Энн Карсон — канадская поэтесса, писательница, профессор антиковедения (Университет Торонто), почетный доктор словесности (Университет Сент-Эндрюс), преподавательница классических языков и словесности в университетах Канады и США, переводчица Симонида, Сапфо, Эсхила, Софокла, Еврипида, Катулла. По состоянию на 2016 год она опубликовала двадцать книг, большинство из которых сочетают в себе поэзию, эссеистику, прозу, критику, перевод, драму и научные исследования.

Комментарий переводчицы Ольги Брагиной: «В этой публикации представлены избранные переводы из цикла “Стеклянное эссе”. Действие, которое развивается в данных текстах, направлено сразу по нескольким смысловым векторам. Во внутреннем поэтическом нарративе повествуется о скромной и замкнутой девушке Эмили Бронте, которая бродит в вересковой пустоши, чистит ковер в гостиной и пишет роман — тот самый, что после ее смерти станет классикой английской литературы. Героиня-рассказчица (поэтический субъект) переплетает размышления об Эмили Бронте с выговариванием травмы расставания с возлюбленным, обнаружением себя через письмо: во взаимоотношениях с родителями, духовных практиках, повседневности. Но главная, заключенная в эти рассуждения и описания тема — любовь, любовь как страдание, невозможность понимания и необходимость прощения. И еще — творчество как утешение или, напротив, умножение лишений».

Ольга Брагина — поэтесса, переводчица. Родилась в 1982 году в Киеве. Окончила факультет переводчиков Киевского национального лингвистического университета. Авторка трех сборников стихотворений.

ОНА

Она живет в вересковой пустоши на севере.
Она живет одна.
Весна раскрываетcя там, как лезвие.
Я еду к ней целый день на поездах и везу много книг –

некоторые для матери, некоторые — для меня,
в том числе «Собрание сочинений Эмили Бронте».
Это моя любимая авторка.

Еще — главный страх, который я хочу побороть.
Когда я приезжаю к матери,
я чувствую, что превращаюсь в Эмили Бронте,

моя одинокая жизнь раскинулась вокруг, словно вересковая пустошь,
мое нескладное тело ковыляет по илистой отмели со следами преображений,
умирая, когда я вхожу в кухонную дверь.
Что это за мясо, Эмили, нам это нужно?

КУХНЯ

В кухне тихо, как в склепе, когда я вхожу.
Во всём доме ни звука.
Я жду секунду,
затем открываю холодильник.

Блестящий, словно космический корабль, он источает холодное смятение.
Мать живет одна и ест мало, но ее холодильник всегда заполнен.
Я достаю баночку йогурта

из–под хитро разложенных остатков рождественского пирога,
завернутых в фольгу, и рецептурных лекарств,
я закрываю дверцу холодильника. Сизый сумрак

наполняет кухню, словно морской прилив.
Я прислоняюсь к раковине.
Белые продукты нравятся мне больше всего,

и я предпочитаю есть в одиночестве. Не знаю, почему.
Однажды я слышала, как девочки пели первомайскую песню, где были такие слова:

Виоланта в кладовой
Грызет баранью кость
Как она ее грызла
Как она ее царапала,
Когда почувствовала себя одинокой.

Девочки наиболее жестоки к себе.
Некоторые похожи на Эмили Бронте.
Она оставалась девочкой всю жизнь, несмотря на тело женщины,

жестокость проступала сквозь все ее трещины, будто весенний снег.
Мы видим, как она пытается освободиться от нее в разное время
жестом, похожим на тот, которым оттирала ковер.

Вразуми его, а потом выпори!
Это была ее инструкция (в шесть лет) отцу
относительно брата Бренуэлла.

А когда ей было 14 и ее укусила бешеная собака, она пришла (говорят)
в кухню, взяла с плиты раскаленные докрасна щипцы и приложила
их прямо к руке.

На выжигание Хитклиффа ушло больше времени.
Более тридцати лет текста,
с апрельского вечера, когда он выбежал через черный ход кухни
и исчез в вересковой пустоши,

потому что нечаянно услышал половину фразы Кэтрин
(«Брак с Хитклиффом меня бы унизил»)

до неистового утра,

когда слуга нашел его мертвым и улыбающимся
на мокрой от дождевой воды кровати наверху в «Грозовом перевале».
Хитклифф — дьявол боли.

Если бы он остался в кухне
дольше, чтобы услышать вторую половину фразы Кэтрин
(“поэтому он никогда не узнает, как я его люблю”),

Хитклифф обрел бы свободу.
Но Эмили знает, как поймать дьявола в ловушку.
Она вложила в него вместо души

постоянное хладнокровное удаление Кэтрин из его нервной системы
каждый раз, когда он делал вдох или думал о чем-то.
Она разбивала все его мгновения на две половины,

и дверь кухни оставалась открытой.
Я знакома с этой полужизнью.
Но дело не только в этом.

