Этот текст был написан в 2022-м году для участия в симпозиуме HOMELANDS и активировался для меня опять вместе с работой, которую мы сделали коллективом de_colonialanguage на прошлых выходных.

 "Ничто не происходит в "реальном" мире, если изначально это не появилось в образах в нашей голове."

— Глория Анзалдуа

Полагаю, что Родины у меня никогда не было. Я родился в городе Пржевальск в советской Киргизии. Уже через несколько лет город был переименован в Каракол, а страна в Кыргызстан. Русский язык стал извлекаться в первую очередь из бюрократических процессов, потом из культуры, потом из общества. Но так и остался ранящим осколком, потенциальным casus belli для голодного соседа, который обсуждал с кыргызстанским правительством строительство российских школ в Ошской области в 2023 году. Независимость Кыргызстана означала поиск своей идентичности для целой страны. Многие десятилетия до этого существовала титульная русская нация и титульная русская культура в рамках СССР. Кыргызское обесценивалось, отодвигалось в сторону. Поиск идентичности после захиревшего и развалившегося Союза привел к большой миграции из Кыргызстана в Россию и конфликтам среди жителей. Мои школьные годы были наполнены стычками, основной причиной которых была национальность.

Моя «русскость» означала, что Кыргызстан не моя Родина. Из разговоров родителей, из моего восприятия общества я ощущал, что моя Родина — Россия. Не Москва, не Магнитогорск, не Соловьиха — но большая абстрактная Россия, в которой я был один раз на две февральские недели в шестом классе в Новосибирске. Университетские пять лет прошли в ожидании переезда, что и случилось сразу после получения диплома. И это же случилось с большинством моих одногруппников, друзей, знакомых. Они тоже куда-то переехали. В Караколе сейчас живет не более 1-2 моих знакомых. Я жил более 10 лет в стране, в которой я родился, с ощущением, что это не моё место. И это ощущение — общее место.

 Советское создало колониальное пространство пренебрежения и подавления. Российское, предлагая контракты специалистам, вытянуло экспертов и квалифицированных работников, создав волны миграции. На символическом уровне Родина для меня была в том географическом пространстве, к которому не имели никакого отношения ни я ни мои родители. А локальные политические процессы сообщали мне, что моя Родина точно не Каракол, подтверждая миф о другом сакральном месте для меня.

 Посмотри анимацию Джереми Клапин «Skhizein». Главный герой этой короткометражки живет в таком же шизофреничном пространстве — его тело находится в 91-м сантиметре от него.

Из этого социального эксперимента я «естественным» образом переехал в Белгород. Это было уже достаточно сознательное время. Когда пропаганда уже фильтруется и анализируется. Полугодовой курс депрессии в белгородских ебенях закончился переездом в Москву. Оглушающе. Большой город. Очень большой. Критическое мышление уже оберегало меня от влюбленности в системы. Ощущение Родины я так и не получил. У меня нет эмоциональной связи с историческими изображениями пространства. Мои эмоции связаны с пространством очень лично, это память событий, происходивших со мной, а не с историческими персонажами или событиями.

Культурное восприятие Родины окрашено детством в девяностые. Это отрицание и обесценивание всего советского, огромный интерес к западному. Впервые я смог посмотреть на постсоветский город без пренебрежительной оптики «это не то, что в Европе» три года назад, это был Псков. Снять эту оптику я смог только переехав жить в Берлин, где познакомился с Западом менее мифологично, более повседневно. Девяностые изъяли из меня культурную прилипчивость к географически и политически ограниченным пространствам. 

Полагаю, что Родины никогда у меня не будет. Кровожадный голос этого концепта, выражающийся: в войне, в милитаризованных парадах чествующих войну, в принуждении каждого к поискам врага, в детях складывающимся в детском саду в букву Зет — это все мне чуждо и страшно. Моя идентичность, одна из, — мигрант. А популярный концепт «родина» — это то, что сильно осложняет мне жизнь. И этот концепт убивает прямо сейчас тысячи людей в Украине, на Кавказе, на сложных границах Центральной Азии, в Сирии.

