Первому секретарю Вологодского областного комитета КПРФ и депутату Законодательного собрания Вологодской области, А.Н. Морозову — открытое письмо:

Александр Николаевич! Внимательно выслушав и обдумав высказанные вами соображения по ряду известных вопросов, я думаю, что в вашей позиции несомненно есть рациональное зерно. Однако во многих других моментах вы и особенно некоторые ваши однопартийцы капитально ошибаетесь.

Сразу разобрать, в чём именно состоят эти ошибки, вряд ли возможно, а вот по частям — вполне. Меня же как философа в большей мере интересует не только и не столько разоблачение ошибок, сколько исследование того, как действительность устроена на самом деле, и как возможно мыслить, жить и действовать адекватно её устройству.

Ниже я написал то, что думаю о двух вещах:

Во-первых, об империалистических войнах вообще.

Во-вторых, о советской культуре, антисоветских софизмах либералов и о том, что национальная идентичность сегодня не является приемлемой ни интеллектуально, ни прагматически.

Об отношении коммунистов к империалистическим военным авантюрам

Когда-то давно — ещё в школе, до того как стать марксистом — я читал немало увлекательных историй о том, как американский империализм проводит авантюристическую политику в странах третьего мира. Вторжение на Кубу, в Панаму, во Вьетнам, «гуманитарные бомбардировки» бывшей Югославии — всё это вызывало и вызывает у всякого порядочного члена общества чувство глубокого отвращения, что мы до сих пор живём в столь варварскую эпоху.

Обычно в ходе империалистических войн частные интересы крупного бизнеса и сращенной с ней части бюрократии и военщины, выдаются за «всенародные». Как писал Салтыков-Щедрин: «На патриотизм стали напирать. Видимо, проворовались.» А Ленин высказал ту же мысль конкретнее: «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов.»

Причём иногда нельзя сказать даже, что война начинается вполне в интересах крупного бизнеса — если акции всех крупных компаний страны-агрессора улетают в яму, а курс доллара и евро — в потолок. Подобные империалистические войны, не выражающие интересы не только большинства граждан, но и значительной части крупного бизнеса, а также не имеющие реальных шансов на успех — к примеру, война США во Вьетнаме, или Франции в Алжире — называются авантюрами, и заканчиваются позорным поражением империалистической военщины.

В некоторых случаях подобные авантюры призваны поднять политический рейтинг президента и правительства на волне ура-патриотического угара, вкупе с желанием известных казнокрадов нажиться на военных поставках.

Ближайшие результаты подобных авантюр всплывают, как правило, довольно скоро: трупы «героически» павших в войне за обогащение и удержание власти известных лиц множатся, а экспоненциальный рост цен создаёт очередной скачок в обнищании населения.

Дальнейшие перспективы иногда более туманны. К примеру, затянувшаяся провальная война не раз приводила к массовой политизации всего общества, как это уже было после Крымской и Русско-Японской войн, а также в случае с уже упомянутыми Алжиром и Вьетнамом.

И такое развитие событий вполне закономерно, так как войны, порождаемые кризисами капиталистического перепроизводства, возникают как один из способов разрешения классовых и иных противоречий, вызывая поляризацию и раскалывая всё общество на две партии: партию прогресса и партию реакционеров. При этом в действительности такое деление всегда сопряжено с многочисленными неоднозначностями, временными союзами, тактическими шатаниями, триумфами и предательствами. Идеальная линия различения революции и реакции никогда не проходит ровно по живому телу общества. В этом смысле роман М. Шолохова «Тихий Дон» является крупным произведением мировой литературы, поскольку показывает взаимосвязь личных, групповых, классовых и всемирно-исторических интересов в ходе Революции 1917-го года и последовавшей за ней гражданской войны.

Что же касается неоднозначностей среди тогдашней социал-демократии, то о них также достаточно известно: в 1915-м году на конференции в Циммервальде левые раскололись по вопросу о том, следует ли осуждать, и если да, то насколько сильно, шедшую первую мировую войну. И настоящими коммунистами тогда оказались Ленин и его единомышленники, выступившие с однозначным осуждением мировой бойни за передел рынков сбыта и делёж прибылей, не имевшей с интересами рабочего класса ничего общего.

Именно циммервальдская позиция борьбы за поражение империалистов своих стран оказалась верной во времена краха 2-го Интернационала, когда вожди Европейской социал-демократии предали рабочий класс и идеалы марксизма, поддержав империалистов своих стран и затянув мировую бойню на 4 года. При этом прямыми причинами предательства правых социал-демократов был их подкуп депутатскими креслами в парламентах воевавших стран. А далее под этот вполне меркантильный интерес подводились разные идеологические оправдания, будь то борьба с германским варварством, с английской экспансией, или защита «братьев-славян» в Сербии. (Очевидным средством против оппортунизма в данном случае является углубление разделения деятельности, а именно — разведение позиций должностного лица, члена партии и марксиста как носителя теории научного социализма, подобное расщеплению позиций буржуа и пролетария при разложении мелкой буржуазии, или частичных рабочих при разложении ремесленника, о чём я писал в прошлый раз). При том что монархи воевавших стран состояли не то что в финансовых, а в близкородственных отношениях: английский король Георг V, кайзер Вильгельм II и царь Николай II приходились друг другу двоюродными братьями, что было высмеяно в недавней комедии «Кингсман. Начало».

Было бы занятно изучить вопрос, почему аргументы царской пропаганды о необходимости поддержки братского сербского народа и православной веры мягко говоря, не убедили В.И. Ленина и его товарищей?

