределы вопроса «где (белые, цис-, гетеросексуальные) женщины?», даже продолжая вопрошать «где женщины и феминные персоны?»*; фокусироваться на вопросах секса, сексуальности и сексуальной девиантности, не упуская из поля зрения гендер; подрывать бинарности и фиксированные идентичности без потери рычага политического влияния, которым они порой обладают; и принимать во внимание запутанные связи с институциями, которые феминистские и квирные международные отношения стремятся трансформировать, одновременно сопротивляясь своей нейтрализации через ассимиляцию (Leigh, 2017, 355).

* В оригинале употреблено слово femme, которое означает персону с феминной гендерной презентацией. — Прим. ред.

Таким образом, квир-феминистский анализ защищённости означает выявление связей и пересечений между опытами квиров и других групп, испытывающих маргинализацию и незащищённость, и подсвечивание того, как подчинение женского /женственного / феминного и соответствующее почитание (дееспособного, белого, нормативно маскулинного) мужского (вос)производит существующие динамики и конфигурации (не)защищённости.

зачем квирить защищённость?

Это сложно подсчитать и определить. Это ведь не только туалеты. Это раздевалки. Это мисгендеринг со стороны преподавателей. Это всевозможные мелкие повседневные переживания. Они имеют накопительный эффект, утомляют и гасят любой запал. Постоянные размышления о том, навредят ли тебе другие люди, сильно снижают ваш потенциал. Мы не способны в полной мере оценить возможный потенциал транслюдей в обществе, пока мы вынуждены тратить столько времени и усилий, просто пытаясь выжить (Митч Келлауэй, 27 лет, он / его, цит. по Lang, 2016).

Процесс квиринга наших представлений о защищённости начинается с предпосылки, что «квир-люди живут, следовательно, их жизни сносны» (Scheman, 2011, 210). Это утверждение может казаться очевидным, но, как показывают приведённые размышления Митча, опыт незащищённости, который проживают квир-люди, означает, что его нельзя принимать за данность. Жизнь квир-людей часто подвергается опасности из-за гетеро- и циснормативных предположений об отношениях, идентичностях и телах, не говоря уже о преднамеренном отрицании существования квир-людей и попытках устранить нас политически и физически. Однополые сексуальные контакты по взаимному согласию между взрослыми продолжают быть криминализированы в 62 странах, в шести из которых предусмотрена смертная казнь в качестве наказания. Ещё 50 пять стран не предлагают никакой определённой правовой защиты людям, испытывающим влечение к своему полу, и лишь в 66 странах предусмотрена широкая или конституционная защита против дискриминации на основании сексуальной ориентации (Mendos, 2019, 178). При этом трансгендерные и гендерно-неконформные люди ещё более уязвимы: согласно «Глобальному барометру прав транслюдей колледжа Франклина и Маршалла» за 2017 год, лишь 3% стран обеспечивают правовую защиту трансгендерных людей, достаточную для того, чтобы классифицировать эти страны как «защищающие»; тогда как в 76% стран соответствующих правовых положений нет или настолько мало, поэтому их определяют в категорию «преследующих» (Dicklitch-Nelson et al., 2019).

Эти статистические данные — и множество им подобных — указывают на то обстоятельство, что многочисленность повседневных проявлений незащищённости помещает квир-людей в состояние повседневной войны, требующей постоянной бдительности и готовности, чтобы не попасть в стычку с ярыми противниками прав ЛГБТ-людей либо с теми, кому никогда не доводилось учитывать реалии жизни квир-персон. И в том, и в другом случае жизнь людей подвергается риску и для некоторых становится невыносимой. Как проницательно замечает Кэтрин Бейкер, барьер между защищённостью и незащищённостью «гораздо более хрупок, когда вы — квир»:

Нечто, характеризующее ваше тело и ваш опыт жизни в нём как особенные — ваша квирность, — а также место на этой планете, в котором вы занимаетесь своими делами, вынуждает вас хотя бы иногда (а иногда и ежедневно) задумываться о таких оттенках (не)защищённости, о которых белому гетеросексуальному мужчине, живущему в стране своего гражданства в обычных условиях мирного времени, никогда бы не пришлось размышлять (Baker, 2017, 110).

