Более развернутый текст напечатан в журнале «Дискурс»

С 24 февраля 2022 года так называемая «военная спецоперация по защите ДНР и ЛНР» прервала жизни многих людей, которые ещё недавно даже думать не могли о «русском мире» как о чём-то, что может изменить их жизнь на 180 градусов. Спецоперация также пошатнула и российский низовой протест, вспыхнувший в тот же день — 24 февраля — на улицах как крупных мегаполисов, так и маленьких городов. Для жителей Санкт-Петербурга не секрет, что практически все дома здесь усеяны разноцветными квадратиками. Ведь каждый день на стенах появляется слоган, состоящий из двух слов. Первое слово состоит из трёх букв (и зачастую бывает матерным), второе — из пяти (впрочем, почти сразу же оно оказалось запрещённым). Здесь же готовят уголовное дело для журналистки Александры Скочиленко, которая заменила ценники в магазине «Перекресток» на информацию о боевых действиях в Мариуполе.

Подобных примеров — море, однако большинство из них не попадает в поле зрения ни россиянина, ни украинца, ни тем более жителя европейских стран. Движение «Буряты против войны», первая этническая антивоенная организация в РФ, не так часто попадает в заголовки СМИ, вместо этого растиражирован образ бурята, не знающего, что такое унитаз. Ещё с марта все помнят, что 83% населения России поддерживает президента Владимира Путина, однако в исследовании Левада-центра, который и предоставил этот результат, участвовало лишь 1632 человека из 137 населённых пунктов. Как можно кратко описать актуальный образ России? Орки, большинство населения поддерживает президента. И причина такого имиджа кроется отнюдь не в позиции крупнейших украинских медиа и даже не во всевидящей российской цензуре, хотя, конечно, и то, и другое может опосредовано влиять. Дело в том, что не замечать низовые протестные инициативы в России, коих огромное множество, или же сводить их почти к нулю — это слишком удобно для современной интернет-среды, которой пользуются и оппозиционные российские инфлюенсеры. Ведь в соцсетевой среде, которая воспитана на лайках и репостах, нужно быть ярким, а не глубоким, громким, а не последовательным.

Одно из таких ярких, громких и оттого комичных заявлений — заявление организаторов Российской антивоенной конференции о так называемом «хорошем русском». 19 мая в телеграм-канале «Можем объяснить» (бывшие «Открытые медиа») появилась новость о том, что российские эмигранты смогут получить документ «хорошего, европейского русского», чтобы не попасть под санкции, и эта новость сразу разошлась на мемы в интернете. Что не так в данной инициативе? Да практически всё: от формулировок до механизма её осуществления. Может ли бурят стать «хорошим русским»? А чеченец? А что, если «хорошим русским» люди будут становиться исключительно на бумаге (мысли-то с буквой Z никто прочитать не сможет!). Будет ли тест на «хорошего русского», подобно школьному конкурсу «Русский медвежонок»? Смогут ли «выписать» из «хороших русских»? Значит ли это, что «плохих русских» можно подвергать социальному остракизму, даже если они не приносят вреда окружающим? (Например, прокалывать им шины колёс, травить их детей).

И, наконец, главное: значит ли всё это, что стать хорошим европейским русским можно исключительно в эмиграции? Вопросов к создателям этой инициативы очень много. Да и шуток по этому поводу гораздо больше, чем обсуждения реальной проблемы — как вести себя россиянам заграницей, чтобы не вредить ни другим, ни себе. И прецедент обсуждения «хорошего русского» — это далеко не единственный пример неудержимого инфлюенсерского спама.

Обратимся также к раннему и одному из самых запоминающихся примеров (и на сегодняшний день невероятно комичному): текст Ильи Красильщика, опубликованный в The New York Times «Мы провалились как нация», где автор пишет от лица всех россиян: «Мы все провалились — от тех, кто открывал европейские кафе <…> до тех, кто открыто, героически и до конца боролся с режимом». Этот текст, безусловно громкий, запоминающийся и яркий, быстро прокатился по всевозможным соцсетям: на него реагировали и Ксения Собчак, и инфлюенсер Настя Ивлеева. Однако позже выяснилось, что в первую очередь, «провалился» сам Красильщик — эмигрант, прибегающий к пафосному морализаторству и приравнявший «европейские кафе» к тяжёлым будням политзеков, но всё это время работавший в российской компании «Яндекс». Да и в тексте Красильщика, если верить его колонке, Россия «прекратила существовать три недели назад» (то есть, с началом «спецоперации»). И вопрос «где ты был 8 лет назад?» приобретает в отношении Красильщика совсем другой смысл: почему Россия не прекратила своё существование для Красильщика с присоединением Крыма, которое во всём европейском мире признано аннексией? Словом, за опять же ярким и громким текстом Красильщика «Мы провалились как нация» не стоит ничего: ни аналитики, ни внятных аргументов, ни конструктивных предложений. Однако именно он стал одним из главных политических инфлюенсеров: стоит просто вбить его фамилию в Google и посмотреть на огромное количество интервью и прочих материалов с его участием.