Если РОдИНА — это ВОЙНА, то мне ничего не осталось, только шизофреническая юрта кочевника, путь и воображение иного пространства.

ПРЕДСТАВЬ, РОДИНЫ НЕ СУЩЕСТВУЕТ

Разрыв связей 

Мой адрес не дом и не улица,

Мой адрес — Советский Союз!

В 1972 году советский композитор Давид Тухманов сочинил мелодию для одного из стихотворений поэта Владимира Харитонова. Так появился на свет текст песни «Мой адрес — Советский Союз», ставший негласным гимном советской эпохи.

 Я не думаю, что ошибусь, если буду утверждать, что понятие «Родина» в русском языке сливается с понятием «Россия», а до этого с «Советский Союз». Во многих случаях «Родина» = «Москва». Голос государства — это и есть голос Родины. Также как размеры и достижения государства идентичны достижениям Родины. Понимая не однозначность такой политики, было изобретено понимание «малой Родины», которое позволяло артикулировать некоторые отличия от метрополии с титульной русской культурой и языком как национальным меньшинствам (так называемым нацменам), так и отдельным регионам или городам.

Такая централизация стала возможной через жесткую колониальную политику Москвы как относительно захваченных ещё Российской империей территорий, равно как и на всех территориях за пределами центра. Индустриализация экономики страны и общества через принудительную коллективизацию повлияло на большую часть жителей страны.

Одно из важнейших событий советского колониализма было насильственное изменение уклада жизни людей.

Исследовательница Сара Кэмерон пишет: Земледельцы составляли подавляющее большинство жителей СССР. Накануне Октябрьской революции 1917 года крестьяне насчитывали более 85% населения страны, в то время как доля промышленного пролетариата едва достигала 3%. Большевики, захватив власть во имя «рабочего класса», обнаружили, что находятся в стране, по большей части, состоящей из земледельцев.¹

 Разрыв связей, изменение образа жизни, репрессии — это фон жителей страны между Первой Мировой и Второй Мировой войнами. Теория Ницше о сверхчеловеке становится одной из основ перемен в обществе. Слова Герберта Спенсера «Все живые существа принуждены развиваться через наказание»² были применены буквально. Земледельцы в короткие сроки должны были стать прогрессивными колхозниками и быть достойными революции, которую им подарили старшие братья. Но, как пишет Сара Кэмерон «На окраинах бывшей Российской империи большевики столкнулись с жизненными укладами, сильно отличавшимися от крестьянского: на Крайнем Севере преобладали охотники и собиратели, значительную часть населения Дальнего Востока составляли рыбаки и охотники, большинство населения Казахстана, Киргизии, Туркменистана, Кара-Калпакии, Бурят-Монголии и Калмыкии занималось кочевым скотоводством.» ³ Многие были даже не земледельцами. Кочевники должны были пройти «масштабный скачок по марксистско-ленинской исторической шкале». Эта политика привела к масштабному голоду по всей советской империи. Разрыв связей с предками, обществом, временем, памятью, образом жизни.

Депортация во имя Земли и Солнца

Это политические декорации для «свободного» принятия решения родителями моего деда Фёдора о переезде из алтайской деревни Соловьиха в Советскую Киргизию. Макар, мой прадед, рассказывал своему сыну и моему деду Фёдору, что он услышал, что есть «земля, родящая дважды в год под ярким солнцем» и там её дают крестьянам. Переселение российских земледельцев на территорию «Средней» Азии было очень высоким по количеству людей. Популяция русскоязычного населения была в некоторых регионах выше коренного населения. Люди поверили обещанию земли и солнца.

 В памяти семилетнего Фёдора есть эпизод расставания с отцом, который поехал в город получать документы для переезда. Советское крестьянство не имело паспортов вплоть до 1974 года. Но оттуда не вернулся, был задержан. А семья уже сидела на собранных вещах на улице, потому что их дом уже принадлежал колхозу и в него уже въезжали другие колхозники. Не дождавшись отца из города, мать Арина и четверо детей садятся на проезжающую мимо подводу и едут в Киргизию. У них это получилось, они добрались, дети выросли, родился мой отец и его братья и сёстры. Колхозы стали принятой формой обработки земли и выращивания скота. Не индустриальные отношения с землёй были возможны на своём садовом участке на даче.

