Ровно 95 шагов от моего дома до Школы для особых детей. Надпись «Особые дети могут кричать и как-то необычно себя вести» расположена на фасаде этого учебного заведения. Всего таких табличек на доме, где располагается школа — четыре, на каждой стороне здания. Мы договорились о встрече с директором школы в 11 утра. Мы выбрали не совсем удачное время для нашей беседы. В школу пришла проверка перед предстоящим учебным годом. Но все–таки нам удалось выкроить сорок минут. Мы не были знакомы. Рассказав немного о себе, о возникшем замысле книги об особых людях, я попросил директора рассказать, как все начиналось. Первый, самый банальный вопрос, лежащий на поверхности. Но именно он формирует контур портрета, выстраивает верные пропорции. Я нажимаю кнопку REC на телефонном диктофоне. Директор переводит телефон в авиарежим и начинает…

Нет, все–таки предварительно, я должен внести некоторую ясность. Человек, давший мне это интервью, попросил не называть его имени. Поначалу это огорчило меня, ведь страна должна знать героев в лицо. А потом я понял, что добрые дела, точнее верное служение своему делу, не всегда нуждаются в огласке. Для меня — это событие, некий подвиг. Для них — жизнь, которая и так усеяна минами, и совсем не хочется добавлять себе ещё неприятностей. Это выбор человека, его право — не называться. Мое право — опубликовать все, что я услышал под другими именами. Надеюсь, что отсутствие конкретного лица в монологе не помешает создать портрет живого человека, посвятившего всю жизнь работе с особыми детьми. Итак, монолог.

«Когда я начала заниматься с детьми с нарушениями слуха, мне шел двадцать один год. Я попала в детский сад для слабослышащих детей. Меня пригласили туда работать музыкальным руководителем. В то время я еще училась в музыкальном училище. Я сказала тогда своей приятельнице: что я там буду делать? Как эти дети будут воспринимать музыку? Мне тогда очень нужна была работа.

Я очень хорошо помню свой первый рабочий день. Помню даже, как звали сурдопедагога. Она привела детей. Их было пять. Тогда группы были очень маленькими. Еще был Советский Союз. Я сажусь за инструмент и спрашиваю С: и что дальше? А она мне говорит: «Ты марш играть умеешь?».

Я заиграла марш. Дети начали ходить по кругу. И была среди ребят одна такая девочка — Катя. Я ее очень хорошо помню. Если бы я умела рисовать, то нарисовала бы ее портрет. Она стоит у меня до сих пор перед глазами. Эта девочка не могла ходить по кругу. Это я сейчас понимаю, что у нее было ДЦП, нарушение слуха, нарушение зрения и ринолалия (гнусавось). Тогда я не понимала. Катя ходила туда-сюда, два шага и обратно. Мое первое впечатление… Знаете, даже некая брезгливость была при виде этих детей. Также мне было их безумно жалко. Их заставляли что-то делать, у них ничего не получалось. У меня у самой тогда была совсем маленькая дочка.

Прошло полгода. И эта Катя снилась мне каждую ночь. В то время единственной школой для таких детей была Школа Микаэляна. Чтобы туда устроить ребенка, родители шли на многое, мамы устраивались в эту школу нянечками, делали фиктивный брак. Мама Кати работала в школе нянечкой.

Работая муз. руководителем, я почувствовала, что деградирую. Играю марши, польки, плясовые, песенки на трех нотках. Я решила, что не буду там больше работать. В конце учебного года ко мне подходит заведующая и говорит, что отдает мне все группы в саду. Я сказала ей, что буду уходить, что не могу. А она мне: «Понимаешь, в дефектологию кто-то приходит и уходит, а кто-то остается на всю жизнь. Ты в ней останешься». И я задержалась в саду, полюбила детей. Когда у меня что-то получалось, я испытывала такой кайф. Настолько просто работать с обычным ребенком, и настолько здесь все по-другому, идешь вместе с учеником маленькими шажками.

У меня началась частная практика. Родители просили заниматься с детьми на дому. Было много учеников. Учила играть на фортепиано, участвовали с ребятами в конкурсах, побеждали.

У меня всегда была мечта создать такое место, в котором можно заниматься искусством с особыми детьми. Мы с моими подругами открыли ИП, у нас был знакомый, который предоставил нам помещение. К нам стали приходить не только слабослышащие дети, но и аутисты. Тогда мы стали все это изучать. Это было двадцать пять лет назад, и было мало материала. Мы напросились вольнослушателями на уроки Никольской в Институте коррекционной педагогики, у нее там была своя лаборатория. А потом я поняла, что только музыкального образования мне не хватало. И поступила в Шолоховский университет на отделение «Алигофрено-педагогики и логопедии».

Первый опыт создания центра был не совсем удачный. Это было сложное время, 97-98 года. Потом в 2000-м году у меня умерла мама, мне было очень тяжело, все тяготило, и я уехала из Москвы, в Харьков. Там мы тоже открыли Центр. Прожив много лет в Москве, я не смогла долго быть в Харькове.

