В основу рассказа легли заметки автора, опубликованные в журнале “Punk Globe”

Неделями я избегал текстового файла на компьютере, озаглавленного «текст рукописи», служившего доказательством того, что Берроуз называл «быть писателем». Я не показывал его практически никому — за исключением тех немногих близких друзей, которые у меня остались. А также одной из моих знакомых — компетентному литературоведу, специализировавшемуся на произведениях Салмана Рушди. Однако, получив от нее в ответ рукопись со всеми возможными исправлениями, я остановился на проверке тридцати шести страниц. Отчаяние постепенно подступало как ком в горле, а я тем временем вспоминал ответы из издательств, которые получил за полгода до этого. Они были самыми разными. Кто-то говорил о том, что мои герои ненавидят все вокруг, кто-то о том, что сцены приема наркотиков слишком «ярко» прописаны и читаются как пропаганда. А я соглашался со всеми замечаниями, вместе с этим размышляя о том, что же будет когда рукопись выйдет в свет. Я не представлял себя известным писателем, скорее чувствовал смущение от мыслей о том, как окружающие будут читать все то, что я написал на более чем трехстах страницах.

Постепенно все возможные издатели растворились. А мои знакомые-редакторы лишь пожимали плечами, выдавая что-то несуразное, вроде: «Ну…так сейчас обстоят дела. Книжный бизнес в России. Ты никому не нужен — смирись!» И действительно так все и было. Кто-то перестал печатать книги десять лет назад и сейчас занимался оптовой продажей колбасы, кто-то печатал только переводную литературу. Отчаявшись, я решил спросить совета у брата, о том, что мне делать.

«Знаешь, все великие писатели становились известными не сразу…» — Звуки проезжающих машин и мопедов говорили мне о том, что Олег как обычно где-нибудь в центре Бангкока, куда он благополучно эмигрировал пять лет назад.

«Мне кажется, для писателя главное все время писать» — продолжил он свои рассуждения, перебиваемые бесконечным океаном шума. Люди, дети, жужжащие и визжащие мопеды, проносящиеся по улицам этого древнего города с невероятной скоростью. Казалось бы, он стоял там, прямо посреди города, в нулевой точке, взирая на все многообразие маленьких домов, копошащихся туристов и самых разных транспортных средств. Я ничего не сказал ему, ни поблагодарил, никак на это не отреагировал, хотя совет, который он мне дал, возможно был самым важным в моей жизни. Писать и еще раз писать. Пичкать себя невообразимыми дозами кофеина, энергетиков, всевозможных наркотиков, которые я смогу достать в попытке зафиксировать свой внутренний взор на чем-то одном. Но, в конечном счете, я выбрал чисто керуаковский вариант — писать в дороге. Писать о том, что я вижу вокруг в попытке зафиксировать эти ощущения, эти чувства, атмосферу места и времени на нескольких клочках бумаги. Писать, строя заковыристые фразы, нагромождая один деепричастный оборот на другой, словно диковинную арт-инсталляцию из множества пустых кастрюль. Быть на грани с готовностью переступить эту самую грань нормального, привычного, задавая свой тембр, ритм и полностью следуя потоку сознания. Писать полностью отдаваясь тексту и невиданному читателю, которого будешь представлять, выписывая строчки корявым почерком, сидя на корточках и поглядывая на постоянно меняющийся пейзаж за окном.

Когда тебе нужно ехать куда-то дольше пары часов, сознательная часть мозга ищет уголки за которые можно уцепиться, спасаясь таким образом от унылости надвигающейся монотонности. В этом смысле поезд — это неплохое место для размышлений и самоистязаний, а так же шуточек, сказанных моим другом-фотографом о проскакивающих мимо нас местах.

«Смотри, фазан!» — однако после того как я пытаюсь найти взглядом того самого фазана, маленький представитель фауны успевает скрыться среди массивных бетонных сооружений, металлолома и рухляди, пролежавшей в этом Богом забытом месте, на этом участке дороги не одно десятилетие. Хотя, всегда меня интересовал смысл этой фразы. Почему Богом? Ведь забыли обо всем этом как раз люди. Все те, чьи идеалы рухнули вместе с железным занавесом, а идея коллективизма постепенно утратила свое первородное значение. Все шло по плану. Кровь была пущена, а акулы, выжидавшие удобного момента, тут же ринулись раскалывать страну на части.

Накануне поездки я долго размышлял о событиях 90х, обсуждая с Криссом Хаскеттом первые и последние гастроли Rollins Band в России. Ни один из тех концертов я не посетил, о чем в прочем достаточно сильно сожалел. Я любил их музыку, любил Weight и The End Of Silence с их кричащим звуком и полностью отдающим себя этой музыке Генри Роллинзом. А еще я был хардкорщиком. Однажды, услышав, пару аккордов я влюбился в них, и, как сказал мне Джек Гришэм, думал, что именно в них кроятся ответы на извечные вопросы. Возможно, я чересчур заблуждался, но все же не перестал слушать ту самую музыку.

Я старался не задавать Криссу достаточно посредственных вопросов. Это была грань, которую я четко провел после череды неудачных интервью. Я старался не задавать вопросы, имеющие какое-либо значение для меня самого, хоть такой соблазн все же и присутствовал. «Какой альбом оказал на тебя наибольшее влияние? Какого было посещать концерты The Birthday Party ?» И все прочее. «Сдерживайся! Будь холоден!» — повторял я себе.