Показателен и феномен Twitter-формата для различных антивоенных заявлений: 240 символов, ёмкое — и снова яркое и громкое! — высказывание, которое должно иметь соцсетевой успех. Твит по умолчанию не может содержать в себе авторитетные источники, предоставлять внятный анализ — просто в виду своего формата. Twitter веселил людей, когда там Дональд Трамп обсуждал фильм «Сумерки», Канье Уэст называл себя богом, а Илон Маск сотрясал биткойн. Однако во время «спецоперации» твиты стали кибергранатами в руках пользователей, которые стремятся лишь к бездумной яркости и не заботятся о последствиях. Примером такого твита стоит назвать шутку о том, что магазин IKEA якобы раздаёт бесплатные игрушки на Манежной площади. Шутка заключалась в том, что указанное время и место в твите совпадало с временем протеста в Москве 6 марта, а посыл высмеивал тех, кто стоял очередь в IKEA перед закрытием магазина. Твит в миг стал популярным в соцсетях, а сама акция обернулась тем, что люди попросту накормили собой режим: «Как заявили в ведомстве, в Москве в несанкционированной акции приняли участие около 2,5 тысячи человек. При этом указывается, что задержаны были порядка 1,7 тысячи протестовавших».

Также можно привести не только случайно выстрелившие твиты, но высказывания инфлюенсеров — например, бизнесмена и члена Антивоенного Комитета России Евгения Чичваркина про то, что в Буче москалей и вовсе не было. По словам Чичваркина, это были «нелюди из бессартирных сёл» (орфография сохранена). Для пущей убедительности не хватает аргументов в пользу того, что Владимир Путин — вообще-то тоже никакой не москаль, а петербуржец. И министр обороны России тувинец Сергей Шойгу тоже далеко не из Москвы. В Москве вообще — только Кремль, а здание военных приказов отдавать не может.

В контексте «спецоперации» полно ярких и пустых высказываний, которые никуда не ведут — стоит только посмотреть внимательно. Кинокритик Антон Долин высказался в пользу отмены русской культуры (от Пушкина до Чайковского), а следом на своём канале «Радио Долин» выпускает видео про Тарковского, Муратову, Звягинцева. И т.д., и т.п. Отмены русской культуры по-настоящему так и не случилосьь: Долина пускают на «Артдокфест» в Латвии, украинские СМИ репостят писателя Бориса Акунина, Дмитрий Гордон до сих пор беседует с Чичваркиным. Марина Овсянникова, экс-пропагандистка, вышедшая в прямой эфир «Первого канала» с антивоенным плакатом, получает немецкие премии. Здесь нет смысла говорить, как все эти громкие высказывания и отдельные жесты влияют на мирных жителей Украины, на Владимира Путина. Зато есть смысл говорить об отмене низового российского протеста, невидимого среди этих ярких инфоповодов, отменённого не западными санкциями, а как будто бы самой жизнью.

«43-летний Дмитрий Скурихин — не совсем типичный селянин: он либерал, причем весьма активный» — именно такую снисходительную оценку даёт «Новая Газета» предпринимателю из села Русско-Высоцкое в Ленобласти, который провёл в своём магазине акцию в поддержку уже упоминаемой выше Александры Скочиленко.

Кто знает о женщине из Владивостока, на которую завели уголовное дело и у которой уже отобрали двоих детей, за то, что она облила краской советский памятник? Вероятно, гораздо меньше людей, чем знающих об организации «Феминистское антивоенное сопротивление», которая признана медиа как «главное протестное движение в России» и которая, собственно, и призывала обливать памятники.

Сопротивление среди бурятов? Сопротивление среди чеченцев? Этого опять же как будто и вовсе нет. Совершенно не хайпово, не успешно, с точки зрения соцсетевой действительности, оправдывать потенциальных «кадыровцев» и «нелюдей», которые никогда не видели унитазов, а также отдельно взятых «микролюдей», на которых не сделаешь больше двух «горячих» инфоповодов. А с учётом того, что российская реальность запрещает писать уже добрую дюжину слов, которые могут оскорбить военных, арестовывает за кроссовки неправильных цветов, попросту заставляет не высовываться — низовой российский протест обречён оставаться отменённым, забаненным, с низкой конверсией лайков и репостов.

Объяснение сложившейся ситуации можно найти у исследователя Д. Коцюбинского, который объяснял такую несправедливую интернет-выборку тем, что все соцсетевые стандарты нацелены вовсе не на умных и думающих людей, а на тех, кто поглощает информацию вместо того, чтобы анализировать:

«Интернет не просто подарил всем равные возможности для информационного самовыражения и поиска, а равно для коммуникаций. Он по факту перевернул «пирамиду смыслов». Упразднил все реальные (не виртуальные) социальные и профессиональные статусы. И создал — притом именно по причине своей безграничной свободы и демократичности! — для интеллектуалов (а шире — для всех профессиональных культуртрегеров) фактически дискриминационные условия самореализации, обрекающие вчерашних «властителей дум» на абсолютное безвластие и стопроцентный неуспех.

