(Письмо юным ученикам Мити Ольшанского, по случаю пятилетия Colta.ru, столетия провала в ад 1917, и одновременно идея сериала «Ад Пригова» в жанре соц-триллер)

«Я злобен, как и ты, но parrhesia, тяга к правде, нас спасёт». Это письмо не столько о правильной, прекрасной Colta.ru, это письмо злобного злобным. Добрым просьба не читать (66+). Из добрых читателей годятся ценящие творчество Пригова и выносящим слово ад, любящие иронию как жанр. Надо за Приговым Дмитрием Алексанычем, за новыми неюнгианскими архетипами Милицанера, Уборщицы и Сантехника доработать, довести иронию до метафизического ужаса. Да и повод роскошный, столетие, пятилетие, ад долголетия… Следите за скачками мысли, ибо Пригов мыслитель нового типа, не снившийся Новалису, Музилю и Штейнеру, зато ударивший всех нас, читателей и учеников его весёлых ужасающих романов.

Итак, Кольта это контра, неприятие идиотизма «юридических людей», в отличие от «мавроматических». Конечно, такая фраза чистая абстракция, разведение по краям, разделение друзей, такого не бывает, но бывает тренд, мода, направление, дискурс, власть внутреннего решения, бессознательная оккупация, осознанное зомбирование, вторжение похитителей тел, тензорный анализ социальных сетей. Ну ка, погуглим: в диалоге Платона «Горгий» термин parrhesia тесно связан с диалектикой, означающей, что это «свобода слова», а не риторика или манипуляция. Пархезия, лучше скажем парессия, парусия, была фундаментальной составляющей демократии классических Афин. В собраниях и судах афиняне могли свободно говорить почти все, и в театре драматурги, такие как Аристофан, в полной мере использовали право высмеивать тех, кого они выбрали.

Что это значит сейчас, когда разница между «людьми художеств» и «людьми гос-ва» чудовищная? Когда распад общества по вдруг открывшимся линиям врождённых (гештальтных) типов сознания ускорился неимоверно. Потому и сокращаю государство в гос-во, что этот типаж сильно усечён, как пирамиды в учебнике геометрии. Представители «гос-ной типажности» верят только господству чего-либо, кого-либо. На усечённой пирамиде, как известно, глаз — эмблема доллара и масонства, заворожившая нашего лучшего антрополога Пригова. «Усечённые типы» втянулись в траекторию раба, питающегося объедками мыслей господина. Так проще и приятней жить. И если такое явление замечается наблюдателем, страдание наблюдателя неизбежно, вот сейчас пишу и страдаю. Это расщепляет в «шизоида», и одновременно сплющивает в «демократа». Почему? Хорошо бы одинаково отнестись ко всем людям, но это прежде всего невозможно. Ну как одинаково относиться к людям, это же надо их понять, как себя, а понять себя можно только став другим. Даже выслеживание себя абсолютно антидемократично. Итак, Мавроматические люди это тип художественно и «паресионно» развитых людей, страдающих от замеченной разницы, и понимающих, что именно они наблюдают и почему страдают. Не говоря уже о гении, осознавшем ад гос-ва и его людей — Пригове, который спасался от мучения, придумав гипертеатральную игру впадения в любой типаж. Игра состояла в хроническом удержании состояния Осла-сталкера, метаморфического героя романа Апулея. Недаром «Золотой осёл», феерия учеников Бориса Юхананова — достижение резко заточенного на гнозис Электротеатра. Юхананов и Пригов — вершины, в смысле обладания способностью к метаморфической игре, невозможной без немалой самоиронии. Готовы ли мы к самоиронии? К неразличимости боли и смеха? О серединном народе, не примкнувшем к художественному или гостипу, и разговора нет, это «ни горячие, ни холодные». Отсутствие «гештальтного» равенства самое неприятное, с чем имеет дело человек. Что такое гештальт, это всего лишь этикетка того, что Аристотель осторожно и мутно называл эйдос, причина всех форм материи, включая формы души. Поэтому не будем копать в древность, пусть всё остаётся мутным, смешанным и главное, смешным. И ужасающим, как завещал нам великий Пригов. Когда жуткая неприятность неравенства осознаётся критической массой образованных людей, происходят перевороты, войны и провалы в ад. Здесь понятие «образованный» вовсе не в жутком смысле Георгия Гюрджиева, считавшего человека одноразовой механической марионеткой, сливающейся на хищную вампирическую Луну. Образованный по Гюрджиеву — телесно покрытый, то есть покрывший и завершивший внутренние тела, ставший хотя бы не дырявым, не теряющим ежеминутно энергию души. Цель гюрджиевского четвертого пути, в отличие от любого партийного — стать хотя бы «самосознающим автоматом» путём намеренного страдания. Что-то в этом есть от древнейшего даосизма, дошедшего и до наших старцев методом-поговоркой: не сорить, дабы не пришлось вернуться аки псу ко своей блевотине.