Примечательно, что всякий затянувшийся военный кризис ведёт к ухудшению материального положения граждан, а оно в свою очередь — к росту недовольства и массовой политизации. И понятно почему: мгновенный рост цен на 30-40% и более способен протрезвить самых отъявленных дураков и пьяниц. Требование немедленного прекращения империалистической войны, приносящей лишь смерть и разорение большинству и обогащение ничтожному меньшинству, становится ключевой политической повесткой, запуская уже упомянутую поляризацию. В ходе которой все прежде шатавшиеся между миром и войной субъекты оказываются вынуждены ушататься в ту или в другую стороны, что ведёт к трансформации войны империалистической в войну гражданскую.

Впрочем, тема империалистических войн — не только обширная, но и крайне изматывающая для тех, кто имел несчастье с ними соприкоснуться тем или иным способом. Страх, растерянность и непонимание того, как такое вообще может быть, являются нормальными реакциями на подобные события. Философия и искусство в этом смысле выступают терапевтическими практиками, призванными нормализовать выведенную из равновесия психику.

В этом плане примечательным фильмом является чёрная комедия выдающегося американского режиссёра Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу». По сюжету американский полковник с характерной фамилией Риппер, командующий базой стратегических бомбардировщиков США, поехал кукухой на почве антикоммунизма, и отдал приказ бомбить СССР и начать тем самым 3-ю мировую войну. Дальше действие разворачивается вокруг обсуждения возможных последствий и попыток их предотвращения.

И хотя поехавший антикоммунист получает пулю в лоб, остановить дальнейшее развитие событий становится невозможным. Тогда на сцену выходит тот самый доктор Стрейнджлав, живописующий президенту и высшему генералитету США преимущества жизни в подземных бункерах для ста тысяч наиболее достойных граждан, выбранных компьютером в пропорции десять женщин на одного мужчину. Которым, по его мнению, предназначено будет восстановить цивилизацию после ядерной зимы.

Я настоятельно рекомендую сегодня же посмотреть этот фильм вам и всем читателям вместе с друзьями, а затем обсудить преимущества и недостатки художественной формы выражения с точки зрения научной кинокритики.

Об отношении к национальной идентичности

В прошлый раз вы мне задали вопрос: много ли из моих друзей приписывают себе какую-либо национальную идентичность, в частности русскую, или в большинстве своём это оставили? Из тех товарищей, с которыми я об этом говорил, не нашлось ни одного, кто бы не считал в той или иной мере национальность — ничего не значащей случайностью, от которой следует освободиться как можно скорее путём приобщения к богатствам мировой культуры. Более того, в большинстве своём все согласны, что не только национальное, но и человеческое состояние есть нечто, от чего следует как можно скорее освободиться.

В наиболее оригинальной форме эту мысль сформулировала одна моя подруга — стихийная ксенофеминистка, заявив по ходу обсуждения: «Стыдно быть человеком, хочу быть КИСЕЙ!» Далее привожу разговор по памяти:

Я: А что ты под этим подразумеваешь?

Она: Кибернетическое или генно-модифицированное тело в виде КИСИ, пушистое, метр длиной, плюс хвост.

Я: А не лучше ли сразу шесть или семь?

Она: Лучше! Законнекченных по вай-фаю, с распределённым сознанием!

Я: Именно это и я имел в виду.

Она: Я уже знаю: одно тело будет зелёным, другое синим, третье красным, три других — двухцветными, и одна багатка — значит трёхцветная.

Вслед за этим она выразила сомнение, точно ли следует добавлять трёхцветное тело — вдруг оно окажется слишком красивым?

На мой взгляд гипотезу о том, будет ли красота трёхцветного тела в стае кибернетических кошек с распределённым сознанием избыточной или достаточной, лучше всего проверить экспериментально. Однако основная мысль представляется вполне верной: человеческое состояние действительно является неудовлетворительным, и было бы неплохо перейти к чему-то более конкретному.

Но прежде чем перейти к трансгуманизму как проекту выхода за пределы человеческого состояния, включающего в числе прочего поэтапную замену биологического тела чем-то более приспособленным к неограниченно долгому существованию, хотелось бы отметить те основания, из которых исходит эта новая культурная норма, согласно которой стыдно не только причислять себя к какой-то национальности, но и быть человеком в принципе.

О советской культуре и антисоветских софизмах

В самом деле, распад националистической идеологии — закономерный процесс, связанный с развитием производительных сил и производственных отношений, вехой в развитии которых, несомненно, была советская культура. Важно отметить, что расхожие либеральные антисоветские басни, столь «убедительные», что после тридцати лет усиленной пропаганды их разделяют от силы полтора процента населения, основаны на выборочной нарезке и монтаже отдельных исторических фактов. Принцип этой выборки прост: выбираются все самые ничтожные, смехотворные, трагические и убогие факты из советской действительности и группируются вне контекста, чтобы на одном полюсе были изображены утописты, палачи, тупые бюрократы и дураки, которые им верят, а на другом — невинно страдающий «цвет нации» в лице бывших кулаков, белогвардейцев, фашистских коллаборантов, попов, спекулянтов и интеллигентов, служивших всем выше перечисленным для восстановления их диктатуры.

Что касается фактического разоблачения неадекватности, предвзятости и претенциозности подобного монтажа, то с этим успешно справляются не только и не столько кпрфные агитаторы, сколько блогеры-коммунисты, представители постсоветского поколения. Вместе с тем, если мы чуть внимательнее посмотрим видео, в которых опровергаются ложь и подтасовки антисоветчиков, то не увидим там целостной рефлексии о позитивном содержании советской культуры. Иначе говоря, советская культура, в полном согласии с законами материалистической диалектики, определяется через отрицание антисоветской: omnis determinatio est negatio.

