Юрий Квятковский поставил с Мастерской Брусникина пьесу-поэму Андрея Родионова и Катерины Троепольской «Сван». В Центре им. Мейерхольда произошёл предпремьерный показ эпоса о ФМС. Спектакль участвует в фестивале NET. Ведь без Мастерской Брусникина, приписанной к театру-студии «Человек», не обойтись новому европейскому театру. Репертуар Мастерской продолжает стремительно пополняться, как будто команда имеет тройной запас амбиций, сил и желания играть. Премьера будет в конце декабря, ровно год спустя после читки в Боярских палатах. О «Проекте Сван» Андрей Родионов так мне сказал: впервые проект Сван и Клавдия Петровна были упомянуты в нашей пьесе «Нурофенавая Эскадрилия» и ничего не означали. Потом я придумал, что следующая пьеса будет называться проект Сван, а Клавдия Петровна будет героиней этой пьесы. В данном случае это не столько семантическая история сколько звуковая и интуитивная.

Видно, насколько изменилась пьеса, прочитанная тогда за полчаса. Прибавив десяток зонгов и превратившись в полуторачасовой мощный мюзикл с танцами, пьеса стала первым поэтическим, ритмизованным высказыванием о чиновницах в истории новой русской драмы. Спектакль ещё на стадии формовки, закрепления бесконечных импровизаций, над этим интенсивно работает вся команда под управлением Юрия Квятковского и специально выделенного тренера, Виталия Боровика. Надо подлепить, сформовать, оконтурить все сцены, выстроить относительно друг друга голоса — и будет хит.

Все, без исключения, стихи Андрея Родионова наполнены особым видом любви: не любовь и не боль, и не солнечная радость вечной жизни. Что-то третье, глубже залегающее, всепрощающее. Это не то что редкое качество в новой драме, но исключительное. Так что для зрителя это задачка — раскопать клад боли в ФМС им. Малевича. А потом искать в воображении Лебедянию, идеал братской дружбы народов. Обнаружить радиоактивную никому-не-нужность мигрантства, а потом вдруг воочию обнаружить антропологический идеал: будущее страстное смешения белобрысых розовощёких расачек с томными джигитами пустынь.

Другое свежее достижение в этом жанре — пьеса «Счастье не за горами» о Пермской культурной революции, что была прочитана теми же брусникинцами и принадлежит все тем же Родионову и Троепольской. Хорошая традиция складывается, ведь без изучения нынешних фобий, привычек и характеров чиновников огосударствленной насквозь страны невозможно ничего узнать и о самих себе. Даже если я не служу киргизским дворником, не хожу в департамент, не тружусь депутатом или охранником в магазине, всё равно мои мысли и чувства пропитаны чем-то левиафаническим.

Итак, что мы имеем? Танцы, поставленные преподавателем брусникинцев в Школе-студии МХАТ, хореографом Ириной Галушкиной. Песни акынов, кобзарей, цыганок, рэперов и подпольных дигеров Подольска — в идеале, а пока есть более-менее общий ритм, остроумно написанный Сергеем Касичем, сыгранный на живых барабанах, клавишах и трубах канализации. Иногда минималистская музыка напоминает культовую мигрантскую игрушку «Марио». Художник Полина Бахтина с помощью Ольги Павлюк выстроила на сцене лес из стоек, труб, патрубков и номеров бесконечных государственных кабинетов ФМС, федеральной миграционной службы. Между сценами на задник экспонировались приятные глазу видео-коубы, в модном стиле пиксель-арта, символизирующие торжество поэзии и слияние народов на территории РФ, то бишь Лебедянии.

Василий Михайлов начинает петь фольклорным голосом кобзаря: В далёком великом будущем Российской Федерации был принят закон о поэтической речи. Этот закон о всеобщей поэтизации лёг тяжким грузом на чиновничьи плечи. Чтобы стать гражданином РФ, нужно сдать экзамен по стихосложению. Диалоги мигрантов и «начальниц дискурса» фантазмичны: Как вам русский лес? — Я косил одуванчики два года перед подольским УФМС.