По материнской линии голос Родины, призывающий покинуть свой дом, был иной. Её родители родились в селе Аскарово, Башкортостан, недалеко от Магнитогорска. Там же познакомились и поженились. Дед Геннадий завершил военное училище и его вместе с женой Галей отправили служить в Потсдам. Воспоминания о нём у моей бабушки были тёплые — красивый город, послевоенное время, недоступная большинству граждан СССР заграничная поездка. Они успевают родить первую дочь и затем голос военачальника отправляет их в Крым, в Бахчисарай. Где появляется на свет моя мама Лилия. Продолжение этой линии не ясно мне сейчас. Одно из следующих назначений по военной службе было в казахский Байқоңыр, Казакстан. Это база советской космической программы. Это то место, откуда запускались в космос советские ракеты. А обратно до сих пор сыпется искусственный мусор, загрязняя степь. В начале 1970-х к бабушке пришли домой командир части с солдатами и лично сообщили о смерти мужа. Обстоятельства его гибели его не ясны. Военных действий в казакских степях в то время не было. Родина объяснилась просто — «погиб во время исполнения служебных обязанностей» и сделала салют у цинкового гроба. Семейная оральная история об этом событии передаёт ещё одну деталь — пятилетняя сестра моей мамы Юлия стала заикаться после этих похорон со стрельбой и блестящим цинком.

Свобода перемещения тел моих предков в обоих случаях была продиктована исключительно голосом Родины. И случай моей семьи не является исключением. Массовая депортация людей по различным поводам и с различной степенью тяжести — это обыденная социальная практика Советской империи. Родина изъяла землю как пространство, в котором у человека есть связи и привязанности.

Родина стала метафизическим подвижным контейнером с идеологией.

Родина — это государство и не важно в какой части этой огромной территории ты вырос. А что такое государство, если твоя страна — это колониальная империя, ведущая регулярные территориальные захваты? Советский Союз претендовал на то, чтобы любой новый житель этой огромной территории забыл о своем прошлом и любил свою новую Родину. Жители Крыма в 2014 году должны были стать россиянами в срок до трёх недель.

 Мой адрес не дом и не улица,

Мой адрес — Советский Союз!

Связи разрываются во имя революции, индустриализации, во имя парада Победы. Как ощущение своего места оторвано от конкретной земли, так и ощущение семьи, родственных связей, выводится в абстракцию «Дружбы Народов». Теперь семья — это люди одинаковым паспортом, это зрители центрального телеканала. Сейчас во время войны, развязанной Россией в Украине, происходит разрыв семейных связей, потому что семья — это аудитория Первого Канала телевидения, а не много лет проживающие рядом люди. Как это показал фильм Андрея Лошака «Разрыв связей». Дом — это теле-семья в рамках достижимости их сознания Родиной.

Это разрыв связей, создаваемый политическими технологиями. Robin Wall Kimmerer показывает ещё один разрыв — технологический:

Я хотела узнать, где он чувствует себя наиболее защищенным и окруженным заботой. Какое место он чувствует лучше всего? Где он чувствует себя уверено и принятым? Ответ появился скоро. "В моей машине", — сказал он. "В моей машине. В ней есть все, что мне нужно, именно так, как мне этого хочется. Моя любимая музыка. Полностью регулируемое положение сиденья. Автоматические зеркала. Два подстаканника. Я в безопасности. И она всегда доставляет меня туда, куда я хочу". Годы спустя он попытался покончить с собой. В своей машине. Он так и не наладил отношения с землей, выбрав вместо этого великолепную изоляцию технологий. ⁴

Это кочевник-беженец-индивидуалист, которому не нужны соплеменники, не нужна семья, чтобы выжить. Капиталистической и авторитарной политической системам ценностей выгодны индивидуалисты с разорванными связями. И дом для них будет либо нарисован в телевизоре, либо продан на Amazon-Озон.