Так или иначе, Крис был очень любезен со мной. Как же странно это иногда звучит. Словосочетание «Любезный человек». В наше время любезный человек удивляет людей больше чем неразорвавшаяся бомба или же громкий выстрел из пистолета посреди оживленной толпы. Но, все же Крис был таковым — он был очень любезен, посвящая меня в те или иные, более или менее личные моменты из жизни. Рассказывая о турах, первых концертах, своих впечатлениях от выступлений Black Flag (пожалуй, еще одна группа, о которой я буду вспоминать с сожалением от того, что их концерты мне так же не довелось увидеть). В этом смысле я несколько завидовал Крису, равно как и нашему главному редактору — Джинджер Кайоти.

Здесь я не совру, если скажу что Джинджер — одна из самых потрясающих людей, которых я встречал. Долгое время она была частью панк-сцены Сан-Франциско со своим коллективом White Trash Debutantes. Вместе с этим, за годы работы журналистом Джинджер увидела почти все знаковые группы вживую — начиная от Sex Pistols, заканчивая Circle Jerks. Кроме того, став журналистом, взявшим первые интервью у таких исполнителей как Dead Kennedys и Faith No More в самом начале их карьеры, когда оба коллектива были известны лишь в неформальной тусовке Сан-Франциско. Отчасти поэтому я так точно следовал ее советам и наставлениям — в попытке стать таким же классным журналистом, каким она была в моих глазах.

Работа с ней послужила эдаким отвлечением от проблем, витавших в воздухе, которые я боялся озвучивать. Книга. Все дерьмово. Мои самокопания систематично давали о себе знать, так что, поразмыслив над данной ситуацией и выслушав все советы брата, я решил, как он выразился, «плыть по течению». Постепенно темп работы увеличился, а я начал взваливать на себя все больше и больше объемных материалов. Три, четыре больших интервью в месяц. Различные статьи и множество мелких рецензий. Отчасти такой бешеный темп был спровоцирован проблемами с моим романом, хотя проскакивающие перед глазами пейзажи железной дороги подобно диковинными нейростимуляторам усиливали размышления. Это был не транссибирский экспресс через всю Россию. Всего лишь пятичасовой поезд в неизвестность, пугающую меня вопросом о том, удастся ли мне написать хоть несколько слов об этой поездке. Я вспоминал слова брата. Писать, писать. С этой мыслью я достал поеденный временем ежедневник в попытке зафиксировать атмосферу места и времени.

«Мы в полной заднице» — подал свой голос мой товарищ-фотограф. Я пропустил его слова мимо ушей, уставившись на сжигающего кусты полыни мужчину, мелькнувшего в окне нашего поезда. Бескрайняя Россия. Люди в маленьких домах, сосредоточенных прямо возле железнодорожных путей, служивших единственным источником связи с миром, в этих отдаленных местах.

«Бля! Совсем не спится» — бросив свой взгляд на меня, фотограф попытался меня отвлечь, после чего он медитативно уставился в потолок.

«Бывает» — ответил я. Попытка не увенчалась успехом. Мы знали друг друга достаточно давно, чтобы Андрей мог понять, как долго я могу пялиться в одну точку не говоря ни слова, а лишь записывая что-то.

После долгого процесса укладывания, фотограф, в конце концов, улегся в позу эмбриона. Оставив меня, как бы он сам выразился — «втыкать», размышляя над извечно мучившими вопросами бытия. Постепенно ландшафт начал меняться, переходя от выгоревших вследствие пожара склонов холмов, извивающихся на горизонте до маринистических пейзажей в лучших традициях избранных работ Эдгара Дега.

Маленькие лодочки, расположившиеся на покинутом всеми песчаном берегу, будто бы звали кого-то неведомого. Всех тех проезжавших в старых, обветшалых вагонах мимо них. Временами я отвлекался от этого завораживающего и умиротворяющего пейзажа и глядел на поля одуванчиков, проскакивающих в другом окне. Одуванчики — одна из тех вещей, часто упоминаемых матерью в рассказах о детских годах. Пионерские отряды, идеологическая направленность. СССР. Я вспоминал ее истории о полчищах детей, массово уничтожающих пробивающиеся через зеленую траву, маленькие лучи солнца.

«Напомни мне, как я вообще на это согласился?» — иронично спросил он меня. И действительно как? Я сам толком не помнил. В какой-то момент я получил от Алекса Кельмана известие о приезде Bondage Fairies в Россию, что похоже послужило главным толчком. Пуститься во все тяжкие. Забыть о рукописи на несколько дней вдруг показалось вполне себе отличной идеей. Ровно как и побыть несколько часов в компании старых знакомых.

Вокзал. Множество рабочих сбивают старую плитку на одной из платформ, заменяя ее на новую, улучшенную, модернизированную. Я мало думал о том, что через несколько месяцев на этот самый вокзал приедет кучка перуанцев, желающих всем сердцем поболеть за участие любимой сборной в чемпионате мира по футболу. Вместе с этим, всматриваясь в массивные бетонные блоки, разделявшие платформу, я задумывался о том, сколько лет этому вокзалу. Вряд ли кто-то из нынешнего поколения задавался мыслью о том, сколько зданий вокруг были построены во времена Советского Союза. Страны, которой больше не было. Страны, в руинах которой мы теперь жили, хоть и не до конца понимали этого.

