Марина Тёмкина — поэт-художник, родилась в Ленинграде, эмигрировала в 1978 году, живет в Нью-Йорке. Была радио-журналистом, участвовала в программах для беженцев, занималась проектами устной истории, работает психотерапевтом.

Тексты Марины Тёмкиной сегодня можно читать и перечитывать уже как часть истории феминистского и женского русскоязычного письма. Темы женской сексуальности, внутренней жизни, субъектности, телесности, эмпатии здесь тесно соседствуют с письмом «исторической травмы» и поэтическим исследованием психической жизни человека, вписанного в множество личных и политических историй, культур. Сегодня мы публикуем поэтический цикл Тёмкиной из книги «Ненаглядные пособия», которая только что вышла в издательстве «Новое литературное обозрение» и презентация которой состоится завтра (6 сентября) в центре Вознесенского в 19:30.

Письмо Марины — это постконцептуальная ветка, неслучайно Тёмкина отсылает нас к Пригову и московскому концепуализму, и это поэтика, близкая к американскому образцу ХХ века, одновременно интеллектуально родственная немецкой «политике памяти». В её почти прозаической интонации главное — не лирическое Я, а объективация субъекта и оперируемого им материала. Поэзия тут делается ритмическими ходами, воздухом пауз, навязчивыми повторениями и перечислениями, которые вводят читающего в транс. Плотность информации, каталогизация реальности, что в романтической традиции исключалось из «поэтического», создаёт новое качество высказывания. Порой у российских коллег по цеху возникал вопрос, поэзия ли это. Да, это поэзия, и весьма убедительная.

Марина вообще делает, что хочет, в искусстве и в жизни — в этом смысле она моя ролевая модель. Я считаю, что она намного опередила своё время и его эстетику, вероятно, благодаря ранней эмиграции и открытости западным демократическим нормативам. Она последовательная и убеждённая феминистка, стала ею задолго до интенции нового поколения молодых русских авторок декларировать и утверждать права женщин (здесь я хотела бы передать эстафету разговора о текстах Марины Тёмкиной Оксане Васякиной, например). Она долгие годы была литературным секретарём Бродского, о чём было бы невозможно догадаться по её стихам, узнаём мы об этом только из интервью и по инициативе вопрошающих. То есть пиар на этом эпизоде её биографии необязателен, она уклоняется от этих спекуляций, и это крайне привлекательная для меня позиция. Она человек гражданского и антивоенного сознания, специалист, который работает с угнетёнными стратами общества, иммигрантами и переселенцами, — эта сфера только в последние восемь лет стала трендом демократической части России, после начала волонтёрских кампаний, белоленточного движения и антивоенных инициатив (начиная с 2014 года). Её последовательная работа с семейной памятью может быть прочитана как основание нынешнего мощнейшего интереса к книге Марии Степановой «Памяти Памяти». Ты никуда не уйдёшь от призраков, покуда не встретишься с ними лицом к лицу, пока не рассмотришь их брошки, рубашки и частные письма; пока не увидишь всё поле политической истории ХХ века и судьбу европейского еврейства в нём. Марина пишет о травме истории много лет, последовательно и почти навязчиво. Она человек большой европейской культуры, здесь её отсылки к Целану, Рембо и античности, но эти референции работают как автобиографический текст, и так же работают пересказы европейского кино как личного переживания. Её способ мыслить и излагать в собственном культурном проекте близок к тому, как Фассбиндер вскрывал своё личное/политическое в «Берлин, Александерплац». Наконец, Марина даёт себе роскошь быть частным человеком, который подробно рассматривает и проживает свою биографию, не заботясь о ярмарке литературного тщеславия. Этот частный человек разговаривает с Галиной Старовойтовой, с пациентами, с тенями. Она получает удовольствие от путешествий, от уколов непонимания, от слёз, вызванных появлением в её бессознательном фигуры матери, которая критикует дочь за первую выставку; то есть она очень взрослый человек, который много чего понимает о жизни и о том, из чего эта жизнь состоит (счастье тут далеко не первая категория).

Елена Фанайлова. Из предисловия к сборнику «Ненаглядные пособия» (НЛО, 2019).

Девять речитативов для женского голоса

1.