Меня поражает способность Родины разрывать связи и заменять одни смыслы на другие в считаные недели. В марте 2014 года Россия захватывает украинский полуостров Крым и развязывает обширную пропаганду против так называемого «братского народа». В августе того же года я переезжаю в Москву из периферии. Гуляя по двору с полуторогодовалой дочкой, я наблюдаю дворовую игру пацанов лет десяти. Их 7-8 человек. Их игра — это смесь войнушки и догонялок. Я помню эту игру из своего детства. Правила просты, группа игроков выделяет одного или нескольких отличающихся от общей группы, и они исполняют роль врага. Убегают. Остальные догоняют их и уничтожают. Не буквально, но в игре изображают убийство или пленение врага. В моем детстве эта игра называлась «фашист». И это имеет связь со Второй Мировой Войной. В непрофессиональных обсуждениях тех далеких событий в России и в Кыргызстане немецких нацистов называют «фашистами». В этой же игре в августе 2014 года, спустя 5 месяцев после аннексии Крыма, в московском дворе дети догоняли «украинца». Родина назначила нового врага. Разрыв многолетней глубокой связи был произведен у меня на глазах. Агрессия телесемьи была создана и направленна в очень определенном направлении.

 Влияние военной машины на публичную жизнь отмечает Амитав Гош — “Подобные катастрофы не только дают обоснование для вторжения силовиков в новые пространства; они также дают новое гуманитарное обоснование для военной экспансии в целом. Военные даже начали перенимать язык и тактику общественных движений для вербовки и расширения сферы влияния своей политики.” ⁵

Военная машина стремится занять вершину пирамиды власти и у неё это получается. Может быть поэтому мир живет всё в большем количестве угроз как вымышленных, как сконструированных, так и реальных? Если президент твоей страны чекист, то первейшая задача государства — производство угроз, чтобы военное руководство страной было оправдано. Самоактуализация. Страх и война — основной продукт этой системы, как экспортный, так и импортный. Свен Линдквист пишет, что это основное свойство западного империализма — «Нашим самым важным экспортом была сила» ⁶, читай насилие. Россия обычная империалистическая страна со своими особенностями, одной из которых был марксистский вентфасад в советское время.

Нет времени объяснять, запрыгивай в вагонетку

Нет времени чтобы жить сегодня. Казалось бы, у столь различных и враждующих системах как коммунизм и капитализм не может быть ничего общего. Но есть кое-что весьма схожее в обоих системах по отношению ко времени. Во-первых, это линейное восприятие времени. А во-вторых, обе системы предпочитают конструировать образы Будущего, игнорируя настоящее время и боятся прошлого. Это очень похоже на одну из идей авраамических религий — сегодня ничего не стоит, потому что славная жизнь будет после смерти, в Будущем. Поэтому Прошлое — это переписываемые факты для легализации сегодняшней войны (это и есть настоящее) рады будущей победы. Сегодня — это война.

 Это пренебрежительное отношение к далёким «девственным» землям удивительно звучит для меня в словах Амитав Гоша “В их основе лежит концепция мира и исторического времени, в которой Земля рассматривается не как кормилица или источник жизни, а как мертвый груз, от обволакивающих уз которого необходимо освободиться, чтобы человек смог подняться на более высокую ступень бытия. Это видение, в котором геноцид и экоцид рассматриваются не просто как неизбежность, но как инструменты высшей цели.” ⁷ А следующая ступень — это отправиться колонизировать Марс. Что это за система ценностей и отношений, в которых Земля как дом становится местом, которое нужно срочно покинуть? И это сегодняшняя реальность для климатических беженцев из Бангладеш. Они покидают свои дома, потому что там уже нет земли, она затоплена.

