Восстание против современного мира, это поднятие из пепла и руин, жест омертвевшего, жесткое, кричащее и давящее возвращение в ночь, возвращение к тому, что давно было утеряно и забыто, преодолено и попрано, отброшено и истоптано, выплевано как должное быть покоренным.

Признавая сакральную ночь традиции, открывающуюся в циклическом универсуме сменяющихся миров, являющую себя через существование в иерархии, в священном, в бесконечном порядке мириад цивилизаций и культур, мы признаем за собой торжество духа, переходим на сторону потаенного и сокрытого, берем на себя ношу и пронзаем себя мечом пламенного выбора.

Признавая традицию своим онтологическим выбором, мы становимся пеплом, мы признаем гибель своего существования, но признаем за собой высшее бытие, в его наиболее густой, давящей, плотной, обволакивающей и сжимающей форме, бытие в виде ночи забвения.

Именно когда наступает ночь, когда исчезает всякий свет и огонь, когда густота отсутствия становится всеобщей, когда ничто поглощает, мы можем сделать свой выбор, отчетливо и ясно, выбор полный резонанса духа, выбор невозможный сделать не в ярком дневном сиянии, не в переходных, неизвестных и непонятных сумерках. Когда ночь становится всем, мы можем увидеть себя.

Пусть то ради чего мы восстаем из пепла, пусть то ради чего останки выгребаются из руин, пусть то ради чего мы выжигаем глаза и отказываемся видеть нынешний день, пусть это будет ночью, пусть это будет темнотой, пусть это будет вечной, густой тьмой, столь бесконечной и проницательной, что видеть ее невозможно. Пусть когда-то, мы рождались в ночи, пусть когда-то ночь была днем, но теперь, преодоленная и преломленная, традиция, мир традиции, реальность духа перешла на уровень сокрытого и спрятанного бытия. Только сейчас, только достигнув точки полуночи, мы делаем отчаянный выбор, мы соглашаемся выжечь себе глаза что-бы не видеть, но чувствовать, что-бы не существовать, но жить, что-бы вернуться к исходному, осуществить переворот и революцию, мы идем на крест духа.

Восстание необходимо, отсутствие восстания невозможно, если в царстве сияющих разноцветных огней и отраженных экранов, душе выпало родиться в ночи вечности, то бытие возможно лишь через восстание, через постоянное отрицание. Восставая против современного мира, мы отворачиваемся от иллюзорных сияний, от манящих огней и пламенных ламп, от столь яркого и привычного, от обыденного и нормального, от белого шума модерна. Восстание, это смелость смотреть в то, что давно стало забытой ночью.

Но восстание не заканчивается на этом. Вынужденный обладать духом, чувствующий потаенные дыхания бытия, всегда ощущает себя обманутым, закованным в цепи иллюзорности, скованный и выброшенный в сущее, в сам раздирающий и кровоточащий факт собственного бытийствования. Самое острое метание духа, эта метание к преломлению, метанию к той высшей точке метафизической концентрации, когда осознается факт бытия, и наступает поворот, единственный возможный, поворот к внебытию, к полному исчезновению и аннигиляции, к точке правдивого и истинного ничто, к высвобождению и слому факту бытия.

Но выброшенными в мир мерцающих зеркал современности, дух даже не может вернуться в исходную точку чистого бытия, отражения и симулякры настолько извращают, коверкают и наполняют лживой кровью существование, что для того что-бы перестать быть, перестать быть истинно и по настоящему, нужно вернуться к истинному, чистому и ослепляющему бытию, к ночи первоначала. Только восстание к ночи, к начальной тьме, позволит по настоящему, исчезнуть. Восстание против современного мира, это пролегомон к высвобождению из бытия, к устрашающему и величайшему акту выхода в полное ничто.