Мне определенно нравится смеяться. Я вообще считаю смех особо мощным и летальным оружием, когда дело доходит до символических ценностей. Смех может разрушить любой сотканный образ, нужно только найти торчащую ниточку, что-нибудь комичное, и потянуть. Справедливо опасаясь силы смеха, во все времена правители и официоз боролись с шутниками и скоморохами, выдавливая карнавальную культуру на задворки истории.

Я смутно помню девяностые, но не могу не признать, что это дикое и хаотичное время оказалось настоящим подарком для нашей журналистики. Листьев, Холодов, Парфенов, две войны, видеозапись с человеком, «похожим на генерального прокурора», — сейчас сопоставимых фигур и событий не хватает. В то же время девяностые предложили идеальные условия для развития сатиры. Во-первых, система СМИ была феодально раздроблена. Не существовало эффективного аппарата, позволяющего быстро прессануть, скажем, НТВ, ТВ6 или какого-нибудь зарвавшегося редактора. Проще было убить, а не запретить. Во-вторых, тогда было над чем посмеяться: вечно пьяненький Ельцин, у которого один глаз на выкате, а второй хитро щурился на окружающих, Черномырдин, через космос установивший прямой канал связи с русским коллективным бессознательным, куча лихоимцев и мелких бесов. Да и что у нас было тогда кроме смеха? Ответная реакция против абсолютной невесомости в правовом поле.

Смех обладает самым большим демифологизирующим потенциалом среди других средств, что очень важно в информационную эпоху. Один анекдот может убить несколько лет пропаганды о том, что у нас все хорошо, справедливо и перспективно.

Прежде чем приступить к разбору конкретных передач, давайте скажем несколько слов о природе политической сатиры. Начнем, по традиции, с дядюшки Фрейда. У него есть большая и абсолютно не смешная работа «Остроумие и его отношение к бессознательному». Фрейд правильно подмечает, что в современном обществе «непосредственная критика или агрессивность затруднена для человека и возможна только окольным путем». Комизм, добрый и незлобивый, считается самой мягкой формой юмора, фактически это оборонительная позиция против стрессовых факторов. Смех помогает минимизировать страх перед родителями, властями, опасностью. Однако смех может использоваться не только для защиты, но и для нападения. Стеб, издевательство, сарказм, сатира — суть социально допустимая сублимация агрессии. Смеховое унижение может составлять важную часть иерархии в группе, например, в школьном классе, в армии, в офисе. Особняком стоит скабрезный юмор, являющийся символическим сексуальным обнажением.

Смех зиждется на трех китах. Нам понадобится субъект шутки (шутник), объект шутки и реципиент шутки (аудитория). Иногда роли могут смещаться. Например, в иронии субъект и объект шутки совпадают. Нередко объектом шутки становится сам реципиент. Это уже злой юмор. Что касается черного юмора, то там защитная функция становится еще более очевидной. Это смех над табуированными во многих культурах темами: смертью, чужаками, страданиями.

Юмор совмещает функции дифференциации и сплоченности. Смех — это почти всегда граница между «мы» и «они». Мы ожидаем, что люди, которые засмеются вместе с нами, — на нашей стороне. Мы становимся ближе, ведь мы разделили смех. В то же время мы нашли для себя общего врага — то, над чем мы смеемся. Ведь даже если я смеюсь над собой, то смеюсь не над собой в целом, а над конкретными негативными качествами, которые признаю и пытаюсь искоренить.

Слишком высокая концентрация власти в обществе не может не порождать ответную смеховую реакцию. Смех помогает снять напряжение. Как правило, обычные люди весьма лояльно относятся к человеку, публично низвергающему основы власти через юмор. Внутренне мы всегда готовы сопротивляться внешнему давлению власти и с удовольствием смотрим, как это делают другие. Разве нет определенного шарма в студентах, которые вместо учебы в дымину пьяные сидят на первой парте и играют в шахматы?

