Чтобы выработать реалистический подход к созидательной работе революционного пролетариата в Каталонии и других частях Испании, мы не должны противопоставлять его достижения ни абстрактному идеалу, ни результатам, достигнутым в совершенно иных исторических условиях. Несомненно, что реальные результаты «коллективизации», даже в тех отраслях промышленности Барселоны и небольших городов и деревень Каталонии, где её можно изучить с наилучшей стороны, значительно отстают от идеальных построений ортодоксальных социалистических и коммунистических теорий, и тем более от возвышенных мечтаний поколений революционных синдикалистов и анархистов в Испании со времен Бакунина.

Что касается исторических аналогий, то достижения испанской революции в период, который начался с быстрого противодействия революционных рабочих вторжению Франко и его фашистских, национал-социалистических и буржуазно-демократических сторонников и который сейчас быстро приближается к своей заключительной фазе, не следует сравнивать ни с тем, что произошло в России после октября 1917 года, ни с фазой так называемого военного коммунизма 1918-20 годов, ни с последующей фазой НЭПа. За весь процесс революционного движения, начиная со свержения монархии в 1931 году, не было ни одного момента, когда рабочие или какая-либо партия или организация, выступающая от имени революционного авангарда рабочих, обладали бы политической властью. Это верно не только в национальном, но и в региональном масштабе; это относится даже к условиям, сложившимся в оплоте синдикализма в Каталонии в первые месяцы после июля 1936 года, когда власть правительства стала временно невидимой, а новая и ещё неопределенная власть, осуществляемая синдикатами, не приобрела отчетливого политического характера. И всё же ситуацию, возникшую в этих условиях, нельзя адекватно назвать «двоевластием». Она представляла собой скорее временное затмение всей государственной власти, вызванное расколом между её (экономической) субстанцией, перешедшей к рабочим, и её (политической) оболочкой, различными внутренними конфликтами между силами Франко и силами «лоялистов», Мадридом и Барселоной, и, наконец, тем решающим фактом, что основная функция бюрократического и военного аппарата любого капиталистического государства — подавление рабочих — ни в коем случае не могла действовать против рабочих с оружием в руках.

Бесполезно утверждать (как это делали многие), что на протяжении многих фаз революционного развития последних семи лет не раз — в октябре 1934 года, в июле 1936 года и в мае 1937 года — складывалась «объективная ситуация», когда объединенные революционные рабочие Испании могли бы захватить власть в государстве, но не сделали этого либо по теоретическим соображениям, либо в силу внутренней слабости своей революционной позиции. Это можно отнести к июльским дням 1936 года, когда синдикалистские и анархистские рабочие и ополченцы Барселоны штурмовали оружейные склады правительства и вооружились оружием, захваченным у разбитого фашистского мятежа, так же как это можно отнести к июльским дням 1917 года, когда революционные рабочие и солдаты в Петрограде устроили демонстрацию под большевистскими лозунгами «вся власть Советам» и «долой министров-капиталистов», и когда в ночь с семнадцатого на восемнадцатое неохотный Центральный комитет большевистской партии был вынужден, наконец, отказаться от своего прежнего отказа участвовать в «преждевременной» революционной попытке и единодушно призвать солдат и народ взять оружие и присоединиться к тому, что они по-прежнему называли «мирной демонстрацией».

Что же касается тех людей, которые сегодня, спустя двадцать лет после этого события, превозносят революционную последовательность большевистского руководства 1917 года в ущерб «хаотической нерешительности», проявившейся в расколах и колебаниях испанских синдикалистов и анархистов 1936-38 гг, Здесь уместно напомнить, что в те черные дни июля 1917 года, за три месяца до победы Красного Октября в Советской России, Ленин и его большевистская партия также не смогли предотвратить или превратить в победу ситуацию, которую в свое время так охарактеризовал покойный С. Б. Красин, который был большевиком и впоследствии занял высокий пост в советском правительстве, а в это время был управляющим промышленным предприятием: «Так называемые массы, главным образом солдаты и некоторое количество хулиганов, бесцельно слонялись по улицам в течение двух дней, стреляли друг в друга, часто из чистого страха, таяли при малейшей тревоге или свежем слухе и не имели ни малейшего представления о том, в чём дело"[1].

