Теория познания диалектического материализма — и в этом её очевидное преимущество — заключается в том, что всякое истинное знание достигается двусторонней эмпирико-рациональной рефлексией, или конкретизирующим взаимо-отражением форм материального мира между фактуальным и логическим моментами познавательного процесса. Иначе говоря, знание достигается взаимной корректировкой между фактами и логикой их и собственного соотношения. Однако, проблемы определения, что такое факт и что такое логика, развивались либо в рамках позитивизма, который будучи не философией науки, каковым его позиционируют его апологеты, а субъективно-идеалистической идеологией известной части интеллигенции, обслуживающей интересы крупного финансового капитала в сфере воспроизводства знания, в действительности не развивает данные понятия, а воспроизводит в различных разновидностях и оттенках основные положения субъективных идеалистов Джорджа Беркли и Дэвида Юма четырёхсотлетней давности, смысл которых, если очистить их шелухи фиговых листков, сводится к тому, что объективной реальности вовсе нет, а есть нематериальная душа философа-солипсиста, парящая где-то в астрале, воспринимающая и коллекционирующая собственные галлюцинации, источником которых является либо она сама, либо бог, либо неизвестная науке и непостижимая сущность, о которой больше ничего нельзя узнать и сказать. С другой стороны, имелись попытки развивать понятия логики и фактов в рамках марксизма, где был наработан обширный материал, нуждающийся в упорядочении, с опорой на который и написаны данные две статьи, в первой из которых мы разрешаем проблему определения факта, а во второй — проблему определения логики.

Прежде всего, следует определить соотношение между категориями факта и феномена. Очевидно, феномен как таковой является более общей сущностью, поскольку ранее он был нами определён как “отражённая форма, скользящая по поверхности некоего материального субстрата” — подробнее это будет доказано в статье о гносеологии — так что феноменом мы назовём в равной степени и явление одного атома на поверхности иного, и явление химически-активного вещества на поверхности цитоплазматической мембраны какой-нибудь амёбы, и явление солнечного света на сетчатке глаз трилобита, и явление пейзажа в объективе фотоаппарата, и явление звуковых колебаний на барабанной перепонке, и даже явление Христа народу — всё это будут различные феномены, то есть отражения неких форм на ином субстрате. Категория же факта обычно употребляется в отношении тех или иных явлений реальности, воспринятых и засвидетельствованных человеком, а не в отношении явлений объектов друг другу. Так, например, можно сказать, что граждане Петров, Иванов, Сидоров, и мы вместе с ними, засвидетельствовали факт столкновения двух атомов инертного газа гелия и их взаимное отражение; но было бы нелепо сказать, что данный факт засвидетельствовал один атом гелия при его столкновении с другим. Таким образом, для того, чтобы назвать то или иное явление фактом, необходимо происшествие некоего события или ситуации (ниже мы конкретизируем эти понятия) и восприятие этого происшествия человеком или группой лиц. Также следует сказать, что о фактах нельзя вести речь, когда не было вовсе никакого происшествия, да такое состояние и невозможно, так как всякое происшествие есть действие (лат. fáctum — и означает: действие, от глагола fácere — действовать, совершать) конкретизации виртуального в актуальное, то есть переход причины в следствие, так что восприятие ситуации без каких-либо существенных изменений всё также будет являться фактом, поскольку отражает действие материальной субъект-субстанции, выталкивающей из виртуальности актуальное состояние вещей мгновение за мгновением, не прерывая поток и не растворяя его в чистой виртуальности, в которой уже никакого восприятия нет и быть не может. Таким образом, факт есть отражение действия материальной субъект-субстанции, поскольку именно субстанции принадлежит вся субъектность без остатка согласно основам диалектического материализма.