С учётом всего вышесказанного, квиринг «безопасности» бросает вызов не только общепринятым подходам к защищённости, которые зачастую вымарывают тела и жизнь квир-людей, но также и общепринятому пониманию войны как ограниченного и конечного действия. На самом деле, квир-подход к войне предполагает обратное прочтение изречения Клаузевица* и учёт того обстоятельства, что политика — это продолжение войны другими способами, затрагивающими все аспекты жизни от туалетов до спальни и за их пределами.

* «Война есть продолжение политики, только иными средствами». Эта известная мысль прусского военного деятеля и теоретика Карла фон Клаузевица выражена им в трактате «О войне», изначально опубликованном в 1832–34 годах. (Здесь цитата приведена по русскоязычному переводу: Клаузевиц К. О войне. — М.: Госвоениздат, 1934.) — Прим. ред.

Тем самым, выходя за рамки нашей изначальной предпосылки, квиринг защищённости вынуждает нас задаться вопросом, какие повседневные условия делают квир-жизни (не)возможными? Для того, чтобы исследовать квиринг защищённости как решение и ответить на этот вопрос о повседневной незащищённости, в этой главе мы посетим три места уязвимости квир-людей: государственные границы, туалеты и спальни.

Несмотря на то, что опыт незащищённости квир-людей онтологичен*, его интенсивность и влияние на отдельную повседневную жизнь значительно различается, особенно в рамках более широких общественных динамик маргинализации, порождённых расизмом, эйблизмом, классизмом, бедностью, криминализацией, ксенофобией и колониализмом. Несмотря на то, что белая привилегия, несомненно, защищает, острая значимость гендера и сексуальности как для личностей, так и для коллективов подразумевает, что привилегия всегда неустойчива и может быть отменена. Быть квиром на оспариваемой территории общества всегда предполагает возможность, что твоих усилий по поддержанию гендерного или гендерно-обусловленного мира окажется недостаточно. Повседневная защищённость всегда может быть подорвана или сведена на нет. Абстрактный риск насилия, сопряжённый с бытием квир-персоной, заменяется необходимостью определять непосредственную вероятность насилия в реальном времени. Квир-люди вынуждены постоянно задаваться вопросами: Как отреагирует этот человек? Насколько я уязвим: а? Как я могу остаться в безопасности, или, по крайней мере, снизить вред?

*В общем свойственен бытию квиром. — Прим. ред.

места повседневной войны: границы, уборные и спальни

Хотя столкнуться с незащищённостью можно где угодно, существуют определённые повседневные пространства и ситуации, в которых квир-люди более уязвимы. Часто это гендерно-дифференцированные пространства, которые воспроизводят бинарную гетеросексуальную логику и тем самым влияют на то, как люди реагируют на свою собственную и чужую сексуальность и / или гендерную идентичность. На границах, в туалетах и в спальнях (то есть во время свиданий или секса) квир-люди непропорционально больше подвержены насильственным реакциям, поскольку их неподчинение общественным нормам гендера и сексуальности провоцирует замешательство, испуг, неодобрение, отрицание и отвращение. Неслучайно в каждом из этих пространств защищённость особенно важна, а воспринимаемые угрозы вызывают особенно сильную реакцию.

В оставшейся части этого раздела я рассматриваю квир-опыт на границах, в туалетах и в спальнях (в рамках потенциально интимных взаимодействий) и как гендерированная и /или сексуализированная логика «безопасности» этих пространств (вос)производит незащищённость для квир-людей. Во всех трёх местах особенно ощутимо систематическое выделение квир-людей в категорию Других по причине их несоответствия нормам гендера и сексуальности. Реалии путешествий, справления нужды и свиданий, когда ты квир, яростно сталкиваются с гендерно обусловленными границами, которые очерчивают и структурируют индивидуальные, общественные и государственные представления о защищённости.