Я поэт, я провидица будущих бурь, предлагаю вам помощь в обмен на гражданство. В тревожное время, когда враг у ворот, я России мечтаю служить как пророчица. Господин президент, святой русский народ, светом горных дорог озарить мне вас хочется — придя в УФМС, вещает слепая цыганка Октавия, идеально пластифицируемая Гладстоном Махибом. На такое заявление крепкие фэмээсовки удивляются: Почему пускают сумасшедших? — Потому что она единственная, у кого есть приглашение. — Из какого учреждения? — Из служб контрразведки. — Октавия, а не могли бы вы предсказать чего-нибудь? — Это государственная тайна. — Мне, лично мне. И пожалуйста, в стихах, слепая Октавия.

В общем и целом, произведение Родионова-Троепольской переполнено таким вот мягким саркастическим юмором. Не то, чтобы авторы давали карт-бланш самому оголтелому из постсоветских госучреждению, нет. Это учреждение мучало, мучает и будет мучить мигрантов, стоящих сутками, месяцами и годами в очередях. Но это временно, наладили же отпуск любых справок в любимых пенсионерами автоматических центрах госуслуг, не привязанных территориально, но называемых почему-то МФЦ.

А в чём тогда нерв, смысл и посыл «Проекта Сван»? Октавия предсказывает судьбу Клавдии Петровне. Роль дана великолепной Анастасии Великородной, на плечах которой держится сюжет. Она настолько узнаваема, универсальна, что напоминает сразу десяток напёрстниц власти, гордых мировых начальниц. В пьесе у этого архетипа другая судьба и предназначение, практически монашеские, спасительные для окружающих народов: Родиной станешь для многих, единственной для принца. А не выйдешь за принца, твой мозг разорвёт паранойя, станешь убийцей». Никакой метафизики не предлагает Клавдии Петровне провидица. Просто фамилия поэтического тренера, натаскивающего мигрантов на экзамен — Родин, то есть Василий Буткевич, обладатель самого пронзительного голоса из всех брусникинцев. Смысл ускользает от прямой трансляции, он скрыт под романтической эстетизацией нелёгкого, так сказать, труда чиновниц. Они угощают друг друга нескончаемыми коробками конфет, охотятся за безответными, легкодоступными мужьями-мигрантами, ополчаются на Клавдию Петровну, первую из УФМС вышедшую замуж и ставшую Родиной. Кстати, я так и не понял, мигрант товарищ Родин или наш, московский поэт, прописанный в нежилом помещении на территории посольства Эфиопии (легко себе представить такого), зашибающий деньгу на обучении детишек нуворишей стихосложению. Если так, то почему он переживает за мигрантов, за Молдакула? Уходит в запой и женится на Клавдии Петровне. И приходится Клаве пройти через ад перекрёстных допросов в родном учреждении.

Несмотря на прекрасное вроде бы засилье поэзиса в кабинетах ФМС, не всё так воздушно в Лебедянии. Подспудно, не нарочно подкрался хороший фантастический триллер. Василий Михайлов играет странного следователя, расследующего необъяснимые помешательства среди работниц УФМС. Тётеньки в сине-красной униформе, оказывается, срываются с катушек, душат и режут соискателей гражданства Лебедянии. Жаль, эта тема не нашла пока отчётливого режиссёрского воплощения. Хотя есть приятный, то есть реалистично-символичный, вязкий момент повального пьянства отброшенных от гражданства мигрантов, где-то на задворках Подольска. Мигранты долго возятся на помосте среди зрителей, замешивают и толкут друг друга в глину тоски и безнадёги, хором орут — Пиём! Пиу! Иё! Ию! - распластанные всмятку под гнётом казёнщины. Наступает праздник Петра и Февронии, день лебедянских униженных и оскорблённых. В середине спектакля всё мутирует под давлением общих плясок и криков, расплывается под неизменно чёткий барабанный ритм музыканта «Бигудей» Виктора Глазунова, стоящего на платформе, висящей над сценой. На клавишах, спрятавшись в густой тени, играл Пётр Скворцов, которого хотелось видеть на сцене, в халате.