Я вернулась в Москву, познакомилась с будущим мужем. Он мне очень во всем помогал. И мы совместными усилиями открыли в 2001 году Школу для особых детей. Сначала у нас был такой маленький, классный подвальчик. Мы раздавали листовки, дети приходили к нам в игровую комнату. Среди них я выбирала своих, с особенностями развития. Поначалу были только индивидуальные занятия. Потом родители попросили сделать группы на три часа, потом на весь день. Там же мы организовали в театр. В районной школе арендовали зал, сами шили костюмы, делали декорации, показывали отчетные спектакли. Я считаю, что театр — это настолько необходимая вещь, он может показать, как ребенок развивается комплексно. От государства никогда не было помощи, мы и тогда и сейчас живем за счет родительских взносов.

Я вам рассказываю все так быстро, но на все это уходили годы, годы.

Потом мы уехали из подвальчика, переехали в цоколь. К нам пришла прокуратура, оштрафовали, потому, как нельзя работать с детьми в цоколе. И вот семь лет назад, мы переехали в этот район. Сначала был садик в другом помещении, здесь недалеко, но для школы нужно было большее помещение. Родители очень хотят, чтобы у нас помимо начальной школы и садика, были и старшие классы. Но это все очень сложно. Я бы для этого уже получила отдельную лицензию на обучение детей с интеллектуальными нарушениями в легкой степени, для этого нужны мастерские, потому как они должны научиться делать что-то своими руками.

У нашей школы есть лагерь. Наших детей никуда не берут, особенно без родителей, поэтому мы открыли свой. Мы пробовали брать детей на отдых со стороны, но это заканчивалось всегда не очень хорошо. Чаще родители о чем-то не договаривают. С нашими детьми проще, мы знаем, чего от них можно ожидать, понимаем, кому нужен индивидуальный подход. Лагерь располагается в Пушкинских горах. Далековато, да. В пандемию мы нашли базу поближе. В Калужской области. И нам так там понравилось, что мы теперь вывозим детей в лагерь два раза в год. Осенью и летом.

У нас очень разные дети. В основном это дети с аутизмом и интеллектуальными нарушениями разной степени. У нас нет детей с колясками, потому что помещение не позволяет. Если бы к нам пришел малоподвижный ребенок, мы бы и с ним занимались. Разница не большая. Бывает ребенок без двигательных нарушений, но дерется, щипается и ему тоже нужен персональный контроль.

Обучение в центре недешевое. Сейчас много частных школ, и наша школа не дороже. Самая затратная часть для нас — аренда. Нужно платить педагогам. В классе в среднем восемь детей. На каждый класс по два педагога, таким образом, мы повышаем эффективность обучения. У нас молодой состав преподавателей. Я раньше преподавала в Университете логопедию, специальную педагогику, психологию, поэтому имею возможность подтягивать новые кадры из Университета. Мне было тяжело совмещать преподавание и работу в Центре. А проработала в Университете где-то лет пять. Сейчас оставила только практику.

Я всегда говорю своим девчонкам-педагогам: «Если у вас есть к этим детям жалость, лучше не работать». От особых детей нужно требовать выполнения заданий так же, как от обычных детей.

У нас, вообще, сейчас есть тенденция, что общество должно подстроиться под этих детей. Я этого не понимаю. Человек должен подстроиться под общество, в котором ты живёшь. По первости у нас были проблемы, когда мы выводили детей гулять, нам приходилось уходить с детской площадки. Поначалу даже вызывали в полицию, жильцы жаловались, что дети кричат, что мы над ними издеваемся. Поэтому мы и повесили таблички на здание, чтобы предупредить. Сейчас к нам привыкли. Та ситуация, которая недавно прогремела на весь Интернет с мамой, устроившей скандал на детской площадке в Питере, для меня абсолютно рядовая. Для нас это обыденно и даже нормально. Меня просили прокомментировать это все на радио. На самом деле, очень хорошо, что люди начали делать репосты, говорить об этом так массово. Но, когда ты читаешь комментарии, ты видишь, что достаточное количество людей считает, что эти дети должны гулять отдельно.

Когда мы первый раз приехали в Пушкинские горы, мы выглядели «как зоопарк» в глазах тамошних людей. Там ведь усадьбы. Мы состоим в «Доброходском движении» и помогаем Заповеднику. Мы рвем травку, бросаем сено, работаем граблями. Работники усадьбы смотрели на нас с выпученными глазами. Один мужчина подошел ко мне и спросил: а зачем с такими детьми заниматься? Я ему говорю: «А что с ними делать?». Он мне спокойно отвечает: «Их надо убивать». Я спокойно реагирую на эти слова и спрашиваю его: «А если вдруг вам на голову упадёт кирпич, и вас разобьет инсульт. Вас тоже нужно убить?». «Со мной такого не будет» — говорит он и уходит. Неделю назад, ко мне приехал знакомый и говорит: «Я не понимаю, как можно оставить ребёнка с синдромом Дауна.» «А куда его? Ведь он пришел в этот мир для чего-то» — спрашиваю я его. Вопрос остается без ответа.

