Он не понимает некоторых вещей
18+
В апреле 2018 года мы с Ольгой Липовской начали со-вести семинар по практическому феминистскому письму. Нас собиралось участниц пять, а то и пятнадцать. По воскресеньям мы встречались в петербургском независимом книжном магазине «Порядок слов» (которому большое спасибо), говорили о том, какие задачи ставит письмо перед каждой из нас, читали написанное, а затем писали — все вместе, каждая свое. Иногда мы отталкивались от
Здесь наша цель — в другом: показать результат нашей работы, которым является, ни много ни мало, возникновение нового литературного поля, отсутствовавшего на карте современной русской поэзии. То, что вы прочтете сейчас — это феминистская поэзия в своей естественной среде обитания: то есть это не поэзия отдельных авторок, сколь угодно гениальных, которую мы видели раньше, но некий срез коллективного феминистского письма, дающий представление о феминистском процессе в литературе здесь-и-сейчас. И сам этот процесс, в свою очередь, отражает актуальные общественные процессы.
Эта коллективная практика изменила нас — в корне изменила для нас понятие «поэт» и само поэтическое действие. Поэт в России расщеплен — он должен быть либо признан, либо проклят. Письмо — такое дело (да и дело ли вообще?), которым каждая/каждый занимается дома, ночью, чтобы никто не видал, в тоске либо влюбленности, либо и в том, и в другом сразу. (В стыде и ипохондрии, в страхе и неуверенности, но главное — в неснимаемом, приросшем к коже одиночестве). Мы очень рады были обнаружить, что некая существующая в культуре предписанность литературного труда как индивидуального, даже изолированного, оказалась не более чем фикцией.
Наша практика была иной для нас: проведенный вместе час позволял нам соотнестись с письмом совсем по-другому — может быть, минуя [больное, угнетенное, расщепленное] поэтическое «Я» каждой; каждый такой час давал нам возможность подключиться к энергиям письма через новую коллективность.
И, наконец, отметим, что мы сознательно:
a) не формализовывали семинар;
b) не концептуализировали нашу коллективность — поскольку теории всегда были посвящены отдельные семинары Ф-письма, основанного три года назад Галиной Рымбу. Мы все пишем с разным бэкграундом, с разными, соответственно, задачами: кто-то из тех, чьи стихи вы сегодня прочтете, вообще ничего раньше не писала;
c) и, наконец, мы не идеологизировали наше письмо. Истинно феминистскими задачами для нас сейчас являются изменение общественных практик, в том числе сама возможность общего письма, и услышанность каждой/каждого из нас.
Елена Костылева
Настя Денисова
*
сестра сестре сестре
сестра х.
судьба х.
их руки вверх
руки девочек и женщин
их движения должны быть прекрасны
всегда
движения их рук
проистекают из солнечного сплетения
позиции их рук
пальцы не сомкнуты
но собраны вместе
лепестками
их руки должны быть
на виду
их руки вверх
появление ножа
закрыться
оттолкнуть
движения должны быть
должны быть
должны быть
должны быть
больше его не касаться
больше никогда не надо его касаться
любые ее руки
Алиса Беляева
Откройте мне мой портал
Верните мне
мои глаза
мой нос
мой слух
Скатиться в обыденность легко
Ассимиляция и мимикрия
И уже внутреннее
Плотно забито шлаком будней
Купила редиску и лук
Окрошку в этом году еще не делала
Иноверцем, иностранцем
Чуждым и отторгаемым
Вирусом патриархальной системы, да, Надя?
Сидеть на унылой детской площадке
С невыносимым запахом кошачьего дерьма
*
вначале безумие как пыль
неразличимо почти
только при ярком свете
мелкие мелкие мотыльки
что это спрашивает дочь
пыль
из коконов проклевываются птенцы
клюют зерна ненависти-вражды
крепнут
огнем жгут
аки демоны
сердце мое
тугоплавкий металл
переплавить
в камень познания
добра и зла
идут себе дальше
надо
горькую черную микстуру
выпить маленькой ложкой
дверь затворить
на все замки
стерегите коты дом наш
у меня больше нет сил
ведьма из меня так себе
да и мать никудышная
вышнее нижнее
кашки сварю
да спать уложу
этому дала
подбить-сколотить
все разваливается
лишнее
нужно ли подобие искать
пестовать в себе травмы
искать похожую боль в других
противоположности ли сходятся
луны, звезды
селфиш факинг
поглощает хаос
и нет никого
и мир плоский
как блин
как монетки на глазах
мертвеца
Вика Рыскина
Портрет
Вчера я была на лекции одного режиссера.
