Нужно в большей мере, чем раньше, уяснить себе: современные общества устроены как биржи, на которых торгуют темами. На этих биржах постоянно устанавливаются новые котировки тем, новые их биржевые курсы — и происходит торговля ими для использования в ежедневных гешефтах. Крупные средства массовой информации — не важно, печатные или эфирные, — пребывают в постоянной борьбе за повышение стоимости своих тем. И если какая-то скандальная тема оказывается настолько пробивной, что ее начинает обсуждать все общество, то это всего лишь означает, что какой-то редакции удалось предложить нечто настолько возбуждающее, что конкуренты при всех обстоятельствах вынуждены идти на поводу и принимать игру, уподобляясь ей — вплоть до достижения той точки, в которой все общество будет якобы единодушно обсуждать только одну тему и окажется синхронизированным в одном и том же возбуждении. Я определил бы национальное государство как систему, в котором монотематики или моноистерии применяются для интеграции Целого. В интервале между Наполеоном и Гитлером такие тотальные синхронизации осуществлялись главным образом через посредство войн, а позднее — главным образом через посредство катастроф и скандальных афер. На протяжении нескольких лет я пытаюсь описывать современные медийные общества; эти попытки были предприняты под влиянием импульсов, исходивших от Рене Жирара[1] и Габриэля Тарда[2]. Недавно к ним добавились импульсы, исходящие от Хайнера Мюльмана[3] и Базона Брока[4], которые своей критикой привнесли нечто важное в процесс движения в этом направлении. Я думаю, что книга о медиа, которую я готовлю, года через два-три может выйти под названием вроде такого — «Аутогенное возбуждение» или «Коммуникативная иллюзия». Я предложил объяснять современные общества уже не так, как обычно принято — с точки зрения их синтеза посредством информации, или посредством установления совместно принятых сообществом ценностей, или посредством разделяемых всеми политико-моральных смысловых структур. Представляется, что правильнее было бы характеризовать большие общественные тела, интегрированные медийно, как ансамбли, вызывающие стресс у самих себя. Я уже как-то раз проигрывал эту модель в берлинской речи 9 ноября 1997 года под названием «Веская причина быть вместе: Воспоминания об изобретении народа» — и уверен в том, что результат этой пробной попытки оправдывает продолжение работы в этом направлении. При этой пробной попытке уже было видно in nuce (вкратце), как функционирует модель толкования социального синтеза через посредство стресса. Все говорит за то, что люди, которые не имеют никакой реальной причины для совместной жизни под одной символической или политической крышей, создают такую причину, выступая в роли участников коммуны активного самовозбуждения. При этом между семантическими и стрессовыми механизмами происходят процессы обмена, которые еще ни разу не были описаны в достаточной мере.
Чтобы продвинуться в этом вопросе, я попробую перевернуть психоаналитический образ мышления. Этот образ мышления — применительно к индивидам — установил связь между энергетикой и семантикой, показав, как присущие телу инстинктивные напряжения смыкаются с культурно опосредованными цепочками значений, то есть языковыми выражениями и выразительными жестами; анализ может представить, что энергетика индивидуума входит, производя симптом, в цепочку сигнификантов, — и прояснить, как именно все это происходит. Все великие психоаналитики рассматривали этот смысл как замену семантического энергетическим — и наоборот. Я сохранил бы от психоанализа сам подход — связывать энергетику и семантику, но — в противоположном направлении. Я поэтому не ставлю — вместе с Фрейдом или с Демосом[5] — вопрос: «Какие индивидуально-психологические и семейно-психологические аффекты могут проявлять себя в действии на коллективных и политических сценах — к примеру, амбивалентность в отношении к отцу или последствия драмы рождения?» Меня, подобно Делёзу, интересует обратная перспектива: какие прирожденные энергии, присущие группам и массам, проявляют себя в коллективах — и только в них? Какие процессы возбуждения, какие фантазмы, какие тематические эпидемии типичны для больших социальных тел и как они распространяются, как они передаются индивидам и группам? Какие напряжения можно пережить только из–за того, что на тебя распространяется, охватывая тебя, возбуждение группы, и в какой степени и в каких случаях то, что испытывают отдельные индивиды, есть — только лишь по видимости индивидуальное — проявление коллективных силовых потоков и волн отклика на то, что вызвало сенсацию и наделало шума? Следовательно, создав полевую теорию эпидемически распространяющегося возбуждения, можно прийти к описанию общества в понятиях миметики, теории подражания — что означает: можно вернуться к Габриэлю Тарду. Это — нечто небывалое: возвращение к