Смех обладает самым большим демифологизирующим потенциалом среди других средств, что очень важно в информационную эпоху. Один анекдот может убить несколько лет пропаганды о том, что у нас все хорошо, справедливо и перспективно. Я считаю, что за фразой «А король-то голый!», когда толпа уже прозрела, должен последовать оглушительный и беспощадный хохот. Прямая политическая сатира разоблачает чиновников, партии, показывает нехилый разрыв между предвыборными обещаниями и реальностью. А смех над тем, что нас окружает, помогает дезавуалировать попытки через СМИ и общественные институты насадить определенный взгляд на вещи. Прежде всего, на собственное благополучие и степень свободы слова, совести и мысли. Хорошая шутка напоминает щелочку в стене, через которую видно, что там творится на самом деле. Ведь если бы мы и впрямь были уверены, что у нас в Думе нет казнокрадов, то мы бы не смеялись над анекдотами — мы бы обижались на них.

Господин Луис Муниз как-то заметил:

«Смех всегда противостоял страху. Ренессанс сформировал новую нравственность. Уже в средневековом комизме было предчувствие: грядет победа над страхом. Через смех человек преодолевал страх. Однако в средние века преодолевался только внешний страх. Ренессанс преодолел и внутренний. Народная культура имела цель — перебороть страх, в котором задыхались воображение и чувственность»

В Ельцинские времена зацензурить «Кукол» так и не удалось. Но стоило показать эпизод «Крошка Цахес», как сразу закрутили гайки. В нем новоприбывший Путин изображался в виде злобного и алчного карлика, который преображается в красавца под влиянием колдовства феи-Березовского. «Куклы» вылетели из эфира тихо и без шума.

Теперь перейдем собственно к предмету исследования. Начать я предлагаю с самой главной сатирической программы нашего телевидения, то бишь с «кукол». На правах сценариста в проекте засветился вменяемый на тот период Шендерович. «Куклы» выделялись тем, что основывались на классических сюжетах (архетипы литературы и искусства, например первая цельная серия «Кукол», посвященная чеченской войне, основывалась на «Кавказском пленнике» Лермонтова), подгоняя всем знакомый материал под текущую политическую ситуацию. Чего стоил эпизод про «Кокосово» о войне в Югославии. В 1995 прокуратура хотела завести дело о защите всяких там честей и достоинств за то, что создатели передачи изобразили политиков в виде нищих. К счастью, оно не завелось.

В Ельцинские времена зацензурить «Кукол» так и не удалось. Но стоило показать эпизод «Крошка Цахес», как гайки стразу закрутили. В нем новоприбывший Путин изображался в виде злобного и алчного карлика, который преображается в красавца под влиянием колдовства феи-Березовского. «Куклы» вылетели из эфира тихо и без шума. А там и НТВ слился. Потом возникали различные спиноффы или переосмысления, но до смелости оригинальных «Кукол» им было, как до луны. Хотя бы серию «Брат III» посмотрите.

Следующим сильным сатирическим шоу стал анимированный «Тушите свет» с Хрюном и Степаном от студии «Пилот ТВ». Просуществовали они с 2000 года до мая 2003, раскрутившись на канале ТВС, изображавшем обилие демократии у нас в стране. Однако вторая половина 2003 года и первая половина 2004-го — это две федеральные избирательные кампании, парламентская и президентская, так что все сатирические проекты пришлось свернуть. К тому моменту уже существовали рабочие рычаги экономического и юридического давления, так что обошлось цивилизованно. Хрюна и Степана не стали убивать, а просто сослали в ссылку на «Красную стрелу», где они продолжили существование в кастрированном варианте. Разгон медиахолдингов в начале 2000-х — это вообще тема для отдельного разговора. Пожалуй, «Тушите свет» был последним самостоятельным и действительно сатирическим проектом.

В 2009 году, после просмотра первых выпусков передачи «Мульт личности», газетка The New York Times взорвалась хвалебными рецензиями и предсказывала России чуть ли не оттепель. Утверждают, что на самом деле Эрнст просто хотел приучить премьера и президента к самому факту наличия карикатур на них в центральном эфире. А господин Шендерович едко высказался: «Это не пародия на Куклы, это симуляция сатиры».