Итак, взрыв 1917 это что? Гипотеза: провал в кротовые норы бессознательности, бегство в демонический кайф пролития крови, от намеренного мучения самосознания. От боли лишения самостоятельности, то есть глубинной памяти — если помнить о прошлой жизни, собственной важности быть не может, равенства быть не может, революций и гулагов быть не может, и гос-ва быть не может. Почему? Так сама эта память чистый ад, ну разве можно помнить предательство идеалов и боль умирания прошлой жизни? Хотя Зигмунд Фройд увидел алмаз древней практики, подобрал лежащую на земле истину и лечит, и лечит миллиард белых людей от неврозов и бредовых состояний, заставив вспомнить вчерашний день. Но у нас нет 200 долларов на кушеточный сеанс, у нас есть или были друзья, мы утверждаем — нет равенства, есть любовь, вот вам и христианство. Равных вы «де юре» терпите, а папуасов обязаны любить, иначе тотальность ада, то есть гос-ва, неминуема. Невыносимость разности степеней развития душ, любой намёк на «лествицу Иакова» приводит к тотальному насилию, как ни странно. Кого приводит? Да тех, кто боится вспомнить кошмар и боль прошлой жизни. Весь ад от трусости. А кто нас лишил памяти? Ответа нет, но надо искать.

 — А такой же, но с перламутровой пуговицей есть? — Нет. — Будем искать.

Такие, как легендарный дедушка «ленин» и его правнучек — типичный октябрёнок «мединский» — не желают страдать, сразу пишут законы счастья. И если ты типологически ученик реального и умнейшего Мити Ольшанского, а он «ученик» дедушки Ленина, значит общая ваша беда — невыносимость страданий осознания неопределённости, неоформленности мира. Агорафобия в широчайшем смысле. Печаль в том, что мы все таковы, тонем в агорафобии как невыносимости метафизики, нетерпении мысли, тщащейся ухватить живые эйдосы мира-за-рамками, из мира причин и бОльших существ. И вот, интерес к «большому» миру невыносим типу людей-при-власти, гослюдей, то есть в разной степени всем нам. Почему? Во-первых, боимся психиатров, мы же не Антонен Арто, во-вторых стесняемся звания человека, нам бы по норам шуршать, золотишко в зубы и в землю талант зарывать. Хотя нет, есть универсальный талант тиранствования. Педро, он же тиранил жену, детей — помните «здрасте я ваша тётя»? Когда пинчес-тиранитос, то есть всех нас, бытовых мельчайших тиранчиков, становится много — кристаллизуется гос-ная иерархия. Эрнст Юнгер много думал о том, откуда взялись ГГГ (гитлеры-геринги-геббельсы). И принял древний ведический взгляд на вещи — периодически жители соседнего нижнего мира, некие лемуры, воплощаются среди людей, именно как гос-ные типы, несущие всегда и мощную религиозную идею. То есть пока гос-ный человек не несёт древнюю забытую религию, он всего лишь пинчес тиранитос, а не лемур и солидный путиноид. Эрнст Юнгер считал третий рейх вотчиной мгновенно воплотившихся лемуров, которые до того захватывали кельтско-финикийскую Испанию под именем мавров. Особый извод мусульманства, вот что видел в гос-ных немцах 1930-х годов сновидец Эрнст Юнгер. О чём надо сериалы снимать, но вряд ли Холливуд освоит, ведь даже простенькую альтернативную историю Филиппа Дика «Человек в высоком замке» не смогли адекватно перевести в картинки.