В лучшем случае квир-люди и их тела видятся аномалией, отклонением от (бинарной, стрейт, гендерированной) нормы, к которому обоснованно относятся с подозрением. Квир-люди сталкиваются с вопросами вроде: Почему ты не можешь просто вести себя нормально? Кто в своём уме захотел бы так выглядеть? В худшем случае квиры представляют собой угрозу, которую нельзя терпеть. Мнимое нарушение квир-людьми маскулинистского и гетеросексистского бинарного гендерного порядка провоцирует ужас, панику и даже насилие, порождая вопросы и оскорбления рода: Вы знаете, что это женский туалет? Но ты не выглядишь как женщина! Ты отвратитель: на! Тебе здесь не место! В женском туалете мужчина! Убирайся! Я вызову охрану! Если вы не предъявите документы, вам придётся уйти из туалета и пройти с нами, сэр (Lopez, 2015).

границы

Всякий раз, когда мне приходится проходить через «гендерную камеру» [сканер персонального досмотра в аэропорту — Прим. авт.], я всегда чувствую некую неуверенность со стороны сотрудников службы транспортной безопасности, когда им нужно решить, сканировать моё тело как мужское или женское. Иногда я слышу, как они тихо переговариваются, рассуждая о моих гениталиях. Порой они спрашивают, нет ли у меня чего-нибудь в карманах, или задают другой случайный вопрос в попытке определить мой гендер по голосу, но он тоже андрогинный. Хуже всего — когда моя грудь обозначается как аномалия и сотрудник-мужчина ощупывает меня (Джеймс Фактора, 21 год, они / их, цит. по Ettachfini, 2019).

Как подчёркивает приведённая цитата, для квиров проходить через досмотр в аэропорту — значит оказаться в тисках между «разными эпистемическими источниками знания о гендере: индивидуальным нарративом или гендерной презентацией, обозначением М (мужчина) или Ж (женщина) в документах и своим телом» (Currah & Mulqueen, 2011, 558). Проще говоря, когда работник службы безопасности нажимает (розовую или голубую) кнопку, твоя идентичность становится потенциальной причиной для беспокойства и твоё существование как квир-персоны становится подозрительным и выступает предметом пристального внимания: Ты мужчина или женщина? Ты один из тех фриков? Кто ты на самом деле?

Опрос транслюдей, проведённый в США в 2015 году, показал, что: «43% трансперсон, которые проходили досмотры в аэропорту за последний год, столкнулись с хотя бы одной проблемой, касающейся их гендерной идентичности или презентации», включая неправильное использование местоимений и обращений, осмотр с ощупыванием или досмотр багажа в поиске гендерно-специфичных вещей или сомнение в указанных в документах имени и гендере (James et al., 2016, 222). Люди, тела которых не соответствуют ожиданиям окружающих о том, как выглядит тело человека считываемого ими гендера, особенно часто сталкиваются с «гендерным беспокойством», если позаимствовать термин из названия книги Джудит Батлер 1990 года. Даже если сотрудник службы безопасности нажмёт кнопку, которая соответствует вашей гендерной идентичности (если вы определяете себя в рамках гендера), всё равно придётся сталкиваться с недоумением по поводу соответствия идентичности и тела. Трансмужчины сообщали о случаях, когда их отводили на отдельный досмотр из-за того, что сканер посчитал отсутствие нормативных «мужских» гениталий несоответствующим их гендерной презентации. Другие трансперсоны отмечают случаи, когда тревога срабатывала на их протезы гениталий (Capener, 2019; Stafford, 2015). Подобным образом трансгендерные женщины отправлялись на досмотр из-за «аномальной» паховой области (Rogers, 2015), а некоторые интерсекс-люди рассказывали, что на них срабатывала сигнализация вне зависимости от выбранного на сканере гендера (Viloria, 2017).