тому, чего по-настоящему никогда не было! Лишь слегка преувеличивая, можно сказать так: есть рок французских социальных наук — по имени Дюркгейм (и, подобно этому, есть немецкий рок в теории общества — по имени Макс Вебер). Дюркгейм из–за своего академического успеха — который, конечно же, в других аспектах является в высшей степени заслуженным — несет прямую ответственность за то, что линия Тарда во французской социологии была практически нейтрализована. Только сегодня, оглядываясь назад, можно заметить, сколь фатально это было для наук об обществе — ведь только у Тарда можно было бы научиться словарю и синтаксису, с помощью которых можно надлежащим образом описать современное общество. Ту информационную и моральную мистификацию теории общества, которая сегодня господствует повсеместно, он ликвидировал уже одним своим подходом. Тард схватил и постиг общество в тех выражениях, которые позволяли гораздо лучше описывать и толковать его — использовав парапсихоаналитический концепт совместной галлюцинации, динамический концепт протекания подражания, энергетический концепт коллективного возбуждения и онтологический концепт комплексности или составного ансамбля монад и ячеек. Отнюдь не случайное совпадение — тот факт, что Жиль Делёз стоит там же, где началось возрождение Тарда: с изданием нового собрания его сочинений во французском издательстве совпал по времени выход книги Делёза — на мой взгляд, одно из счастливых случайных совпадений в теоретической истории нашего столетия. Не случайно и то, что один из продуктивнейших молодых философов во Франции — близкий к Делёзу Эрик Альез[6]— сыграл важную роль в новом издании произведений Тарда. Вероятно, позволительно заметить, что Рене Жирар, который, между прочим, получил у нас известность благодаря своим теориям миметической конкуренции и конфликтов триангуляции, является тардианцем чистейшей воды — правда, можно было бы попенять ему, что он слишком редко ссылается на своего великого предшественника. Как бы то ни было, а благодаря его произведениям мы вернулись к знанию того, что процессы мимезиса, или ревностного подражания, — это самое что ни на есть реальное в обществе, и сегодня мы знаем об этом несколько лучше, чем ранее. К обоим мыслителям я присоединяюсь в своих последних работах — к Жирару дольше, к Тарду — только в самое последнее время. С помощью этих авторов, к работам которых, как было сказано, примыкает вплотную культурно-генетическая теория Хайнера Мюльмана о «Природе культур», можно представить себе следующее: виртуальные тела больших социальных ансамблей интегрированы стрессо-миметическими механизмами. В их внутреннем мире действуют энергии того рода, которые я называю дискретными паниками или, иначе, микро- и макроэпидемиями. Под их воздействием галлюцинации единства, галлюцинации родства или галлюцинации когеренции проецируются в искусственно созданных социальных единствах — или, лучше сказать, индуцируются в них, и тем более интенсивно, чем эти единства моложе, искусственнее и произвольнее созданы. Можно с пугающей ясностью наблюдать это, следя за возникшими в самое недавнее время «нациями», которые на глазах мировой общественности впадают в этногенные горячки-делирии, — за этими совсем молодыми безумными коллективами, которые выступают под названием Великой Сербии, Великой Македонии или я уж не знаю под какими еще названиями. Ранее возникавшие этнические образования, в принципе, проделывали всё таким же образом, когда становились национальными государствами, но они по ходу дела успели обрести некоторую традицию или определенную уравновешенность, которые помогали им немного спокойнее вводить в действие этногаллюцинаторные механизмы. Элиас Канетти уже больше чем полвека тому назад выразил решающую мысль, когда отметил в своих зарисовках, собранных в книгу «Провинция человека»: «Единство народа состоит главным образом в том, что в определенных обстоятельствах он может действовать как один человек — одержимый манией преследования». В нашем контексте нужно учитывать и обратный смысл этого предложения: оправдание отдельно взятого параноика состоит в том, что он временами может действовать как воплощение целого народа. Оба тезиса очерчивают то поле, на котором выстраиваются отношения между массами, проникнутыми национализмом, и их вождями. Сходное видение вещей продемонстрировал еще Ницше в тот последний год, когда ум его сохранял ясность: он заявил, что никак не может решить, к чему испытывает большее отвращение — к напыщенности жалких Гогенцоллернов или ко всей картине европейской политики, которая сделала своим принципом подстрекание народов к бессмысленной заносчивости и натужному стремлению превзойти самих себя. Все эти интуитивные прозрения указывают в одном направлении: без определенной степени параноизации непредставимы и не могут быть созданы нации того типа, который сложился в новое время.