И, надо сказать, что Шендерович оказался прав. Для внутреннего потребления использовались, как правило, образы не политиков, а спиногрызов из светской тусовки, вроде Пугачевой, Баскова и Волочковой. Можете сами накидать портрет целевой аудитории. Примерно тогда же обрисовался список тем и лиц, над которыми смеяться можно, а над которыми — нельзя. Можно, в рамках приличия, смеяться абсолютно над всеми западными президентами (сегменты БРИКС и ШОС — не трожь), можно стебать Лукашенко, оппозиционных лидеров, олигархов, футболистов и звезд. Можно было смеяться, что министр финансов — жадный, а про бюджетную политику — не очень. Детский лепет. СТС тоже пытался что-то выдать в эфир в рамках «Серебряной калоши», но после реплики Суркова: «Либо вы развлекательный канал, либо информационный. И тогда мы к вам станем относиться по-другому», потихоньку заглох.

Обратите внимание, что традиционные запретные темы для многих западных стран у нас разрешены. Можно смеяться над гей-субкультурой, над другими национальностями и культурами, гораздо больше свободы в черном юморе: пусть мы еще не можем смеяться над смертью и болезнями, как мексиканцы, но все равно злой смех допустим и уместен (если, допустим, привязать его к медицине или заботе о пенсионерах). Иногда кажется, что власти поощряют канализацию смеховой агрессии против реальных и выдуманных «врагов России».

Смеялись над внутренним конфликтом совести и культуры советского человека и требованиями нового времени. Что характерно, героям почти всегда удавалось поломать себя и из рафинированных интеллигентов постепенно вжиться в роли воров, бандитов, проституток и коррупционеров.

Но это только половина картины, это прямая политическая сатира. Существуют и другие способы посмеяться над властями, хотя в этом случае придется идти длинной дорогой. Иногда нет необходимости критиковать власть и чиновников напрямую. Достаточно хорошо проехаться по устройству нашего общества. Иногда можно посмеяться над абстрактными пороками, чтобы все вспомнили, кто именно ими обладает.

Такие юмористические программы, как «Маски-шоу», «Джентльмен-шоу», «Каламбур», «Городок» и «Осторожно модерн» вырабатывали протест против власти и принуждения, как таковых. В смехе над гиперболизированной действительностью зритель освобождался и возвышался над теми институтами власти, которые третировали его в реальной жизни. Гаишники, бандиты, чиновники, менты, гастарбайтеры, даже члены собственной семьи — все они казались не такими грозными, их авторитет, в том числе и моральный, падал.

«Маски-шоу» стоит выделить хотя бы потому, что они вернули к жизни цирковые клоунские традиции, пантомиму в духе Чаплина и не ограничивались скетчами, а старались выстроить полноценный сюжет для каждого эпизода, нередко на классической основе. Активно использовались трюки, пиротехника, сцены драк и погонь. «Маски» пародировали отдельные социальные структуры («Маски в армии», «Маски в больнице»), либо же конкретные бытовые ситуации («Маски в трамвае», «Маски на митинге»). Кроме того, существовали пародии, связанные со смешением культур: западной и славянской, советской и современной («Маски в Колумбии», «Маски на диком востоке»). Последние выпуски «Масок» были посвящены критике Майдана, «оранжевой революции». Уморительные сцены дележа министерских портфелей, махинаций с урнами для голосования и трогательная история про простого прохожего, которого утянули в палаточный лагерь майданные активисты. Посмотрите, снято в середине 2000-х, актуально по сей день. Думаю, не надо объяснять, почему эти выпуски стали последними?

«Городок» остановился на лиричной и очень человечной подаче материала. Грустная трагикомедия с налетом сентиментальности. До сих пор помню заключительную песенку в исполнении Варум. Можно сказать, что «Городок» был даже в какой-то мере интерактивен, если учитывать сравнительно новаторскую для российского ТВ рубрику «Скрытая камера». По мере взросления передача все дальше отходила от экранизации анекдотов, от пошлых или пустых номеров, приближаясь к политической и социальной сатире. Поскольку упор все–таки был сделан на критику уклада, а скетчи постепенно превратились в полноценные киноминиатюры, то программа благополучно дожила до естественного конца. Ее никто не закрывал, просто время прошло.