Практики «пограничной безопасности», включая службы безопасности аэропортов и биометрические сканеры, закрепляют и усугубляют незащищённость тех, кого Пуар (2010, 2, цит. по Quinan, 2017, 156) называет «другие другие»: Чёрные женщины неоднократно сообщали, что подвергались бесцеремонному ощупыванию волос из-за ошибочных реакций сканера на их волосы (Medina et al., 2019). Также были случаи, когда женщин, пользующихся протезами груди после мастэктомии в рамках лечения рака, подвергали дополнительному досмотру (Holstege, 2013). Мусульманки, носящие хиджаб, жаловались на притеснения со стороны сотрудников служб безопасности (Rojas, 2018), а Коалиция сикхов (2019) отмечает, что сикхи всех гендеров «продолжают сталкиваться с непропорционально высокой вероятностью проведения вторичного досмотра со стороны служб безопасности аэропорта по сравнению с другими пассажирами» — их опыт близок к ситуации людей с инвалидностями, которые систематически сообщают о многочисленных случаях несправедливого отношения к ним на контрольно-пропускных пунктах (Morris, 2018).

Все эти примеры указывают на опасности, с которыми сталкиваются «не среднестатистические» с точки зрения общественных норм люди. Отклонения от расистских, эйблистских, телесных норм гендера, которые запрограммированы в сканеры и усилены протоколами, по которым действуют сотрудники служб безопасности, влекут за собой повышение интенсивности искусственного обособления, предполагающее наказание и контроль различий, а также их восприятие через концепцию «безопасности». Ты не выглядишь, как надлежит выглядеть женщине / мужчине, значит ты неправильн: ая, друг: ая, аномальн: ая, ущербн: ая, опасн: ая, угрожающ: ая.

Вряд ли кто-то будет отрицать, что опыт направления на дополнительную проверку в процессе досмотра неприятен и инвазивен. При этом зачастую реакцией на подобные меры становится их оправдание как необходимой «для общего блага» практики вместо признания неудобной правды, что категоризация людей, не соответствующих общественным нормам, как «других» — это осознанная часть того спектакля безопасности, который разыгрывается в аэропортах. В конце концов, если не через незащищённость таких людей — то есть их унижение и расчеловечивание — как нам ещё удостовериться, что система работает и что мы защищены от как никогда скрытных и коварных врагов, угрожающих нашему жизненному укладу? Это досадно, и я им сочувствую, но ведь правила существуют не просто так, понимаете?

туалеты 

Фоново я всегда чувствую: что бы я ни делала — особенно находясь в месте, где люди знают, что я трансперсона — стоит мне только неправильно моргнуть, посмотреть не в ту сторону, провести в туалете слишком много времени, (или) сделать больше, чем просто войти и выйти, в меня непременно полетят обвинения. Каждый поход в туалет для меня сродни точечному удару… Во избежание сопутствующих потерь можно совершить лишь одно движение (Бринн Таннехилл, 41 год, она / её, цит. по Lang, 2016).

Общественные туалеты продолжают логику государственных границ, где социальный контроль над гендером гарантирует, что право войти получают только «правильные» люди*. Но вместо опоры на формальные процессы и документы передовая защиты «мужских» и «женских» туалетов — это представления других пользователей туалетов о вашем соответствии определённой гендерной норме. Чтобы попи́сать спокойно, нужно, чтобы вас считывали как «нормальн: ых» мужчину или женщину. Туалеты — крайне дифференцированные по гендеру и полу пространства. Если кто-то решит, что вы, по их представлению, недостаточно похожи на женщину или на мужчину, бремя доказательства, что вы, предположительно квир-человек, не ошиблись дверью и находишься в нужном туалете, — ляжет именно на вас, а в противном случае вы же и столкнётесь с последствиями. Думай быстро: как доказать, что ты не ошиблись дверью? Удастся ли тебе это? Есть ли у тебя время уйти до того, как тебя ударят или прибежит охрана? Ты не можешьвинить их за это; если бы ты сделали что-то с тем, как выглядишь, этого бы не случилось.**

* По крайней мере в местах, где общественные туалеты обычно обозначены как мужские и женские. Вместе с тем, как гендерно-нейтральные уборные постепенно становятся все более распространенными, гендерное разделение общественных туалетов остаётся глобальной нормой. — Прим. авт.