Сексуальное отчаяние Хитклиффа
вызвано отсутствием такого опыта в жизни Эмили Бронте,
насколько мы знаем. Ее вопрос,

связанный с годами внутренней жестокости, которые могут превратить человека в дьявола боли,
пришел к ней на освещенной мягким светом кухне
(“кухнь” в написании Эмили), где она,

Шарлотта и Энн все вместе чистили картошку
и придумывали истории про старого домашнего пса Стража у их ног.
Это фрагмент

стихотворения, написанного ею в 1839 году
(за шесть лет до «Грозового перевала»), где говорится:

Этот железный человек рожден похожим на меня,
Он был неугомонным мальчишкой:
Он должен был чувствовать в детстве
Славу летнего неба.

Что это за железный человек?
Голос матери разрезает меня пополам
из соседней комнаты, где она лежит на софе.

Это ты, дорогая?
Да, мам.
Почему ты не включаешь свет?

Из окна кухни я вижу стальное апрельское солнце,
хватаю его последнее холодное желтое мерцание
в грязном серебряном небе.
Ладно, мам. Что у нас на ужин?

ТЫ

Вопрос, который продолжает мучать меня — это вопрос ее одиночества.
Я предпочитаю отложить его.
Утро.

Изумленный свет омывает вересковую пустошь с севера на восток.
Я иду внутрь света.
Единственный способ избавиться от одиночества — призвать Бога.

На этом уровне у Эмили были отношения с кем-то, кого она называет «Ты». Она описывает «Тебя», бодрствующего всю ночь, как и она, и полного странной силы.

«Ты» манит Эмили голосом ночного ветра.
«Ты» и Эмили действуют друг на друга в темноте,
резвясь, приближаясь и удаляясь.

Она говорит о сладости, «доказавшей, что мы — одно».
Меня смущает компенсаторная модель женского религиозного опыта, но, без сомнений,

было бы приятно иметь друга, с которым можно делиться секретами ночью
без необходимости платить за это ужасную цену секса.
Это ребяческая идея, я понимаю.

В моем образовании, я признаю, есть пробелы.
Базовые правила отношений мужчин и женщин
передавались в нашей семье с помощью намеков,

прямая речь была запрещена.

Помню одно воскресенье, когда я сидела на заднем сидении автомобиля.
Отец — на переднем.

Мы ждали на дороге мать,
которая вышла из–за угла дома
и села на пассажирское сиденье автомобиля,

она была в желтом костюме Chanel и в черных лодочках на высоких каблуках.
Отец посмотрел на нее искоса.
Сегодня ноги довольно открыты, мать, сказал он

голосом, который показался мне (в одиннадцать лет) странным.
Я уставилась в ее затылок и ждала, что она ответит.
Ее ответ всё разъяснил бы.

Но она только рассмеялась странным тягучим смехом.
Позже тем летом я связала тот смех с другим,
который услышала случайно, поднимаясь по лестнице.

Она разговаривала по телефону на кухне.
«Ну, женщина обычно счастлива,
когда ее просто целуют в щеку, НО ТЫ ЗНАЕШЬ МУЖЧИН», –

говорила она. Смех.
Никаких веревок, шипов.
Я оказалась посреди пустоши,

где земля переходит в болотистую местность.
Болотистая вода замерзла до твердого состояния.
Золотые семена

выгравированы
с обратной стороны льда, как сообщения.

Я приду, когда тебе будет очень грустно,
Ты будешь лежать одна в темной комнате;
Когда веселье безумных дней исчезнет,
И улыбка радости сотрется,

Очень сложно читать сообщения, которыми обмениваются
«Ты» и Эмили.
В этом стихотворении она меняет их ролями,

говорит не от лица жертвы, а обращается к жертве.
Страшно смотреть, как «Ты» превращается в тебя,
что лежит в одиночестве в темноте и ждет своего хозяина.

Поражает открытие — этот низкий неспешный заговор
хозяина и жертвы в рамках одного голоса -
логическое обоснование

самого ужасного часа одиночества поэтессы.
Она поменяла ролями «тебя» и «Тебя»
не в качестве демонстрации силы,

но для избавления от жалости
к этой душе, заключенной в стекло,
ее истинному созданию.

Эти ночи, когда я лежу в одиночестве,
не прерываются холодным лихорадочным рассветом.
Вот кто я.

Это призвание к злости?
Зачем истолковывать тишину
как Истинное Присутствие?

Зачем склоняться, чтобы поцеловать этот порог?
Зачем разжимать пружину, разглаживать, изнемогать,
представляя кого-то необозримого, кому я могу излить волнение своей души?

Эмили нравился Псалом 130.
«Моя душа ждет Тебя больше, чем ждут утра,
Я говорю больше, чем ждущие рассвета».

Мне хочется верить, что наблюдение было ее убежищем,

что ее заговор с «Тобой» избавлял ее от злости и желания:
«В Тебе они гаснут, как огонь терновника», — говорит псалмопевец.

Но для себя я не верю в это, я не гасну –
с Тобой или без Тебя у меня нет убежища.
Я — своя собственная Обнаженная [1].

