Иногда кажется, что мир не изменить. Правители воруют, их дети и прислуга жируют, все прочие знают своё место и молчат, опустив головы. И что бы мы ни делали, что бы ни строили, выходит один и тот же зиккурат, где занявшие верхние этажи гадят на нижних. И в этом всём нет смысла. Вернее, он сводится к низменным животным инстинктам элиты и толпы, которые пропагандисты на зарплате оправдывают какими-то высоким идеалами. Если же говорить о России, то вся эта порнография абсолютно не прикрыта. Они прячут своё толстое брюхо за убогим Русским миром и ржавыми скрепами. Всё так. Но смириться с этим, принять это как должное, значит проиграть. Значит, признать своё поражение, не начав битвы.

Именно это неприятие, именно этот отказ терпеть несправедливость и делает нас людьми. Те, кто смирились, — отказались от свободы. А свобода — единственное, что отличает нас от прочих живых существ. Никому из них не дано выбирать кем стать. Животные рождаются сами собой и сами собой умирают. Лишь человек способен стать, как человеком, так и роботом; или опуститься до животного, или подняться до небес. Это дает нам выбор, а выбор — главный признак свободы. И это не благо, это зачастую наше проклятие. Как говорил Сартр, мы обречены на свободу.

В Книге Бытия есть история двух братьев Исава и Иакова. Старший брат Исав продал младшему Иакову право первородства за миску чечевичной похлебки. Современные Исавы продают свою свободу даже не за какие-то блага и преимущества, а просто боясь мыслить отлично от окружающих, гоня от себя крамольную мысль, как назойливую муху, с ловкостью эквилибриста уклоняясь от всякой ответственности за свои и чужие поступки. Как пели «Наутилусы»: «Нищие молятся, молятся на то, что их нищета гарантирована». Такие люди передали право выбора кому-то другому. А те, кому они передали, не ведают, что творят. И все вместе мы несемся в пропасть, подобно стаду свиней, одержимому легионом демонов.

Тогда нам остается только одно — бунт. Понятие бунта, казалось бы, лежит только в плоскости прямого действия. Однако, это не совсем так. Бунт это, прежде всего, особое мировоззрение. Это отказ мириться с абсурдом общества и окружающего мира. Бунт — не разрушение и не саморазрушение. Бунт — попытка построить в океане хаоса свой островок упорядоченности. Он является не просто отрицанием этого безумия. Бунт — единственный шанс для спасения общества. Именно поэтому Камю говорил: «Я бунтую, следовательно, МЫ существуем». Даже один бунтующий, увидевший происходящее, может предупредить всех остальных. Способность увидеть опасность и безумие дает всем нам шанс остановиться и спастись. Вспомним Вальтера Беньямина с его: «революция — стоп-кран истории».

Следовательно, бунт, революция начинаются в нас самих. Любому действию предшествует мысль. Любой мысли предшествует чувство. И первое чувство, что ждет нас на этом пути это чувство абсурда. Что стоит за этим чувством? Мы в какой-то момент выпадаем из суеты, из рутины и смотрим на происходящее со стороны. Ещё Паскаль говорил: «Кто не видит суеты мира, тот суетен сам». Стоит нам по какой-то причине из этой суеты выпасть, мы сразу видим как она нелепа и смешна.

Серен Кьеркегор передает нам всем привет из позапрошлого столетия: «Я понял, что значение жизни сводится к «теплому местечку»; что цель жизни — чин статского или иного советника; истинный смысл и желание любви — женитьба на богатой; блаженство дружбы — денежная поддержка; истина — лишь то, что признается большинством, восторженность — способность произнести спич; храбрость — риск подвергнуться десятирублевому штрафу; сердечность — послеобеденное пожелание «на здоровье»; набожность — ежегодное говение… Я взглянул на жизнь и засмеялся».