Да, любая власть это невыносимость мучений мысли, то есть впадение в машинальное римское де юре. Потому и любую метафизику, да и любое художество умертвляют и вставляют в римскую «тюрьму де юре». Можно так понять попытку Ги Дебора, что его «Общество спектакля» пытается увидеть зомби-образную мертвечину в способе мысли всех, причастных к явлению «де юре». Жан Бодрийяр определил гигантскую мутацию человеческих мысле-чувств в сторону «де юре» ёмким понятием симулякр. До империи римской, построенной на римском праве, на понятии «де юре», никаких внешних, абстрактных, но метафизических образований, в смысле рассказа Калашникова «Автомат» и поэмы Волошина «Путями Каина» — не бывало. Конечно, здесь «де юре» вовсе не антоним «де факто», мы демонизируем понятие и вырываем из контекста в угоду ясности, как это делал Дебор с «обществом спектакля» и Бодрийяр с «симулякром».

Весь фокус школы «де юре» в том, что прочитав пять строк, определяют автора как идиота. Да он мудак — любимое слово условного Ольшанского и даже типичного прекрасного Кашина в золотые времена ЖЖ. Вся разница между школой условного Ольшанского и символического Лошака в небольшом нюансе. Этот нюанс древние греки и называли парессией, особым философским чувством правды, это не врождено, это через мучения умственной концентрации. Тут и йога всякая, буддийская или приговская, неважно. Пригов вывел новейшие, неюнгианские архетипы гос-ных людей, это и есть приговский ад, сильно отличающийся от дантевского, когда никакого гос-ва не было. Нет парессии, нет и гражданина, нет и человека, есть раб (желаний, удобства, страсти, воли к власти, страха смерти, чего угодно). То есть древнегреческие рабы, как догадался Владимир Бибихин — рабы сансары, неспособные думать свою мысль — мы все рабы. Пригов назвал причину зомби-жизни, хождения по каменному лабиринту чужих внушений — охлаждающей операцией. И рабы это мы, самоохлаждающиеся операционисты.

Условный, типичный журналист-антрополог Андрей Лошак никогда не скажет по пяти строчкам, кто идиот, а кто нет, это невозможно. У индивидуалиста Лошака, в отличие от любой партийной массы, есть самоирония, самонаблюдение, вспоминание, выслеживание себя -идиота, а значит, настоящий ум. И гениев признают Лошаки, как учителей для себя, не для других, и это не зазорно, ибо чувство собственной важности выслежено и ранено стрелой внимания. В этом много монастырского, в смысле послушания перед постригом. Но так как вышеописанное не симулякр, не подделка душевной деятельности, то и нет Лошаков как типа, начиная с условного 1917 года, а может, начиная с безусловного 1307 года, когда Филипп Красивый арестовал и потом сжёг тамплиеров. Сто человек на огромную страну разве тип? Социологи и сценаристы не примут за факт.

Условные ленинцы завистливы безмерно, злобны не по-детски, во все времена ненавидят всех, кто умней — гнид и сволочей, вредителей и шпионов. Мягкотелую интеллигенцию к ногтю и стенке, иного ленинцам не дано. Ленинцев не спасёшь амстердамской оперой “Octavia” Бориса Юхананова, где в очищенный от всего человеческого череп Ленина вселяется Будда. Если только в финальном будущем, когда бодисаттвы приступят к одержанию и спасению главных человеческих демонов — одновременно, во веки веков. Ну, прямо символ веры.

