На костре

Дивизия выступила на Керулен. Керулен — глубокая речка, впадающая в озе­ро Далайнор. Здесь остановились на зимовку и построили зимний бивуак. Быстро монголы навезли юрты, обоз пополнился из калганских караванов, которые часто пригоняли на бивуак, построили сотенные помещения из леса, построили прекрас­ную баню, провели по лагерю идеально чистые дорожки и начали варить мыло, в котором дивизия имела недостаток. До обеда вели занятия.

В один из холодных дней, рано утром, барон приказал оседлать лошадь и один, даже без вестового, уехал. Никто не знал, куда он потерялся, но Унгерна не было десять дней. Дивизия начала волноваться. Без “дедушки”, как его звали, та обста­новка, в которой находилась дивизия, вызывала тревогу. Штаб предполагал, что барон уехал в Хайлар, но это были только догадки. Среди всадников начались лиш­ние разговоры; старший командный состав был озабочен, пока, как всегда было у Унгерна, последний также незаметно появился, как и уехал.

Вечером около его палатки послышался звук копыт и тяжёлый сап лошади. Барон соскочил с коня и резко спросил есаула М.: “Что нового?” — “Ничего, Ваше Превосходительство, кроме того, что волновались все. Вас потеряли” — “Ну, пой­дём, пройдёмся. Посмотрю, всё ли в порядке”. Везде было чисто. Дежурные на местах. Лошади на пастбище, а быки в загоне. Кроме одного. Проклятый вышел на заднюю площадку, разлёгся там и хвостом попал в то место, где оставил свою ви­зитную карточку. Барон подошёл к волу. Задумчиво толкнул его ногою, вол хотел встать, но не мог. Хвост у него примёрз к карточке. Барон недовольно буркнул, ушёл к себе и приказал адъютанту есаулу М. жалования за очередной месяц не платить. “Плохо за быками смотрел”.

Вскоре после приезда Унгерна к нему съехались монгольские князья. На съезде решили выступить против китайцев и спасти Богдо — “живого бога”, находившегося у них в почётном плену. Князья объявили мобилизацию цириков — солдат, а один из князей, имевший типографию, разослал по всей Монголии воззвание князей.

Дело начиналось, а с ним шли и новости. Все раненые, обмороженные и жён­щины находились от дивизии отдельно. База для них была построена в 200 верстах от Хайлара, и комендантом её был назначен прапорщик Чернов, бывший началь­ник полиции одного из городов Западной Сибири. Это был красавец мужчина и человек крутого нрава. Трагедия началась в обозе. Из Урги, Троицкосавска и дру­гих пунктов на Керулен ежедневно прибегали офицеры, их жёны, семьи, шли штат­ские и военные. Военные зачислялись в дивизию, семьи отправлялись в обоз. Од­нажды в лагерь приехал с женою статский советник Голубев. Жена у него была замечательная красавица, а сам он — человек с большим самомнением и авторите­том. Унгерн принял его вежливо, беседовал с ним, чем Голубев, не знавший бароновского характера, решил воспользоваться и стал давать советы политического и иного характера. Барон долго крепился, потом не выдержал и приказал Голубева выпороть: “Выпороть Голубева. Он из интендантства, а, следовательно, мошенник”. Голубева повели на истязание. Жена, взволнованная и возмущённая, влетела к Ун­герну в палатку, и… её барон приказал также выпороть. Выпороли. Несчастную женщину после этого отправили в обоз, а мужа назначили рядовым в полк.

В обозе женщина вылечилась, и за ней стал ухаживать комендант. По правде, они были великолепной парой. Оба красивые, статные. Кончилось тем, что госпо­жа Голубева переселилась в юрту Чернова. Барону об этом донесли, но он промол­чал и лишь усиленно наблюдал, что будет дальше. А дальше было не за горами.

Чернов по натуре был человек жестокий и самодур. Он не терпел возражений и на этой почве расстрелял двух казаков. Унгерну донесли. Было произведено не­гласное дознание, из которого барон узнал, что в поощрении самодурства виновна и госпожа Голубева. Чернов был вызван в дивизию. Он приехал, но барона не было. Есаул М. устроил его у себя в палатке и так как не знал в чём дело, то пошёл доло­жить о приезде прапорщика генералу Резухину. “На лёд эту сволочь!” — приказал генерал, а сам отправил конного к барону. Унгерн прислал Бурдуковского с прика­зом: “Выпороть Чернова и сжечь живьём”.

Среди лагеря рос огромный столетний дуб. Его ветви широко расстилались над землёй, и этот дуб стал участником страшного дела. Вокруг него разложили громадные кучи сухого хвороста, обильно полили “ханою” и стали ждать. В это время вблизи совершалась жестокая экзекуция. Чернова били. Ему дали 200 бамбу­ков; тело его превратилось в кровавые лоскутья. Голого привели к дубу. Привязали и подожгли хворост. Весело защёлкали сухие ветки, и огненное пламя высоко взмёт­нулось к вершине. На казнь пришла смотреть вся дивизия, но через несколько ми­нут почти все ушли. Жгутовые нервы унгерновцев не выдержали страшной карти­ны. Было жутко и противно за человека, за его дела и ум. Около казни остались немногие. Среди них: торжествующий “квазимодо” — Бурдуковский, ротмистр Забиякин и хорунжий Мухаметжанов — личные враги сжигаемого.

Чернов горел, но, испытывая жесточайшие муки, он не произносил ни одного слова, и ни одного стона не вырвалось у него из груди. Но, когда огненные языки стали лизать его туловище, а кожа на ногах завернулась, как завёртывается подо­шва, брошенная в огонь, и сало полилось и зашипело на ветках, несчастный поднял голову, вперил страшный, жуткий взгляд на нескольких зрителей человеческих мук, людей-садистов, отыскал среди них Мухаметжанова, выпрямился и через весь кос­тёр, с вышины, плюнул хорунжему в лицо. Плевок угадал в цель. После этого сжи­гаемый вперил свой взгляд в ротмистра Забиякина, долго смотрел на него и потом бросил: “А за тобой, Забиякин, я сам приду с того света и там создам такой эскад­рон, что самому барону страшно будет”. После этого силы оставили его, голова сжигаемого опустилась и он, по-видимому, впал в бессознание. Скоро верёвки пе­регорели, и труп несчастного упал в костёр. Он обуглился, а волосы на голове пре­вратились в череп негра — курчавый из чёрного пепла барашек. Труп Чернова “бурдуковские” выбросили в овраг.