 Жизнь без прошлого, ибо оно не прошло, а активно желает влиять на сегодняшний день. Пространство, в котором сегодня можно строить пренебрежительные и эксплуатационные отношения. Это место для Будущего. Уже столько образов создано, что даже возник жанр — ретро-футуризм — ностальгия по Будущему. Ностальгия по Будущему. Для этого Будущего, которое так и не наступило, но мы уже ностальгируем по нему и вспоминаем его. Ещё одна ступень шизофрении, пугающей для Делёза-Гваттари и плодотворной для военной власти. В этой идеальной для пренебрежения ситуации, когда Будущее стало Прошлым, и то и то придумано. Теперь можно сесть на SpaceX Red Dragon, космический аппарат для колонизации следующего «ресурса», и улететь в Будущий Дом и начинать разрушать его. Какое будущее может быть у пренебрежения?

Парадокс ВчераБудущего мышления людьми из будущего, тех кто пренебрегает сегодняшним днём, рассматривающих уничтожение планеты как «естественный процесс».

Катастрофа как ближайший горизонт. Человек прогресса бездомный на этой планете.

Громогласный голос природы

 "Только вообразив мир мёртвым, мы могли посвятить себя тому, чтобы сделать его таковым."

— Бен Эренрайх

У обещанной советской Родиной земли была особенность — ландшафты Казакстана и Кыргызстана таковы, что значительную территорию занимают степи, пустыни и горы. Это сложно обрабатываемая земля. Кочевые народы, населявшие её занимались кочевым скотоводством. Это люди, слушавшие Землю и Небо. Когда Гея сообщала им засуху, они собирали свои дома и кочевали туда, где небо мягче и прохладнее, а скот мог получить пищу.

Эта особенность взаимоотношений с природой не подходила Родине. У Родины были пятилетние планы по индустриализации. Поэтому начиная с 1868 года обсуждались планы по орошению пустыни и степей. Воды гигантских северно-азиатских рек — Обь, Иртыш и Енисей — должны были быть направленны в Казакские степи. Это план не сбылся, но всё ещё обсуждается российскими чиновниками (Медведев, 2010)⁸. К 1960 году был придуман альтернативный план орошения. Была построена сеть каналов, забирающая воды из рек Амударья и Сырдарья, и орошающая возделываемые степи вокруг. Уже к концу ХХ века эта рационализация и индустриализация природы привела к тому, что Аральское море — одно из самых больших озер мира ещё в 1950 году перестало существовать. Сейчас это ржавые корпусы кораблей, застывшие в песке и бродящие вокруг «корабли пустыни» — верблюды.

"Вот что делает поселенческий колониализм", — пишет профессорка международной политики Лондонского университета королевы Марии Лалех Халили, — "он превращает землю, часть жизни и любви, сакральную среду, с которой коренные жители имеют интимную связь, в *собственность*".⁹ Земля как ресурс. И как прошлое, потому что в Будущем космические путешествия приведут нас в другой Дом с другой Землей.

A «белая поселенка» Аманда Прибе продолжает эту мысль и отмечает, как меняются отношения “В воображении колониальных переселенцев прошлое, как и земля, — это местоположение; просто собственность, которая ждет, чтобы ею владели, торговали или распоряжались. И как собственность, память о прошлом также должна подчиняться правилам капиталистического рынка, конкуренция с нулевой суммой за ограниченные ресурсы… отношения превращаются в спор о недвижимости.” ¹⁰

В Советском Союзе это изменение отношений было зафиксировано в языке. Для разговора о земле есть несколько слов в русском языке. Одно из них, популярное в экономических и политических дискурсах того времени — «целина». Целина — это невозделанная девственная земля, которая ждёт, когда её вспашут. Далёкие девственные земли и леса и моря — это «романтические» картинки из голов европейских колонизаторов. И эти же средневековые картинки в головах у советской номенклатуры и беда в том, что не только у них. Девственность земли имеет отдельную ценность для руководителей Советского Союза, которые практически все были мужского пола. И они точно знали, что эта девственность должна быть эксплуатируемой. В 1954–1965 гг. Родина проводила программу «Освоение целины» — комплекс мероприятий по увеличению производства зерна путём введения в оборот обширных целинных земельных ресурсов в Казахстане, Поволжье, Урале, Сибири, на Дальнем Востоке и в Крыму. Один из результатов этой компании — трансформация морского ландшафта в пустынный, то, что произошло с Аральским морем. Вода стала песком.