С другой стороны, фактом принято называть не вообще любое человеческое восприятие явления, а только то, которое может быть названо достоверным. То, что люди не называют фактом разные видения и галлюцинации, которые случаются с некоторыми гражданами в состоянии сознания, изменённом травмами, стрессом, галлюциногенными веществами или вследствие религиозного фанатизма, пребывая в котором кто-то доводит себя до исступления бесконечными молитвами, постами и ночными бдениями, представляется вполне справедливым и философическим наблюдением житейских скептиков, имеющих полезную привычку сомневаться в наррациях мистиков и визионеров о явлении ангелов с крылами и акафистами, чертей с рогами и копытами, блаженных старцев с бородами и нимбами, инопланетян в скафандрах, астральных проекций в радужных сияниях, чудесных исцелений и воскрешений, и тому подобных продуктов идеологии позднего империализма, в обилии поставляемых в сознание задавленных ужасами капитализма масс культуриндустрией.

Итак, мы имеем факт как двусторонний конструкт, произведённый в складке объективной реальности, познающей себя же, принимающей форму как познающего так и познаваемого. Тем самым, определение понятия факта есть проблема определения источников, его производящих с познающей и с познаваемой сторон. Данная складка представляет собой онтологический вопрос, то есть состояние интенсивного напряжения между неопределённым взаимоотношением познаваемой и познающей сторон онтогносеологической складки. По причине разности потенциалов в складках материи-формы, в них осуществляется взаимоопределяющие разряды, конституирующие всякую ситуацию, в которой и познаётся всякое наличное бытие действительности.

Ситуация в свою очередь может быть нами определена как гилехронотопический локус столкновения взаимоопределяющихся противоположностей, или разрешение вопроса в его онтологическом смысле. Будучи уже-всегда множественной, ситуация априори обладает всеми свойствами действительного множества элементов и отношений. В ходе данного столкновения, формы складок материальной субстанции выходят за свои пределы и симулируются на иной субстрат, проявляя себя как феномены, или явления действия, совершённого материей в ходе разрешения её собственных движущих противоречий. Поэтому справедлив старый тезис Гегеля и Маркса, что действие сущности воспринимается материалом, подверженным этому действию, в форме явления или феномена. Поэтому всякое явление потенциально всегда-уже является фактом, так как указывает на действие, совершённое субстанцией — factum, substantiae fecit.

Теперь следует сказать и о проблематике, имеющей место со стороны познающего: что из себя вообще представляет познающий факт, и каким образом осуществляется восприятие фактуального явления, что становится возможным различение между простой видимостью и достоверностью, а также каково определение самой достоверности исходя из способа её производства. Самое простое истолкование воспринимающего — это сказать, что факт воспринимает тот или иной человек, ни больше ни меньше. Само по себе такое определение неплохо для начала, поскольку выражает некоторую правильность, так как действительно человек способен воспринимать факты — но если бы наша мысль на этом и остановилась, удовольствовавшись таким определением, то в такой философии было бы мало пользы, как это происходит со всеми формами буржуазных идеологий, не желающих идти дальше простой видимости. Так как далеко не всякий человек способен воспринимать явление как факт, а только живущий в обществе — человек, выросший в дикой среде со зверями не обладает понятийным мышлением, и потому его восприятие реальности находится не на человеческом, а на зверином уровне — говорить же о том, что дикий человек, или кошка, или какой-нибудь доисторический птеродактиль воспринимает факты — нелепо. Выше мы упомянули о понятийном мышлении, что оно отличает мышление человека от мышления животного, даже в том случае, когда оба относятся к одному и тому же биологическому виду. Такое различие также является формально правильным, но не окончательным, так что на его основании мы можем факто-логически спекулируя, прийти к диалектически верному решению. Для этого нам нужно решить следующую проблему: что в обществе является причиной и сущностью понятийного мышления. Ответ на этот вопрос был дан Марксом и Энгельсом полтора века назад: орудийная деятельность создаёт искусственную среду, отделившую наших предков от дообщественной природы, и запускает процессы очеловечивания, а её отражение в сознании трудовых коллективов закрепились в качестве второй сигнальной системы — той самой системы знаков, именуемой языком, которая собственно и делает возможным понятийное мышление, позволяющее осмыслять явления действий реальности как факты. Таким образом, понятийное мышление восходит к языковым и орудийным практикам — и хотя в современном обществе существует целая когорта классов и прослоек, не занимающихся вовсе никакой производительной или орудийной деятельностью, они способны существовать и мыслить благодаря присвоению продуктов общественного труда, к числу которых, очевидно, принадлежат и языки народов мира. В отношении языка дело обстоит иначе: по причине противоречий в способе производства умственный и физический труд оказываются разделёнными, так что языковой и орудийной деятельностью профессионально занимаются разные группы лиц, что ведёт к абстрагированию языка от сущности вещей и возникновению в нём множества идеологических и идеалистических языковых практик, выражающих в фантастической форме всё ещё не разрешённый конфликт между трудом и капиталом, конфликт между объективными экономическими интересами двух классов: класса наёмных рабочих и класса собственников средств производства, которые, в свою очередь, являются производными от определённого исторического режима функционирования множества или мультитьюда, согласно политэкономическому учению Майкла Хардта и Антонио Негри. И поскольку далеко не все из общественных множеств участвуют в производстве материальных и интеллектуальных благ, то представляется разумным развести категории общественного множества вообще как категорию более общую и понятие производительного или трудового коллектива как действительного основания орудийно-языковой деятельности, конституирующей процесс самовопроизводства общества, значимой частью которого является процесс производства фактологического материала.