Непосредственные результаты того, что можно назвать, в ответ на часто повторяемое обвинение испанских синдикалистов в отсутствии революционного руководства, «неудачей» революционной большевистской партии в захвате политической власти в объективно революционной ситуации, не были лучше для российских большевиков 1917 года, чем они были в 1934, 36 и 37 годах для испанских синдикалистов и анархистов. Восемнадцатого июля 1917 года против Ленина было выдвинуто озорное обвинение в том, что все его действия с момента приезда в Россию, и особенно вооружённые демонстрации предыдущих двух дней, тайно направлялись германским Генеральным штабом. В штабе большевиков были проведены обыски. Их газетные редакции были закрыты. Каменев, Троцкий и многие другие большевистские лидеры были арестованы. Ленин и Зиновьев скрывались, и Ленин все еще находился в подполье, когда почти два месяца спустя предостерёг своих товарищей от опасности поставить под угрозу их революционную независимость, безоговорочно поддержав правительство народного фронта Керенского против контрреволюционного мятежа главнокомандующего русскими армиями генерала Корнилова. 

Таким образом, нельзя справедливо утверждать, что испанские рабочие и их революционное синдикалистское и анархистское руководство не смогли захватить политическую власть в национальном или даже региональном каталонском масштабе в условиях, когда это могла бы сделать действительно революционная партия, такая как большевики, нет смысла принимать тактику большевиков в июле 1917 года как «осторожную и реалистичную революционную политику» и осуждать эту же политику как «отсутствие революционного предвидения и решения», когда она повторяется, в точно таких же условиях, синдикалистами в Испании. С таким же успехом можно согласиться с парадоксальным утверждением Паскаля двухсотлетней давности: «Что правда по эту сторону Пиренеев, то ложь по другую».

Это не означает, что революционные действия каталонских рабочих не были скованы их традиционной позицией беспечности во всех политических, а не сугубо экономических и социальных вопросах. Даже их самые радикальные шаги в области экономической реконструкции, предпринятые в то время, когда они казались и считали себя неограниченными хозяевами положения, страдали от некоторого недостатка той целеустремленности и последовательности, которыми экономические и политические меры большевистской диктатуры в России одновременно приводили в ярость и ужасно пугали их врагов у себя дома и во всех буржуазных странах мира. В буржуазных отчётах об условиях в революционной Испании очень мало того беспокойства, с которым иностранные зрители смотрели на предполагаемые «зверства» большевистской революции во время «санитарного кордона». (Даже бывший революционный марксист Карл Каутский в те дни повторял и, как мне кажется, всерьёз верил в сообщение о том, что большевистская диктатура увенчала свои экспроприаторские меры «социализацией жён буржуазии»). По сравнению с этими восторгами, в рассказе об испанских «коллективизациях», который дал специальный корреспондент лондонской газеты «Таймс» в час приезда правительства Негрина в Барселону, есть даже нотка юмора и некое веселое упование на то, что репортер называет стойким «индивидуализмом» испанского народа:

Приход центрального правительства вдохнул новую жизнь в Барселону. Огромный город начинал чахнуть под бременем коллективизации. Счастье не может быть коллективизировано в Испании, где человек упорно остаётся хозяином самому себе. Владелец отеля, который не смог смириться с тем, что он официант в своем заведении, работает официантом в другом месте. Об одном известном каталонском актёре рассказывают, что, устав играть главную и скромную платежом роль, он предложил поменяться местами со сменщиком, сказав: «Мы зарабатываем одинаково, давай я буду дёргать за веревочки, а ты пойдешь и будешь дергать за лица». Среди зрителей кинотеатров стало довольно распространённой, хотя и неудачной, шуткой указывать на профессоров консерватории, играющих вторую скрипку в оркестре.

Даже более подробный и гораздо более враждебный репортаж барселонского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», опубликованный месяц спустя, был дополнен несколькими довольно привлекательными фотографиями, иллюстрирующими жизнь и работу в «Коллективизированных цехах Испании», которые стали ещё более привлекательными для поклоняющихся государству и спекулирующих облигациями читателей «Таймс» благодаря веселому замечанию: «Поскольку лоялисты предпочитают государственный контроль контролю рабочих и хотят защитить иностранные интересы в Испании, коллективизация — как на изображенных здесь швейных фабриках — ограничивается». В том же духе «сильный человек Испании» (ныне развенчанный министр обороны лоялистского правительства Индалесио Прието) был изображен на фотографии и описан мелкобуржуазным читателям Evening Standard от 7 марта 1938 года как «упитанный владелец газеты, с подбородком или двумя в запасе» и с «пристрастием к угрям в качестве единственной гастрономической роскоши», человека, кстати, чьи «достоинства» «признал даже генерал Франко» и который лично хорошо знаком с «финансистом движения Франко», прославленным Хуаном Марчем.