Нас пугали:
Не будешь есть, не вырастешь, останешься маленьким,
все будут над тобой смеяться…
не будешь слушаться, посадят в чулан, там мыши,
отгрызут тебе ноги, останешься инвалидом…
детским домом, будешь жить с беспризорниками…
милиционером, трубочистом, дворником,
пьяницей, цыганом, грабителем, чужим дядькой…
украдут тебя, и будешь на них работать,
и будешь круглым сиротой без дому — без имени,
никому ты будешь не нужен,
и будет все тебя дразнить, и будет тебе стыдно…
и будешь слабеньким, и будут все тебя бить,
а ты сдачи не сможешь дать…
испортишь глаза и будешь носить очки…
и будешь худая, кожа да кости, никто на тебя не посмотрит…
и будешь толстая с такой мордой, и никто на тебя не посмотрит…
попадёшь под машину, и хорошо, если насмерть,
а если останешься калекой…
а если будет война, что тогда будешь делать…
а если поймают и будут пытать, что тогда…
будешь читать нелегальщину, я же первый тебя и выдам…
попадёшь в органы, не вырвешься…
объешься сладким, и будет диатез…
а если орехами — заворот кишок…
розги захотел, ремешок по тебе скучает…
каши берёзовой давно не пробовал…
в детскую колонию заберут, тогда — всё,
там мама не поможет…
вот я умру, что тогда будешь делать…

2.

Приезжают в город, идут в музей.
Город и сам музей, аптека — музей,
баня — музей, сарай — музей, особенно дровяной,
а если со старыми инструментами, то совсем — музей.
И тюрьма — музей, и концлагерь — музей, базар — музей,
и любая квартира — музей-квартира, и каждый дом — музей жилища,
в его шкафах — музеи быта, утвари и одежды, технологии
производства материалов, ткачества, рукоделия, ремесла.
Там одежда матери 50-х, брата-стиляги 60-х,
мои первые туфли на шпильках в шестнадцать лет
из комиссионного магазина. Всё, говорю вам, музей,
только выставку не устроишь. И магазин продуктов
питания, даже если в нём было когда-то пусто,
он настоящий музей времени, антропологии, этнографии.
И улица, по которой ежедневно или туристом,
и автобус — музей городского транспорта, и метро,
и вокзал, его перестроят, вот увидишь, приедешь снова,
а того вокзала, что был, уже нет, и музея-вокзала нет.
Церковь давно музей, и музей как храм,
эстетика духовита, и время — невидимый музей,
музей воздуха, температуры, погоды. Человек,
который ничего не выбрасывал, всё выбрасывает,
иначе ему не выжить. Лучше всего сохранилось,
что разрушилось, как Помпеи, или не до конца разрушилось —
Пропилеи, Колизеи, скульптуры Психей. Кладбища-музеи
почивших богов и людей. Пляж-музей, лес-музей
и поляна, скоро увидишь её в музее.

3.

Между тысячелетиями,
между столетиями,
между десятилетиями,
между годами, месяцами, неделями, днями,
между днями и ночами, часами и минутами,
между той жизнью и этой жизнью,
между той мной и этой мной,
между жизнью моей в целом
и разными периодами моей жизни,
между моей жизнью и моей смертью,
между моим зачатием и моим рождением,
между моим детством и моей взрослостью,
между моей взрослостью и более взрослой взрослостью,
между моей взрослостью и моей старостью,
между мной и моими близкими,
между мной и моим сыном,
между мной и моим спутником жизни,
между мной и моей занятостью,
между мной и моим отсутствием времени,
между моими появлениями и
исчезновениями из жизни,
между моими возможностями и невозможностями
написано это либретто.

1993

4.

Мои тучные годы.
Мои тощие годы.
Мои библейские годы.
Мои талмудические годы.
Мои детские годы.
Моя сложная жизнь девочки без отца.
Моя простая жизнь дочери матери-одиночки.
Моя жизнь школьницы.
Моя жизнь студентки, несколько раз.
Моя жизнь поэта.
Моя жизнь поэта,
который едва ли существовал,
да и что это значит, жизнь поэта?
Моя жизнь как еврейский вопрос.
Моя жизнь советского беженца в Вене, в Австрии.
Моя жизнь советского беженца во Флоренции, в Италии.
Моя жизнь нового иммигранта без личной идентификации в Штатах.
Моя жизнь иммигранта с негативной русско-еврейской идентификацией.
Моя жизнь русско-еврейского космополита в Нью-Йорке.
Моя жизнь как матери сына, моего сына.
Моя жизнь как дочери моей матери, это всегда.
Моя жизнь как процесс отделения от матери,
от материнского языка,
его гендерных и этнических предубеждений.

