Если говорить чужими, ворованными бородатыми словами, применяя известную философскую топику о атомизме, эпикурейцах, титанах, кибеле, хтоносе, хроносе, о неизменной линии развития всей человеческой мысли как философской парадигмы и мифологемы, то все бы рано или поздно, пришло бы к впяливанию в мерцающий экран нейрохимических извращений.

Ключевой вопрос лишь в том, из чего бы состоял этот набор мерцающих пикселей, какой бы цвет стрингов был на нарисованной восьмилетней азиатке, и была ли она сама, ее клон, гибрид, киборг или трансгенитальный вариант на обложке утреннего журнала повседневность, или и сам журнал и освобожденные от самих себя части идентичности в нем и на нем, были бы других красок и фасонов.

Как известно, вырвавшись из вечности и традиции, материальная мысль устремилась вверх. Время, прогресс, развитие, изменения, разум, все те кипучие энергии жизни, спящие и сдерживаемые во всем человечестве устремились растекаться и прорывать вечность. Аксиологически и эвристически, дать этому оценку невозможно, так как любые категории ценности и правильности, в масштабах сущего и человеческого бытия, лишь швыряния плевка пустоты из стороны в сторону в тотальной бессмысленности относительности. Все что может сделать свободный ум, честный и хоть немного вызревший в самом себе дух мысли, лишь констатировать что сверкает перед ним. Одно лишь созерцание и бессмысленное озвучивание увиденного, возможно в человеке.

Так или иначе, но концептуально, качественно и структурно иное отличие мысли, возможно лишь в двух парадигмах, в до-модернисткой, до-материальной и до-временной, когда несмотря на кажущийся темпорально подвижным ход истории, он находился в плену вечности, и мыслить так, как мы мыслим сегодня, со всем тем набором в сознании, которым оперирует абсолютно каждый существующий хоть немного именно в растянутом на пять веков европы, сейчас.

Любое иное представление о мысли и мысль о ином представлении, есть лишь побочный продукт уже существующих концлагерей мышления, прежде всего мышления современного, поскольку мысль традиции осталась где-то в очень глубокой географической архаике и доступна лишь в качестве единственного возможного образца и примера того, что мысль и следовательно весь мир, были иными. Именно с прорывом времени, с аппликацией вечности, с вклеиванием неизменного сознания истории на лист старых фресок, статуй, пергаментов и бумаг, с вырезанием и перемещением вечности на диск и дискету, она и исчезла, став лишь былой, прошедшей частью времени.

Признавая тотальное модернисткое, временное, материальное происхождение любой тождественной нам мысли, признается и искаженность и воображаемость констатации в дискурсе реальности любой иной вневечностной и вневременной композиции миросоздающего мышления, как и до-традиционного, как попытки вообразить себе в голове субстрат человекоподобных гоминидов имеющих реальное бытие лишь в научно-сцентисткой позитивной парадигме, так и любое иное пост-временное, внечеловеческое, трансгуманистическое мышление мирового разума, иных планет или кварцевидных скоплений.

Обозначив дискурс модерна с его доминантой времени, с тоталитаризмом вектора, с кинетической теологией, можно констатировать что модерн, материя или современность, все то в человечестве, что вырвалось в отдельном его куске наружу и позволяющим нам иметь рефлексию над этим, это тринитаризм движения, прогресса и направленности вперед.

Даже отвергнув логику и рациум, интуитивно и архетипически, нервные придатки существуют и осуществляются категориально, системно, оппозиционистки.

Если есть нервный сигнал, есть источник его порождающий, если есть мысль разумная или мысль интуитивная, инициальная, любой акт волевой или архетипической когниции, приводит к дихотомии, к паре, к логической и структурной взаимосвязи и упорядочиванию предметов в категории. Если модерн есть время, направленность и движение, то он конечен, как и все временное, направлен к цели как все имеющее острый угол доминанты, и имеет импульс к своему толчку, как и все бытующее, а соответственно и когда-то приведенное в движение.

Аксиологически, доминанта кинеса и хроноса создающее материю, Платоном понималась лишь как эффект умоления вечности, распад света неизменности и отголосок губительного падения блага и высшего вниз, свистом своего падения и оставляющий время, движение и атомарный след ограниченности, как вырванный из целостности сущего клок одинокой, заключенной в самой себе пустоты.

В сущности, и сама материя, сама атомарность, сама делимость, вычленяемость, одинокость и есть совмещение времени (конечности) и движения как атрибута времени (обязательной точки начала и обязательной точки конца). Именно трагическая неотвратимость конечности, ограниченности начальности и финальности и создает материальность, как особую форму бытия требующего себя к активной, волевой, двигательной и энергичной утвердительности, к борьбе и установлению, к пребыванию в действии и потенции, как всего свойственному быть ограниченным в прерываемости своего сущего.

Другая доминанта материи, ее атомарность, разрывность, дифференциация, одиночество и пустота, есть также лишь следствие ее изменного сущего. Лишь неизменное, вечное и тождествующее как данность само по себе, может быть соединено, едино и целостно, все преходящее и имеющее начало, имеет и неизменное трансцендентальное одиночество, не в силах быть целостным в силу своей конечности.

Дискурс кончины модерна, его априорной продиктованности к –пост, к его концу, очевиден и в силу его природы движения и в силу его направленности к цели и в силу его темпоральной коннотации. Так или иначе, все имеющее начало, приходит и к своему концу.