Таким образом, понятийное мышление существует благодаря производительным общественным коллективам, которые либо сами используют его для обработки феноменов, либо результаты их труда отчуждаются и потребляются непроизводительными общественными множествами, обеспечивая их средствами к мышлению и существованию. Однако, было бы ошибкой полагать, будто речь идёт о трудовых коллективах в старом, или буржуазно-идеологическом смысле этого слова, то есть о множествах неразделимых человеческих личностей. Диалектический материализм отрицает индивидуальность, то есть нерасчленённость как человеческого тела, так и сознания, признавая одновременное виртуальное сосуществование неисчислимых множеств сечений того и другого, и не только внутри физиологического организма, но и в его отношении с внешним, с взаимодействительностью социальных практик и отношений. Больше нет неделимого организма со строго предписанными функциями, как нет и самоосознающего и самодействующего картезианского субъекта-личности со свободной волей. На их месте зияет чистая фрагментарность стыкующихся машин: физиологических, нейронных, мышечных, лингвистических, фабричных, социальных, химических и космических — в пересечениях которых пробегают разряды энергетических потенциалов, принуждающих всю машинерию мыслить и производить и себя, и своё иное. Но признавая ограниченность старого, метафизического воззрения на природу человека как абстрагированного от иных людей, а также окружающих его вещей и идей индивида, и производительных коллективов как составленных абстрактными людьми-индивидами, мы должны признать и тот факт, что общество никогда не было обществом людей в старом смысле этого слова, так как бытие последних не имело места в реальности, а только лишь в искажённом идеологией сознании масс. Иначе говоря, знаменитый афоризм Энгельса, что воспроизводство общества есть “…производство людей, производство вещей, производство идей”, доведённый до своих последних выводов принуждает нас признать, что общество есть общество всех трёх типов объектов: людей, вещей и идей, а не одних лишь людей, как то принято считать в буржуазных науках до сих пор. Следовательно, и любые общественные множества будут априори множествами людей, вещей и идей, не важно, являются ли они производительными коллективами или непроизводительными сообществами. Человек, таким образом, существует как способ удержания вместе двух способов удержания вместе разнородных множеств элементов и отношений: физиологических и социальных, причём общественный способ является ведущим и определяющим, так что всё поведение человека хотя и не обусловлено, но во всяком случае опосредовано орудийно-языковой деятельностью коллективов иных людей, вещей и идей. Иначе говоря, биохимическое тело всякого человека является пригодной поверхностью для записи общественного сознания в виде совокупности условных рефлексов и практик взаимодействия, будучи детерриториализованным от всей дообщественной природы — тогда как предмет или вещь в узком смысле этого слова, есть ни что иное как детерриториализованный фрагмент дообщественной среды: диалектика лица и пейзажа в 7-й главе «Тысячи плато». Что касается так называемой идеи, то она, конечно же, есть не что иное как опредмеченное социальное отношение, захваченное орудийно-языковой повседневной практикой. Понятие, таким образом, есть концепт, или дискурсивно-языковой захват того или иного множества фактов, осуществлённый в форме имманентно-апостериорного обобщения, так как всякому понятию уже-всегда предшествует система иных понятий, даже если они ещё не отличаются по звучанию от животных выкриков, но их вовлечённость в производство орудий труда делает их понятиями, предшествующими всякому понятию, но никогда — априорными, так как априорным для общества является лишь одна-единственная сущность: коллективный труд.