Когда группа в конце концов прибывает — моя суета наконец-то заканчивается. Четыре северных лица появляются из вагона поезда, волоча за собой чехлы с гитарами и множество объемных чемоданов. Раньше мы не встречались. По крайней мере, в реальной жизни. За несколько лет до этого, Элвис Крип любезно согласился пообщаться со мной для интервью для одного из журналов, в котором я работал — это было одним из первых интервью сделанных мной.

Первое интервью — такие вещи ты никогда не забываешь, хоть напрягая память сейчас, я с трудом вспоминал все статьи, когда-либо написанные мной. Что, в сущности, служило весьма приятными воспоминаниями, вроде вашего хорошо отмеченного дня рождения или нового года встреченного со всей семьей. Хотя, в моем случае — ни тот, ни другой праздник я не особо любил, а интервью с Элвисом всегда вспоминал в эдаких ностальгических тонах, слушая песни группы. Их я слушал в школьные года, выхаживая везде в красных Converse и рваных джинсах, их же я слушал в колледже, расставаясь с первой любовью и также через несколько лет, стоя перед комиссией по защите диплома и выстукивая правой ногой ритм “Gay Wedding”.

Вскоре все музыканты благополучно спустились по ступенькам вагона, приковав к себе всеобщее внимание. Это были четыре человека, которым предстояло стать Bondage Fairies еще на один вечер. Думаю, никто из присутствующих, глядя на них, не мог узнать в лице четырех шведов виновников суматохи нулевых, когда их дебютный альбом слушали практически все. Саму группу я узнал не сразу –должно быть сказалось отсутствие их привычных образов. Лишь у Drummer Boy-а на рюкзаке висела прикрепленная маска.

«Клево. Это новая?» — говорю я ему, замечая расхождение с классическим драммербоевским дизайном.

«О, да!» — выдает он лаконичный ответ. Затем поправляя очки от солнца, добавляет: «Они быстро ломаются, поэтому через несколько шоу приходятся делать новые».

Когда появляется Алекс Кельман — мы, взяв вещи, устремляемся к выходу из вокзала, по пути беседуя о туре.

Алекса я знаю достаточно давно. В начале нулевых он был участником новосибирской группы Punk TV, первых российских исполнителей, прозвучавших на Radio 1. Солидный плюс к карьере музыканта. Временами я следил за какими-то проектами, в которых гитарист принимал участие. А так же обсуждал с ним годы опыта и самые памятные концерты Punk TV. Вроде выступления с Happy Mondays или Йаном Брауном.

«Как проходит тур?» — спрашиваю его, пока ребята, схватив множество чемоданов и несколько гитарных чехлов, следуют за нами.

«Тур проходит отлично. В Москве и Питере у нас был sold out. Так что ждем, что будет сегодня,” — говорит он, сохраняя интригу грядущего вечера. Во время небольшой паузы гитарист достает пачку Camel и закуривает. Я следую его примеру, затем продолжаю нашу прерванную беседу, постепенно превращая ее в интерьюподобный разговор музыканта и критика.

«Если говорить в общем. Как ты сам оцениваешь этот тур группы?»

(прим.авт. — профессиональные навыки пьющего журналиста заставляют тебя порой придумывать вопросы на ходу, ориентируясь в ситуации. Но, в какой-то момент, когда количество выпитого алкоголя превышает максимальную недельную норму, случается переворот. Подсознательно ты уже готовишься к предстоящим испытаниям, лаконично «подгоняя» формулировки вопросов с готовностью в любой момент закончить то, что многие люди называют «дружеским разговором», и начать интервью.)

«Мне в целом нравится, то что группа не теряет актуальности. В соотношении публики, в прошлом году был немного меньший ажиотаж, хоть это и была презентация альбома».

Прошлый год я хорошо помнил. К сожалению, на презентацию мне не удалось попасть, но, не смотря на это, группа достаточно любезно передала мне футболку с обложкой “Alfa Gaga Cp WiFi” и подписанный CD, о чем я напоминаю Элвису, стоящему рядом со мной.

«О, да ? Ты второй человек получивший его!» — Элвис совершенно не походит на того Элвиса Крипа, которого я себе представлял. Увидев его в первый раз, вы могли бы подумать, что этот невысокого роста швед скорее будет режиссером фильмов, чем вокалистом Bondage Fairies. Хотя, как заметил Алекс, говоря об этом в нашу с ним первую встречу: «Я себе тебя представлял другим, …но это всегда сюрприз».

Через несколько секунд Алекс дает мне 600 рублей с просьбой доехать со Скоттом и Далласом до клуба и подождать их там пару минут. Гитаристы лишь вопросительно смотрят на меня, когда я говорю им об этом, но немного замявшись, я и два представителя северных народов загружаемся в такси. Водитель тем временем с интересом разглядывает гитаристов, расположившихся на задних сиденьях. Внешне Скотт и Даллас очень похожи на типичный архетип северного человека. У них обоих длинные волосы, собранные в хвост и бороды. Садясь на переднее сиденье такси, я спрашиваю водителя, знает ли он, куда нужно ехать. После чего, получив утвердительный ответ, перехожу на беседу с ребятами. Скотт сидит прямо позади меня, взирая вперед через стекла «авиаторов». Образ гитариста дополняют куртка-косуха, рваные джинсы с заплатками, несколько свисающих цепей, а так же вишневые Dr.Martens. Не зная наверняка, я бы скорее решил, что он больше подходит на типичного фаната блэк-метала. Хотя, все же футболка c Zero Boys, выдает в гитаристе душевность панк-рокера. Я ею тоже обладаю. Наверное… Во всяком случае, находясь с ним, я чувствую себя в своей тарелке. Вроде того, когда ты попадаешь на вечеринку, где все слушают одну и ту же музыку. Неважно Soundgarden это или Cro-Mags, это один из тех сакральных моментов, когда понимаешь, что поговорить вам будем о чем.