Амитав Гош назвал это “проклятие ресурсов”. Он продолжает идею природы как «спор о недвижимости» и отмечает, что пренебрежение зашло уже очень далеко “Проект терраформирования преобразует мир примерно так же, как острова Банда воспринимались их завоевателями: это рамка "мир-как-ресурс", в которой ландшафты (или планеты) рассматриваются как фабрики, а "природа" — как покоренная и дешевая.”¹¹

Война и экстрактивизм подводят человечество на порог большой катастрофы. Что будет дальше? Гибель? Омницид? Каждый землянин станет беженцем или колонистом или членом Партии Мёртвых? 

Робин Уолл Киммерер пишет: "Наши отношения с землей не могут исцелиться, пока мы не услышим ее истории. Но кто расскажет их?"¹² и Амитав Гош отвечает ей "Сегодня ни одна группа или группы не могут рассчитывать на поддержку не-человеческих сторонников. Не-человеческие создания, силы и сущности, как искусственные, так и земные [прим.пер. созданные природой], могут стремиться к своим собственным целям, о которых люди ничего не знают. Гайя, одновременно щедрая и грозная, теперь приняла новый облик: Солярис"¹³. Отвечающий голос становится катастрофически громким. Пренебрежение более не может быть паттерном в отношениях. 

Дом — это другие

В языке кочевников казаков есть несколько слов, обозначающих землю и одно из них — Жаһан (тюрк. мир). Оно очень близко к древнегреческому слову Космос (др. -греч. κόσμος — порядок, гармония) — естественный саморегулирующийся порядок, не требующий конструирования человеком. Жаһан разговаривает и подсказывает кочевнику способы взаимодействия и выстраивания взаимоотношений. Слышать Жаһан жизненно важно.

Деколониальная перспектива разворачивает взгляд от устремления в будущее на прошлое, подчеркивая, что сложившиеся отношения более невозможны и мы должны пересмотреть их. Должно появиться пространство для множества голосов, которые были подавлены и которые всё ещё не слышно. Должны появиться Другие, которые были стигматизированы, уничтожены, лишены прав и времени во всех трех линейных измерениях (прошлое, настоящее, будущее). 

Я думаю, что свобода — это способность выстраивать отношения и влиять на их качество. Свобода идет не из моих внутренних качеств, а свобода — это производная от соединения моих качеств с Другими в том числе и нечеловеческими субъектами. Возможность слышать камень. Возможность не производить страх и не помещать его в свои образы Другого. Дом был потерян в пропагандистских лабиринтах, экстрактивистской жадности, в войне как системе отношений, в системе знаний, легализующей насилие и омницид. Дом стал убежищем. А для многих нет и этого. Стоя здесь и сейчас на хрупкой земле, помня своё острое рваное прошлое, с которого стекают чернила переписывания, я смотрю ушами не в будущее, но в сообщество людей, животных, земли и неба, потому что мой Дом — это Другие.

1, 3 — Сара Камерон, Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана. Новое литературное обозрение, 2020.

2, 6 — Sven Lindqvist, 'Exterminate All The Brutes'. Granta Books, 1st edition, 2018.

4, 10 — Robin Wall Kimmerer, Braiding Sweetgrass: Indigenous Wisdom, Scientific Knowledge and the Teachings of Plants. Milkweed Editions, 2015.

5, 7, 11, 13 — Amitav Ghosh, The Nutmeg’s Curse: Parables for a Planet in Crisis. Punguin Books, digital edition published in 2021.

8 — Егор Арефьев, Медведев обсудил поворот рек на юг. KP.RU, Сентябрь 7, 2010.

9 — Laleh Khalili’s twitter — https://twitter.com/LalehKhalili/status/1392151048035487744?

10 — Amanda Priebe, Gesturing at Atrocity: Santiago Sierra and the Limits of Liberal Guilt. Decolonialhacker.org, 02 July 2021.