Вместе с тем, и выделение позитивного содержания советской культуры, и построение антисоветской карикатуры на неё, методологически представляют собой один и тот же процесс выборки и комбинирования фактов и тенденций сообразно стоящим перед нами целям и задачам. Просто в одном случае задачей является обман слушателя с целью внушить ему утопичность социализма, невозможность социалистической революции, чтобы тот смирился с существующим положением дел и оставался покорным и бессознательным рабом капитала — а в другом случае задачей является выделение рационального зерна советской культуры, её позитивного содержания, которого следует держаться вопреки колебаниям экономической, политической и культурной конъюнктуры.

Беспорядочные шатания вслед за малейшими колебаниями окружающей среды, кстати, — одно из определений оппортунизма, о 14-ти основных видах которого я писал в соответствующей статье. Можно было бы сказать, что марксизм как научно-обоснованная политика предполагает ориентировку не на случайные колебания конъюнктуры, а на долговременные тренды, определяющие направление и характер общего движения социальных структур, колеблющихся около точек неустойчивого равновесия. Но абсолютизация долговременных тенденций сама представляет собой род правого оппортунизма, которого перед Октябрьской революцией придерживались европейские социал-демократы, сперва Эдуард Бернштейн, провозгласивший лозунг «Цель — ничто, движение — всё!», а затем и Карл Каутский, на старости лет впавший в маразм.

Ортодоксально-марксистское понимание интуитивно предполагает ориентацию на революционные условия — бифуркационный момент, когда долго копившиеся в обществе изменения выходят на поверхность, так что структура общества становится не просто неустойчивой, а пластичной, способной к качественным быстрым изменениям, которые нужно успеть внедрить и закрепить, пока шанс не упущен. Интуитивным же данное понимание является до сих пор, поскольку Ленин — крупнейший политический философ XX века — смог осуществить, но не отрефлексировать это понимание. Иначе говоря, мы не можем измерить десять или сто социальных параметров и сказать, имеется ли революционная ситуация, или нет, как и когда она возникнет и что нам в ней делать. Впрочем, учитывая масштабную цифровизацию всех социальных процессов, проводимую сегодня силами глобального капитала и буржуазных государств, рискну предположить, что такая теория может возникнуть, и даже довольно скоро.

Из этого следует важный хронополитический вывод: социальное время разнородно и не сводимо к физическому. В самом деле, если мерой будущности социального времени является развитие материального производства и надстраивающейся над ним культуры, то развал промышленности в 90-е годы, сопровождавшийся массовым обнищанием населения, деградацией культуры, ростом бандитизма и алкоголизма, был несомненным откатом в прошлое; однако откатом неравномерным, так как даже за 30 лет постсоветского существования всё советское наследие уничтожить не удалось, и отката к уровню царской диктатуры не произошло, и полагаю, не произойдёт и впредь. Кроме того в плане распространения электронно-вычислительной и бытовой техникой прогресс несомненно имел место, хотя далеко не столь бурный, каким он мог бы быть при сохранении развития на основе единой плановой экономики.

Отсюда следует ещё одно дополнение: социальное время не только разнородно, но и движется с разной скоростью, замедляясь и ускоряясь в зависимости от комбинации внешних и внутренних условий процесса. Аналогично, скорость изменения скорости также может возрастать и убывать, и так далее. В этом смысле восстановление капитализма было не только откатом в социальное прошлое, но и торможением скорости развития общества. В «Акселерационистском манифесте» современные американские социалисты Ник Срничек и Алекс Вильямс выходят на эту проблематику необходимости качественного ускорения научно-технического и социального прогресса — однако способ постановки проблемы у них остаётся довольно абстрактным: из тысяч процессов, протекающих в обществе, какие в первую очередь следует замедлить, а какие ускорить? Не говоря уже о том, что не все процессы возможно или целесообразно ускорить или затормозить. К примеру, рост числа самоубийств — прямое следствие общего кризиса капитализма, но я не думаю, чтобы хоть кто-то в здравом уме стал бы выступать за ускорение роста данной тенденции.

Однако, вернёмся к критике либеральной идеологии. Либералы в своей риторике делают два противоречащих друг другу предположения:

Во-первых, сведение разнородного социального времени к линейному физическому времени, из чего делается вывод, что «это уже было», что «социализм — это прошлое», что «капитализм победил социализм и доказал свою эффективность», и так далее.

Однако такая софистика малоубедительна, поскольку очевидным возражением на неё является указание, что то самое физическое время, с ходом которого либералы отождествляют исторический прогресс, как шло по крайней мере последние 13,8 млрд. лет, прошедшие с момента Большого взрыва, так и продолжает идти вперёд. А значит и капитализм, некогда возникнув, когда-то должен погибнуть, либо вместе со всем обществом, либо дав начало более развитой формации. И ряд пролетарских революций, начиная с Парижской коммуны, является фактическим доказательством реальности такой возможности. Поэтому первый софизм дополняется следующим:

Во-вторых, сведение линейного времени прогресса к вечному настоящему рыночных транзакций, из чего делается вывод, что история уже закончилась — а вернее, её никогда и не было, и что капитализм существовал вечно.

В «доказательство» данного тезиса приводятся бесчисленные и антинаучные аналогии, в которых механически отождествляются социальные и биологические явления, о чём я писал в статье с критикой американского мракобеса Джордана Питерсона следующее: «Рыночная конкуренция — это тот же дарвиновский естественный отбор; государство — это иерархия доминирования; а буржуазная семья почти то же самое, что лебединая пара — ведь всем известно, что лебеди, как и люди, оформляют брачный контракт в соответствии с требованиями семейного кодекса и получают штамп в паспорте.» Некоторые граждане договариваются даже до того, что отождествляют рыночные механизмы саморегуляции с процессами самоорганизации физической материи, так что не только волки и инфузории, но также молекулы и галактики оказываются уже-всегда жившими при капитализме, хотя и не осознававшими сей удивительный факт.