Автоперевод

5.

Когда я была маленькой,
я читала собрания сочинений,
тома избранного и целиком собрания сочинений.
Дел было немного, когда практиковали несвободу
собраний, когда сочинения были несвободны.
Тогда я читала запоем плохое, хорошее и в переводах.
Запой — это такой шерстящий щекотный зной,
угольный страхолюдный забой, телесный убой,
теснина гор, пробоина стен, голодный строй,
часовой сбой или самый простой пьяный запой.
Клад-то в лесу зарой и не забудь, где зарыл,
нескоро вернёшься вспять плёнку перемотать и искать,
сам в темноте постой на недолгий постой.
Не утешит мысль, ни любовь, осталось одно,
принять свою жизнь, прими, прими.
Это в строчку подряд или в столбик пропой
голосом сонно-домашне-кухонным, и приснится покой,
то ли императрицын покой,
то ли в пейзаже левитановский вечный покой,
то ли кладбищенский понятно какой.

Написано во время передачи радио на русском языке
в Нью-Йорке о значении слова «порча», 2012

6. Заплачка

Ой, меня ль, маленькую, не мучили.
Ой, меня ль, девочку, не скручивали, не пеленали.
Ой, меня ли, меня ли не застёгивали на все пуговицы,
на кнопки, крючки, лифчики и подвязки, шарфы и шапки,
шубы затягивали ремешком, завязывали платки
крест-накрест на спине, что было не пошевелиться.
Ой, меня ли, меня ли в детстве не муштровали строго,
воспитывали, прививали манеры, учили ничего не просить,
ничего не желать, не занимать место в пространстве,
не корчить рожи, не гримасничать, иметь приятное выражение
лица, соблюдать приличия, не морщиться, думать гладко,
двигаться грациозно, покачивая бёдрами, быть спортивной.
Ой, не меня ль, не меня ли учили бальным танцам, балету,
не пачкать руки, особенно когда ешь, одеваться со вкусом,
волосы не отращивать слишком длинно, как у хиппи,
не стричь слишком коротко, ты не мальчик,
мини-юбку укорачивать не слишком коротко,
и если длинную, то не совсем до пят, ты ж не синий чулок,
и вырез не слишком низкий, и голос не слишком громкий.
Ой, не меня ли учили не жаловаться, не говорить,
что это несправедливо, что это просто неправда,
не обращать внимания на насильников, на садистов,
на психов, на деспотов и убийц, не идти в милицию,
всё равно правды не добьёшься, не обращать внимания — и всё,
как будто их нет или они тебе приснились, это твоя фантазия,
богатое воображение, галлюцинации, шизия,
ты всё придумываешь или врёшь. Ой, не мне ли,
не мне ли наказывали не простужаться, не сидеть на сквозняке,
не болеть, не создавать проблем, избегать конфликтов,
не конфронтировать с начальством, ни с кем бы то ни было
вообще, не вставать в позу, в оппозицию к власти,
быть практичной, дипломатичной, твёрдо стоять
на своих ногах, быть реалистом, не мечтать о несбыточном,
учиться на инженера, мама же говорила, «чтобы стихи писать,
надо талант иметь». Ой, не мне ли, не мне ль говорили,
что мальчики способнее к математике, на сто мальчиков
одна девочка, мальчики вообще ко всему способнее,
быстрее бегают и прыгают с парашюта, пусть они занимаются
наукой, пусть они книги пишут, а ты будь женственной,
кокетливой, показывай слабость, не конкурируй,
они хоть и сильный пол, а конкуренции не любят, особенно
конкуренции с женщиной, так что флиртуй, но слегка,
не забывайся, а пристанут, обрати всё в шутку, посмейся,
похохочи, неважно, что тебе не смешно и анекдот обидный,
сохраняй мир, не лезь на рожон, пусть делает, что хочет,
а ты не сопротивляйся, молчи, подчиняйся, будь умнее,
будь выше этого, научись вовремя капитулировать,
это лучше, чем быть битой, сохраняй семью,
во всём ему помогай, ему одному тяжело, один он не справится.
Будь хорошей девочкой, и пусть тебя съедят.