Вот и с нами бывает происходит то же самое. В «Мифе о Сизифе», Камю отмечал, что чувство абсурдности поджидает нас на каждом углу. Но абсурд это не совсем нелепость или смех. Это гораздо более глубокое чувство. В том же «Мифе», Камю писал: «Каково же это смутное чувство, лишающее ум необходимых для жизни грез? Мир, который поддается объяснению, пусть самому дурному, — этот мир нам знаком. Но если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями».

Абсурд это нелепость, дошедшая до своего апофеоза. Заметили, как прокремлевские блогеры пытаются каждый раз объяснить действия власти? Многоходовочки, теории заговора, ответы на действия Мировой Закулисы. Они просто пытаются этими ходульными схемами придать хоть какой-то смысл творящемуся абсурду. Объяснить панические и хаотические телодвижения нашего Левиафана неким высшим замыслом. Похожие отговорки придумывают для себя и аполитичные обыватели. Раньше было проще: все можно было списать на божий замысел. Теперь им приходится сильно попотеть.

Абсурд приходит к нам, в момент, когда нам становится уже не смешно от происходящего. Когда мы уже не пытаемся как-то объяснить все, что видим, а просто отдаемся созерцанию. Люди вокруг нас уподобляются автоматам или марионеткам, что говорят заготовленные дежурные фразы и делают бессмысленные автоматические, повторяющиеся раз от раза движения. Мы видим говорящие головы в телевизоре, что многие годы повторяют одни и те же мантры, мы видим окружающих людей, что всю свою жизнь тратят на нечто бессмысленное и даже не сознают этого, иногда даже полагают, что они счастливы. Отупляющая работа, пьянство в пятницу, поездки в отели allinclusive или на дачу, беспощадные гулянья на праздники это всё они считают истинной жизнью и другой не представляют.

Они думают, что выбор — это выбор между несколькими сортами колбасы, сигарет или марок автомобилей. Мы видим, как политики обманывают общество, ведут нас всех к катастрофе, и от этого становиться тошно. У Сартра есть роман «Тошнота», там главный герой ощущает максимальное отвращение и отчуждение от этого мира. В момент, когда мы познали абсурд, нас всех настигает отторжение.

Но подобное чувство возможно при максимальной объективности, при максимальном отстранении от происходящего. Мы становимся лишними, или посторонними по отношению к этому фарсу. Как известно, комедия и фарс подразумевают всегда взгляд со стороны, трагедия же всегда глубока и личностна. Вернувшись с обзорной вышки в себя, мы ощущаем боль. Ведь это происходит не где-то в далекой стране, а в нашей собственной, это происходит не с какими-то болванчиками, это происходит с нами. Это мы живем неподлинно, это нас обманывают, это мы несемся в пропасть. Это у нас нет будущего. Всякое событие, всякая новость, подтверждающая это, отдаются острой болью. Как у Шекспира в сонете № 66:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Весь мир вокруг нас становится чем-то личным. Всякая несправедливость становится личным оскорблением. Как говорил Че Гевара: «Если у вас начинается дрожь негодования при каждой несправедливости, то вы мой товарищ».

Но делает это нас революционерами? Ещё нет. Этот этап может привести к эмоциональному выгоранию, скатыванию в цинизм или к тому или иному уходу из жизни. Отрицая все происходящее, мы снова дистанцируемся, вместо того, чтобы попытаться спасти тех, кто во власти безумия, мы стоим в сторонке и смотрим, как они падают вниз. Такая позиция так же выгодна нашим врагам, как полный конформизм и смирение.

Но что же тогда делать? По Камю абсурд перестает быть абсурдом, когда с ним отказываются смириться. Нам нужно сделать первый и важнейший выбор. Он прост: участвовать во всем этом или уйти? Быть в стороне или вмешаться? Взять на себя ответственность за происходящее или так и остаться посторонним? Примерно об этом говорит важнейшая пьеса Сартра «Мухи». Главный герой Орест приходит в город, который лицемерно кается за убийство его отца. Мухи-эринии вьются над этими живыми трупами. Грех коллективен, а следовательно, его нет. Верховное божество довольно: люди покорны и не знают, что такое свобода. И у Ореста есть выбор: позволить им и дальше барахтаться в этой жиже или же взять на себя ответственность за происходящее, вмешаться и вернуть в этот мир выбор и свободу. И он выбирает последнее, пусть даже ценой того, что ему пришлось пойти на преступление, привлечь к себе жалящих мух-эриний.