<…>
При размышлениях подобного рода нельзя упускать из внимания фактор времени: раньше слухи и другие семантические возбудители не могли распространяться быстрее, чем самое быстрое транспортное средство, то есть они распространялись с такой же быстротой, с какой передвигался царский курьер, или со скоростью королевской почтовой эстафеты. Рассказывали показательные истории о дипломатических контактах между США и французской директорией. Например, сообщали, что Томас Джефферсон во время своего первого президентского срока однажды осведомился о тогдашнем после США во Франции, причем его слова, сказанные в ходе разговора, состоявшегося летом, звучали приблизительно так: «Мистер Миллер уже полтора года во Франции, а мы до сих пор не получали от него никаких известий. Если о нем ничего не будет слышно до Рождества, мы напишем ему письмо». Сегодня такой затерявшийся посол был бы моментально найден по его мобильному телефону. Мы вменили бы ему в обязанность быть в нашем распоряжении здесь и сейчас — то есть потребовали бы от него, чтобы он все время был «на связи», то есть чтобы с ним постоянно можно было вступить в разговор. Это, если мыслить системно, не что иное, как выражение процесса создания сетей или процесса глобализации в его предельно концентрированном виде. О чем мы, сообразно этому, говорим, когда заводим речь о глобализации? Мы на самом деле говорим о налаживании системы синхронизации стрессов во всемирном масштабе. Прогресс в этом направлении зашел так далеко, что считается асоциальным тот, кто не считает себя постоянно доступным для синхронного стресса. Способность возбуждаться — это сегодня первейший гражданский долг. Поэтому мы больше не нуждаемся ни в какой всеобщей воинской повинности. Что требуется, так это всеобщая тематическая служба — то есть готовность сыграть свою роль в качестве проводника раздражений для своевременных коллективных психозов. Требуется быть «на связи», быть в полном распоряжении при мобилизации адресов. Тот, кто отказывается быть «на связи», проявляет себя крайним диссидентом по отношению к службе идентичности, которой требует общество от своих членов, — так же, как тот, кто заявляет: «Чем брать в руки оружие, чтобы служить родине, я лучше буду заботиться о старике, который страдает недержанием».
Перевод с немецкого А.В. Перцева
[1] Рене Жирар (р. 1923) — французский философ, культуролог, литературовед.
[2] Габриэль Тард (1843–1904) — французский социолог и криминолог, один из основателей субъективно-психологического направления в западной социологии.
[3] Хайнер Мюльман — профессор Высшей школы дизайна в Карлсруэ.
[4] Базон Брок (р. 1936) — немецкий художник и арт-критик.
[5] Ллойд Демос (р. 1931) — американский историк и психолог, один из основателей психоистории.
[6] Делёз Эрик Альез (р. 1957) — французский философ, критик современного искусства.