Хорошо, конечно, давать советы. Родителям особых людей всю жизнь предстоит огромная внутренняя работа над собой. Кто-то сразу принимает и понимает своих детей — тогда все хорошо. А если родители не принимают… живут с ними, все для них делают… но не принимают.

Когда я разговариваю со студентами, я им всегда говорю: «У вас столько работы. Открывайте новое, стройте деревни, специальные интернаты, организуйте благотворительные фонды, ищите всеми силами пути, как поддержать жизнь особых детей в будущем, когда они станут взрослыми. Интернат — это тяжелая история. Но здесь все вопросы к нашему правительству.

Я мечтаю снять большое, шикарное помещение, где могли бы учиться особые дети от детсадовского возраста до старших классов. Обязательно при доме приусадебный участок с фермой, где дети могли бы ухаживать за животными. Однажды за границей я увидела сенсорный сад, его бы тоже очень хотела. Я бы купила автобус, чтобы вывозить детей в лагерь. Недавно мой ученик, который за годы выровнялся, занялся проектом в Башкортостане. Он хочет сделать зимний курорт для особых детей и их родителей, чтобы было всем удобно и комфортно, а главное — доступно. Родители тоже нуждаются в отдыхе, они с детьми 24 на 7. Но ведь мама порой хочет остаться одна, сходить сделать прическу, например. Такой сад, как у нас, должен быть в каждом районе Москвы. Нужна среда для детей, с психологами, педагогами. Нужны специалисты и для родителей. Я уже по телефону могу определить, в каком состоянии мне звонят мамы.

У меня в этом году был Юбилей. Я подготовила для друзей концерт. Так что я не бросаю музыку, она всегда со мной. Вы меня спросили, какая песня характеризует мой сегодняшний день. Вопрос интересный и сложный. Сразу и не скажешь. Я люблю спокойную музыку, романсы. У меня три года назад умер муж. Год я находилась в таком состоянии… Знаете, садилась в машину, слышала какую-то музыку и тут же начинала плакать… У меня есть подборка любимого. Я сегодня ехала и слушала Митяева, Гребенщикова.

Когда мы начнем учебный год, приходите к нам и посидите на занятиях, вы многое поймете. Здесь многое понимается именно в процессе. У нас есть очень контактные дети, которые будут рады с вами поговорить.

Знаете, все думаю о песне. Наверное, это песня Пугачевой «Как-нибудь, где-нибудь, с кем-нибудь». Какая-то сейчас накопилась усталость. Мы построили с мужем прекрасный дом, завели курочек. Я не могу сказать, что мне так трудно одной, но… это тяжело, понимаете, хочется с кем-то поделиться. Друзья, подруги — это все прекрасно, но… Радует внучка. Каждый день — открытие.

Вот мы сейчас говорим, а у меня в голове стучит калькулятор, считаю бесконечно. В голове один вопрос: сможем заплатить в этом месяце за аренду или нет. Центр — это такая махина, это — производство. Сейчас я ищу человека, который бы взял на себя хозяйственную часть. У меня есть ощущение, что я перестала развиваться из–за отсутствия времени. Мне некогда. Я очень хочу продолжить свою методичку, доделать ее. А то напишу две странички и застопорюсь. Одна моя знакомая, тоже державшая подобный центр, ушла из этой сферы. «Я устала. Я занимаюсь не детьми, а техникой пожарной безопасности» — сказала мне она.

Кстати, сегодня попался хороший проверяющий, нам повезло. Я задавала вопросы, почему, чем круче у Центра оборот, тем его больше шерстят. Вот, другие, работают даже без лицензии, и с них нет спроса. Мне на это ответили: до поры до времени, пока на них кто-то не пожалуется.

Я вам пришлю свой концерт к Юбилею. Будет время — посмотрите. Мне будет очень приятно. И буду очень рада прийти к вам на спектакли с внучкой».

Придя домой я посмотрел концерт к юбилею моей собеседницы. Для меня артист начинается с тембра. Так я определяю своих. Когда мы беседовали, я сразу отметил, насколько речь моей героини, кинематографично точна. Когда же услышал, как она поет: свободно, без форсажа, поет как говорит, понял, что она могла бы прекрасно зазвучать на театральной сцене, у нее есть для этого все. Кроме свободного времени. Без нее ее детище, Школа, просто завянет. Она для него и солнце, и вода, и воздух.

После написания этой главы, я все больше думаю о вопросе публичности, огласки. Я занялся написанием документального текста, который не предполагает видеть размытое изображение вместо лица.

Об этом может быть и не следует писать, но я не могу не делать этого. Это ещё один симптом всем нам, кто на другом берегу от особых людей. И я возьму на себя смелость сказать, что это нас разобщает, между нами нет диалога, мы закрываем дверь на все замки и лишаемся слуха.

Встреча с моей героиней помогла мне понять , как устроен процесс обучения особых детей изнутри. Я благодарен ей от всего сердца.

От моего дома до Школы было всего 95 шагов. Теперь мне кажется, что больше.