Теперь мы вернулись к тому, с чего начали: вопросам “что выражает факт” и “кто воспринимает факт?” Мы убедились, что факт есть явление действия разрешения движущего противоречия материальной субстанцией, который могут воспринимать только социальные множества людей, вещей и идей, детерриториализованных от дообщественной природы орудийно-языковой деятельностью, при помощи которой и осуществляется захват явления действия разрешения движущего противоречия в качестве факта. Однако, у нас остался ещё вопрос о достоверности — что она из себя представляет, и каким образом осуществляется во взаимодействии элементов и отношений общественных множеств с потоком феноменов, становящихся фактами. Следует ли понимать достоверность как противоестественную, бесчеловечную, множественную и подвижную — одним словом, виертальную — сущность вещей, доходящую в своей переизбыточности до некоего соразмерного предела? Такая трактовка достоверности однозначно отсылает к диалектика поверхности и глубины, кажущейся прочной и надёжной обыденной повседневности и чудовищная в своей противоестественности бездна, открывающаяся в разрывах первой как её собственная сущность, что в художественной форме было описано выдающимся американским писателем Г.Ф. Лавкрафтом во многих его произведениях.

В данном случае, речь идёт о переизбыточности феноменального потока, в своей чистой фрагментарности превосходящего всякую способность восприятия любого познающего его объекта, который, диверсифицируя свои осуществления по поверхности критериума познающей складки, достигает некоей соразмерности, так что фрагментарное множество его явлений срезается по принципу со-возможности, производя не единичные и случайные отпечатки захваченного орудийно-языковой деятельностью предмета, а его полноценное и всесторонне отражение, выражающее его сущность, и компенсирующее случайные в смысле несущественности вариации, и поддерживающее вариации продуктивные. Кстати говоря, к числу продуктивных вариаций следует отнести все когнитивные паттерны апперцепции, возникающие в сознании при восприятии какого-либо особенного сигнала, будь то цвет, звук, запах, их специфическое сочетание и тому подобное, что в «аналитической философии» и «когнитивных науках», именуется термином «квалиа». В целом проблематика «философии сознания» связана с натурализацией товарно-денежных и производственных отношений в телах отдельных субъектов, которым приписывается какая-то субъективность, индивидуальность и тому подобные не соответствующие действительности атрибуты.

Иначе говоря, мы имеем дело с самоопределением беспредельного (др.-греч. ἄπειρον) путём борьбы множеств, его составляющих — и здесь следует отметить, что относительно такого самоопределения немало хорошего написано не только у Делёза, но и в особенности у Бруно Латура, в его конфликтной теории истины, согласно которой не только достоверность, но и сама истина достигается в результате ожесточённой борьбы объект-объектных множеств, результатом которой становится сохранение приспособленных по принципу совозможности и отрицание неприспособленных, так что в ходе этого и достигается истина как консистентное соответствие элементов системы друг другу и всей системе в целом как своему собственному имманентному пределу. В таком случае мы можем дать окончательное определение искомой универсалии: факт есть достоверное отражение действия субъект-субстанции, схваченное в орудийно-языковой деятельности общественных коллективов.