Композитор Дмитрий Курляндский о сомнении и об отсутствии

Все тексты, представленные в подборке, казалось бы, объявляя тотальность одиночества, отрицают возможность существования «другого», тем самым — возможность коммуникации.

Действительно, я подозреваю, что коммуникация функционирует в одностороннем порядке. По большому счёту мы коммуницируем как летучие мыши — посылаем некий сигнал в пустоту, и по тому, как быстро и насколько искажённым он к нам вернется (если вернется вообще), мы судим о «внешнем мире». Один из лидеров философского течения «радикальный конструктивизм», Эрнст фон Глазерсфельд, приводит очень близкую мне метафору способа коммуникации с внешним миром: человек узнает о внешнем мире, подобно тому, как слепой узнает о лесе, по которому идет — по синякам и царапинам. Радикальный конструктивизм говорит о том, что процесс познания реальности является процессом ее конструирования.

Однако, одним из главных движущих факторов познания и, как следствие — творчества, я вижу сомнение. Задаваясь вопросом «что есть я?», мы решаем извечное «быть или не быть?» — определяем свою позицию по-отношению к тому, что допускаем признавать собой и что не допускаем. На этот вопрос я вижу один возможный ответ — сомневаться. Это не вопрос выбора — это риторический вопрос. Где-то там, между «быть» и «не быть» располагается сомневающееся «я».

В то же время, небытие — одно из состояний бытия. «Быть» и «не быть» — как вдох и выдох — и не принципиально, что есть одно, а что — другое, они одновременно являются и тем и другим, обуславливают друг друга и очерчивают поле наших жизненных и творческих метаний. Иначе говоря, «быть» и «не быть» — это «я» и «я». Однако между вдохом и выдохом, между мной и мной существует пространство, отделяющее одно от другого и при этом являющее собой нечто третье, таинственная комма — разница между одним и тем же… Именно этой разницей и является сомнение.

Необходимость творческого акта рождается из сомнения, ощущения недостаточности сущего, точнее, его недопроявленности. Это не разочарование в наличествующем, не его отрицание. Это созидающее сомнение. Человек творящий — человек сомневающийся, несущий собственное мнение, со-мнение.

Сомнение расширяет знание. Каждый новый текст (в том числе музыкальный) — это выщербина в априорной сумме текстов, некоем потенциале текстов, существующем помимо нашей воли. По таким выщербинам мы познаём эту сумму, как учёные познают свойства материи по маленькому кусочку, лежащему под микроскопом. Новое сочинение не наращивает эту сумму — оно расширяет наше представление о ней, оно заложено в этой сумме.

Здесь, возможно, уместно вспомнить такие понятия, как монада, принятая за целостную субстанцию, познающую и творящую, — и ноосфера, принятая за ее оболочку, своего рода межклеточное пространство, питательную среду.

Обнаруживающийся перед нами (в нас) автореферентный, аутопоэтический мир с замкнутыми коммуникативными связями, тем не менее, не отрицает возможности другого. Другого, существующего, мыслящего, познающего и творящего параллельно. Не в диалоге, но в дилоге, полилоге — сумме развертывающихся, каждый в своем измерении, монологов.

Так другой проявляется в своем отсутствии. Подобно японскому саду камней, устроенному таким образом, что один из камней с любой точки будет закрыт другими. Именно этот «отсутствующий» камень оказывается целью и содержанием искусства устройства сада.