Рядом со Скоттом сидит Даллас, с интересом изучая мелькающий во множестве улиц и поворотов ландшафт. Я не следую его примеру. Поездка в поезде и долгие самокопания под надзором моего товарища-фотографа пресытили желание наблюдать за жизнью сквозь стекло воображаемого иллюминатора. Вместе с этим, на мои попытки начать разговор ребята отвечают взаимностью. Пару минут назад мне довелось слушать чистейший шведский, а теперь он лишь проскакивает в тех или иных звуках. Я говорю ребятам, что немного знаю французский, после чего мы с Далласом пару минут беседуем используя общие фразы. Он слушает меня с неподдельным интересом, слегка насупившись. Я не интересуюсь, кем он работает в своей обычной кларккентовской жизни. Ведь пару лет назад Элвис сам сказал мне: «Кто захочет быть Кларком Кентом когда ты можешь быть “Суперменом”?». Мы разговариваем об альтернативе и шведской музыке. Я не очень большой знаток всего этого европейского музла — я не люблю Scoprions, о чем мягко и с некоторым стыдом сообщаю ребятам. Скотт лишь немного улыбается. Несколько часов в поезде всегда выбивают тебя из колеи, хотя Даллас кажется вполне общительным, не смотря на всю кажущуюся жесткость. Борода и взгляд северного человека. Мысленно я пририсовываю к этому образу щит, меч и другие атрибуты викинга. Пока, в конечном счете, ловя себя на мысли, что из всех возможных вариантов образ музыканта наиболее подходит моему собеседнику. Мы свободно беседуем о Tool, в том числе я пересказываю ему пару историй, рассказанных мне Криссом.

«Когда я спросил у Крисса о записи первого альбома группы он рассмеялся…»

«Undertow ?» — в интонации бас-гитариста я улавливаю нескрываемые нотки любопытства.

«Да-да! Во время подготовки интервью я наткнулся на список участников альбома. Крисс как раз значится как гитарист. О чем я собственно и спросил его. Вскоре он рассмеялся и рассказал, как обстояло дело: продюсер пластинки Сильвиа Масси пригласила их с Генри в студию для участия в записи. Приехав туда и встретив ее, они начали подниматься на один из верхних этажей, попутно выслушивая ее идею: «Значит так, ребята! Я хочу записать звук разбивающегося фортепиано!» — на этом моменте Генри вопросительно взглянул на нее, потом посмотрел на Крисса. Сильвиа проигнорировала это и продолжила заходить в студию. Когда ребята вошли туда, то увидели стоящее фортепиано, несколько молотков и пистолет. После чего Сильвиа сказала «Ну вот, ребята…работайте! Собственно так все и было!» — Даллас улыбнулся, демонстрируя мне два ряда зубов. А я в свою очередь задумываюсь: действительно ли на альбоме есть что-то подобное ?

Когда мы наконец-то входим в клуб, на часах пробивает чуть больше пяти часов. А я тем временем мысленно дорисовываю толпу людей в пустом подвальном помещении. Через несколько часов, когда местная группа «Самолеты Танки Корабли» как следует разогреет публику, люди заполонят весь клуб, а неистовые фанаты начнут прыгать со сцены перед разливающим бесконечные банки с пивом Элвисом. Я буду стоять практически на сцене — в нескольких метрах, расписывать бесконечные трактаты своих впечатлений о концерте, облокотившись на несколько «Маршаловских» усилителей.

Клуб «Подземка» представляет собой материализованное воплощение андеграунда, со всей его эстетикой. Вполне невзрачный, располагающийся в подвале Дома Культуры. Зайдя во внутрь и почувствовав холод, характерный для всех подвальных помещений, я ловлю себя на мысли о том, что тридцать лет назад здесь вполне могли бы выступать «Звуки Му» или «Машина Времени». Стены гримерки, в которой мы располагаемся, исписаны названиями самых разных групп, а коридоры обклеены множеством постеров, на манер легендарного CBGB’s. Нас встречает звуковик, облаченный в футболку с обложкой «Deathcrush”.

«Честно говоря, я знаю мало шведских групп» — тут же признаюсь я Далласу, продолжая прерванную тему. После чего добавляю: «Недавно я переслушал Celtic Frost. У них вышел отличный альбом 90-го года»

«А как насчет Sodom?» — интересуется он.

«В этом смысле мне немного ближе блэк-метал». Я не говорю ему о том, что в школьные годы играл в блэк-метал группе. Этот факт я никому стараюсь не разглашать, в страхе разбить имидж панк-рокера.

«Я не особо люблю этот стиль. Но знаешь…мне скорее нравится эстетика. Понимаешь о чем я?»