Формально этот ряд софизмов можно выразить в терминах диалектического материализма сборок следующим образом:

На первом шаге отождествляется социальное и физическое время, а значит и их отношение становится немыслимым. Иначе говоря, утверждается, что (P, R)=R, где P от possible — возможностные состояния системы, а R от real — её реальностные элементы, то есть социальное и физическое время соответственно.

Далее аналогично отождествляются реальностные объекты и их позиции, пространства, в которых они движутся: (A, V)=A, где A от actual — актуальные объекты, V от virtual — пространства, где те движутся. Но если нет пространства, то немыслимым становится движение, поскольку всякое движение есть движение где-то.

В результате получается какая-то дикая и антинаучная метафизика, в которой отрицается существование и времени, и движения, и развития. Честно говоря, я и раньше предполагал, что в либеральной идеологии немало путаницы и явно ложных предпосылок, но чтобы до такой степени — этого я не ожидал.

В какой мере данная софистика является результатом невежества, а в какой — сознательным обманом, судить пока довольно затруднительно.

Существенно другое: полагая на втором шаге капитализм вечным и неизменным состоянием, его апологеты всё же вынуждены признавать существование также и социализма как грубого и неудачного, но всё же отступления от «вечного порядка вещей». А значит их «вечный капитализм» оказывается не столь уже неизменным и беспросветным, если последние полтора столетия регулярно происходят скачки за его пределы.

И здесь получается интересная хронополитическая задача: если буржуазной идеологии, сперва редуцирующей разнородность социальных времён к единой линии прогресса, отождествляемой с физическим временем, а затем сворачивающей линию в плоскость вечного настоящего, где непрестанно что-то движется, но ничто не меняется по существу, соответствуют действительные изменения в течении социальных процессов (что мы можем утверждать, зная зависимость идеологии как одной из надстроек от производственного базиса), то возможно и обратное движение: плоскость вечного настоящего способна разворачиваться в линию прогресса, а тот — в спектр социальных времён, неоднозначно сочетающихся друг с другом.

И в истории мы уже наблюдали этот процесс, когда вечное настоящее родо-племенного строя поэтапно разворачивалось в линию исторического прогресса с возникновением и эволюцией государств и государственных идеологий, достигая зрелых форм в ходе буржуазных, а затем и пролетарских революций, как их непосредственное выражение. А не будет ли вернее сказать наоборот, что это революционные события были выражением изменения хода социального времени?

Как бы то ни было, ясно одно: либерально-консервативные басни о том, что социализм остался в прошлом и тождественен СССР, что социальное время тождественно физическому, и что капитализм является вечным — совершенно неубедительны даже при элементарном фактологическом разборе; а при вдумчивом философском анализе — и подавно. Однако разнородность социального времени принуждает нас также выбирать существенное и несущественное в советской истории и культуре, хотя и по совершенно иным критериям, чем это делают антисоветчики.

Как можно характеризовать отличие либеральной и научной выборки при монтаже советского? Если мы возьмём любую либерально-антисоветскую агитку, то помимо в десятки, а зачастую и в сотни раз преувеличенных данных о сталинских репрессиях, давно осуждённых самой партией как отступление от социалистических принципов законности и ленинских норм партийной дисциплины, мы увидим крайне специфическое восприятие мира. «Любовь к социализму связана с ностальгией по вкусному пломбиру!», «В Советском Союзе не было туалетной бумаги!», «В СССР секса не было!», «Кулака Иванова сослали в ГУЛАГ на 10 лет за анекдот про Берию!», и так далее, и тому подобное. Что касается фактических искажений в подобного рода баснях, то они успешно опровергаются на ютуб-каналах Клима Жукова, Андрея Рудого и прочих левых блогеров, так что нет особого смысла на них останавливаться. Интересно другое: в восприятии либерала-антисоветчика мир сводится к тому, кто что съел, кто как оправился, кто с кем переспал и кто кого убил. То есть весь мир представляется состоящим из отдельных людей и отдельных же объектов, взаимодействия между которыми видятся страдательными при социализме и деятельными при капитализме.

В прошлом письме я уже отметил, что подобное гуманистическое представление обусловлено низким уровнем разделения труда и имеет мелкобуржуазное происхождение: всякий мелкий буржуа является совмещением биологического тела с функциями наёмного работника, менеджера и капиталиста. В силу этого возникает идеология, ложное сознание, в котором эти функции смешиваются и отождествляются, так что и мир в целом кажется состоящим исключительно из отдельных эгоистических персон. И когда подобный мелочный, фрагментарный взгляд начинает анализировать крупные исторические события, то выхватывает из контекста отдельные детали: кто кого любил и кто кого убил; кто что съел и кто как оправился. А когда публика, не страдающая мелкобуржуазными предрассудками в столь явном виде начинает плеваться от подобной пропаганды, то непринятие последней списывают на «человеческую природу». И далее начинается пустословие, что же является причиной её изъяна: то ли грехопадение Адама и Евы, то ли животные инстинкты, то ли когнитивные искажения — вариантов много. И все они такие же фрагментарные и не имеющие контекста, как и само бытие мелкой буржуазии, от которого они абстрагируются.

Научная выборка строится совершенно иным способом: существенными в ней являются не факты, а тенденции, их производящие. Подобный крупномасштабный взгляд роднит пролетариат и крупную буржуазию как основные классы современного общества: крупные капиталисты также презирают мелкие колебания конъюнктуры, обращая внимание на крупные тенденции, поскольку от них зависит увеличение или сокращение многомиллиардных инвестиций. И поскольку самой значительной исторической тенденцией в настоящее время является тенденция к монополизации глобального производства и перерастанию капитализма в коммунизм, то все умные капиталисты рано или поздно становятся коммунистами, и пример тому — Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Восемь тенденций советской культуры

Итак, какие тенденции являются определяющими для советской культуры? В качестве рабочей гипотезы я бы выдвинул восемь следующих тенденций:

Во-первых, это любовь к экономическому, социальному и культурному богатству. В самом деле, наличие материальных благ является условием жизни вообще; а их изобилие — условием богатой и счастливой жизни. И если в ходе развития общества буржуазия как класс систематически экспроприирует всё большую часть производимых благ, то для всё большей части общества становится объективно выгодной и жизненно необходимой экспроприация экспроприаторов и уничтожение классового разделения. Развёрнутым изложением данной необходимости является, кстати говоря, первый том «Капитала», в конце которого становится ясно, как и почему экспроприация экспроприаторов возможна и необходима.