Теперь о главном, метафизическом. Празднуем столетие чего-то безмерно жуткого? В 1840 году был опубликован рассказ «Автомат» некоего Калашникова. На трёх страничках очень сжато описано сновидческое погружение автора в космическую интенцию, ближайшую, всегда скрытую, утаиваемую от проникновения. За кадром, за порогом жизни и сна во все времена две школы — одна архангела Михаила, в чем новости никакой нет. В сотнях манускриптов описаны вторжения Михаила наяву, по множеству поводов, так сказать. Новость во второй, альтернативной школе «механиков». Что-то вроде метаисторической школы каинитов, изображённой М. Волошиным в поэме «Путями Каина». Штейнер это называл школой Аримана, взяв имя зороастрийского повелителя тьмы и техники. Слово «метаисторический» придумал Даниил Андреев в «Розе мира», которую если экранизирует Холливуд, будет молодцом. Выпадение в осадок логического «да-нет», а последние полста лет — в базовый двоичный код, на фоне полного отсутствия или выворачивания наизнанку парессии, чувства правды, и массы других чувств — родовые черты «школы ленина» и вынужденного вступить в эту школу «ученика ольшанского». Вынуждение всегда внутреннее, по типу панической атаки — куда вступить, чтобы пришло наконец чувство защищённости? Калашников провидчески описывает феномен «обучения механика в момент глубокого сна без сновидений», в 1840-м году, а ведь тогда писалась библия будущего «Единственный и его собственность» Макса Штирнера. Основные позиции Штирнера — те же самые, что углядел Калашников в своём кратком восхИщении в раскалённый каинистский мир творцов симулякров. Это обучение в закадровой антимихаэлической школе чётко проявилось в страсти к де юре, гос-ной власти, любой власти, любому механическому маразму, записанному как закон. Слабость, неопределённость человеческой мысли им невыносима. И они путают мысль с программным кодом, логикой «да-нет». В области философии это вечный спор Рассела с учеником Витгенштейном. Если крымнашесть вам приятна — свой, отвратна — чужой. Операция охлаждения, заморозки. Да, нет, ноль, единица, программный код, машинная цивилизация, лампочка Ильича.

Специально утрирую, любые слова маразматичны как утилиты абстракции, но ты можешь задуматься, надеюсь. А исторгающие из себя потоки великодержавного восторга (гавваха) «ленинцы» и певцы-пропагандисты «крымнашести» уже нет, не задумаются, поздно, ибо решили — зачем мучиться, и так всё хорошо, на бутерброд и чувство собственной важности хватает. Гос-во святое нерушимое спасёт от панических атак и мучений. Нет, неспроста это дикое слово «паническая атака» вошло в новый учебник психиатрии. В «Тибетской книге мёртвых» таких пионэрских понятий нет, потому что нет страха смерти. Поделом нам, ленинцам. А я старый пионэр, я уже много знаю — песни «Аукциона» убедительны с запасом.

Заметьте, мы (лошаки) миримся с их (ленинцы) существованием, а вот они нет, кричат — не терпим шибко умных и совестливых, пошли вон из нашей крымнашевой плюшевой каменной стальной святотерпкой страны, иначе расстрел и вся недолга. А если бы действительно жили в стране, а не своих облегчающих мучения фантазмах, то есть видели то, что есть, — ужаснулись бы мировому неравенству и побежали вспоминать прошлую жизнь. А как ещё спастись девушкам (дедушкам) от панических атак? Только горьким признанием — нет ни крымнашести ленинской, ни парессионности лошаковской, зато есть горячее, неутолимое, страстное желание всё поделить и рассчитать на свой-чужой, иначе почему настолько прекрасен сериал «Чужой»?