«Да-да».

Мы продолжаем беседу, начатую в такси, когда я в общих чертах обрисовал ребятам сюжет книги, и рассказывал о работе в школе с детьми. Кажется, их удивлял этот факт — похоже, Алекс был прав, и первое впечатление и в правду обманчивое.

«Может тебе попробовать какие-нибудь малотиражные издательства?» — добавляет Даллас после необходимой паузы. «Или попробуй перевести ее на английский» — идея кажется заманчивой, хотя я плохо представляю себе сколько нужно времени для перевода трехсотстраничной рукописи. К тому же, первоначальным планом было издать книгу и на авторские отчисления пуститься во все тяжкие, навсегда перебравшись к моему брату в Бангкок. Я представлял себе сорокоградусную жару и множество копошащихся, стремящихся в разные стороны людей. Бангкок — это идеальный город для такого человека как я. Идеальное место, чтобы потеряться среди множества людей, домов и переулков, напоминающих один гигантский, большой муравейник.

Душная комната, пишущая машинка и бесконечные истории, выливающиеся из–под клацающего аппарата. О проститутках и драгдилерах, о русских туристах, ищущих успокоения и грязных притонах, с такими же исписанными стенами как здесь.

Drummer Boy появляется из уборной, как раз вовремя — когда Даллас удалился в гримёрку, а я с любопытством взираю на множество постеров, расклеенных в коридоре, пока не натыкаюсь глазами на изображение четырех шведов. Его обилие постеров кажется и не волнует. Музыкант совершенно спокойно кивает мне, продолжая напевать что-то себе под нос.

«Что это?» — за моим ответом следует удивление.

«Это Nirvana! Лучшая группа в мире! Heart Shapped Box!» — явно удивленный, он «выдает» мне несколько предложений, после чего принимается напевать хорошо знакомый мне текст. В голове проскакивают кадры из того самого клипа: Nirvana, играющие на фоне макового поля.

Расположившись в стенах гримерки, группа начинает свое превращение в тех Bondage Fairies, которых все знают. А я, глядя на все это, сравниваю популярность группы в России с Depeche Mode, на что Алекс лишь улыбается, отпивая свежую порцию кофе, а Элвис, у которого после этой фразы заметно расширились зрачки заявляет:

«Я не думаю, что нас можно сравнить с Depeche Mode.” — еще раз я прокручиваю сказанное ранее и секунду раздумываю о том, что сказать. Я вряд ли мог объяснить им свою точку зрения. Хотя, вполне возможно, что Элвис понимал меня. Он был там и застал это время.

Нулевые. Время CD и Windows XP. Время надежд и первых опытов с наркотиками. Время первых глянцевых журналов и дурацких татуировок а-ля Джордж Клуни в «От заката до рассвета» , сделанных по совету друзей-недоумков. Время глупых политических решений и пиковый момент популярности «MTV Россия». Время, когда перемены, о которых пел Цой, уже произошли, а на пороге лишь виднелся призрак туманного, не такого светлого будущего.

«Думаю можно. В каком-то смысле. Редко когда я встречал настоящих фанатов «депишей», среди американцев. В то время как в России …плотность их фанатов на один квадратный метр выше, чем в остальных странах».

Алекс, в это время медленно выпивающий чашку кофе, лишь кивает мне — он понимает, о чем я говорю, и хорошо помнит то время. Допив свой кофе, он подключился к беседе, пока музыканты проверяют аппаратуру. Сквозь железную дверь гримерки послышались вибрации “Whole Lotta Love”, затем пауза — должно быть паренек в футболке Mayhem мечется туда-сюда, проверяя звук. Алекс же абсолютно спокоен — пару минут назад он сам стоял перед сценой, давая Элвису советы по поводу настройки микрофона. А сейчас он сидит напротив меня. На небольшом столике располагается полупустая чашка кофе, а так же пачка Camel, одну из которых он закуривает. На мой вопрос о первом знакомстве с группой, Алекс без промедления рассказывает довольно забавную историю. Периодически я вставляю свои «угу» — этикет журналиста. Нужно постоянно давать знать о том, что ты внимательно слушаешь собеседника, хоть в этом случае мне не приходится себя заставлять, вымучивая искренний интерес. Эту историю я давно хотел узнать, ровно как и рассказ о жизни одной из групп Алекса — Punk TV.

“На самом деле история эта достаточно прикольная и грязная. Мы с Punk TV выступали в «А2» в Питере. У нас был вечерний концерт, после которого я немного напился. Ночью должна была быть частная вечеринка…и какие-то шведы. Я тогда уже не совсем понимал что и…решил остаться. Не смотря на то, что ребята поехали в гостиницу, а я остался дальше пить. Немного нагло себя вел. Не хотел уходить из гримерки — мне там очень нравилось. Ребятам накрыли банкет, все такое. И я…в целом не самым лучшим образом себя вел…Но, в итоге группа дала добро, чтобы я находился с ними там. На следующий день мы вернулись в Москву…Концерт я не помню, если честно. Но в тот момент один из моих друзей принес мне их дебютный альбом, со словами «Послушай, отличная группа!» А я в ответ на это только думаю: «Ой! Это уже какая-то карма!» Я тогда послушал его, мне он очень понравился и я подумал «Вот круто было бы привезти их в Москву!». А я тогда работал в Dub-Club и мы решили привезти группы. Я долгое время пытался выйти на связь с менеджментом, но видимо они были в ужасе, потому что помнили, как я пьяный сидел в гримерке. Потом я написал непосредственно Элвису, на что он ответил «Никто не обижается. Все окей!». Собственно так мы и организовали первые гастроли группы в Москве». Когда Алекс заканчивает монолог, в гримерку заходит Скотт. Музыкант достает пачку сигарет и закуривает.