Я ничего не хотела записывать за ним.
Мне было просто любопытно, мой друг его любит.
Он говорил громко, он знает себе цену, он как будто мудрец.
Им пугают студентов театральных академий. Меня пугает его громкий голос.
Он нервно дергает ручки своего стула, а я смотрю на него.
Он говорит про пьесу с героем, который три дня пролежал в гробу, а после тот встал, и все началось.
Я стала писать.
Мне хочется прочитать эту пьесу, но я так и не решаюсь спросить кто же ее автор. Сказанное про сон в гробу так важно и я записала: умножение на ноль тире смерть и будущее; индуктивная игра тире становление игры, правила, которые складываются в процессе игры; вишневый сад, сад, сад, который потерян, до него не добраться; ты создаешь и участвуешь тире зарождение; “Мутанты и …” прочитать; универсальный потенциал личности, универсальный потенциал проекта; нечто спящие в нас тире мама, Бина; сущность, к которой стремится личность; личность — человеческая рожа, средство ее коммуникации; не передача, а обнаружение; между личностью и сущностью универсальный П точка Н с большой буквы; именно в новом процессуальном проектировании тире это возможно; плод и изделие тире противоречие.
Вика Рыскина про Настю Денисову (начало)
Что?
момент
случай
секунда
прикосновение
движение
вопрос
повторение
пустота, пустота, пустота
безвременье
Мария
она, она, она,
боль
шепчет тихо буквы
звук
буква на букву
стук
из чего?
повторение
пыль
прошлое
что было
так глубоко
болото
нет воздуха
мимо
мельком
не рассмотрела
случилось больно
без тела
нет тела
где тело?
повторение, повторение, повторением
одно и тоже
опять
как?
без лишних слов
без звука
без ответа
начинается
и
продолжается
то что началось
уже не остановить
кратко
она, она, она,
их нет
не нарисовать
не описать
друг без друга
сами по себе
и вдруг
так неожиданно
так не бывает
так как раз и есть
Мария Бикбулатова
Бутылка с колорадскими жуками
Как-то, одним летом детства, я как всегда была с бабушкой и дедушкой на даче. Картофельные и клубничные плантации удручали меня длинными одинаковыми рядами, жадно впитывающими воду и однообразный труд. Летом всегда нужно было собирать колорадских жуков, мне давали банку с соляркой, и я медленно шла по рядам кустов, переворачивая листья. Сложно найти более нудное занятие, и когда ты еще ребенок, у тебя нет особо волнующих мыслей, которые могли бы разворачиваться независимо от того, что делают руки и видят глаза. Мысли укореняются только в том, что видишь. Пальцы, оранжевые от колорадских личинок, оторванные неоново-зеленые листы картофельной ботвы, смятые, сложенные вдвое, сочащиеся липкой жидкостью из раздавленных яиц, зернистый чернозем, собранный горочками вокруг стеблей.
В тот раз солярки не было, поэтому мне дали полуторалитровую бутылку с водой. Надо было закрывать крышечку, чтобы все не выползли обратно. Тогда я закончила работу намного раньше, чем бабушка с дедушкой собрались в дорогу, поэтому пока они напихивали вещи в их алую копейку, я играла с бутылкой с жуками. Я засунула туда длинный картофельный стебель. Кажется, я сорвала его потому, что он был весь в личинках, и его все равно пришлось бы раздавить. Бутылка была наполнена водой на две трети. Жуки цеплялись за стебель и друг друга, медленно карабкались к воздуху и потом старались залезть на вершину, подальше от воды. Верхушка стебля и маленькие листья были облеплены жуками, они лезли друг по другу. Но самым удивительным было то, что на этом тяжелом и медленном пути под водой и среди множества таких же движущихся тел, они остервенело спаривались: на ходу и зависнув на шатком листе, каждый проползающий мимо старался пристроиться к уже слипшимся парочкам. Когда почти все оказывались на маленькой суше и самые нижние уже почти отчаивались, я переворачивала бутылку, и весь путь начинался снова, только самые отставшие неожиданно получали фору, и вся вертикальные оргия начиналась заново, и так много раз. Зрелище завораживало меня, и я участвовала в нем как злой демиург, заставляющий жуков снова и снова проходить через все это, и моя жестокость не могла быть оправдана даже местью за погрызенную картошку и необходимость совершать эту мерзкую работу.