Сцена прихода Клавдии Петровны на эфиопский склад в поисках предсказанного Октавией жениха выливается в буйство глоссолалии, ритм поэмы уходит, чёткость сценографии расплывается. Нет, все слова понятны, но снижен темпоритм, стихи вытягиваются в прозу. В какой-то момент возникает удивительно красивый дуэт — Мария Крылова (фэмээсовка) с ленточкой, а ля художественная гимнастика и Игорь Титов (Молдакул) с нижним брейк-дансом. Побольше бы таких дуэтов бессловесных, и слова поэмы дойдут до стадии нерушимой формы-ритма. А может, дело в поэме, ставящей сложную задачу режиссёру, вынужденному менять скорость прохождения текста. Извилиста дорога к счастью у простых чиновниц в Лебедянии.

Теперь уже мигранты заставляют Клавдию Петровну сдавать экзамен, она теперь сама ненавидит дам бальзаковского возраста в загсе и прочих адских коридорах, жмущих и гнобящих любое тихое счастье, она сама вынуждена декламировать: Средь белых льнов и чёрной нефти народы дружат, а серый волк и белый лебедь им верно служат. Огнями полыхают василиски из нефтегазовых месторождений. Тут бы огоньку подпустить, но всё ограничивается миганием красной буквы М.

Тема огня и метро не раскрыта, зато краснощёкие чиновницы-русачки соединяют тела в змеище о многих головах, и сцена молодожёны-чиновницы вполне гоголевского накала. Они — многоголовый змей в танце, соединяющем Михаил Плутахина, Игоря Титова, Гладстона Махиба, Марину Васильеву и Марию Крылову. В финале поэмы уже все три чиновницы начинают терять голову от страсти к вежливым и вкрадчивым джигитам пустынь. В связи с этим хотелось бы больше видеть орнаментальных танцев и арий. Кухни народов мира лучше кухни-фьюжн. В конце делается ещё одна попытка приблизить поэму о лебедянском ФМС к реальной трагедии гражданина или соискателя звания гражданина РФ. Игорь Титов медленно двигается вдоль поверженных чиновниц, срисовывая и сгущая голосом манеру Андрея Родионова петь «Русскую тропинку». В этом стихе дана вся глубинная проблематика, эмблема пьесы «Сван», именно этот стих точно раскрывает подспудную тоску, обиду, надежду, любовь и небывальщину граждан Лебедянии, превращая их в жителей РФ:

Ехали в машине леса хмурой сенью, ты смотрела на меня, я глядел в окошко и тропиночку в лесу увидав с похмелья, я вздохнул и прошептал: русская дорожка

Все вы русские такие, — ты сказала грустно,– в чем загадка вашего странного инстинкта? почему бы не сказать тихо, безыскусно: чем такая русская та твоя тропинка?

И в английских садах, и в буше австралийском, в джунглях Конго сырых и бразильской сельве никогда не приплетет человек прописку, даже если человек с лютого похмелья

Ну с чего, с чего ты взял, что тропинка русская? Неужели потому, что на ней одно ваше русское говно и пакеты с мусором, и стаканы мятые, и бутылки дно!

Я печально молчал, нет, не понимаешь ты, иностранка глупая, — это русский лес, потому что в тоске ты на свете маешься, я ж на тропку свернул, тропку до небес

Я свернул — и исчез с песней тихой светлою, а пойдешь меня искать, если так глупа — на тропинке моей радость несусветная, но ведет прямо в ад милая тропа

Чёрный лес замолчал, как молчат любовники, — утомившись собой, так молчат они — вход в него сторожат чёрные полковники, тоже наши русские, ты уж извини