«Здесь можно курить?» -спрашиваю его я, указывая на датчики дыма. Маленькие светлячки поблескивают своими красными глазами сидя на потолке, в ожидании серьезного пожара.

«Мне можно» отвечает он, улыбаясь. А я перевожу взгляд с датчиков дыма на руку гитариста, держащую главный источник дыма в небольшом помещении. Руки покрыты множеством татуировок. Череп на одной руке, змея, персонажи комиксов, роза и куча различных цветных рисунков выгоревших со временем.

Когда ребята собираются все, я закуриваю на пару с ними.

«Курение убивает» — перевожу я надпись с пачки Camel. Ту, которую табачные компании печатают жирным шрифтом внизу. Как бы давая знать всем тем кто их покупает, что с вероятностью 90% мы все умрем, выплевывая обугленные части своих легких.

«О, да!» — говорит Элвис одобрительно мне кивая.

«Когда мне кто-то говорит об этом, я почти всегда повторяю одно и тоже: «Жизнь убивает!»» — Drummer Boy-я похоже цепляют мои слова и взглянув на меня через пряди свисающей челки он говорит:

«Ну это закон жизни. Так или иначе, мы все умрем».

После некоторой паузы, Drummer Boy, со свойственным ему озорством берет в руки маску, в которой он уже успел отыграть большую часть тура и зажигалку. Пламя постепенно обжигает пластмассовую поверхность, оставляя на месте окрашенных в охру участков следы горения. Натуральное саморазрушение.

За несколько минут до концерта я ловлю Элвиса, мечущегося по гримерке. То ли дело он появлялся в расписанном помещении, то выходил в концертный зал, стоя в сторонке и кротко смотря на выступающих музыкантов. Он совершенно спокоен, как и должно быть рок-звезде. Бывало, зайдя в помещение, он начинал неторопливо вышагивать вперед-назад, следуя какому-то своему, более или менее врожденному ритму. Сейчас, делая такую комбинацию движений, он все же добавляет одно новое. И подойдя к столику, открывает стоящую возле стены бутылку водки. Обильный глоток, даже не поморщившись. «Вот она, суровость северного человека!» — думаю я. Хотя, должно быть всему виной нервы. А может тот факт, что каждый в этой комнате уже давно открыл по банке пива, тем самым готовясь к концерту. К тому моменту мы с Алексом прикончили по стакану водки, а я, как и все ребята, потихоньку заправлялся пивом. Пока все находятся в более или менее расслабленном состоянии, я решаю пару минут побеседовать с вокалистом Bondage Fairies, запасаясь багажом цитат для материала.

Первое, что я спрашиваю у него, звучит совершенно банально. Простой вопрос: «С чего же все началось?»

«В 18 лет…Я начал интересоваться музыкой все больше…и в конце концов купил электрогитару».

«Ну, а если говорить о том, что ты играл в начале?» — звуки моего голоса перебиваются массой звучащей в зале электрогитары. Местные ребята, разогревающие группу, и вправду знают толк в музыке. Элвис тем временем молчит, переспросив меня насчет вопроса, он получает окончательный ответ — сидящий где-то внутри меня русский человечек, запрятанный за полками хорошего словарного запаса и сраного британского произношения начинает прорезаться, вставляя типичные для русского языка формулировки в английские предложения.

«Мы говорили о влиянии?» — еще раз спрашивает он. Я киваю.

«На самом деле это был целый микс….The Bobdylans может быть…»

Черт. Когда ты говоришь всем о том, что ты музыкальный критик, всегда сложно проявлять спокойствие, услышав незнакомое название. Так и сейчас. Я удерживаю себя от соблазна полезть в ежедневник и записать название коллектива. Тем ни менее я делаю попытку зайти с другой стороны, как бы списав все на шведский акцент.

«Его тексты, или музыка?» — в какой-то момент в мозгу появляется идея о том, что Элвис возможно использует какой-то непонятный мне сленг.

«Группа…» — отвечает он, растягивая слово.

«Я думал, ты говоришь о Бобби Ди.»

«Да я просто прикалываюсь», отвечает он, обнажая зубы. — «На самом деле в то время я любил компьютерные игры. Потом я открыл для себя рейвы и хардкор-техно. Я был единственным в школе, кому нравилось все это. Следующим моим открытием стала сила гитарной музыки» — вокалист Bondage Fairies делает глоток, уставившись в пустоту. Наверное, это один из тех ностальгических моментов, которые всплывают у тебя в голове во время особо откровенных бесед.

«Давно хотел спросить тебя…» — говорю я ему — «Когда мы делали интервью, ты упомянул, что Элвис Крип убил твое Альтер-эго — Небулу Рэйнбоу. Расскажи об этом. Почему так случилось?»