Иногда мне кажется, что, если бы бог существовал, тогда это он все время бы переворачивал мир с ног на голову, чтобы смотреть, как мы карабкаемся по его оси в ужасе перед смертью и остервенело трахаемся, и так развлекал бы себя.
Всю взрослую жизнь я, пожалуй, цепляюсь за шатающийся стебель и, кажется, плетусь где-то если не в арьегарде, то едва над уровнем вселенской бронзовой воды, темно-янтарной, переходящей в черноту, и все ласки, которые со мной случались, это было на качающемся листе, и часто, когда мужчина входил в меня сзади, я видела перед собой эту из-янтарно-черную воду исчезновения, в которую придется опуститься, когда лапки утеряют цепкость.
Марина Мараева
Успеху Челюскинцев. Коммунизм на льдине
1.
что отдаляет сильнее: благодарность или претензия?
отто шмидт спрашивает,
— когда закончится ветер?
а когда дорога из желтого кирпича?
и зачем выкладываю «вечность»
слезами девушек невинных?
2.
Я ей такая: ты будешь управлять вселенной
Она мне: ты безумна, я безумна,
Я не ангел, я не демон, я всадник психоанализа.
выкатила глаза аж до неба и они по нему покатились
Одно стало солнцем, а другое — луною стало
У меня встало.
3.
Инициация — малый круг, малый кайф — прямо скажем.
Это души загубленных родственников, родников
Чьи голоса слышат только исключенные, да и то лишь в момент опасности
То есть, практически, все [девочки].
То есть, практически, одна единственная.
4.
Итак, девочки.
Частные лица как общие вещи
Одна рука кормит публику
Другая историю
Как под одеялом посрединке жарко
Знание об ангелах невыносимо
потому, что оно верно
5.
Знаю Кто любит [тебя]
Так это объектив [или камера]
Если та дьяволица, ты — богиня
Или наоборот.
Словом, невозможно [неизбежно]
Неужели мне неизвестно
как это происходит с далекими?
Они приближаются за секунду [как правило крепко выпив]
И кладут голову мне на плечо
Как они кажутся нераспакованными
Даже morning after
Как morning after pill
в их сумочках — нетронутая
Свидетельствует: ничего существенного не случилось.
Елена Фофанова
Я беру самые острые ножницы
Которые только могу найти
В этом месте, которое называю своим домом
И отрезаю немного кожи от своего тела
Чтобы накормить людей на улице
Которым очень хочется есть
Затем я отрезаю еще немного с этого места
Оголяется моя мышечная ткань
Очень красная
Оголяется мой внутренний мир
Очень красный
Я отрезаю еще и еще
Кость я натыкаюсь на кость
Пока ножницы безуспешно пытаются разделаться с этим серым сгустком кальция
Я складываю в бумажный пакет
То, что раньше было моим телом
Пакет наполняется кровью мясом и расцветает разбухает
Нектар проникает в пространство вокруг
Белый пол приобретает цвет моего внутреннего мира
Я оставляю попытки разрезать кость
у меня сводит зубы от лязгающего звука соприкосновения железа и жесткой части меня
Кажется животных обычно бьют топором
В месте, которое я называю домом, нет топоров
Я продолжаю резать свою левую ногу ножницами
Совсем мало мяса выходит с моей пятки пальцев ступни
Совсем мало людей сможет съесть это
Зато у меня большие бедра
по жировой прослойке ножницам совсем легко двигаться
Словно они и вовсе не сталкиваются с препятствием
И крови и крови меньше
Какой же мой жир на вкус сильно ли он отличается на вкус от остального
Все попадает в цветущий пакет
Даже моя черная татуированная кожа
Которой мне было жаль себя лишать
Даже мои половые губы и клитор, вид которых я попыталась изменить до неузнаваемости
Даже мой мой желудок, опустошенный механически от еще непереваренной утренней еды
Свое сердце я извлекаю из грудной клетки осторожно
Чтобы не повредить
Оно уродливое
Я вспоминаю, как в детстве я ела уродливые куриные сердца
и не верила, что в наших телах такие же уродливые сердца
это было вкусно, поэтому прямо так, не разделяя, туда же
в благоухающий пакет я кладу его
свой скальп я огнем не избавляю от волосяного плена
кладу его в благоухающий пакет
раскалываю череп, не могу удержаться трогаю и запускаюсь в мозги перед тем как бросить и их