Ему помогает в этом сестра Электра, но она не идет в этом пути до конца, в последний момент ужасается того, что им нужно сделать и не сделав выбора, не получает свободы. Она проходит стадию отвращения и личного переживания несправедливости, но не идет дальше, возвращается назад. Почему так произошло? Почему в час Х она не сделала своего выбора, а Орест сделал? Все просто: подобный выбор всегда делается заранее. Подобный выбор всегда делается в себе.Нужно стать внутренне свободным, сделать первый свой осознанный выбор и впервые не побояться взять за него полную ответственность.

Выбор Ореста в том, что он идет на убийство своих врагов. Но нам важно другое. То, что он совершил подобное убийство в себе. Он заранее внутри себя убил своих врагов и заранее взял на себя ответственность за содеянное. То же самое нужно и всем нам. Бескомпромиссно убить в себе те образы и установки, что мешают нам сделать выбор. Для каждого это будет что-то своё. Кому-то нужно убить в себе образ авторитарного родителя, кому-то страх, кому-то чуждые и сковывающие нам установки. И после этого не побояться взять на себя за это ответственность, сказать себе и миру: «Да, я это сделал. И я отдаю себе в этом отчет».

Зачем это нужно? Как известно из марксизма, правящий класс использует для удержания своей власти противоречия и разобщенность всех прочих. Но главное противоречие, главная разобщенность в нас самих. Чтобы попытаться упорядочить мир вокруг себя, чтобы бросить вызов абсурду, нужно победить его в себе. Совершить в себе революцию, цель которой наша внутренняя целостность. И нужно отдавать себе при этом отчет, что мы с этого момента не сможем больше жить в мире с окружающей нас абсурдной вселенной. Мы отныне станем для неё чужеродным элементом, который она всеми силами попытается уничтожить.

Принеся мир в себя, мы этим объявляем войну миру вокруг. Подобно тому, как революционная Франция, Россия или Куба оказались в кольце врагов после того, как посмели бросить вызов прочему миру, так и мы оказываемся в окружении. Мир и общество в лице даже самых близких людей пытается прогнуть нас, вернуть к нормальности, то есть к абсурду. И если мы не подавили в себе его союзников-контрреволюционеров, то мы проиграем, вернемся обратно. Если мы начинаем оправдываться перед другими за свои новые убеждения, наше дело погибло. Потому, стать настоящим революционером можно лишь после бескомпромиссного террора внутри себя, после разрушения и перековки себя в единое и целостное. После этого мы можем смело идти во внешний мир и ничего не бояться. Мы можем победить, а можем героически погибнуть в неравном бою, как Парижская коммуна, но нас самих уже будет не в чем упрекнуть. Мы сделали что могли, или, как говорил Макмерфи, хотя бы попытались.

Наши убеждения должны после всего произошедшего стать нашей верой. Галилей легко отказался от своих убеждений перед лицом инквизиции, потому что его убеждения были просто знаниями. Бруно пошел на костер, потому, что его убеждения были верой, и отречься от них значило отречься от себя. Такое возможно лишь при достижении истинной целостности. Я бунтую… МЫ существуем. Каждый человек, отказавшийся мириться с абсурдом, каждый человек достигший гармонии в дисгармоничном и фрагментарном мире наносит этому дурному миропорядку сокрушительное поражение уже фактом своей жизни. Каждый бунтующий оправдывает собой все годы мрака и безысходности. Каждый бунтующий это Спаситель, что приносит себя в жертву ради всех нас.

Чтобы требовать невозможного от мира, нужно совершить невозможное в себе. И это не так уж невозможно, как кажется на первый взгляд. Дерзайте!