Композитор Дмитрий Курляндский о нарушении дистанции и поцелуях.

Новое искусство и новая музыка, в частности, преломляют привычные настройки оптики восприятия — зрения, слуха. Одним из способов преломления оказывается нарушение дистанции восприятия. Максимальное приближение. Closeup. Объекты, звуки, образы оказываются слишком близко — настолько близко, что мы перестаем их узнавать.

Приведу пример из музыки. Возрастающая с ходом истории музыки детализация тембра инструментов приводит к уходу, выходу внутрь звука. Как я не раз писал, этот выход требует настройки нового угла слушания — не «вдоль», от события к событию, но «внутрь», в перспективу.

Возьмем один звук, с которого могла бы начаться соната какого-нибудь классика. Но вместо того, чтобы перейти, как многие привыкли и ожидают, в следующий звук, и, следом, еще во множество звуков, образовав/обнажив таким образом систему взаимодействия этих звуков по горизонтали (так складывается форма музыкального произведения) и вертикали (так образуется, например, лад или тональность) — остановимся на нем и попробуем вслушаться.

Этот единственный звук, при близком рассмотрении, сам оказывается сложноустроенным организмом, обнаруживающим внутренние связи совсем другого порядка. Вслушивание, слой за слоем, во все обнажившиеся в звуке детали, шероховатости и неровности, рельефы и текстуры, разворачивает перед нами новую, объемную форму, а точнее — увлекает нас внутрь формы. Форма оказывается не последовательным сопоставлением и столкновением элементов различного драматического содержания. Форма становится полным сюрпризов и неожиданностей путешествием по необжитому, только что вскрытому пространству, диктующему здесь и сейчас раскрывающимися перед нами свойствами совсем иные временные и структурные законы.

Теперь пример из искусства изобразительного (да простят мне специалисты мои профанные размышления).

Мне однажды показалось, что я разгадал (по-своему) секрет изломанных портретов Пикассо. До сих пор — уже многие десятилетия — эти портреты вызывают недоумение и насмешки у многих ревнителей реалистического искусства. Уродство, в лучшем случае — карикатура. Но только посмотрите на своего любимого человека (а Пикассо ведь рисовал любимых?) с минимального расстояния — с расстояния поцелуя. Смещенные и изломанные черты лица, которое вы видите — чем это не портрет работы Пикассо? Смотря на его портреты, мне кажется, что я целую его моделей. Конечно, такое нарушение дистанции смущает, будоражит, возмущает. Или восхищает. Зависит от воспринимающего.

Концентрация на детали, максимальное ее приближение, таким образом — ее увеличение, неминуемо лишает картину пейзажа — того, на фоне чего потенциально мог находиться рассматриваемый объект. Так мы лишаемся контекста, возможности распознавания. Более того — мы лишаемся самого объекта. Искусство помещает нас, как слушателей и наблюдателей, так близко к объекту наблюдения, слушания, что мы не можем больше его узнать, назвать, определить. Мы оказываемся на территории до называния, до слова — на территории потенциального «Всё».

Здесь мы и встречаемся с собой. Поверхность начинает зеркалить и мы распознаем в слышимом или видимом собственные черты — так же близко, как на портретах Пикассо — на расстоянии поцелуя. Но не всегда мы оказываемся для самих себя тем, что готовы увидеть, с чем готовы столкнуться вплотную. Не всегда эта картина благостна и благолепна — часто мы сталкиваемся с лицом, искаженным неприятием и нетерпимостью, презрением и сарказмом. Мы не хотим узнавать себя. Вспоминается известный анекдот про Хрущева, не узнавшего себя в зеркале на выставке абстрактной живописи. Безусловно, в этом анекдоте есть немалая доля правды.