Из всего того, что я прочитал в 1930 году на корабле, который вез меня в Индокитай и обратно, из книг, начиная с Маркса и заканчивая Прудоном, Жоржем Сорелем, Юбером Лагарделем, Фернаном Пеллютье, Лениным и Троцким, книги Маркса, без сомнения, оказали на меня наибольшее влияние. Эти книги открыли мне глаза, раскрыли тайны капиталистической прибавочной стоимости, научили меня историческому материализму и диалектике. Вступив с этого момента в революционное движение, сбросив с себя буржуазное платье, я поначалу был инстинктивно антисталинистом; в то время я был левым социалистом в окружении Марсо Пивера и революционным синдикалистом под влиянием Пьера Монатта. Позже труды Бакунина в шеститомном издании Макса Неттлау/Джеймса Гильома были для меня как вторая операция по удалению катаракты. Они навсегда оставили во мне аллергию к любой версии авторитарного социализма, самоназывается ли он якобинским, марксистским или троцкистским.

Именно под воздействием этих трудов (Бакунина) я был вынужден в корне пересмотреть свое восхищение революционной стратегией Ленина, переработать (свой взгляд) на этого кумира и перейти к глубокой критике некоторых авторитарных концепций большевистского лидера. Из этой внутренней дискуссии я сделал вывод, что социализму придется избавиться от избитого понятия диктатуры пролетариата, чтобы восстановить свой подлинный либертарный характер.

Люксембург против Ленина

Именно это побудило меня в моей исторической работе о Французской революции повсеместно заменять слова «диктатура пролетариата» словами «революционное ограничение». После этого я стал уделять больше внимания тому молниеносному процессу, который Роза Люксембург противопоставила ультрацентрализму Ленина и бесплодному характеру его бюрократического субституционизма. Много позже, в 1971 году, я углубил свой анализ люксембургианства и попытался подчеркнуть его относительное родство с либертарной спонтанностью.

Эпоха, когда я открывал для себя Бакунина и перечитывал Розу, была, с точки зрения классовой борьбы, временем венгерской революции и ее жестокого подавления русскими танками. Меня, со своей стороны, меньше интересовали политические повороты этой попытки освобождения от московского ига, поскольку она была катализирована скорее тревожными двусмысленностями, чем эфемерным расцветом венгерских рабочих советов.

Анархизм

Моя либертарность прошла через последовательные фазы: вначале то, что я бы назвал классическим анархизмом, который нашел свое выражение в книге «Молодость либертарного социализма» (1959), затем «Анархизм: от теории к практике» (1965) и, одновременно, «Ни Бог, ни Господин: Антология анархизма», где помимо Бакунина нашлось место для Штирнера, Прудона, Кропоткина, Малатесты и многих других.

Затем, немного отойдя от классического анархизма и ни на секунду не отступая от марксистских исследований, я опубликовал книгу «За либертарный марксизм» (1969), название которой, я уверен, смутило и шокировало некоторых моих новых друзей-либертариев.

Затем, незадолго до революционных событий мая 68-го, в которые я погрузился по шею, я вновь присоединился к Либертарно-коммунистическому движению (MCL вокруг Жоржа Фонтениса (вернувшегося из авторитарных застенков!)). Позже я состоял в Либертарно-коммунистической организации (OCL), в ее первой и второй формах, а затем, вплоть до сегодняшнего дня, в Союзе либертарно-коммунистических рабочих (UTCL).

Либертарный социализм

На протяжении четверти века я придерживался и до сих пор придерживаюсь либертарного социализма или коммунизма (слово анархист кажется мне слишком ограничительным, и я не использую его, если к нему не присоединяется слово коммунист). Этот либертарный коммунизм отличается, хотя и может быть объединен с утопией, пропагандируемой школой Кропоткина, предвосхищающей эпоху изобилия. Точнее, либертарный коммунизм, как я его понимаю, — это сочетание лучшего из анархизма и мысли Маркса. Я попытался разобрать эти разрозненные элементы в памфлете под названием «Анархизм и марксизм», который был добавлен ко второму изданию моей небольшой книги «Анархизм» (1981).

На закате своей жизни я, конечно, не утверждаю, что предвидел, кроме как в очень общих чертах, окончательную кристаллизацию непростого и неформального синтеза. Ганс-Эрих Каминский в своей биографии Бакунина считал его необходимым и неизбежным, но формулировать его следовало скорее в будущем, чем в настоящем. Он должен исходить из новых социальных бурь, которые возникнут, и возникновение которых на сегодняшний день не по силам никому.

Не догма

Я надеюсь, что на протяжении всей своей боевой деятельности я был историком и теоретиком. Мне кажется весьма самонадеянным заявлять, среди прочего, о том, какие аспекты анархизма и плавающих мыслей Маркса являются или не являются примиримыми. Либертарный коммунизм — это пока лишь приближение, а не догма абсолютной истины.

Он не может, как мне кажется, абсолютно точно определить себя на бумаге. Он будет не рационализацией прошлого, а точкой опоры для будущего. Главное убеждение, которое меня вдохновляет, заключается в том, что будущая социальная революция не будет ни московской деспотией, ни анемичной социал-демократией, что она будет не авторитарной, а либертарной и самоуправляющейся, или, если хотите, опирающейся на рабочие советы.

Оригинал

Обложка