На вечере памяти американских поэтов,
Джейн Кортес и Адриенны Рич, 17 февраля 2017 г.

7. Художница

Я могу нарисовать цветок и цветок в горшке.
Я могу нарисовать бутылку и вазу. Я могу нарисовать
стакан, много стаканов, стул и стол, кресло и скамейку.
Я могу нарисовать часы и настенные часы на фоне обоев,
и кошку, собаку, птицу и рыбу. Я могу нарисовать блокнот
и книгу, открытую или закрытую. Велосипед, самолёт,
воздушный шар, дирижабль, солнце и луну в разных фазах,
облака и горы, и целый пейзаж. Я могу нарисовать куст,
кустарник и расчёску, и зеркало, тюбик с зубной пастой,
томатной пастой и тюбик с масляной краской.
Скамейку и бассейн, маленький и простой
или с архитектурными украшениями в саду,
скамейку для ног, дом, маленький или большой,
времянку в деревне, усадьбу, зáмок и бал в саду на лужайке.
Я могу нарисовать лампочку, настольную лампу
и торшер у дивана, свечу, кровать для одного человека
или двуспальную, и остальную мебель. Я могу нарисовать яблоко,
грушу, банан, несколько их, помидор, огурец на тарелке, торт
ко дню рождения или пирожок с маком. Я могу нарисовать
увеличительное стекло, чтобы вы могли читать, глядя в него.

Автоперевод

8.

Я могу нарисовать стакан чая и ложку на блюдце,
сковородку, кастрюлю и ковшик, эмалированный или медный,
кипятильник, заварной чайник, много фарфоровых чайников,
даже русскую чайную. Ложку, я уже говорила, и вилку, и нож,
никаких проблем. И ослика с повозкой, топор и пилу
для распиливания дров я могу нарисовать, я пользуюсь ими
летом, и в прошлом на даче и в походах в лесу.
Я могу нарисовать танк, наган, ружьё, людей в военной форме.
Я могу нарисовать стакан воды и с некоторыми трудностями
кружку пива с пеной, бокал вина, чай с чаинками или кофе
со взбитыми сливками. Забыла упомянуть красную свёклу,
виноград, тыкву, листья крапивы, сумки самые разные,
чемоданы, озёра, реки, фонтаны, зонтики, деревья
и рождественские ёлки, украшенные или ещё нет,
кусты у забора, пустые банки, бамбук и траву.
Я могу нарисовать шляпы и много разных предметов одежды,
жакеты, платья, пиджаки или пальто, мужские и женские,
и детские. Хуже у меня получается обувь, этого хорошо не умею.
Это легко получалось у многих французов и у Энди Уорхола.
И, кроме того, это же не прекрасное изобразительное искусство.
Это поэзия, не изображение мужчин в тогах и сандалиях,
бредущих через Чистилище в Ад среди пиний в лесу под Равенной
или в синем прыгающих с балкона или стреляющих в себя,
как в body-art, O, Jude, let her under your skin…

Автоперевод

9.

Проблема не в пропорции.
Проблема не в перспективе.
Проблема не в метафоре.
Проблема не в текстуре или мазках.
Проблема не в цвете или cветотени.
Проблема не в дикции и интонации.
Проблема не в музыке и в тоне.
Проблема не в аллитерации и гармонии.
Проблема не в рифме и ритме.
Проблема не в форме, очертаниях или балансе.
Проблема не в глубине, ширине или диапазоне.
Проблема не в пейзаже местности или в эскапизме.
Проблема не в избегании и отлёте.
Проблема не в мистицизме и чудесах.
Проблема не в метафизике и философии.
Проблема не в одержимости и таланте.
Проблема не в страхе и наказании.
Проблема не в сублимации и сексе.
Проблема не в идеологии и религии.
Проблема в биении сердца и в звуке.
Проблема в интимности и содержании.
Проблема в ощущении внутреннего времени
и себя в нём в процессе живого дыхания.

Автоперевод