Рецензия на Молчание (Silence) реж. Мартин Скорсезе, 2016.

Два последних фильма Скорсезе — «Волк с Уолл-Стрит» (2013) и пилот «Винила» (2016) — были про секс, наркотики и рок-н-ролл, которые, как было сказано, спасли Голливуд. Как положено доброму католику, Мартин Чарльз Скорсезе раскаялся словом и делом. Права на роман Эндо Сюсаку «Молчание» (1966, англ. пер. 1969, рус. пер. 2008) он приобрел еще в конце восьмидесятых, а первый вариант сценария датирован 91-м годом. С тех пор Скорсезе снял десять полнометражных фильмов, примерно столько же документальных, получил все возможные кинопремии и, по слухам, последние двадцать лет платил продюсерам «Молчания» неустойку с каждого нового фильма. Многократно переписав сценарий и практически полностью сменив актерский состав, 75-летний классик, наконец, представил свой магнум опус.

Христианство официально запрещено в Японии с 1614 года, всем миссионерам предписано покинуть страну, но 37 католических священников на свой страх и риск остаются ради заботы о свой многочисленной пастве: ко времени начала гонений количество японских христиан оценивалось от двухсот до четырехсот тысяч. После восстания в Симамбаре в 1637-38 году, в котором правительство сёгуна обвинило христиан, высылке подлежали все «южные варвары», а японцам под страхом смертной казни запрещено покидать страну без особого разрешения. Один из подпольных священников, отец-иезуит Феррейра (Лиам Нисон) в 1632 году от Р.Х. отправляет из Нагасаки свой последний рапорт о деяниях новомучеников: заставляя отречься, японцы пытают христиан и их пастырей водой из горячих источников, насмешливо называя ее «адской», а самых упорных сбрасывают в кратер вулкана. Письмо достигает Рима в 1635-м, но вместе с ним от голландских торговцев доходят слухи об отречении Феррейры. Отцы Себастьян Родригес (Эндрю Гарфилд) и Франциско Гарупе (Адам Драйвер), призывают не верить протестантским «недоверкам» и просят отправить их с миссией в Японию, чтобы выяснить судьбу учителя. К началу 1640-го они доберутся до Макао, где им попадется японский рыбак-забулдыга, бубнящий что-то по-португальски и согласный провести их корабль в гавань Нагасаки. Брезгливо подозревая в нем одного из отрекшихся христиан, отцы отправляются в компании ненадежного проводника во враждебную Японию.

Религиозная притча, написанная в форме шпионского триллера, «Молчание» буквально просится на экран и, стоит это признать, в качестве экранизации фильм Скорсезе практически идеален.

Нисон в привычном амплуа рыцаря печального образа, наивно-восторженный падре Гарфилд и строгий Драйвер, который «теперь нарасхват». Из приятных неожиданностей кастинга — один из отцов-основателей японского кибер-панка Синья Цукамото в роли верного католика (в «Последнем искушении Христа» самым смелым решением было, пожалуй, появление Дэвида Боуи в образе Пилата). Но дело не в удачном подборе актеров или хирургически-точном монтаже многолетнего соратника и соавтора Скорсезе Тельмы Шунмейкер, а в отточенной до совершенства технике повествования. Скорсезе отсекает все лишнее, виртуозно расставляя нужные ему акценты, при этом не отступая ни от духа, ни от буквы романа, формально не вводя новых сюжетных линий и сохраняя всех ключевых персонажей. Единственное, но важное отступление от канонического «Скорсезе тач» — практически полное отсутствие музыки, которое может отпугнуть неподготовленного зрителя. Смелое для голливудского мейнстрима решение, которое говорит о том, что, в отличие от «перепродюсированных» студийных проектов начала двухтысячных, у него на этот раз был полный творческий контроль над производством.

В результате «Молчание» — одна из самых личных его работ — явно не оправдало ожиданий студии. Это самый малобюджетный (40 млн. против 28-ми у «Кундуна» в 1997-м) и, сейчас уже можно говорить с уверенностью, самый коммерчески провальный (13 млн. на начало февраля после двух месяцев в американском прокате) фильм Скорсезе за последние двадцать лет. Несмотря на приличную критику, «Молчание» получило всего одну (операторскую) номинацию на Оскар, что с фильмами Скорсезе случается раз в десятилетие. Но, похоже, для самого метра куда важнее символическое возвращение в лоно церкви: свое место в истории кино он уже обеспечил. Тому порукой премьера в Ватикане, благожелательные отзывы святых отцов и интервью с журналом американских иезуитов, в котором умиротворенный Скорсезе обсуждает «христологическую корректность» образа Иисуса. «Последнее искушение Христа» (1988), напомним, подвергалась бойкоту во многих странах, а во Франции, как там принято, оскорблённые верующие выражали свои чувства при помощи коктейлей Молотова (в далекой России 97-года против его показа по НТВ выступали даже такие либеральные деятели РПЦ как дьякон Андрей Кураев, тогда, впрочем, их мнение носило чисто рекомендательный характер).