Единственным мерилом качества интернет-контента, а значит и качества его создателя, оказались уже не раз выше помянутые комменты-лайки-репосты. Одним словом, сетевой хайп. Ну, и, как немаловажный бонус к хайпу — рекламные и прочие денежные потоки.

Но когда заказчиком, продюсером и потребителем контента выступают не квалифицированные «адресно-штучные» люди и не компетентная интерактивная публика (о которой упоминал Хабермас), а во многом случайная, глубоко профанная, слабо вовлечённая и в массе среднеобразованная (а лучше сказать малообразованная) интернет-толпа, настоящего, то есть многомиллионного успеха добивается только то, что требует минимум усилий для усвоения. А лучше сказать, быстрого заглатывания. Иными словами, вторичка и упрощёнка. То есть не просто попса, а в ту же секунду хорошо узнаваемая попса, без малейших признаков чего-то по-настоящему оригинального и, не дай бог, сложного.

Именно это — главная причина того, что в сетевую эпоху практически остановилось не только культурно-политическое, но де-факто вообще культурное развитие как таковое, если понимать под ним появление новых больших стилей, а также создание произведений, в основе которых — сугубо внутренние творческие импульсы и мотивации автора, а не внешне обусловленные стимул-реакции аниматора. Иными словами, когда успехом рулят талантливость и добросовестность — со всеми поправками на везение и удачу. Но не на лайки и репосты.

В итоге во всём мире случился культурный застой и замаячила деградация, сулящая приблизить массовые стандарты к «культурным кодам» фантастической планеты Плюк из галактики Кин-дза-дза , — к слову, как и нынешний мир, в научно-техническом плане в высшей степени развитой и прогрессивной.

Как нетрудно понять, ни у кого из по-настоящему оригинальных и сложных культуртрегеров или действительно ярких и глубоких интеллектуалов шанса на сетевой хайп нет по определению.

У интеллектуалов недавнего прошлого — всего каких-то 30-40 лет назад, — писавших толстые замысловатые книги, были все возможности стать модными, читаемыми и резонансными. Сейчас у доживающих свой век интеллектуалов прошлого есть шанс лишь на то, чтобы попробовать оседлать очередную быстро поднимающуюся и быстро опадающую дискурсивную сетевую волну, создавая при этом максимально яркое, легко «заходящее» и оригинальное лишь поверхностно — вместо по-настоящему глубокого, сложного и, главное, по-настоящему нового. <…>

Иными словами, не только у Канта или Гегеля, Ницше или Кьеркегора, но даже у Сартра, Фуко или Бодрийяра, как и у любого философа, продолжающего постигать истину, — а не интеллектуала-аниматора, гонящегося за сетевым хайпом, — не было бы в нынешней сетевой реальности ни едино шанса оказаться замеченным, прочитанным и оценённым по достоинству квалифицированной аудиторией. «Ниасилил! Многабукв!» Таким был бы вердикт Сети, и обжалованию он бы не подлежал. <…>

Нишу интеллектуалов, неизменно сохранявших общую, — независимо от их конкретных идейных предпочтений, — корпоративную приверженность базовому либеральному символу веры — и свободе слова в первую очередь, а также общий пиетет перед культурой и сложностью как таковыми, — тут же захватила толпа непосредственно. Со своим стихийным коллективным разумом, а точнее, коллективным чувствованием, в котором уже нет места преклонению ни перед идейно-культурной сложностью, ни перед либеральной верой как таковой.

Интернет дал прекрасные возможности для того, чтобы сетевая толпа сама, без «яйцеголового» экспертного книжно-журнально-университетского посредничества, соорудила себе и новых эмоционально-знаковых кумиров и новые интеллектуально-упрощённые позитивные нарративы — о самих себе первосортных и о счастливом завтра «наших детей» (впрочем, последний рефрен слышен гораздо реже, так как он в большей мере характерен для зрелых, а потому не самых интернет-активных поколенческих групп).

Правда, все эти простонародно-сетевые нарративы, типологически восходящие к «страшным сказкам с чудесным концом», как было показано на протяжении настоящего текста, на поверку оказываются неэффективной психологической защитой, вселяющей в людей, вместо уверенности в себе и в будущем, — тревогу, переходящую в панику».

Д.А. Коцюбинский. «“Новый тоталитаризм” XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?» — СПб.: Страта, 2022.

Вероятно, российский низовой протест — тот, который находится здесь и сейчас, а не в Риге или Тбилиси — ждёт та же судьба, которую предрекает Коцюбинский интеллектуалам: абсолютный кибер-кэнселлинг. Потерянное положение «хомо сакеров», о гражданской позиции и бедственном положении которых, знает лишь ближайшее окружение, которое собирает им деньги на штрафы и носит передачки. Если кто-то не из России задаётся вопросом: «А есть ли хорошие русские?», «А где же настоящие идейные россияне, не эмигрировавшие и продолжающие борьбу?», то пусть он будет уверен, что он ещё долго не увидит этих самых россиян. Протест продолжается каждый день — на стенах улиц, на полках магазинов, в закрытых телеграм-каналах. Но, кажется, в нынешних соцсетевых интернет-реалиях о протесте гораздо проще заявить, чем по-настоящему его увидеть.