так вся я, только без самой моей сердцевины, без самоего моего твердого содержания, без моих костей
оказываюсь в пакете
не знаю, сколько он весит в итоге, но он тяжелый
он рвется в разных местах, мясо пытается вырваться наружу
скорее в голодные рты
я выношу его на улицу и бросаю прямо возле подъезда
больше не могу вынести его тяжести
Сегодняшнее мое утро началось с происшествия,
голодные люди стучали в дверь места, которое я называю своим домом
Они царапали ногтями краску в подъезде
Они кричали истошно
Людей, которым хотелось есть,
было так много
что они не помещались в лифте, поднимаясь к моей квартире
они ползли по лестнице
они истошно кричали мое имя в перемешку с мольбами
неужели ты не видишь мы голодны пожалуйста
Мои рты облизывают то, что раньше было мной мы раздирают
то, что раньше было мной
рты всасывают кишки, которые раньше были моими зубы рвут мое сердце и глазные яблоки сухожилия
Мы все в масках из моей крови
И мы не смотрят на меня
Елена Костылева
нет дна у пизды, не на что опереться в этой жизни но
пахнет тело твое хлебом поджаренным из круглосуточного сабвэя
открытого на месте, как рассказал Скидан, кафе, где подавали кофе,
единственного тогда в Ленинграде
пахнет тело твое хлебом из стихотворения Гали Рымбу про хлеб,
концептуализировавшей хлеб вслед за советскими создателями культа хлеба и его последователями, стоя на плечах гигантов
пахнет дело керосином из стихотворения Мандельштама про керосин сладко пахнущим белым как ночь
[здесь ритмический сбой]
[абстрактный керосин]
[встреча]
Станислава Могилева
*первый анализ /10.01.18/
не аничков, а аничков
не мусоропровод, а мусоропровод
не красивее, а красивее
не феномен, а феномен
не включит, а включит
последний сыр подорожал
хлеб с просроченным сроком годности
молоко ушло две недели назад
встали, стоим
с чего все началось
американец на
американских горках
плачет и смеется
взлетает и падает
сердце отдельнооттела
«этот» момент
«этот» момент и только
русский проваливается
под лед на реке фонтанке
уходит под лед на реке фонтанке,
не может, сдается
чувствует себя счастливым
впервые в жизни
законченным, завершенным
собака гуляет с женщиной
ни один человек
не один
не другой
ни другой человек
/амок
ты меня не смог/
Ольга Липовская
Как пиво греется в жару
Как пиво греется в жару, как греется мой crotch, любимый,
Нет, никогда я не умру, пока твой prick со мной, неопалимый!
Так, в жаркий знойный, каменный декор прекрасных зданий, башен и строений вписался страсти нашей коленкор, в Таврическом, и в Летнем,
Также, если помнишь, на ступенях
Русского музея
сношались мы, как две морские свинки,
Твой сладкий penis и моя vagina дрожали в сладостном соитьи,
пока вдруг сторож не пришел, скотина.
О это было так давно, тебя уж нет, ты умер лет так восемь назад, ну, может даже десять,
А щастье наше кончилось давнее,
И на похоронах твоих вдруг вспомнился Сайгон, пришли из прошлого
Смешные зомби, которых позабыла я давно.
Один, который в те времена был местный королек, «властитель душ»,
«наполеончик» местный, комендант студенческого общежития — в советскую эпоху — и
Впрямь король.
Зачем-то захотел мне о себе напомнить на твоих похоронах. Я замешалась, кто такой?
Немножечко замшелый, староватый, какой-то никакой.
И что же? Как оказалось, ровно тот, который выпорол меня при всех друзьях-приятелях — тогда, сто лет назад мы все играли в преферанс всю ночь, и пили, конечно пили.
«Друзья» — все, скажем, интеллигентный сброд, или как раньше называлось — мэнээс. Ну, физики, не лирики, пожалуй, друзья по бдениям ночным по разным хатам и конторам, играли в шахматы и в преф, и
Итак, под утро, в том общежитии, в хоромах, королька, по окончанью преферансной партии, тот самый команданте, решил им всем примерно показать, как надо с женщиной, ну, как ее взнуздать, или, как нынче говорят, построить: за дерзкий мой язык схватил меня в охапку вдруг, и поперек колена перекинул, да пару раз ремнем вот так вот отходил.