«Небула Рэйнбоу был придуман мной еще в школе…И к тому моменту все достаточно сильно изменилось…А Элвис Крип…он крутой.» — смотря на шведа, я все же не думаю о том, что человек возле меня и Элвис Крип — это две разные личности. Которые, несмотря на все противоположности все же сливаются в одно целое. Вскоре ребята, услышавшие о музыкальных влияниях, подключаются к беседе. Drummer Boy постепенно переходит с темы наркотиков на Pink Floyd — творчество которых мы обсуждаем. Как положено любому уважающему себя барабанщику, он хорошо знаком с творчеством Ника Мэйсона.

«Думаю, он принес достаточно много в группу. Особо это чувствуется на концерте в Помпее».

«То есть он повлиял на тебя как на музыканта?»

«Думаю, нет. Я в целом не фанат Pink Floyd, хотя мне и нравится смотреть на него как на барабанщика. В плане того, что играет он достаточно легко, не напрягаясь. Но важными барабанщиками для меня всегда были Кристиан Вандер, Кит Мун и Эйнсли Данбар».

Даллас тем временем молча слушает нас, сидя на краю стоящего в гримерке дивана. На нем группа уложила свои вещи и чехлы для гитары, а также часть масок. Во всяком случае, фирменный образ Далласа нашел место здесь. Белый мотоциклетный шлем с черепом, выглядывающим из него. Продолжив прерванный разговор о музыкальных вкусах, я постепенно рассказываю ему о любви к Venom — которых он сам достаточно сильно любит, в процессе советуя несколько групп.

«Ты когда-нибудь слышал Morphine?»

«Нет…» — отвечает швед, глядя на меня снизу.

«Марк Сэндман…Отличный музыкант. Он играл слайдом на бас-гитаре. В две струны…Думаю тебе должно понравиться.» — Даллас утвердительно кивает, после чего проговаривает вслух название альбома, который я принимаюсь расхваливать.

«“The Night”, да?»

«Да. Отличный альбом» — мне трудно понять, о чем он думает. Хоть, я всегда и гордился своим умением «считывать» эмоции с людей. Он не зажат. Скорее это что-то внутреннее. Возможно царящая меланхолия, а возможно излишнее волнение перед концертом.

Перед выходом на сцену в гримерке появляется Андрей со своим фотоаппаратом. Следуя моим наставлениям, он снимал все что мог: разогревающую «фейрис» группу, выступление Алекса, периодически прерываясь и возвращаясь сюда. Drummer Boy тем временем достает из рюкзака непонятную коробку. Внутри его преспокойно ждали несколько пилюль завернутых во что-то напоминающее папиросную бумагу.

«Это легально?» — подал голос мой фотограф. Английский Андрея не очень хороший, поэтому весь вечер я то ли дело предлагал ему побыть переводчиком.

«Это такой шведский табак» — отвечает наш друг с интересом. «Его нужно засунуть между губой и десной…Но вам, думаю, он не понравится.» — после чего, барабанщик проделал описываемую операцию и удалился. Он уже был готов превратиться в Drummer Boy-а, напечатанного на развешанных в клубе постерах.

Остальные участники группы тем временем изучали сет-листы, распечатанные в нескольких экземплярах. Восьмибитный шрифт и непонятные рисунки, о происхождении которых я спрашиваю Элвиса.

«Это Дьявол из Джерси. Это что-то вроде мифического существа, некоторые люди даже видели его вживую!» — я лишь киваю, после чего вокалист продолжает:

«Это Джей Род. Его правительство США использовало в Зоне 51 для различных технологических опытов» — говорит он кивая на следующий рисунок, изображающий инопланетянина, одетого в типичную рубашку «белого воротничка». В голосе шведа же, звучит неподдельный интерес. Это не инфантильность — напротив. Он полностью вживается в облик созданного им персонажа. Кажется, стоит мне задать банальный вопрос а-ля «Ты знаешь Зигги Стардаста?» и Элвис примется рассказывать мне историю своего падения на планету Земля.

Когда Fairies выходят на сцену, я пропускаю этот момент — Алекс со своей подругой Сашей, к тому моменту отыграли небольшой сэт, в лучших традициях смеси The Style Council и Sonic Youth. Временами, когда девушка еще ожидала выхода на сцену, я забегал в гримерку, делая очередные быстрые записи в ежедневнике, к ее удивлению.

«Поток сознания. Все дело в этом» — она лишь улыбается, глядя на меня, после чего добавляет:

«Я поняла». Когда она выходит на сцену, я в последний раз за вечер вбегаю в гримерку, и распластавшись на полу, делаю запись «Тибетская мантра завораживающая и изумляющая. Заставляющая задуматься о скоротечности жизни» — по возвращению Алекса и Саши, я по-дружески обнимаю их обоих. Их выступление походило на Portishead, которых я любил. Отчасти.

«Кстати, когда новый альбом?» — невзначай спрашиваю я его.

«Я уже давно исполняю его. В целом он почти готов. Возможно, в августе я закончу его».

Саша тут же дополняет «Если закончишь» — в зале звучат крики довольной толпы. Крики, которые я буду слышать еще долго — надежды, отчаяние.

В этих хаотичных нотках слышалась не только любовь к группе. Отголосок нулевых годов, когда Bondage Fairies, впервые прозвучали для поколения 90-х, навсегда став его неизменной частью.