В таком случае эгалитаризм, любовь к равенству как таковому — неверное выражение, поскольку представляет побочный эффект перераспределения материальных благ для оптимизации дальнейшего их производства. Действительной же целью революционной = советской = коммунистической культуры была и остаётся богатая жизнь в окружении самых лучших технических устройств и предметов, самых умных и приличных собеседников, самых красивых и изысканных предметов искусства, и так далее. Некоторые западные теоретики определяют это как «Полностью автоматизированный роскошный коммунизм», а Аарон Бастани даже выпустил недавно книгу с таким названием — и было бы неплохо выписать её для партийной библиотеки Вологодского обкома.

Советский строй обеспечивал неуклонный и ускоренный рост материальных, социальных и культурных богатств всего населения СССР. И в этом смысле он был много ближе к будущему, чем нынешняя убогая постсоветская система, не способная произвести ни нормальную технику, ни организовать совместный труд и отдых граждан, ни дать не только выдающиеся, а вообще сколь-нибудь приличные произведения искусства. Напротив, её основной чертой является стремительное умножение нищеты населения, прикрываемое баснями о любви к отечеству и потустороннему миру, «иже еси на небеси».

Во-вторых, существенной чертой советской культуры была её социальная революционность, практическая демократизация всех сторон общественной жизни и упразднение всех старых, изживших себя институтов. Совет как собрание выбранных представителей масс, находящееся с ними в тесном общении и выражающее их интересы, было и остаётся существенным достижением, прямо противоположным парламентской говорильне при буржуазной демократии. В прошлом письме я отмечал важность всенародных обсуждений и практических действий в соответствии с ними, возможную в советах, а не в парламентах.

Сравнивая советскую демократию при всех её перегибах, нельзя не признать в ней много большую степень участия народных масс в сравнении с нынешними диктатурками, и не только сомалийскими или белорусскими. В США, к примеру, до сих пор не отменён позорный и антинародный институт выборщиков; в Британии до сих пор не упразднена монархия. А как работает российская «демократия», вы сами знаете лучше меня: обман избирателей на входе и фальсификация результатов на выходе — вот два её столпа, на которых она держится.

В-третьих, определяющей тенденцией советской культуры было возрастающее онаучивание и автоматизация всех сторон общественной жизни. Условием же советского научно-технического прогресса была революционная демократичность, открывшая доступ к учёбе и достойной работе миллионам жителей бывшей царской России, зажатых прежде нищетой и безграмотностью. В.И. Ленин лаконично сформулировал взаимосвязь социального и научно-технического прогресса в ходе революционного процесса:

«Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны.» (Речь на VIII Всероссийском съезде советов).

В-четвёртых, тенденция к освоению новых планетарных и космических пространств. Данная тенденция опиралась на предыдущие две, являясь их закономерным продолжением: только внутренне свободный и широко образованный гражданин может успешно осваивать новые пространства, будь то целина, крайний север или околоземное пространство; и только мощное развитие научно-промышленного комплекса могло сделать такую экспансию возможной. В свою очередь вовлечение в производство новых планетарных и космических пространств позволяла на следующем шаге умножить общественные богатства. Добыча полезных ископаемых, распашка земель, строительство новых городов, создание новых коллективов и новой культуры были закономерным следствием данного процесса.

В-пятых, тенденция к расширению и благоустройству уже имеющихся социальных пространств. При сравнении советской и постсоветской Москвы этот контраст бросается в глаза: с одной стороны величественные, масштабные строения советской эпохи, широкие проспекты, парки и набережные — и с другой стороны жалкие, убогие, скученные строения невнятного вида и предназначения, какие-то закутки, подворотни где сам чёрт ногу сломит, платные парковки, тротуары, перегороженные заборами посередине и так далее. В целом архитектура постсоветской Москвы приобретает вполне кафкианский вид, с чем мои московские товарищи вполне согласны.

То же верно и по отношению к квартирам: просторное благоустроенное жильё, построенное в советский период — и убогие «студии» площадью в 20 кв. м., без звукоизоляции, со сквозняками и подтёками, строящиеся с нарушением всех архитектурных норм, и доступные к тому же для большинства граждан только в кредит до гроба. И это понятно: гражданин, живущий в такой конуре и посаженный на невыплачиваемую ипотеку, как пёс на цепь, не сможет иметь достаточно времени и места, чтобы самообразоваться и самоорганизоваться. А значит с большей вероятностью станет покорным рабом капиталистической системы. Проблема в том, что с ростом числа граждан, загнанных в кредитно-ипотечную кабалу повышается вероятность их встреч друг с другом, обсуждения ситуации и бунта против неё. Не вдаваясь сейчас в детали различия между бунтом, восстанием, революцией и иными формами классовой борьбы, скажем одно: кошка скребёт на свой хребёт. И накопление противоречий рано или поздно приведёт к качественному скачку, в том или ином виде.

В-шестых, важнейшей тенденцией советской культуры была её светскость, атеистичность и антиклерикальность. Раннесоветский декрет об отделении школы от церкви и церкви от государства проложил дорогу к всенародному изживанию религиозных предрассудков, утвердив действительную свободу совести, то есть свободу жить по науке, а не по идеологии, по знанию, а не по вере. Секуляризация церковных ценностей дала мощный толчок обогащению советского общества, а ограничение религиозных представлений и обрядов личной жизнью граждан позволило качественно поднять уровень образования, совершив прорыв в области развития науки и техники.