Сам факт, что CNT и FAI под давлением всё более горького опыта были вынуждены отказаться от своей традиционной политики невмешательства в политику, продемонстрировал всем, кроме некоторых безнадёжно сектантских и иллюзорных групп зарубежных анархистов (которые и сейчас отказываются запятнать свою антиполитическую чистоту искренней поддержкой отчаянной борьбы своих испанских товарищей!), жизненно важную связь между экономическим и политическим действием во всех смыслах и, прежде всего, в непосредственной революционной фазе пролетарской классовой борьбы.

Таков, таким образом, первый и главный урок той завершающей фазы всей революционной истории послевоенной Европы, которой является испанская революция. Он становится еще более важным и особенно впечатляющим, если учесть, что характер движения испанского рабочего класса значительно отличается от всех других видов пролетарской классовой борьбы в Европе и США, сложившихся на протяжении почти трёх четвертей века.

Действенность этого урока не ослабляется относительно умеренным содержанием политических требований, выдвигаемых CNT в настоящее время. Несомненно, что предложение о «новом конституционном периоде, который сочувствовал бы народным чаяниям в рамках социалистической республики, которая была бы демократической и федеративной», не требует ничего такого, на что правительство Народного фронта не могло бы в принципе решиться без революционного изменения своей до сих пор исповедуемой буржуазной политики. Предложение о создании «Национального экономического совета на политической и профсоюзной основе, с равным представительством как социал-демократической UGT, так и синдикалистской CNT» также не могло превратить буржуазно-реформистский уклон правительства в революционно-пролетарский. Но здесь снова возникает близкая аналогия между тактикой, которой придерживаются синдикалисты в современной Испании, и позицией, которую занимала партия большевиков до и даже после провала корниловского мятежа. Если эта аналогия верна, если мы можем показать, что даже такая преимущественно политическая и политически опытная революционная партия, как партия, совершившая Октябрь, не достигла своего высшего совершенства до наступления совершенно иной исторической ситуации, то как же мы можем ожидать такого сверхчеловеческого и сверхисторического совершенства от до сих пор неполитически мыслящей и политически почти неопытной группы пролетарских революционеров в неразвитых условиях современной Испании, где контрреволюционный корниловский мятеж не рухнул, а победоносно распространился по всей стране и теперь наступает на самое сердце промышленной Испании, на последний оплот антифашистских и антикапиталистических сил, на пролетарскую провинцию Барселону?

С точки зрения трезвого исторического исследования существует множество доказательств того, что революционное большевистское руководство 1917 года ни в коей мере не было подвержено тем человеческим колебаниям и непредусмотрительности, которые присущи любому революционному действию. Даже после победного завершения того шедевра политической стратегии, который большевики под руководством и вдохновением Ленина совершили в дни корниловской войны в августе и сентябре 1917 года, когда они, в соответствии с тончайшей инструкцией Ленина, стремились «бороться против Корнилова, как и войска Керенского», но не поддержали Керенского, а., Ленин всё же исходил из того, что Временное правительство после поражения Корнилова стало настолько явно слабым, что давало возможность мирного развития революции на основе замены Керенского правительством социалистов-революционеров и меньшевиков, ответственным перед Советами. В таком правительстве большевики не будут участвовать, но они «воздержатся от немедленного выдвижения требования передачи власти пролетариату и беднейшему крестьянству и от „эволюционных методов борьбы за осуществление этого требования“. Конечно, предлагая эту линию поведения в своей знаменитой статье „О компромиссах“ в сентябре 1917 года, Ленин не мог похвастаться такой безупречной революционной праведностью, как, например, Сталин в нынешней России или государственно-отрицающие анархисты в нынешней ультракапиталистической Голландии. И всё же этот небольшой фрагмент реальной истории показывает, как мало имеют права мелкие последователи Ленина критиковать недостатки достижений синдикалистов в революционной Каталонии, не говоря уже об известной двусмысленности „помощи“, оказанной революционным рабочим Испании на первых и последующих этапах их борьбы коммунистами и российским государством как в Испании, так и в Комитете по невмешательству[2].

Таким образом, на конструктивную работу, ставшую результатом героических усилий и жертв революционных рабочих во всех частях Испании, где синдикалистский и анархистский лозунг «коллективизации» одержал верх над социал-демократическими и коммунистическими лозунгами «национализации» и «государственного вмешательства», брошена глубокая тень. Вся эта конструктивная работа была проведена, так сказать, лишь предварительно. Её дальнейшее продвижение и само её существование зависели от прогресса революционного движения и, прежде всего, от решительного разгрома контрреволюционного наступления Франко и его могущественных фашистских и полуфашистских союзников. Даже на этом позднем этапе, когда разгром разрекламированной лоялистской армии уже настолько ярко проявил внутреннюю слабость правительства Негрина, что упомянутый выше главный представитель фашистских и капиталистических сил в правительстве Народного фронта Индалесио Прието должен был быть бесславно изгнан, а «реконструкция» правительства в «левом» направлении стала неизбежной, победа в последний час революционных пролетарских сил, сплотившихся в Барселоне, — с репетицией или без репетиции восстания коммунаров в осажденном Париже 1871 года — чрезвычайно повысила бы непосредственное историческое и практическое значение великого эксперимента по подлинной пролетарской коллективизации промышленности, который был начат и осуществлен рабочими и их профсоюзами в течение последних двух лет.