На «Осторожно модерн» я бы хотела остановиться подробнее. Причем на обеих частях. Всякие выкидыши, в духе «Приключения Задова», — не в счет. Нас интересует исключительно тандем Роста и Нагиева. Первая часть, на мой взгляд, остается лучшим примером социальной сатиры за многие годы. Создатели использовали классические сюжеты, предлагали очень запоминающийся коктейль юмора, грусти и какой-то, чуть ли не экзистенциальной, безысходности. Чего стоят серия про поездку писателя-краеведа в деревню Менздрюки, откуда он едва выбирается живым, или эпизод про офисную жизнь, где каждый старался по максимуму настучать на всех своих коллег. А серия, когда нищий актер провинциального детского театра должен был до полуночи удержаться и ни разу не согрешить, — «Фауст», чистый «Фауст».

Это был стеб буквально над всем, что укладывается в основы нашей жизни. Смеялись над внутренним конфликтом совести и культуры советского человека и требованиями нового времени. Что характерно, героям почти всегда удавалось поломать себя и из рафинированных интеллигентов постепенно вжиться в роли воров, бандитов, проституток и коррупционеров. Смех, злой и тоскливый, над тем, как перед хаосом девяностых сдаются последние бастионы нравственности и порядка.

Продолжение, «Осторожно модерн 2», уже совсем другое. Страна несколько отошла от бардака, радостно приняла Путина и начала потихоньку омещаниваться. В этот раз главными героями стали уже постоянные персонажи: три семьи, живущие в типовом доме на улице Красивых молдавских партизан. Мне кажется, что лейтмотивом шоу стала борьба маленького человека против любых проявлений власти. Прапорщик Задов, панически боящийся начальников, всячески заискивает и унижается перед комбатом. Комизм проявляется в том, что отдельный человек, живой и нестройный, всегда выбивается из такого монолитного (по идее) образования, как армия, стоит лишь внимательнее приглядеться к нему в мелочах. А ботаник Петя трепещет перед авторитарной женой, хочет максимально абстрагироваться от всех вызовов жизни, уткнувшись в свой гербарий. Каждая серия имеет в основе конфликт подчинения, а агентами власти могут выступать самые разные структуры и персонажи: начальники, мужья-жены, родители-дети, террористы, сектанты, кинопродюсеры, муниципальные чиновники.

И, конечно же, «Осторожно модерн 2» можно считать самым сильным пародийным шоу. Объектами пародии становились популярные фильмы и телешоу («Брат», «Терминатор», реалити-шоу «За стеклом», которое в рамках серии называлось честнее и проще — «Люди-уроды»), медиаперсоны, различные стереотипы (гомики и чучмеки в комплекте). Кстати, шутка о том, что Задов имеет рычаги влияния, поскольку в детстве «занимался дзюдой с Путиным», до сих пор актуальна, хотя прошло уже 15 лет. Кроме того, «Модерн» и «Маски шоу» едва ли не единственные достойные представители юмора абсурдистского, отсылающего нас к «Монти Пайтону».

Следующий шаг после юмора с матом — побежать в зрительный зал и начать щекотать вручную

Отдельно надо остановиться на КВН. Это самое долгоиграющее юмористическое шоу на нашем ТВ, и оно тоже прошло сложный путь за эти 25 лет. Как и «Куклы», оно довольно близко к конкретным политикам. Были же в каждой команде штатные пародисты каждого президента. Пародии КВНщиков довольно конкретны, они едко подмечали личностные особенности политиков у нас и за рубежом, реагировали на законодательные инициативы и социально значимые события. Потом что-то изменилось. Проводили опрос среди зрителей пару лет назад, и мне врезалось в память высказывание одного мужика: «Понятно, но не смешно».

Возможно, оставшись более-менее верными своей социально-политической направленности, КВНщики растеряли юмор. Банально перестали провоцировать смех. Облизывание Маслякова и членов жюри давно уже выглядит не весело, а приторно и скучно. Элемент импровизации практически полностью ушел из конкурсной программы. Если раньше устраивались дуэли между двумя монстрами, то сейчас среднестатистический выпуск — это мешанина из кучи разных по уровню команд и всего одно-два заготовленных выступления на каждую из них. Складывается впечатление, что до выпуска в эфир работает цензура и выкидывает самые годные шутки, а освободившееся время приходится заполнять шлаком из резерва. Зрители жалуются на коммерциализацию, обилие скрытой рекламы. Для политика появиться в таком беззубом шоу — это уже PR, а не критика и повод для головной боли.