Но именно «Молчание», я уверен, даст будущим исследователям ключ к зрелым работам Скорсезе. Иуда выходит на первый план в «Последнем искушении» и с этого момента тема предательства, похоже, не дает ему покоя

Все это время Скорсезе перечитывает «Молчание» и шлифует сценарий). Генри из «Славных парней» (1990) сдает бывших друзей ФБР, Сэма Ротштейна из «Казино» (1995) предают жена и лучший друг («Когда вы любите кого-то, вы доверяете ему, вы даете ему ключи от всего, что у вас есть. Иначе зачем все это нужно»). Для Амстердама, сына «священника» Валлона из «Банд Нью-Йорка» (2002), дело ирландских банд связано с религий предков. И да, это тот редкий случай, когда русский перевод передает двусмысленность английского «departed»: это не только «усопшие», но и «Отступники» (2006) в одном из значений, а вовсе не тривиальные «агенты под прикрытием» (во французском прокате они шли как «Les infiltrés», ср. исп. «Los infiltrados»). Так открытка Кастелло Билли Костигану «Heaven holds the faithful departed», буквально отсылающая к молитве за упокой, превращается в вопрос о посмертной судьбе отрекшихся от веры.

«Молчание», говорит Скорсезе в предисловии к роману, книга о потере и обретении веры. Главная сюжетная интрига связана с мотивами отступников, а главный вопрос усомнившегося в свой вере отца Родригеса — с судьбой Иуды. Почему Иисус проклял Иуду заранее зная о его предательстве? Ведь Петр стал апостолом, трижды отрекшись. Написавшему роман японцу-католику это казалось неразрешимой загадкой христианства. Японские чиновники эпохи Эдо и вовсе деловито сообщают падре, что «они рассмотрели христианскую доктрину» и не нашли ей применения: «то, что верно в Испании и Португалии не обязательно верно в Японии».

Но кризис веры отца Родригеса связан не с богословским диспутом c «язычниками», и даже не со страданиями паствы, а с невозможностью понять божественный замысел. Исчерпав свои скромные силы, он тщетно ожидает глас божий. И от этого молчания, как от гольбейновского Христа в гробу, «у иного вера может пропасть».

Наблюдая за смятением католического падре, главное не сбиться на поверхностную «пост-колониальную» критику. Действительно, герои «Молчания» называют своего главного мучителя «инквизитором» и не совсем понятно, то ли это ляпсус, то ли важный семантический сдвиг: в романе он фигурирует исключительно как «правитель Тикуго» (Lord of Chikugo). Но в «Молчании» нет места рефлексии по поводу экспансии католицизма или борьбы с еретиками. Никак не упомянуты современные действию романа события Тридцатилетней войны, опустошившей целые европейские провинции, или казацкие восстания в Речи Посполитой против «обижавших русского Бога» (не говоря уже о более раннем завоевании Америк или изгнании с Апеннин мусульман и иудеев). Можно сказать, католическая церковь с ее Крестовыми походами, инквизицией и прочей политической теологией закономерно пришла к Маркизу де Саду. Тем ценнее тот факт, что ни в тексте романа, ни в прочтении Скорсезе нет ни намека на экуменизм или псевдо-глубокомысленные «мультикультурные» обобщения. Он кристально четко формулирует максима кульпа католического взгляда на мир: дай мне умереть мученической смертью, но позволь понять твой замысел.

Для буддиста подобный конфликт абсурден: у мира нет начала и конца, у страданий нет причины. Но чужд он и православному фатализму с его «если уж пошло на то, чтобы умирать…». На месте Феррейры или Родригеса сложно представить, например, протопопа Аввакума («Долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!»).

В поиске противоядия от ресентимента, Ницше советовал учиться «глубокому фатализму», с которым русский солдат «ложится в снег». Дельный совет католическим мыслителям, одержимым интеллектуальной гордыней и ожидающим личной аудиенции у Бога.

«Молчание» показывает, как сложно понять католику, ожидающему личной аудиенции у Бога, не только невозмутимость буддиста перед лицом смерти, но и православное амор фати, для которого ни страдания, ни парадоксы веры не могут быть оправданием предательства. По этой причине в русской литературе сложно найти глубокий образ предателя: она куда охотнее выведет Антихриста, чем найдет уважительную причину для отступничества (католик вправе посетовать на узость подобного мышления). Впрочем, в исключительных случаях отступник может оказаться героем и в православной традиции: достаточно вспомнить светлый образ атамана Мосия Шило из «Тараса Бульбы», который в плену у турок не выдержал и «истоптал ногами святой закон, скверною чалмой обвил грешную голову, вошел в доверенность к паше, стал ключником на корабле и старшим над всеми невольниками». А когда неприятели «позабыв закон свой все перепились», принес казакам ключи «чтобы отмыкали себя, бросали бы цепи и кандалы в море, а брали бы наместо того сабли да рубили турков». И долго еще славили бандуристы христово воинство ад майорем глориам деи.