В постсоветской России активно пропагандируется религиозность всех сортов и видов, однако уровень жизни населения не только не растёт, но значительно снижается. Получается «обогащение» в духе народной пословицы: «В чести у бога Ерёма: бог у него заместо агронома, божья мать ходит бороновать, а сам Ерёма голодует дома.» Если же апологеты той или иной религии хотят это опровергнуть, то пусть продемонстрируют, где и как их бог построил новую дорогу, или электростанцию, или изобрёл вакцину от неизлечимой болезни — короче, сделал хоть что-то полезное для общества. Лично мне такие примеры неизвестны, и им, полагаю, тоже, так что по существу возразить им в данном случае нечего. Особенно хорошо это заметно в пандемию: сами попы уже давно признали, что божья благодать от вирусов ковида не спасает — но в таком случае зачем кому-то молиться каким-то богам или нести попам деньги, если результат от их икон и обрядов — нулевой?

В-седьмых, советской культуре была свойственна тенденция к изживанию институтов семьи и брака как реакционнейших идеологических аппаратов государства. В самом деле, ещё Фридрих Энгельс в трактате «Происхождение семьи, частной собственности и государства» ясно и неопровержимо доказал, что возникновение институтов семьи и брака было обусловлено возникновением института частной собственности, что, кстати, отразилось в классической формулировке римского права: “Familia, id est patrimonium” — «Семья, то есть наследство». Отсюда ясно, что с отмиранием частной собственности отмирает и необходимость в наследовании имущества, раз каждый гражданин обеспечен обществом всем необходимым с рождения — а вместе с ней отмирает и имущественная основа родительских и сексуальных отношений.

В ранней советской культуре шла целенаправленная и комплексная борьба против семьи и брака как пережитков старого строя. И даже впоследствии, во время и после сталинского термидора, СССР оставался в плане свободны любовных отношений и социальной поддержки деторождения ведущей страной планеты.

После восстановления капитализма всё откатилось ещё дальше назад, так что многие граждане снова вынуждены вступать в брак и заниматься проституцией в целях улучшения имущественного положения, что нашло отражение и в законодательстве. Так, в обнулённой российской конституции записана реакционная и антинаучная идея о «защите института брака как союза мужчины и женщины». Но общепринятые отношения между мужчиной и женщиной — это либо секс, либо романтическая любовь, либо то и другое вместе. А вот брак — это не отношения между мужчиной и женщиной, а отношения между мужчиной, женщиной и целой толпой государственных чиновников. Которые их регистрируют, и перед которыми те должны отчитываться о своей личной жизни. Отсюда народная мудрость: «Хорошее дело браком не назовут!» Не то чтобы это выглядело как бюрократическое и половое извращение в одном флаконе — однако с точки зрения здравого смысла такие сексуальные предпочтения трудно назвать иначе чем экстравагантными.

Всё это сопровождается оголтелой пропагандой брака, рождения младенцев и тому подобного вздора, которые преподносятся чуть ли не как высшая ценность в жизни. Все мои друзья и товарищи коммунистических взглядов согласны, что такую пропаганду давно пора запретить, сделав, как и религиозную веру, сугубо частным делом. К сожалению, при капитализме это вряд ли возможно, поскольку буржуазия заинтересована в насаждении семейных ценностей, чтобы граждане вместо того, чтобы заниматься наукой и политикой рожали больше будущих рабочих, из которых можно будет выжимать прибавочную стоимость; а также залезали в невыплачиваемые ипотеки и в долговую кабалу — так как чтобы воспитать одного ребёнка до 16-ти лет сегодня требуется в среднем 14 млн. руб. А с учётом инфляции и ростом числа необходимых навыков будущего работника, эту цифру смело можно умножать на два.

В-восьмых, советской культуре была свойственна тенденция к глобализации, интернационализации, в пределе — к космополитизму. В этом смысле очень забавно слушать либералов, противопоставляющих европейские и американские ценности космополитизма нормам советской культуры, поскольку советское — это дистиллированное европейское. Европейская культура, очищенная от феодальных, капиталистических, религиозных, государственнических и семейных пережитков и направленная к становлению общепланетарной — это, очевидно, и является сутью советского. В таком случае либеральные антисоветчики оказываются защитниками не того лучшего, что было достигнуто в Европе, а напротив, всего реакционного и отжившего: государственничества, расизма, колониализма, религиозного фанатизма и слепой веры, почвенничества, милитаризма, фамилиализма и много другого.

Что же касается тех отклонений от общего движения к безнациональному космополитизму, лежащему в основе коммунистической, а следовательно и советской идеи, то они связаны с торможением мировой коммунистической революции при недостаточном уровне развития глобальных производительных сил, а следовательно и рабочего движения. Сегодня ни басни о «безродном космополитизме», ни слезливые причитания писателей-деревенщиков, не вызывают ни у учащейся, ни у рабочей молодёжи ничего кроме усмешки. Дальнейший толчок к уничтожению национальных различий даст развитие и массовизация технологии нейроимплантов, на порядки повысив скорость общения и обучения каждого члена общества, она приведёт к резкому выравниванию региональных культур к общемировому уровню.

Если любой член общества может выучить новый язык в течение нескольких часов, скачав его знание себе прямо в мозг — или общаться с любым другим жителем планеты через онлайн-переводчик моментально и точно переводящий речь собеседника, то региональные культурные различия стираются в пользу глобального мировоззрения, каковым закономерно станет научный социализм как наиболее обоснованная и убедительная из существующих картин мира.