** Комментарий, брошенный в мою сторону во времена моего студенчества, когда меня попросили выйти из туалета на территории кампуса. — Прим. авт.

В интимных пространствах туалетов и спален становятся заметны хрупкие логики и насильственные последствия ярко выраженного маскулинизма. Маскулинизм — основополагающая этика и мировоззрение, которое универсализирует и превозносит маскулинные качества, подчиняя себе альтернативные способы существования (Nicholas & Agius, 2018, 5). Общественные туалеты — образцовые пространства маскулинизма. Они стали пространством борьбы за обусловленные гендером гетеронормативные стандарты, которые «маргинализируют людей, тела которых отклоняются от нормативного мужского образа: к примеру, людей, которые не могут пи́сать стоя у писсуаров по медицинским, анатомическим или социальным причинам» (Davis, 2017, 200–201).

Согласно Хит Фогг Дэвис, это упрощающее и абсолютизирующее половое разделение закрепляет незащищённость и на индивидуальном, и на системном уровне. Оно «вредит всем, поскольку ограничивает нашу индивидуальную свободу говорить, где мы помещаем себя относительно категорий мужского и женского, вне зависимости от того, как нас воспринимают другие люди и кто находится под нашей опекой, пока мы в общественном пространстве» (Davis, 2017, 201), тем самым укрепляя нормативные представления о гендерных идентичностях и ролях. В более общем смысле разделённые по половому признаку туалеты создают «основанные на категории пола неудобства», ограничивая женщинам и другим персонам, не соответствующим эйблистским и маскулинистским нормам, свободный доступ к общественным пространствам (Davis, 2017, 210). Представление о том, что можно «попи́сать спокойно», выглядит ещё более амбициозной (и недостижимой) целью в ситуациях, когда туалетов вообще нет, или когда они не пригодны к использованию из-за ненадлежащего обслуживания, неудобного расположения, длинных очередей и / или недостаточного внимания к тому, что уход за другими часто пересекает границы половых и гендерных категорий.

При этом обусловленные гендером мнимые образы безопасности продолжают диктовать устройство, дизайн и использование общественных туалетов. Удобства для женщин «одновременно позиционируются как особенно безопасные и (потенциально) особенно опасные». Такое представление способствует тому, что отдельные люди становятся ярыми противниками допуска трансгендерных и квир-людей в туалеты, соответствующие их гендерной идентичности — ведь это нарушает права женщин и подрывает их безопасность (Jones & Slater, 2020, 838–839). Подкрепляет эту позицию косное представление о поле и гендере как бинарных и неотъемлемых, тогда как жизни квиров и транслюдей — это та цена, которую нужно заплатить за поддержание существующих логик безопасности, даже если они укрепляют нашу общую незащищённость.

спальни

Однажды я переходил улицу, увидел двоих, как мне показалось, женщин, но это были не женщины. Мы разговорились и, кажется, мой друг понял, что это был парень, а не девушка, и он выкрикнул, ну знаешь, как есть. И когда я оттолкнул его, пытаясь уйти, он, кажется, толкнул меня. Я был пьян, поэтому разозлился. И тогда я атаковал (Джеймс Диксон, цит. по Maigne, 2019).

Пострадавшей от атаки, описанной выше, была Ислан Неттлс, 21-летняя трансгендерная женщина. Давая показания полиции, Диксон сказал, что флиртовал с Ислан, но потом напал на неё, когда его друзья указали на то, что она трансперсона, и высмеяли его явную заинтересованность в ней. Диксон ударил её, сбив с ног, а затем нанёс ещё один удар, когда она лежала на земле. Спустя пять дней, так и не придя в сознание, Ислан умерла от нанесённых ей травм головы. В 2016 году Диксон признал вину в её убийстве и был приговорён к двенадцати годам тюрьмы (McKinley Jr, 2016).