Что было дальше? Помню только, что постыдно слезу пустила — ну, а что они? Да ничего. Никто так в сущности и не вступился. И ты, мой милый, покойный ныне, тоже.
Ну что ж, прощай, ты там уже, где первый мой аборт, где дефлоратор, где и муж мой первый тоже, мир их праху.
А я тогда ушла, и ухожу сейчас. Прощайте, тени прошлого, прощайте.
Инга Шепелёва
Антифеминисткий текст
Что я скажу, если мне дадут слово? Сам факт того, что есть некая «говорящая я» — огорчает меня. Что я могу сказать?
Что сижу на крылечке, сложа руки? Вот я сижу на крылечке и отказываюсь говорить, конечно. Я приличная нормальная женщина. Кому вообще какое дело — вышла в магазин, взяла пакет из «дикси», чтобы новый не покупать. Купила продуктов для овощного рагу, рецепт нашла на сайте поваренок.ру
Один цукини, один баклажан, одна красная луковица, два зубчика чеснока, два больших помидора, желтый сладкий перец, красный сладкий перец, томатная паста. Овощи нарезать кружочками, выложить на глубокий противень, разогреть духовку до 180 градусов и выпекать 40-45 минут до готовности овощей. В комментариях пишут — «мой был очень доволен», «муж очень хвалил».
Муж был доволен, очень хвалил. Может и мой будет хвалить. Он давно меня не хвалил. Попробую. Потому что вчера был разговор, но я лучше не буду. Лучше не говорить об этом вообще, стыдно.
Или вот унитаз. Мне приснилось недавно, смешно вспомнить — как будто я нарядилась в красное платье, бусы нацепила бабушкины жемчужные. Взяла свой телефон, включила на нем камеру, поставила на раковину и снимаю, как я такая нарядная мою унитаз. И
Или сортировка вещей. Я думаю, что надо
Рубашки сушить на плечиках — хороший способ, они тогда сами отвисают, разглаживаются и гладить надо меньше. А я гладить ненавижу. Если мне дадут слово, я скажу, что гладить ненавижу с детства. Ненавижу. Муж очень хвалил. Мой был в восторге. Пальчики оближешь. Гладить ненавижу, очень люблю.
Что бы я сказала, если бы мне дали слово — сегодня детей отвела, вернулась, легла. Не было сил встать, но я встала, жила все равно. Мыла унитаз молча, в растянутых шортах, на камеру себя не снимала. Вышла в магазин, пакет взяла из «дикси», чтобы новый не покупать. Авокадо за 50 рублей штука в Перекрестке.
Нет,
Ну я ему давай перечислять — баклажаны, картошка, курица, салат, хлеб вкусный в булочной «гарсон», ты же сам такой любишь и просишь, а он дороже бородинского в Пятерочке, сыр «Пошехонский», рис бурый: белый дети не едят, колбаса докторская, яйца, за продленку младшему 3500, старшей за скрипку и репетитор по математике 1000 рублей за занятие, три раза в неделю, потому что экзамены, за воду, за электричество, колготки рвутся все время, кроссовки для физкультуры, наполнитель для кошачьего туалета, корм опять же дорогой, пурина, потому что на вискас у него аллергия. И тампоны. И краска для волос. Могла бы в салон ходить, но сама крашу, дома, над раковиной.
А еще, а еще подвеска. Девушка в Инстаграме продает. Такие красивые они у нее, Сережа.
И смотрю на него и дрожу.
А он ничего. Говорит хорошо, ладно, только ты зайди завтра в банк, да? да, Ань, да?
И переведи свою зарплату со своей личной карты на наш общий счет, Да, Ань, да?
И не ругался совсем. Такой он хороший у меня, все понимает. Не ругался совсем. Я чуть не заплакала.
Что я скажу, если мне дадут слово? Что так люблю его. Что я счастливая женщина. Кабачок, баклажан, унитаз, пятновыводитель, чистилка для одежды, бумажный скотч для окон, почтовый ящик покрасить, приправа «итальянские травы», жидкость для мытья посуды с ароматом «полевые цветы». Полевые цветы, полевые, их названия, их значения, абсолют невмешательства в горькую судьбу полевую, бесполезное существование, опыление, увядание. Половой акт 3-4 минуты 2-3 раза в неделю, с презервативом и смазкой.