Без такого благоприятного поворота история каталонской коллективизации, которая беспристрастно и впечатляюще рассказана в небольшой книге, изданной CNT-FAI и до сих пор не переведённой на английский, [3] и на которой мы предполагаем основывать наш анализ и критику испанского опыта в следующем номере, не может претендовать на большую заслугу, чем-то, что мы знаем от Маркса, Энгельса, Лиссагарайса и других писателей об экономических экспериментах революционной Коммуны парижских рабочих в 1871 году. Они являются частью исторического прошлого, так же как сегодня попытки революционных итальянских рабочих в 1920 году, которые впоследствии были уничтожены полчищами Муссолини, субсидируемыми испуганными итальянскими землевладельцами и капиталистами, и как столь же неудачные попытки, предпринятые несколько раз между 1918 и 1923 годами авангардом немецких и венгерских рабочих. Точно так же более полные и, конечно, гораздо более блестящие временные достижения, достигнутые революционными рабочими бывшей Российской Империи в период действительно коммунистического эксперимента 1918-20 годов, не сохранили практического значения для последующего развития так называемого социалистического строительства в Советской России. Вскоре они были осуждены самими большевиками как «негативная форма» коммунизма, временно навязанная неохотному большевистскому руководству чрезвычайными обстоятельствами войны и гражданской войны. Таким образом, великий исторический эксперимент так называемого военного коммунизма, который на самом деле представлял собой гораздо более позитивное движение к коммунистическому обществу, чем меры любого НЭПа, НЭО-НЭПа или других вариантов не более социалистической и пролетарской политики, которые впоследствии были провозглашены различными комбинациями постленинской и сталинской бюрократии, стал забытым и заброшенным эпизодом прошлой истории в той самой стране, которая и сегодня претендует на то, чтобы сравняться перед международным пролетариатом так называемым строительством социализма в отдельно взятой стране.

Ещё до этого нового поворота большевистской экономической политики, 4 декабря 1919 года, через два года после полного захвата государственной власти, Ленин в речи на Первом съезде сельскохозяйственных коммун и сельскохозяйственных артелей дал следующую характеристику результатов, достигнутых к тому времени большевистской борьбой за коммунизм: «Коммунизм, когда люди работают потому, что они сознают необходимость работать на общее благо. Мы знаем, что сейчас мы не можем установить социалистический строй — дай Бог, чтобы он был установлен во времена наших детей, а может быть, и во времена наших внуков"[4].

«Служить истории революции» — вот программа, незримо написанная на первой странице цитированного выше достоверного и всеобъемлющего отчёта о положительных результатах, достигнутых в экономической области революционными рабочими Барселоны и промышленными и сельскохозяйственными рабочими во многих маленьких каталонских городках или отдаленных и забытых деревнях. «Служить истории» означает для писателя, как и для нас, революционных рабочих мрачного мира, трудящихся в условиях кризиса и разложения всех форм «старых» социалистических, коммунистических и анархических рабочих движений, извлекать из дел и из ошибок прошлой истории уроки для будущего, пути и средства для осуществления целей революционного рабочего класса.

Примечания

[1] Эта и следующие цитаты взяты из документальной истории Дж. Буньяна и Х. Х. Фишера, The Bolshevik Revolution 1917-1918, Hoover War Library Publications, no. 3 (Stanford: Stanford University Press, 1934).

[2] Мы приводим здесь для пользы тех до сих пор преклоняющихся перед Сталиным коммунистов, которые недавно начали усваивать урок великих «чисток» в России, фразу из «Правды», свидетельствующую о том, что сталинские «друзья» делали и намеревались делать в полностью «большевизированной» Испании. Говорит «Правда» от 17 декабря 1936 года: «Очистка Каталонии от всех троцкистских и анархо-синдикалистских элементов уже началась; эта задача продвигается с той же энергией, с какой она уже была выполнена в СССР».

[3] Коллективизация — L’oeuvre constructive de la Revolution Espagnole-Recueil de Documents-Editions CNT-FAI, '937'

[4] Цитируется по т. 8 Избранных произведений, изд. Института Маркса-Энгельса-Ленина, Москва (английский перевод, Нью-Йорк: International Publishers: стр. 205).

Оригинал