Ветер ярости: поэзия Серого Фиолетового
18+
Сегодня мы представляем вам три недавние работы Серого Фиолетового. В поэтической среде Серое пока не так известно, как в активистской и интеллектуальной, но, будучи плотью от плоти андеграунда, оно создает во всех жанрах, до каких дотягиваются его дендриты (в
Что мы здесь видим?
К слову, современную поэзию может написать и нейросеть, и
дело в том, что форму не так легко поменять, оковы поэтики не так уж легко снять, кандалы — сбить.
Формы и поэтики, которые воспроизводят себя, в том числе, в современной русскоязычной поэзии, делают это не просто так, но с тем, что у них есть для этого основания — в самих пишущих субъектах, в их устройстве: аполитичном ли-активистском, гендерированном ли-квирном, классово ли-безклассово (читай: прекарно) обозначенном, интеллектуальном ли-примитивистском, государственническо- ли- анархистском, шизо- ли-невротичном и т.д. К каждой паре оппозиций и их комбинаций можно подобрать по уже существующей поэтике. Чтобы выпасть из них, чтобы не ощущать прямого давления опыта на поэтику, нужны усилия, которые, в случае успеха, переводят авторку/автора/авторо(?) в другую систему координат: в систему наследования поэтик внутри литературы.
В соответствии с обычаем, Серому Фиолетовому придется назначить в дедушки (дадашки) Илью Зданевича, чьи достижения в работе с визуальными и смысловыми планами письма только сейчас открываются широкой публике. Но детальное прослеживание таких, интуитивно ясных, параллелей, юридические доказательства преемственности, проверка подлинности завещания — дело критиков. Мы же хотим поговорить о…
О веревке в доме повешенного.
О прямых причинах поэтик.
Мы не хотим «ставить вопросы», мы хотим держать ответ. И мы исходим из того, что поэзия — это объективный метод исследования поэзии.
Cтихи Серого Фиолетового устроены как принципиально непознаваемые. Устроенные (утроенные?) как ветер, надмирный ветер, смахивающий форму со страницы, они заключают в себе усилие приципиально иное, чем у Зданевича или любого другого из авангардистов. Более того, это усилие прямо противоположно усилию авангарда. Движущиеся у авангардистов за счет игры, рождения нового мира и веселой революции строки — формы и визуализации — несли с собой надежду на этот новый мир.
«Смотрите, — как бы говорили авангардисты. — Раз строку можно пустить поперек страницы и наискось, то и ход мировой истории можно изменить».
Поэзия Серого — поэзия после Освенцима, это поэзия гнева — и гнев этот праведный. Можно сказать, феминистский: очищающий, отрицающий всю существующую культуру и цивилизацию разом. Любой реальности свойственно схлопываться в точку, любым отношениями — превращаться в джихад, любым формам — выхолащиваться к изначальному состоянию. Совсем чуть-чуть об этом гневе — назовем его «ветер ярости нормального человека»: я покажу немножечко вот здесь в абзаце ниже, как гневаемся мы, сюрреалисты. (Если честно, гневаемся мы постоянно и по любому поводу: с нашей точки зрения, все в этом мире должно быть ровно наоборот: Откройте тюрьмы / Распустите армию, — писал в 20-е Ги Жирар.)
Так, перепубликуемому здесь циклу стихотворений Серого Фиолетового «Цикл» была посвящена отдельная мини-конференция в городе Москве. Он был впервые опубликован в журнале «Опустошитель», названном так в честь одноименного и самого онтологического рассказа Беккета. «Опустошитель» — его пещера. Этот рассказ дал мне прочесть однажды в Гоа один мой друг, фашиствующий русский культуролог… (же не вмещается в ваш шаблон вы понимаете что мы не вмещаемся ни в ваши литературные формы ни в ваши бинарные оппозиции ни в вашу куцую политику идентичностей ни в ваши соцсети тем паче) ни
А теперь`— о веревке.
Вопрос, почему Серое Фиолетовое, в чьем распоряжении имеется множество стратегий, в частности, современное искусство, медиа (оно служит редактором на «Ноже»), активистские практики (когда-то действенные, в частности, акция «Памяти декабристов» предопределила суть режима еще до того, как сам режим успел к этой сути перейти), а также совсем прямой активизм (недавно Серое Фиолетовое вновь очутилось в медиа в связи с тем, что укрыло у себя в квартире жертву насилия, чем снова вызвало внимание тела-без-органов) и, в конце концов, просто заслуженный отдых… Зачем писать стихи, то есть зачем нужна поэзия как веревка, как средство для некоторых целей? Причем в данном случае — зачем нужна поэзия принципиально непознаваемая, поэзия, которую нельзя в привычном смысле слова «прочесть»?
Или: куда двигает, продвигает нас поэзия Серого Фиолетового?
Полагаем, что, если мы признаем поэзию эффективным и адекватным методом исследования поэзии, то тексты Серого выводят мир в ту его модальность, где, что называется, «обломитесь» — конца нет. Прямого, линейного, хода истории нет. Покоя нет. И понятного и определенного тоже нет. Не отходя от этой Принципиальной Непознаваемости, мы также видим (из поэзии СФ), что во всякую секунду, во всякой точке много форм и много алфавитов, что мир богат, настолько, что никакого буквального, позитивистского доступа к его познанию нет: вот что говорит нам Серое Фиолетовое. Эта принципиальная непознаваемость мира, отраженная в поэзии Серого Фиолетового, есть новая метафизика на стыке нейропоэтики и поставангарда. Это ВНОВЬ ЗАКОЛДОВАННЫЙ МИР, и заколдован он всего лишь средствами леттризма — сухой настольной магией, словами на плоскости. И этот новый мир есть мир после феминизма, мир будущего, где снова ты — Царица, и стихи у тебя царские.
Елена Костылева
https://drive.google.com/drive/my-drive