«Наша Russia» для меня стала вехой, переходом от хорошей сатиры к плохой и бесполезной. Первоначально архетипичные сюжеты о жестоком тренере, бомжах с Рублевки, честном гаишнике, учительнице, собирающей поборы, были достаточно свежи и интересны. Но, во-первых, из сериала полностью ушла критика властей, как таковая, либо она занимала мизерное экранное время. Можно сказать, что «Наша Russia» избегает вторгаться в область политического. Да, там были беседы двух депутатов, которые все пеклись-пеклись о судьбах родины, но они такие поверхностные, шаблонные и карикатурные, что не ассоциируются с реальными прототипами. Например, продажный управдом и мент-садист из «модерна» были гораздо более живыми, а их преступления (вплоть до склонения к сексуальному контакту) более реальными и мерзкими. Их нельзя было обвинить в абстрактной «коррупции». Во-вторых, как уже было сказано, герои передачи остановились в развитии и превратились в примитивных трансляторов скетчей на заданную тему. Ушла полноценная история, декорации исчезли, а характеры свелись к допустимому минимуму. Ну и, в-третьих, последние сезоны обросли чередой досадных самоповторов. Мифы, разрабатываемые авторами шоу, начали раздражать зрителя, а не веселить. Темы исчерпали себя, а создатели несколько отстали от жизни.

В завершение скажем пару слов о «Камеди клабе». Я видела там несколько миниатюр, которые худо-бедно можно считать политической сатирой. Но снова возникают известные две проблемы: эти номера тонут в череде шуток на отвлеченные темы, и сам формат stand-up comedy не позволяет (по крайней мере участникам «камеди клаб») развернуться и создать яркие портреты и ситуации. Опять же все предельно обезличенно и оторвано от жизни. Простите, нечестные чиновники, как таковые, есть и у нас, и в Германии, и в КНР. Но у нас боятся лишний раз задеть кого-то конкретного. Тем же грехом страдают абсолютно все зонтичные бренды «Камеди клаба». Отдельно замечу, что этот юмор действительно плоский и пошлый. Сам факт использования мата говорит о деградации как зрителя, так и юмористов. Слишком просто и легко развеселить зрителя правильным матерком с нужной интонацией, но это уровень курилки или школьного двора. На экране хотелось бы видеть сатириков уровнем повыше, профессионалов которые в силах рассмешить человека, пользуясь допустимыми речевыми средствами. Я утверждаю это не с позиции поборницы нравственности, что вы, что вы. Следующий шаг после юмора с матом — побежать в зрительный зал и начать щекотать вручную.

Понравилась цитата Жванецкого о «Камеди клабе», где он обратил внимание и на фактор внешней привлекательности молодого, здорового тела:

«Ребятки преодолевают один из запретов. Наверное, это тоже необходимо. Заберите у них мат, и они сразу потеряются. Говорят, у них из десяти миниатюр одна хорошая. А в юморе, если толпа признает — значит, популярен. Они молодые, крепкие, мускулистые — как противовес «Аншлагу». Что-то в этом есть. Хотя я все–таки за то, чтобы о чем-то думать, а не все время об унитазе, унитазе, унитазе…»

Путин то ли в силу характера, то ли для контраста пытался максимально дистанцироваться от любой несерьезности в образе. Он выбрал себе сакральную маску — отца нации. И попал в точку.

Почему наша сатира, проделав долгий путь от «Кукол» и «Маски шоу», уперлась в стену импотентного инфантильного юмора? Полагаю, в извечной борьбе традиционного и карнавального начал традиция пока побеждает. Ослабление сатиры непосредственно связано с фигурой Путина. Никак, при всем желании, не разорвешь эту прямую зависимость.

Мы начали с эпохи Ельцина. Он собственноручно уничтожил свой имидж. Ему всегда сопутствовали нелепые казусы. В 1994 году Президент «проспал» визит в Ирландию, когда даже не смог выкарабкаться из самолета. Народ у нас сердобольный, готов простить любые грехи и косяки, но никто не мог стерпеть, что во главе бывшей империи стоит недотепа, про которого даже анекдоты выдумывать не надо.