Вы можете сказать: а не приведёт ли слишком быстрый процесс уничтожения наций и растворения национальных культур к каким-то неблагоприятным результатам? И не следует ли несколько затормозить его во избежание непредвиденных последствий? На это можно возразить следующее: существование наций за всю историю было причиной бесчисленных войн, убийств, грабежей, разрушений и иных социальных катастроф, связанных с бессмысленным уничтожением результатов труда. И чем скорее они отомрут, тем скорее мы придёт к глобальному коммунизму и культуре, основанной на научном мировоззрении. Что же касается возможных неблагоприятных последствий, то можно создать комиссию для их исследования. Если специалисты обнаружат те или иные риски, то можно будет обсудить, как их минимизировать. Однако в целом отмирание наций есть процесс объективный, желательный и неотвратимый, так как законы истории работают на нас.

Логическая невозможность «советской» ностальгии

Отсюда следуют логическая невозможность ностальгической тоски по Советскому Союзу, которую нам пытаются вменить буржуазные идеологи. В самом деле: если существенным в Советском Союзе была взаимосвязь научно-технической, социальной и культурной революций, создавших СССР и множество других революционных государств, то скорбеть и тосковать совершенно не о чем. Так как данная связь различных революционных процессов, уничтожающих различные аспекты капитализма, была присуща ему с момента возникновения в 16-м веке, определяла развитие не только социалистических, но и капиталистических стран в XX веке, и сегодня всё так же действует, уничтожая условия воспроизводства капитализма средствами самого капитализма и буржуазных государств.

А раз тенденция, тянущая капитализм к мировой коммунистической революции не только никуда не делась, но и постоянно усиливается, хотя бы и не в самой эффективной из возможных форм, то это повод не для скорби и тоски, а для радости и ликования!

И здесь мы вступаем в такую новую и недостаточно осмысленную сегодня область как аффективная политика, расположенную на стыке этики, политики и психологии. В прошлый раз я уже писал о важности принятия во внимание темперамента как врождённого типа нервной системы и характера как выработанных качеств личности. О характере коммунистов написано уже немало, приведу две цитаты, характеризующие этическое отношение к труду и к политической борьбе соответственно:

"Чтобы заставить капиталистов совершенствовать их машины из дерева и железа, нужно повысить заработную плату и уменьшить рабочее время машин из костей и мяса. Вам нужны доказательства? Их можно привести сотнями: в прядильной промышленности автоматический станок был изобретен и применен в Манчестере, потому что прядильщики отказались работать так долго, как прежде.

В Америке машина захватила все отрасли сельского хозяйства, начиная от приготовления масла до выпалывания хлеба. Почему? Потому что американец, свободный и ленивый, предпочел бы тысячу раз умереть, чем жить животной жизнью французского крестьянина. Сельский труд, столь утомительный в нашей славной Франции, является в Америке приятным времяпрепровождением на свежем воздухе. Земледелец исполняет свою работу, сидя и беззаботно покуривая трубку." — Поль Лафарг, «Право на лень»

И отрывок из повести Андрея Платонова «Ямская слобода»:

"Путник сам сознавал, что сделан он из телячьего материала мелкого настороженного мужика, вышел из капитализма и не имел благодаря этому правильному сознанию ни эгоизма, ни самоуважения. Он походил на полевого паука, из которого вынута индивидуальная, хищная душа, когда это ветхое животное несется сквозь пространство лишь ветром, а не волей жизни. И однако, были моменты времени в существовании этого человека, когда в нем вдруг дрожало сердце, и он со слезами на глазах, с искренностью и слабохарактерностью выступал на защиту партии и революции в глухих деревнях республики, где еще жил и косвенно ел бедноту кулак.

У такого странника по колхозной земле было одно драгоценное свойство, ради которого мы выбрали его глаза для наблюдения, именно: он способен был ошибиться, но не мог солгать и ко всему громадному обстоятельству социалистической революции относился настолько бережно и целомудренно, что всю жизнь не умел найти слов для изъяснения коммунизма в собственном уме. Но польза его для социализма была от этого не велика, а ничтожна, потому что сущность такого человека состояла, приблизительно говоря, из сахара, разведенного в моче, тогда как настоящий пролетарский человек должен иметь в своем составе серную кислоту, дабы он мог сжечь всю капиталистическую стерву, занимающую землю."

Эти высказывания хороши тем, что будучи по форме противоположными, в действительности выражают некоторое диалектическое единство: изобретательная леность в отношении бессмысленного и изматывающего труда при капитализме необходимо предполагает воинствующее отношение к тем силам, что принуждают к такому труду насилием, обманом и самой структурой общественного производства, в которую вписано фоновое экономическое принуждение.

Аффективная политика же идёт дальше и задаётся вопросом: а какие аффекты, настроения и эмоциональные состояния революционны, а какие контрреволюционны, и при каких условиях? Так вот, скорбь и тоска по распавшемуся СССР — однозначно контрреволюционны, поскольку основаны на ложном отождествлении глобального революционного процесса и его отдельного проявления. По сути «коммунист», ностальгирующий по СССР утверждает, будто революционный процесс во-первых, тождественен существованию Советского Союза; и во-вторых, с его гибелью он остановился. Но то и другое — ложные суждения. А значит является не коммунистом, а дураком, уверовавшим в буржуазную идеологию, и транслирующим её всем окружающим. Маркс и Ленин же, как я писал в прошлом письме, запретили коммунистам быть дураками и верить в идеологические басни. Поэтому я вам настоятельно рекомендую запретить членам хотя бы Вологодского отделения КПРФ тосковать и скорбеть о вменённом буржуазией подложном образе СССР. А закоренелых плакальщиков и ностальгистов после двух предупреждений исключать из организации за нарушение партийной дисциплины.