Жизнь моя — правда, и все в ней — правда.
Настя Пяри
08.10.18
— Я хочу убить твоего отца.
Взять его за грудки и кинуть
в окно, чтобы он разбил собою стекло
и уже порезанный падал на асфальт.
— Но ведь он хороший отец. Это он ставил этот стеклопакет, в квартиру, которую он мне подарил. Он добрый отец, он сегодня купил мне комод.
— Он орет на тебя. Когда вы собираете этот комод. Ему нужно сломать рот, чтобы он не орал на тебя. Он комодский варан, который медленно жрет тебя, как сожрал твою мать. От неё остались только улыбка, гипертония и геморрой, её больше нет.
— Но улыбка. Она просто к нему добра, он построил ей дом, он рубашки сам себе гладит.
— Он гадит. Он надел на неё улыбку, как паранджу. Сожрал её труд, её доброту и рыгает.
— Просто у него язва. Он болен. На самом деле он нас любит. Просто не умеет иначе.
— Он любит деньгами. Он берёт взятки, он продаёт нечистоты, левачит ради семьи.
— Но он купил мне пальто и серьги. И кольцо. В них бриллианты. Пусть лучше так, мне, чем он отдаст эти деньги любовнице, про которую я узнала, а мама нет.
— Мне похуй, кто делает ему минет. Главное, чтобы он навсегда закрыл свой рот. От этого в мире станет больше добра. Но он снова орёт, уже собирая тебе шкаф. Я отвёртку воткну ему в шею.
— Я робею. От тебя исходит насилие. Он отец, он прожил тяжелую жизнь. Он нас любит.
— Я хочу ему дать по роже.
— Он тебе тоже.
— У него в машине иконки и пропуск от ФСБ. Я хочу, чтобы он врезался вместе с ними в стену. Насмерть. Чтоб мне не пришлось. Слушать, как он мешает тебя с говном. Был бы он гном, я бы раздавила его ногой. И с удовольствием слушала бы, как хрустит его узколобая черепушка. Только бы больше не слышать его ор. Он один знает, что тебе делать. Я знаю, где взять топор. Чтобы положить ему конец.
— Но он хороший отец. Он и твой отец. И ее отец.
Василиса Сатирская
Когда Одесса становится Хаджибеем,
кофе турецкий подают чаще,
чем тюлечку и форшмак,
желтые улицы сходят в порт
как-то свободнее и южнее,
прохожие разноязыкие говорят.
Солнце встает и целит на дно колодца,
где в виноградной тени
спрятан наш балкон.
В комнате, в полутьме,
где закрыты окна,
мы обнимаемся и обретаем дом.
Утро пропахло нежностью
и томленьем.
В турке вскипает кава,
сбегая прочь.
Дышит яичница будущим.
Овсяным печеньем
крошится в утро ночь.
*
Писать бесконечно.
Бесконечно страшно
писать
своими
словами,
своими
губами
говорить
о себе.
Бесконечно
о своей вагине,
о собственной
внутренней
женщине,
не желающей
больше
молчать,
меньше
двигаться,
чтобы
не задевать
словами.
Вагина моя
полна
этим миром,
кричит
и плачет,
смеется.
Требует революции,
осуществляет ее
собой.
Маруся Батурина
Он зовет свою жену.
Она ждет своих детей.
Они помогают молодым мужчинам.
Дельфин — это животное.
Они идут одни.
Она несет молоко.
У нее новое красивое платье.
Липкий запах пота. Ее перекошенное в крике лицо. Красная шея. Бесконечные ночи. Усталые утра. Охранник смотрит в одну точку. Безумная старуха в красном берете. Мы предлагаем вам бесплатно пройти обследование. Мертвая ворона у входа в Пятерочку. Мужские трусы в луже по пути домой. Снова корчится прокаженным в кровати.
Он идет один.
Мы идем одни.
Они одни.
Акула ест черепаху.
______________________________
Вторую и последующие части подборки читайте на канале Ф-письмо.
Ф-письмо — независимый исследовательский и практический семинар, посвященный изучению гендерной литературной и эстетической теории и феминистской философии, а также обсуждению актуальных текстуальных практик, затрагивающих гендерную и феминистскую проблематику. Группа семинара в Facebook.