Путин то ли в силу характера, то ли для контраста пытался максимально дистанцироваться от любой несерьезности в образе. Он выбрал себе сакральную маску — отца нации. И попал в точку. На бытовом уровне у нас сплошная безотцовщина как психологическое и социологическое явление. А на политическом уровне, я думаю, каждый ждал, что должен прийти кто-то, кто вернет нам достоинство.

Господин Дмитриев, единственный родной социолог, вплотную занявшийся юмором в политическом дискурсе, писал:

«Юмор самих политиков является скорее исключением, чем правилом. Дело, которым они профессионально заняты, кажется им до чрезвычайности важным и, бесспорно, серьезным. И для них необходимы высокий интеллект и уверенность в своих силах для преодоления уже на какое–то время сложившихся твердых стереотипов поведения. Ответственность за серьезность в действиях они склонны возлагать на обязанности перед своими избирателями или перед группой поддержки. Им кажется, что массам чаще всего нравится харизматический лидер с такими качествами, как воля, решительность и, разумеется, серьезность. Такие люди если и позволяют себе шутить, то только среди близких им людей. Разумеется, бывают и исключения, характерные, например, для американской политической культуры. Что касается российских политиков, то принадлежность к номенклатуре, неважно, бывшей или настоящей, настоятельно диктует им определенный стиль поведения, исключающий всякого рода фривольности».

После того, как в одной статье (вскоре после взятия Крыма) я сделала опечатку, написав вместо «Путин» — «Папа», я осеклась. Три дня пила только минеральную воду, ничего не ела, не печатала и не выходила на связь. Я поняла, что пропаганда зашла слишком далеко. Общество настолько приемлет Путина, что отмахивается не только от критики, но и от шуток в его адрес. Вы же по Библии помните, что смеяться над отцом — хамство.

Мы могли смеяться над Медведевым и делали это. Он был комичной фигурой: смешным, неумелым напарником для супергероя. Медведев своей несерьезностью допустил просто катастрофичные прорывы карнавальной культуры в сферу политики. Концерт ряженых Pussy Riot, шутки и стеб в адрес Патриарха и его неуловимых часов и неделимых квартир — это раз. Хохот над превращением «милиции» в «полицию» — это два. Протест белоленточников с мантрой «ПЖиВ», появление проекта «Гражданин поэт» (чье влияние сильно переоценено, но все равно это был неожиданный и очень сильный всплеск сатиры в интеллигентских кругах) — это три. Издевки по поводу смены часовых поясов и отмены зимнего времени, вплоть до присвоения титула «хронопрезидент» — это четыре. Откровенное глумление над Сколково (бывала я там с официальными визитами — степь до горизонта) и нанотехнологиями, вплоть до присвоения титула «нанопрезидент» — это пять. Желчные шутки над Сердюковым и его мебельной фабрикой — это шесть. Причем все это произошло в отсутствие сатиры на телевидении, исключительно силами интернет-сегмента. Уверена, что когда Путин вернулся на трон, ему хотелось отвесить Медведеву вот такенный подзатыльник.

Началась кропотливая работа по спасению имиджа вертикали власти от яростного смеха. Сам Путин более-менее неузявим. Любые шутки отскакивали от него, как пули от танковой брони. Были отдельные выпады: ботокс, Кабаева, стерхи, амфоры, краб, желтая «Лада», «она утонула». Но ни один из них не прилип к Путину, как к Саакашвили прилип тот злополучный галстук. Президенту оставалось только транслировать свой отцовский авторитет на другие структуры власти, чтобы защитить от веселых нападок еще и их.

Потихоньку сакральными фигурами стали Шойгу, Поклонская, Лавров, Кадыров. Институт власти превратился в нечто незыблимое и монументальное, в граните отлитое. Дошло до того, что в программе «Реальная политика», слабеньком наследнике «Кукол», никогда не показывали лицо Путина: просто мощная фигура на троне, словно вожди и шаманы древности. Характерно, что так изображали главного злодея в смешном сериальчике «Капитан Правда», что в свою очередь является аллюзией на бондовского Блофельда.

Замечу, что проблема не только в прогнувшихся сатириках. Общество не испытывает ни малейшего желания смеяться над властью.