У Обнаженных сложная сексуальная судьба.
Мне открылась эта судьба
в резком переходе от девочки к женщине, которой я являюсь сейчас,

от любви к злости на своего холодного мужа,
от огня к укрытию от огня.
В чем противоположность веры в Тебя –

абсолютное неверие в Тебя? Нет. Это слишком просто.
Это может вызвать ложное представление.
Я хочу говорить более ясно.

Возможно, Обнаженные — наилучший пример.
Обнаженная #5. Колода карт.
Каждая карта сделана из плоти.

Живые карты — это дни жизни женщины.
Я вижу большую серебряную иглу, прошивающую колоду насквозь.
Обнаженную #6 я не помню.

Обнаженная #7. Белая комната, стены которой
не имеют граней, искривленных поверхностей и углов,
они состоят из непрерывной атласной белой мембраны,

словно плоть какого-то внутреннего органа луны.
Это живая поверхность, почти мокрая.
Просветление вдыхает и выдыхает.

Радуги трепещут внутри.
В стенах комнаты шепчет голос:
«Будь очень осторожна. Будь очень осторожна».

Обнаженная #8. Черный диск, к которому все огни ветра
прикреплены в ряд.
Женщина стоит на диске

в центре ветров, чье высокое желтое шелковое пламя
льется и вибрирует в ней.
Обнаженная #9. Прозрачная глина.

Живые карты — это дни жизни женщины.
Я вижу большую серебряную иглу, прошивающую колоду насквозь.
Женщина вырыла в глине длинную глубокую траншею.
В траншею она кладет маленькие белые формы, я не знаю, что это.
Обнаженная #10. Зеленый терновник мира прорастает

сквозь сердце женщины,
которая лежит на спине на земле.
Терновник взрывается,

его зеленая кровь над ней в воздухе.
«Все есть то, чем является», — произносит голос.
Обнаженная #11. Риф в открытом космосе.

Космос синевато-черный и глянцевый, как твердая вода,
он быстро движется сразу во всех направлениях,
пронзительно кричит женщина, приколотая

к пустоте под его давлением.
Она выглядывает, ищет способ уйти, пытается поднять руку, но тщетно.
Обнаженная #12. Старый шест на ветру.

Холодные потоки струятся над ним
и вырываются
в изорванные длинные горизонтальные черные линии,

обрывки ленты
прикреплены к шесту.
Я не вижу, как они прикреплены –

крючки? скрепки? гвозди? Вдруг направление ветра меняется,
все черные обрывки поднимаются в воздух
и связываются в узлы,

потом развязываются и уплывают.
Ветер уходит.
Он ждет.

К этому времени, на середине зимы,
я была полностью очарована своей духовной мелодрамой.
Потом она прекратилась.

Дни проходили, месяцы проходили, но я ничего не видела.
Я продолжала смотреть, сидя на коврике возле софы
утром без штор,

мои нервы были открыты воздуху, словно я была без кожи.
Я не видела ничего.
За окном весенние бури пришли и исчезли.

Апрельский снег клал свои огромные белые лапы на двери и пороги.
Я наблюдала, как глыбы свешивались с крыши, разбивались
и падали, я думала:

«Как медленно!», когда он без звука скользил мимо,
но по-прежнему — ничего. Нет Обнаженных.
Нет Тебя.

Огромная сосулька сформировалась на перилах моего балкона,
так что я подхожу ближе к окну и пытаюсь смотреть сквозь лед,
надеясь сплутовать и таким образом обрести видение,

но всё, что я видела –
это мужчину и женщину в комнате через дорогу,
они застилали постель и смеялись.

Я перестала смотреть.
Я забыла про Обнаженных.
Я жила свою жизнь,

ощущая ее, как выключенный телевизор.
Что-то проходило сквозь меня и не принадлежало мне.
"Нет смысла опасаться теперь жестокого мороза и пронизывающего ветра.

Эмили не чувствует их", –
написала Шарлотта на следующий день после погребения сестры.
Эмили освободилась.

Душе это под силу.
Идет ли она к «Тебе» и сидит на пороге всю вечность,
наслаждаясь шутками, поцелуями и красивыми холодными весенними вечерами,

мы с тобой никогда не узнаем. Но я могу сказать тебе, что я видела.
Обнаженная #13 появилась, когда я не смотрела.
Она пришла ночью.

Очень похожа на Обнаженную #1.
Но все же совершенно другая.
Я видела высокий холм и на нем форму в очертаниях твердого воздуха.

Это мог быть просто шест со старой тканью на нем,
но когда я подошла ближе,
я увидела, что это было человеческое тело,

пытавшееся встать на ветру, такое ужасное, что плоть развевалась на костях.
Не было боли.
Ветер

очищал кости.
Они стояли обнаженные, серебряные и необходимые.
Это было не мое тело, не тело женщины, не тело кого-либо из нас.
Оно вышло из света.

[1] «Каждое утро ко мне приходили видения.
Постепенно я начала понимать, что это обнаженные проблески моей души.
Я назвала их Обнаженные» (из стихотворения Э. Карсон «Страж»).