Четверка шведов в этот момент выходит и начинает исполнять свой более чем часовой сэт песен. Я появляюсь как раз вовремя, когда группа выдает свои первые аккорды, а Элвис победно разбрызгивает пиво по сцене. На руках убийцы Небулы Рэйнбоу нет крови, нет царапин, оставленных жертвой. Я не знаю можно ли назвать его убийцей. Ведь, в конце концов, как говорил Макиавелли — любое убийство совершенное в благих целях может быть оправдано. Элвис Крип убил Небулу Рэйнбоу, после чего сжег тело прилетевшего на Землю пришельца. Во всяком случае, так я себе это представляю — картина достойная «Оскара». А в конце этой феерии звучат аплодисменты. Интересно, как бы я решил избавиться от трупа? Наверное, растворил бы распиленное на несколько частей тело в кислоте, следуя традиции Дориана Грея. Спустя столько лет Элвис Крип похоже не вспоминал то убийство. А может и вспоминал. В тот день он стал тем, кем был и хотел стать — настоящей рок-звездой, заняв место мистического персонажа. Своего проводника на планете Земля. Учителя и самой сокровенной фантазии.

Но что такое рок-звезда? Фраза, которую мы так часто говорим не думая, шаблонно представляя себе волосатого парня в куртке-косухе, курящим и выдающим мощные гитарные аккорды. В каком-то смысле это и есть рок-звезда. Но иногда, это все же что-то большее. Это не только созданный образ, это эмоции, это все то что останется у тебя уже после концерта, когда другие воспоминания померкнут, а то что останется, будет лежать где-то внутри, хорошо спрятанное внутри heart shaped box. Вместе с воспоминаниями о первой любви, первых разочарованиях, и всем прочем дерьме.

Поезд. Место, в котором я окончательно прихожу в себя. На маленьком столике, на котором я спал, облокотившись, располагаются полупустая бутылка водки, банка консервированной фасоли, а так же множество ломтиков хлеба, разрезанных и разбросанных по всему столу. Похоже это была вся наша еда в течение долгой ночи.

Голова гудит как проезжающий мимо состав с несколькими тоннами угля, а Солнце норовит спалить зрачки, хорошо скрытые за солнцезащитными очками. Ну что же. Сюжет достойный Рауля Дюка. Андрей, завидев мою реакцию, улыбается и принимается посвящать меня в связанные подробности вечера. Его вступление я пропускаю, пытаясь сфокусировать память и пытаться понять — как же десять часов жизни выпали из моей памяти ?

«…Мы со Скоттом называли тебя «Карась». — фотограф похоже понимает мое состояние и переходит на отрывистые, лаконичные предложения, напоминающие японские хайку, с их лаконичностью и отрывистостью мысли.

«Да?» — я совсем не помнил этого. Действие алкоголя постепенно приходило, а головная боль подступала.

«Ага. А еще ты поцеловал Скотта».

«Вот дерьмо!» — нейроны мозга напрягаются. Попытки вспомнить об этом оказываются тщетными — мозг лишь выдает всем известное граффити с целующимся Брежневым. Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Андрей, похоже завидев мое недоумение, решает спасти ситуацию — достав из чехла свой Canon, он быстро находит одно из изображений сделанных пару часов назад. Скотт стоит возле меня, одетый в свой мотто-космический шлем с сияющим люминесцентным ирокезом. Кажется, пронесло.

«Слушай, ну может тебе еще какие-то подробности рассказать?» — от предложения я любезно отказываюсь. Постепенно картинка сама собирается в подсознании. Алекс Кельман, пожимающий мне руку с фразой «Еще увидимся!», ребята, прощающиеся со мной. Впереди у них еще один концерт, до того момента как каждый из них вернется к «привычной кларккентовской суете», успев побыть в шкуре рок-звезды.

До нашей остановки нам оставалось порядка десяти-пятнадцати минут, ожидая которые я мечтал поскорей убраться из поезда и стать ногами на твердую землю.

«Слушай, кажется, остановка наша. Пойдем!» — сказал я фотографу. Без слов он взял свой рюкзак и последовал за мной в начало вагона, где расположились проводницы, меланхолично рассматривающие пейзаж в окне.

«Что ребята, вам куда?» — они хорошо знали, до какой станции мы следуем, так как сами выписывали нам билеты.

«Кажется, мы сейчас выходим» — ответил я ей.

«Нет, ваша через одну» — Андрей, услышав ее ответ, вполне спокойно сел рядом, в то время как я громко выругался несколько раз. Женщина посмотрела на меня — похоже ей эта поездка наскучила так же, как и мне. Я ненавидел поезда и автобусы, и не считал это все романтикой дороги, хоть и отчаянно пытался влезть в шкуру Керуака, Хаксли и Хантера Томпсона.

«Черт, простите. Мы три дня в дороге. Я уже просто хочу сойти на твердую землю» — сказал я, раскачиваясь под ритмом движущихся вагонов. Она лишь окинула меня взглядом, после чего слегка улыбнулась — не во всю широту. Это не была улыбка до ушей. Скорее такая аккуратная реакция, как на картинах классиков живописи. Небольшой миллиметр вверх и муза лирической поэзии излучает одновременно счастье и загадку. Именно такой была эта улыбка. Похоже было, что пару минут она размышляла что сказать. Возможно, чтобы успокоить меня, возможно, чтобы дать понять, что хорошо понимает меня.

«В таких случаях говорят: “Я тороплюсь”».