В конечном итоге, после крымских событий власть в принципе разучилась реагировать на внутреннюю критику. Посмотрите сколько шума наделали «Левиафан» и «Дурак» при том, что ничего революционного они не показали. Я окончательно убедилась в этом на примере сайта anekdot.ru (которым через Атлантику очень храбро управляет осевший в США Вернер). Там висит такое предупреждение: «на сайте нет цензуры и предварительного отбора публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают… какие угодно. Если вы предпочитаете вещи, прошедшие цензуру, пожалуйста, покиньте сайт». Так вот, раньше оно звучало иначе: «…Если вы предпочитаете вещи, прошедшие цензуру, перейдите по ссылке» — и ссылка вела на сайт правительства России. Год или два назад ссылка пропала. В таких мелочах угадывается раздражение чиновников из–за любых подколок.

Замечу, что проблема не только в прогнувшихся сатириках. Общество не испытывает ни малейшего желания смеяться над властью. Как я говорила в начале, юмор позволяет провести границу между «нами» и «ними», смехом пригласить к себе сообщников-заговорщиков. Сегодня аудитория не смеется, поскольку это автоматически поставит ее в число 13% россиян, с которыми что-то не в порядке. Смех над властью привлекает все меньше и меньше сторонников, в отличие от анекдотов про гомиков.

Господин Бодрийяр утверждал, что чем устойчивее система, тем больше она подвержена опасности быть осмеянной, тем более неожиданным и разрушительным будет эффект:

«Всякая система, которая приближается к операциональному совершенству, близка и к своей гибели. Когда система изрекает « А равно А » или «дважды два — четыре», она оказывается на грани абсолютного господства, но и полного посмешища, то есть немедленной и вероятной субверсии, — ткнешь пальцем, и все рухнет.

Идентичность себе нежизнеспособна: поскольку в нее не удается вписать ее собственную смерть, то это и есть сама смерть. Так и получается с метастабилизированными системами (функциональными или кибернетическими): их все время подстерегает угроза насмешки, мгновенной (а не в итоге длительной диалектической работы) субверсии, поскольку вся инерция системы обращается против нее самой. Амбивалентность — вот что грозит наиболее завершенным системам, сумевшим обожествить свой принцип функционирования».

Полностью пропало понятие греха, с точки зрения религии или хотя бы нравственности. То есть, ликвидирована воспитательная функция юмора.

Давайте подведем итоги и посмотрим, как продвигался процесс деградации юмора от «Кукол» до ошметков «Камеди клаба». Вот, какие элементы шаг за шагом утратила российская социально-политическая сатира.

1) Первым делом власти сделали так, что по телевидению перестали показывать персонализированные шутки про политиков. «Куклы» изображали весь правительственный аппарат, любовно проезжаясь по каждому, до кого могли дотянуться. Прямая отсылка на конкретные лица, конкретные реформы — самое опасное в сатире. Лишившись этого инструмента, юмористические шоу растеряли большую часть возможностей для демифологизации.

2) Из шоу постепенно ушли отсылки к классическим художественным сюжетам, разорвалась связь с прошлой культурой и моралью, в том числе и советской. Не думаю, что это влияние властей, скорее, политика редакторов и позиция потребителя. Потребитель — временщик, никак не вписанный в культурную и историческую парадигму. Он не испытывает ни потребности, ни радости в узнавании отсылок к значимым артефактам культуры. Полностью пропало понятие греха, с точки зрения религии или хотя бы нравственности. То есть, ликвидирована воспитательная функция юмора.

3) Сатирические передачи заводнили выхолощенные и схематичные образы коррупционеров. Это безликий архетип. С таким подходом реальные воры уже не боятся осмеяния: ведь вместо них под ударом оказалось масленичное чучело.

4) После крымских событий Путин лично и большая часть чиновников вошли в ранг «неприкасаемых» (во всех смыслах). Сакрализация власти настолько сильно задавила сатиру, что теперь и шутник, и тот, кто посмеется, оказываются в пугающем меньшинстве. А поскольку фрустрация и агрессия никуда не делись, то все больше появляется шуток в адрес Обамы, Меркель, хохлов, гомоты и иже с ними.

Смейтесь, господа и дамы. Так мы отрицаем и нивелируем любые попытки забраться нам в голову и повлиять на наше мировоззрение. Авось, на кованых воротах еще напишут: «Lachen macht frei».