Обстоятельства смерти Ислан были далеки от необыкновенных. С 1 января 2008 года по 30 сентября 2019 года проект «Трансгендерная Европа: мониторинг убийств трансгендерных персон» зарегистрировал 3 314 убийства трансгендерных и гендерно-неконформных людей по всему миру. Большинство убитых были трансженщинами, а более 60% были секс-работницами (TGEU, 2019). Эти цифры указывают, что для квир-персоны, в особенности (но не исключительно) трансженщины, более безопасный секс начинается с того, чтобы не быть убитой или атакованной потенциальным интимным партнёром ещё до того, как они окажутся в постели.

Насилие, с которым сталкиваются квир-люди в туалетах, на границах и в спальнях, не случайно. Оно отражает системное и институционализированное расчеловечивание тех, кого считают угрозой гетеропатриархальному гендерному порядку. Одно из наиболее ярких проявлений этой практики — сохранение принципа так называемой защиты по причине гей- или транс-паники, «стратегии защиты обвиняемо: го, которая состоит в призыве к присяжным винить сексуальную ориентацию или гендерную идентичность пострадавш: ей в насильственных действиях подзащитно: го, в том числе в е: ё убийстве» и снижать тяжесть обвинений (Holden, 2019). Данное «смягчяющее обстоятельство» отменено лишь в девяти штатах США и применяется в остальных (Fitsimons, 2020), а также действует в Южной Австралии (Nielsen, 2020). Это явный показатель того, как на мужское насилие продолжают закрывать глаза в повседневной войне, чтобы защитить маскулинности от квирного врага. Или мы, или они!

квирные видения защищённости для всех

Прекратить войну, которую мы определяем строго как военное насилие, недостаточно. Чтобы прекратить повседневную войну, необходимо положить конец одновременно структурному, физическому и психологическому насилию. Прекращение войны и насилия требует квирной версии определения «защищённости», а также приверженности упразднения маскулинизма, цисгетеросексизма, эйблизма, расизма и других форм доминирования в процессах безопасности / милитаризации. В качестве примера предлагаю посмотреть на удивительно позитивный отклик квир-активистки Матильды Бернстайн (2017) на заявление президента Трампа о его планах вернуть запрет на службу в армии США для транслюдей. Она пишет:

Наконец-то. Это первый шаг в трёхступенчатом плане кардинальных структурных перемен, который нам буквально подарили.

Шаг 1. Запретить транслюдям служить в армии.
Шаг 2. Запретить всем служить в армии.
Шаг 3. Запретить армию (Bernstein, 2017).

Бернстайн добавляет, что с помощью этих трёх простых шагов:

мы могли бы высвободить ресурсы для финансирования всех наших потребностей в этой стране — жилья и здравоохранения для всех, гарантированного минимального дохода, безопасных домов для квир- и трансдетей, чтобы они могли сбежать из абьюзивных семей — что угодно. С перераспределением сотен миллиардов долларов, которые ежегодно выделяются на военные нужды (почти половина всего федерального бюджета), слоган «Лучший мир возможен» наверняка стал бы чем-то бо́льшим, чем амбициозной присказкой (Bernstein, 2017).

Через дестабилизацию и денатурализацию наших представлений о том, как «безопасность» определяется категориями гендера и пола, а также о способах закрепления насилия, процессы квиринга открывают для нас пространство для воображения альтернативных определений и практик защищённости, которые более инклюзивны для всех гендеров и сексуальностей и для всех «других других». Следовательно, квирить защищённость — это не просто стремиться к эмансипации (помогать людям выжить в текущей системе с помощью реформ), но взращивать освобождение (революционное изменение и свержение патриархата).

Прекращение войны должно выходить за рамки простого отрицания милитаризма и включать в себя вызов всем формам насилия, чтобы тела и жизни квир-людей перестали быть полями сражений в повседневной войне.

Список источников

Автор_ки: Кай Вилкинсон
Перевод_чицы: катя х., крошка кэти
Редатор_ка: крошка кэти
Иллюстрация: крошка кэти