Нормальным настроением всякого разумного и свободного члена общества является чередование радостного спокойствия и энтузиазма, о чём ясно писали и античные атомисты — Демокрит, Эпикур и Лукреций, и выдающиеся буржуазные мыслители, такие как Бенедикт Спиноза, «Этику» которого я вам настоятельно рекомендую прочесть как можно скорее.

Также данная тема имеет важное значение в дебатах с либералами, консерваторами, патриотами и прочими реакционерами, уводящими обсуждение в бессмысленное блохоловство и казуистику — в рассмотрение бесчисленных частных случаев, из которых невозможно сделать однозначного вывода ни за, ни против социализма — так как ни социализм, ни капитализм, ни их отличие таким способом и невозможно помыслить ясно и отчётливо. Задача такой казуистической софистики — нагнать побольше тумана и запутать слушателей. Попробуйте пересмотреть дебаты против антикоммунистов с участием Рудого, Сёмина и пожалуй, Кагарлицкого — во всех случаях их оппоненты с самого начала отказываются обсуждать существенные тенденции в развитии общества и напирают на отдельные случаи, местные эксцессы, гипотетические ситуации в духе «а что будет, если…?»

Второй негативной чертой подобных дебатов является то, что товарищи как правило занимают в них оборонительно-оправдательную позицию, так что обсуждение скатывается к вопросам в духе, сколько сот тысяч человек было репрессировано при Сталине, сколько из них справедливо, а сколько несправедливо и т.д. И даже переход от обсуждения репрессий при социализме к обсуждению геноцида индейцев, индийцев, африканцев, китайцев и других народов в ходе буржуазной колонизации не даёт ответа по существу. Причина этого в том, что Сёмин, Рудой и прочие попы марксистского прихода сами не очень-то грамотны и знают теорию с пятого на десятое, а о многих современных открытиях в марксизме имеют либо превратное представление, либо вовсе никакого.

Очевидным средством против подобной софистики является противопоставление ей действительного и всеобщего движения, которое уничтожает теперешнее состояние. Аргументация которого начинается с простого и наглядного примера: сто мелких буржуа, ларёчников и мешочников, в ходе конкуренции всегда расслаиваются: большинство из них разоряются и становятся пролетариями, а меньшинство обогащается, становясь полноценными капиталистами, нанимая разорившихся и эксплуатируя их труд уже систематически. И эта тенденция сопровождает капитализм на протяжение всей его истории: слабые капиталисты разоряются, крупные обогащаются, нанимают своих бывших конкурентов, концентрируют средства производства и вводят на них плановое управление, готовя тем самым наступление глобального безгосударственного коммунизма.

На днях один пропагандист с Russia Today витийствовал о том, что же нужно сделать, чтобы убедить нас, что социализм — утопия, и мировой коммунизм никогда не наступит. На это можно было бы ответить довольно просто: пусть докажет, что организация труда ста ларёчников лучше и эффективнее организации труда в корпорации Amazon или любой другой крупной буржуазной фирме, которая вся работает по плану и исключает внутри себя отношения частной собственности. А ведь к этому абсурдному утверждению в конечном итоге и сводится аргументация всех буржуазных реакционеров. Так что пусть апологеты капитализма доказывают, что ларёчники и мешочники эффективнее крупных компаний, действующих по плану — за то время, пока они это доказывают, эти мелкие буржуа успеют десять раз разориться, и туда им и дорога! Поэтому они вынуждены всячески затуманивать предмет обсуждения, уходя в рассмотрение бесчисленных частных случаев — ведь если они согласятся, что частная собственность естественным путём монополизируется и самоупраздняется, то им придётся признать и то, что и капитализм в целом конечен, а конец его близок. Значит и смысла бороться за сохранение того, что не сегодня-завтра развалится, нет никакого.

Заключение

Таковы, Александр Николаевич, по моему мнению, существенные черты советской культуры и этические выводы из них. И поскольку они в основном совпадают и с общей тенденцией исторического развития, и с интересами большинства членов общества, то можно быть уверенными, что все попытки десоветизации гарантированно обречены на провал и поражение. Антисоветские мифы и басни Солженицына сегодня уже давно никому не интересны и никого не убеждают. Поэтому вместо того, чтобы говорить из пораженческой позиции: «А как нам предотвратить десоветизацию?», — не лучше ли будет поставить вопрос наоборот: «Как нам скорее изжить капиталистическую культуру — а вернее сказать, капиталистическое бескультурье и безграмотность?»

Само собой, что основным условием их изживания являются качественные изменения в экономическом базисе и в политике. Однако неверно было бы полагать, что экспроприация частной собственности сама по себе, механически приведёт к отмиранию надстроечных пережитков капитализма. Необходимо приложить усилие, чтобы отправить их в исторический музей.

Отсюда вырисовываются четыре темы, которые следует затронуть в дальнейшем:

Во-первых, устройство буржуазной культуры и идеологии: из каких мемов и институтов она состоит, на чём держится, в каком направлении движется?

Во-вторых, каковы социально-экономические механизмы, уничтожающие теперешнее положение дел? В этом смысле ключевым моментом является схема кризиса перепроизводства, открытая Марксом в своих политических и идеологических последствиях, позволяющая понять смещение структуры капиталистического воспроизводства в направлении общего кризиса капитализма. Здесь же немаловажно будет привести и фактические иллюстрации, касающиеся уровня глобализации мировой экономики, а также их идеологические выражения.

В-третьих, развить намеченную тему коммунизма как последовательного трансгуманизма, выделив необходимые реформы в этом направлении, за реализацию которых следует начинать бороться уже сегодня.

В-четвёртых, тема хронополитики, или политики по отношению к социальному времени, не сводимому ко времени физическому, абстрактное ускорение которого, очевидно, не является лучшим из возможных решений.

С уважением

Е.С. Коноплёв